рников. Допрыгаешься,  що  ото
буде - одна нога тут, а другой нет. А поскильки командир вам - и  батько,  и
маты, и начальство, то вин и буде выноватый. И совисть його загрызе... Ну що
з тобою зробыш? Кажеш, лисосика?
   Перукарников понял, что появился шанс убедить  родного  командира  начать
действовать, и горячо заговорил:
   - Я быстро, глазом моргнуть не успеете! А заодно  пожрать  чего  принесу:
хлеба буханочка, соли чуток сейчас бы  не  помешали.  Горилки,  конечно,  не
обещаю, это же дойче-лесорубы, откуда у них горилка, но что-нибудь  толковое
найду.
   Салонюк кивнул:
   - Добре, тильки захвати з собою Сидорчука та кулемет.  Та  швыдко  и  без
фокусив, щоб обое поспилы до вечора!
   Перукарников и Сидорчук в один голос проорали:
   - Есть, товарищ командир!
   И бегом устремились в чащу леса.
   Шли они на стук топора, справедливо рассудив, что обычных лесорубов  вряд
ли  станет  охранять  отряд  карателей.  К  тому  же  никто  не  мешает   им
подкрасться, найти хороший наблюдательный пункт, откуда будет видно  округу,
и какое-то время присмотреться, что к чему.
   Такая хитрая партизанская тактика позволила им  добраться  до  намеченной
цели незамеченными и выйти к небольшой поляне, на самом краю  которой  стоял
грубо сработанный домик с плоской крышей.  Повсюду  штабелями  были  уложены
стволы   деревьев.   На   опушке   леса    трудолюбиво    стучала    топором
одна-единственная девица.
   Одежда на ней была явно домотканая, холщовая, серая. На ногах -  плетеные
чуни. Толстые пшеничные косы были короной уложены  вокруг  головы.  Человек,
обладающий поэтическим видением, обязательно бы сравнил  девицу  с  северной
богиней или легендарной великаншей Ран - правда, та, кажется, обитала где-то
в море, ну да не в этом дело.
   Дело в том, что из  двоих  посланных  на  разведку  бойцов  партизанского
отряда ни один не был поэтом. Посему Сидорчук пихнул Перукарникова локтем  и
заметил шепотом: "И здоровая же бабища!" - а Перукарников откликнулся:  "Да,
могучая фрау".
   Перукарникова особенно удивил ее топор - тяжелый,  на  длинном  топорище,
больше напоминающий секиру. Управлялась с ним девица  просто  с  неприличной
легкостью - и доблестные солдаты крепко призадумались  о  том,  каким  таким
способом выманить у владелицы необходимую вещь.
   - Така як шарахнет нежной ручкою...  -  развил  Сидорчук  свою  мысль.  -
Добре, як самим топором по голови не  дасть.  И  як  ото  у  нее  инструмент
видибраты?
   - Попробуем, - неопределенно  пообещал  Перукарников.  -  Нежность,  она,
знаешь ли, города берет.
   Он пригладил волосы, протер лицо рукавом  (трудно  сказать  -  что  стало
чище, а что грязнее) и выбрался из зарослей на открытое место.
   Девица обернулась на шорох.
   Иван улыбался ей самой обаятельной из своих улыбок - той  самой,  которая
пачками швыряла в его объятия особ женского пола на танцевальных  вечерах  в
клубе машиностроительного завода имени Жертв Революции (в 1947 году дирекция
предприятия наконец очнулась и поспешно  переименовала  его  в  завод  имени
Героев Революции). Но не  то  девица  была  действительно  не  советская,  а
классово чуждая, не то уродилась  мужененавистницей,  не  то  была  чересчур
застенчива  -  только  улыбка  на  нее  не  подействовала.   Равно   как   и
добросердечное  приветствие,  произнесенное  с  жутким  акцентом  на  языке,
отдаленно походившем на немецкий.
   - Гутен таг, фройлен! - поведал Перукарников.
   Девица уставилась на него непонимающим взором. При ближайшем рассмотрении
оказалась она не так уж и молода, и это окончательно вывело Ивана  из  себя.
Много о себе думает, хоть бы улыбнулась  ради  приличия.  Только  врожденное
чувство справедливости заставило его признать, что, возможно, и он  не  стал
бы вот так сразу улыбаться странного вида персоне, которая бы вылезла у него
из-за спины в военное время и заговорила на непонятном языке.
   Перукарников  был  человеком  разумным   и   хорошо   знал   цену   своим
лингвистическим способностям. Поэтому он решил сразу прояснить ситуацию:
   - Шпрехен зи дойч, фрау?
   Та оставалась безмолвной и  неподвижной,  словно  обратилась  в  гипсовую
статую "Комсомолка с топором".
   Справа донесся приглушенный смешок, а затем ехидный шепот Сидорчука:
   - Перукарