у несчастного партизана и прошептал:
   - Скажу тебе по секрету - сам фюрер на  нем  ездил,  но,  правда,  совсем
чуть-чуть.
   Что подействовало на тонкую  психику  бойца  Колбажана  Маметова,  теперь
понять сложно. Но  внезапно  он  ожил,  во  взгляде  его  засветилась  искра
понимания - и, изо всех сил толкнув  Морунгена,  Маметов  бросился  прочь  и
скрылся в лесу.
   Барон нисколько не обиделся, но очень расстроился.
   - Стой! Стой! - кричал он вслед, но нового друга уже и след простыл.
   Дитрих опечаленно плюхнулся прямо на землю:
   - Я же серьезно... Ну вот, наверное, не  поверил.  Оставил  свой  П-П-Ша,
красную шапку и убежал -  Не  захотел  дружить.  Эх,  лучше  бы  меня  снова
отправили воевать в Африку - там в песках... столько диких партизан...
   И совсем уж тоскливо прошептал после долгой паузы:
   - И где эти Белохатки?

***

   Товарищ Тарас Салонюк тихо сопел возле теплого еще кострища. Снилось  ему
что-то очень хорошее, и выражение лица у партизанского командира было нежное
и счастливое. А мы с вами знаем, что всякий раз, когда  Салонюк  засыпает  с
таким вот блаженным выражением  лица,  -  это  к  большому  шуму,  гвалту  и
неразберихе. Примета такая.
   Нынче источником  шума  и  гвалта  стал  Маметов,  ворвавшийся  на  место
партизанской стоянки в состоянии крайнего возбуждения. Он не только  кричал,
но еще и тормошил  своего  несчастного  командира.  Салонюк  просыпаться  не
хотел, отбивался руками, но глаза ему открыть пришлось. Тогда Тарас принялся
увещевать своего бойца, надеясь выговорить себе еще хоть  несколько  часиков
такого сладкого предрассветного сна.
   - Командира! Командира! -  дергал  и  теребил  его  Маметов.  -  Проснись
скорее! Немецкая танка тута рядом совсем! Твоя людей поднимать, моя  граната
готовить!
   Салонюк наморщился, как обиженный младенец, и зашептал:
   - Маметов! Ну що ты за людына! Хиба ж так можна своему командиру  у  вухо
крычаты? Люды сплять, тильки полягалы! Никуда твоя танка не денется.  Завтра
з самого ранку ее пидирвемо, запалымо - все, як тоби нравится. Тильки лягай,
лягай, сынку, отдохни трохи.
   Маметов интуитивно почувствовал, что ему не  верят,  и  еще  возбужденнее
заговорил, размахивая руками:
   - Не можна мне спать, немца там в лесу! Меня окружать, ловить, потом  моя
ахтомата и шапка себе забирать! Моей без ахтомата и шапка с  красный  звезда
на фронте совсем не можна!
   Салонюк, не теряя надежду выспаться, уговаривал неугомонного узбека:
   - Во бисова дитына, десь в ночи танку знайшла.  Завтра  зранку  пидирвемо
твою танку и повидбираемо у нимця и ахтомат, и шапку... и горилку. Мабуть, у
них трохи е. Хиба ж нимцю можна воюваты у наших краях без горилки? Иды,  иды
до хлопцив, видпочинь трохи.
   Маметов отступать не собирался:
   - Командира! Командира! Танка близко, завтра далеко!
   Салонюк  окончательно  проснулся,   а   проснувшись,   рассвирепел.   Это
называется - поставили Маметова беречь покой и сон товарищей по оружию?  Это
называется отдых?
   - Ну що ты верзешь? - простонал он. - Яка така танка  може  буты  в  ночи
тута у лиси?
   Маметов понял, что докладывать надо обстоятельно  и  подробно,  но  очень
быстро, потому что немецкие захватчики выглядели гораздо более приветливыми,
чем сонный и недовольный командир.
   - Командира! Немца близко с моя говорить, шибко пьяный была!  Надо  зараз
танку брать! Немца пьяный, добрый совсем, в моя ничуть не  стрелять,  только
ахтамата и шапка забирать! Завтра трезвый, больно  злой  быть,  ахтамата  не
отдаст, стрелять будет!
   Салонюка внезапно озарило. Лицо его просветлело, словно у херувимчика.
   - Во, бачиш, я ж тоби казав, горилка у них е. Хиба ж бо... скильки ее там
може вмистытыся у ихнему танку?
   Боец Маметов, почуяв  встречное  движение  командирской  души,  въелся  в
Салонюка, как клещ:
   - Командира! Немца-танкиста трезвый быстро ехать,  моя,  твоя  пешком  не
догонять! Танку зараз взять живой можна! Немца пьяный, спать, храпеть шибко,
ничего не слышать, никого не смотреть!
   Тарас медленно приходил в себя от сладких грез о водке, которой был полон
немецкий танк. Однако это никак не сказалось на его боеспособности.  Он  так
же стойко оборонялся против взбудораженного Маметова.
   - Та на що тоби ця танка потрибна? На нее прорва горючего треба,  хиба  у
тебе вона е? Вона тильки у йих фюрера е, та и то поки  на  него  уся  Европа
работает. Иды,  лягай,  сам  поспи,  та  дай  своему  командиру  хоть  трохи
видпочить. Я ж не железный, завтра зранку вставать,  а  я  и  доси  очей  не
заплющив. Ци бисови танки, що на их  Нимеччине  роблять,  тики  для  того  и
потрибни здесь, щоб партизану було во що гранату та запальну бутылку кинуть.
   С этими словами он опустился на прежнее место и сладко заснул.

***

   Король Оттобальт никогда не верил ни в ревматизм Мулкебы, ни в любовь,  о
которой так много писалось в популярных в Вольхолле романах. Глядя  на  тетю
Гедвигу и на свою бабку Акупсю Ландсхутскую,  а  также  на  портреты  прочих
женщин рода Хеннертов, он понимал, что любовь выдумали специально для  того,
чтобы морочить голову наивной молодежи.
   О какой любви можно говорить, когда на тебя напялили чепчутрик?!
   Но Оттобальт твердо знал, что тетя Гедвига сживет его со свету,  если  он
будет вести себя "недостойно славных традиций Хеннертов", и поэтому старался
изо всех сил. Зачем это все было нужно ныне покойным Хеннертам - он не знал.
   Со своей стороны, королева-тетя чувствовала себя приблизительно  так  же,
как ответственный руководитель проекта, которому удалось  наконец  запустить
какую-нибудь ракету на околоземную орбиту. И ракета - пятнадцатая по счету -
не взорвалась на старте и не сгорела в верхних слоях атмосферы.  Она  (тетя)
старалась находиться одновременно в шести или семи местах - приглядывать  за
племянником, чтобы не брякнул чего лишнего, приглядывать за  слугами,  чтобы
не  поставили  на  стол  чего  лишнего,  приглядывать   за   невестами,   за
гвардейцами, за королевским магом, за... Надо сказать, что частично  ей  это
удавалось.
   Итак, Оттобальт Уппертальский торжественно спустился по парадной лестнице
под страшный вой триплейских каракурдимов,  игравших  Гедвигину  бессмертную
музыку. При этом он улыбался на манер причепенского луздаря,  как  определил
королевский церемониймейстер, - и сия улыбка могла поколебать кого угодно.
   Кого угодно, уточним  мы,  но  только  не  девиц,  желающих  разделить  с
симпатичным  королем  все  тяготы  правления   таким   богатым   и   могучим
государством, как Упперталь.
   Затем  вперед  выступила  королева-тетя,  держа  в  руках  пухлую   пачку
пергаментных листов  со  своей  приветственной  речью.  Она  прокашлялась  и
заговорила.
   Гуманное (временами) отношение к читателю не позволяет нам  привести  эту
речь ни целиком, ни хотя бы частично. Но и оставить ее без внимания  нельзя.
Прибегнем же к ассоциациям. Любой уважающий себя грузин сказал бы по  поводу
этой речи: да, тамадой королеве-тете не быть.
   Девицы знатных родов издревле воспитывались в строгости и повиновении.  А
также закалялись, как  сталь,  для  грядущей  семейной  жизни.  Посему  речь
королевы-тети выслушали внимательно, не впадая ни в истерику, ни в отчаяние.
Стойко перенесли они также пламенное бормотание несчастного монарха, который
приветствовал их и в их лице кого-то и что-то, в том числе разум и  красоту.
"Как верно заметила в предыдущей речи моя мудрая тетя Гедвига",  "как  точно
указала на корень проблемы Нучипельская  Дева-Избавительница",  "по  примеру
отважной Гедвиги из рода Хеннертов и  Зейдерзеев"  -  встречалось  в  каждой
второй фразе. Сразу было видно, что над речью поработала рука мастера.
   Справедливости ради нужно заметить, что эта речь примирила  Оттобальта  и
дедушкин канделябр. Ибо текст, который  король  отнес  на  утверждение  тете
Гедвиге  и  который  был  принят   фактически   безоговорочно   -   лишь   с
вышеупомянутыми поправками, - был надиктован сим эрудированным предметом. Он
этих речей наслушался столько, что теперь мог сам выступать перед  почтенной
публикой. В награду Оттобальт подарил канделябру свой любимый ночной колпак.
Да-да, тот самый, в мелкий голубой цветочек и с помпончиком. Попутно  король
с радостью убедился в том, что не сходил  с  ума,  когда  полагал  канделябр
существом одушевленным и весьма подвижным.
   Сами понимаете, тете он об этом не сказал ни слова.
   Когда речи были наконец произнесены, а  тетино  бессмертное  произведение
исполнено по второму  кругу,  вроде  как  на  "бис",  началась  традиционная
церемония представления гостей,  почтивших  своим  присутствием  Палислюпный
прибацуйчик.
   Перед поникшим королем проходили  десятки  Матрусей,  Вадрузей,  Акупсей,
Акрузей, Езундокт, Валкирий и Язбумненсий. В глазах рябило от ярких нарядов,
в ушах звенело от противных голосов,  которые  что-то  втолковывали  бедному
монарху. Длинной вереницей проходили отцы, братья, пажи и  слуги  невест.  И
конца этому шествию не было видно.
   А потом Оттобальт  услышал  тихий  журчащий  смех.  Этот  смех  был  явно
женским, но доставил ему неслыханное  удовольствие.  Он  удивленно  повернул
голову.
   Нездешняя женщина, достойная стать подругой самого Душары (хотя Душара ее
недостоин - он же дрыхнет без просыпу. Зачем ему такая  женщина?),  смеялась
от души, глядя на знаменитый королевский чепчутрик.
   Оттобальт сразу  поверил  в  любовь.  Просто  оказалось,  что  он  ничего
подобного прежде не ощущал.
   И заодно поверил, что у Мулкебы - ревматизм.

Глава, с которой все только начинается

   Дневник партизана:
   "Понедельник. Мы выгнали немцев из леса.
   Вторник. Немцы выгнали из леса нас.
   Среда. Мы выгнали немцев из леса.
   Четверг. Немцы выгнали из леса нас.
   Пятница. Пришел лесник и выгнал из леса и нас, и немцев".

   Проснувшись утром под монотонное изложение  ночных  приключений,  Салонюк
подумал, что боец Маметов, возможно таки нашел проклятых  немецко-фашистских
захватчиков. В конечном итоге, он потомственный охотник  -  ему  и  карты  в
руки. И следует обстоятельно позавтракать, приготовиться к сражению да  и...
разведать, что и как.
   Согласно плану,  которого  не  постыдился  бы  и  Александр  Македонский,
маленький  партизанский  отряд  в   полдень   достиг   зарослей,   живописно
обрамлявших нечто среднее между болотцем и лужей, и действительно  обнаружил
давнего знакомца.
   Конечно, хитрые фрицы хотели ввести партизан в заблуждение и с этой целью
успели перекрасить танк  в  летние  цвета,  однако  не  узнать  грандиозного
монстра, едва  не  превратившего  их  отряд  в  котлету  и  лишившего  людей
заслуженного отдыха, гневные мстители просто  не  могли.  Испытывая  чувство
глубокого морального удовлетворения, Салонюк обратился к Маметову:
   - От  вона,  твоя  танка,  Маметов.  Сидить  зараз  у  болоти,  як  жаба.
Точнисенько у той самий луже, куды вчора вечером Сидорчук  звалывся.  Бачиш,
фриц не розумнише за Сидорчука, та теж, мабуть, багато грязюки наглотався. И
лежить на пузи тыхесенько-тыхесенько, щоб волн не було.
   Воинственный   Перукарников   перебил   своего   лирически   настроенного
командира:
   - Товарищ Салонюк! Разрешите внести  предложение:  может,  его  прямо  из
ротного миномета отсюда накрыть? Гранатой никак не достать - не  долетит.  А
то мы с Жабодыщенкой таскаем, таскаем эту заразу - все без пользы!  Уже  нет
мочи терпеть: и спина болит, и руки отрываются.
   Никакая война не могла заставить Салонюка упустить возможность  прочитать
лекцию о дисциплине своим бойцам. Он очень хорошо знал, что фрицев много,  а
товарищ Салонюк один - и  однажды  его  нервы  могут  просто  не  выдержать.
Поэтому подчиненных нужно воспитывать, воспитывать и  воспитывать.  (Где  он
это мог слышать?)
   - Ты мене, Перукарников, трохи дывуешь. Я, конешно, розумию, що вы  разом
з Жабодыщенко предложите шо завгодно, абы  кинуты  у  лесе  добру  зброю  та
голыми руками нимця мутузить. Ну де ты  бачив,  твоя  дурнувата  башка,  щоб
фрица в танке из протипехотного пятидесятимиллиметрового миномета накрывалы?
Цеж не протитанкова пушка. Та ему твой миномет усе равно, що поросю щекотка.
Вопрос знимается як дурный. Яки будуть други пропозиции?
   Бывалый подрывник Сидорчук прошептал с видом коварного заговорщика:
   - Товарищ Салонюк, у мене трохи взрывчатки осталося  вид  того  разу,  як
мист пидирвалы. Може, заповзти з тылу к фрицу та там его как...
   Доблестный партизанский командир понял, что тут может  выйти  толк,  если
поступить с умом:
   - Ця пропозиция трохи умнише, - похвалил  он  Василия.  -  Тильки  на  що
тратить драгоцинну взрывчатку, як на пузи по такой грязюке до  нимця  в  тыл
повзти? Там его можна и гранатами закидаты. До речи, хто  бажае  похлюпотиты
по болоту до танка? Е добровольци? Нема. Ну тоди ты, Сидорчук,  пойдешь.  Ты
придумав - тоби и знамя победителя в руки.
   Сидорчук скорчил кислую рожу:
   - Товарищ командир, я не можу. Я вчора в ций глине и  земле  дуже  сильно
испоганывся. И хоть це було  цилком  случайно  -  все  одно,  зараз  не  моя
очередь.
   Салонюк заметно рассердился:
   - А чья очередь? Що ты хочешь, Сидорчук, щоб взрывчатка сама  по  грязюке
до нимця похлюпотила? Не испачкав руки, Сидорчук, нимця не то що з Витчизны,
из риднои хаты не выштовхаеш. Ци  слова  у  Риме  казав  своим  солдатам  ще
древнегрецький  полководець  Александр  Македонський.  Тому  он  всегда  був
непревзойденный захватчик.
   Сидорчук   сопротивлялся   до    последнего,    как    двадцать    восемь
героев-панфиловцев.
   - Не знаю, що там казав Александр Македонський.  Може,  у  него  не  було
такой антипатии до грязи чи вона ему нравилась, але мене за ради якогось там
болотного танку мараться не хочеться. Нехай Маметов повзе. Вин вчора у нимця
загубыв и ахтомат, и каску. Буде в болоти вовтузиться заради подвийнои цили.
До того ж нашему Маметову усе до... спины.
   Пока они препирались, в расположении  противника  случились  кардинальные
изменения.
   Танк дрогнул, выпустив клубы дыма и гари, его гусеницы ожили,  натянулись
- и железный монстр стал резво выбираться из болота. Вскоре  "Белый  дракон"
окончательно выполз на  твердую  почву  и  скрылся  за  деревьями.  Шум  его
двигателя быстро затих вдалеке.
   Несколько секунд Салонюк с бойцами сидели, молча глядя в ту сторону, куда
уехал танк. Было совершенно очевидно, что это не засада и  не  представление
"Театра одного актера", но что за ахинея происходила с вражеским драндулетом
- оставалось только гадать. Наконец командир нарушил затянувшееся молчание:
   - Чертивня якась! Перший раз бачу, щоб така тяжеленька танка и так  легко
з болота выбиралася.
   Перукарников расхохотался:
   - Все Маметов! Тю-тю твоя ахтомата, и шапка тю-тю! Ты  в  следующий  раз,
когда туалет пойдешь искать, бери наш миномет. С  ним  удобнее  от  фашистов
драпать: бросил - и налегке.

***

   Эта ночь была хоть и не  украинской,  но  тоже  очень  тихой.  Небо  было
прозрачным. Звезды блистали. Своей дремоты превозмочь не мог воздух. И  чуть
трепетали листья серебристых, неизвестных нашей ботанике деревьев.
   Когда всю эту  красоту  до  глубины  души  потряс  дикий  грохот  взрыва,
партизаны, в очередной раз пытавшиеся мирно поспать на привале, не  остались
в стороне.
   Подскочили все разом,  оглядываясь,  хватаясь  за  оружие,  по-пластунски
перемещаясь в темную чащу.
   Встревоженный Салонюк со взглядом быка,  поддевшего  на  рога  тореадора,
скомандовал:
   - Перукарников! Що за стрелянина у лиси посеред ночи?  Скорише  дознатыся
та мэни доложиты!
   Перукарников исчез в лесу, словно ночной морок. Вернулся  он  в  рекордно
короткий срок, при этом довольный, будто обнаружил  нечто  весьма  для  себя
приятное.
   - Да это Маметов, товарищ командир, наш миномет казнил!
   Салонюк, представивший себе  страшную  картину  разрушений  и  жертв,  до
последней секунды не хотел верить в случившееся:
   - Що ты кажет? Як це може буты?
   Иван едва сдерживал гомерический хохот:
   - Пошел  в  туалет  с  минометом.  Говорит,  увидел  немцев  и  решил  их
обстрелять! Да второпях сунул мину в ствол не тем концом, ну  и...  миномету
крышка, а урюку хоть бы что: ни одной царапины. Только морда белая  да  руки
трясутся! В общем, немцев  обстрелять  не  удалось,  зато  в  туалет  сходил
наверняка!
   На рассвете злой и невыспавшийся Салонюк отчитывал Маметова над скорбными
останками ротного миномета.
   - Маметов! Ну що ты за людына? Такий гарный миномет зруйнував. Як  кажуть
у нашему сели, кастрував ридный отряд,  мов  мартовського  кота!  Чим  тепер
будемо нимця бить? Ну ты подывись сюда! Ну що  це  таке?  Хиба  ж  це  тепер
миномет? На нему зараз можна тильки носки сушиты, та вермишель видкидаты!  И
на що тоби була потрибна ця шкода? Ты подывись на себе,  бачишь,  як  хлопци
рыгочуть? Морда била, як простырадло, руци трусяться, в очах, мабуть, и доси
мерехтить! Хиба у такому стани можна з нимцями воюваты?
   Перукарников из-за спины Салонюка посылал Маметову  воздушные  поцелуи  и
шептал:
   - Маметов, я тебя люблю. Что бы мы без тебя с Жабодыщенкой делали?
   Салонюк еще строже забубнил:
   - Поперше, ты свий собственный ахтамат загубив, зараз миномет грохнув! Що
дали буде?! Коли до нимця доберемося, чим його знычтожаты будемо?  Щоб  я  у
твоих золотых руцях ниякого оружия бильш не видел! Ясно?! Во так и ходы  меж
дерев, як дивчина по ягоду. А зараз уси збираемось у дорогу. Жабодыщенко! Ну
скильки можна рыготать? Швыдко с Перукарниковым зибрать уси мины в ящик,  що
ото остались вид миномету!
   Сидорчук обиженно поглядел  на  командира  и  попытался  воззвать  к  его
совести и милосердию:
   - Товарищ командир, ну на що нам ци мины у ящику таскать  на  соби,  коли
Маметов вже зничтожив миномет? Чи вам своих бойцив не жалко?
   Салонюк  лукаво  усмехнулся,  но  тут  же   изобразил   на   лице   нечто
непреклонно-свирепое.
   - Сидорчук! Будеш багато протестувать - бильше сала не получишь, бо у нас
у отряде сало йисть тильки той, хто зброю носить.  Бачиш,  Маметов  сала  не
йисть, так вин и неозброеный зовсем, его нимци першого вбьють.  Ты  теж  так
хочешь? Ни? Ну тоди бегом мины збирать!

***

   - Ой, - сказал король, глядя на Галю.
   Церемониймейстер поперхнулся и  несколько  раз  подряд  пробежал  глазами
длинный свиток с именами приглашенных. Конечно же, Свахерея  напрочь  забыла
внести Галино имя в этот список, и он его, естественно, не нашел.
   - Оттобальт, - представился король, краснея. - Можно просто Бальтик. Меня
так тетя зовет. Мне не нравится.
   Выдав эту информацию одним залпом, он глубокомысленно замолчал.
   - Галя, -  и  достойная  внучка  Свахереи  сделала  прелестный  реверанс,
которому ее научила еще бабушка в Белохатках.
   - Га-аля! - восхищенно проблеял Оттобальт.
   - Ежели позволите, я буду звать вас Отто. Бальтик мне тоже  не  нравится.
Несолидно это.
   - О! - пискнул король.
   Гедвига никак не могла протолкаться к  племяннику  сквозь  толпу  гостей,
слуг и охраны.  Орлиным  взором  она  заприметила  неизвестную  принцессу  и
почуяла в ней грозную и опасную силу. Принцесса была чудо как хороша,  одета
чуть ли не лучше всех приглашенных - со странной смесью стыдливой скромности
и вызывающей  распущенности;  она  ошеломляла  волосами,  бюстом,  чернющими
глазищами и внешним видом сопровождающих лиц. Что же до стоимости  суляжного
причепульчика у нее на шее, то у королевы Гедвиги от  одной  мысли  об  этом
просто дух захватывало.
   - Вы танцуете? - выдавил из себя Оттобальт.
   - Та ну... - покраснела Галя и замахала на него ладошкой.
   Король нашел, что она сделала это очень мило и изящно.
   - Так танцуете?
   - Та вообще-то да, - призналась Галя.
   Ей король нравился с каждой минутой все больше, невзирая даже на дурацкий
головной убор и тевтонское имя. Представительный мужчина, крепкий. Такой как
о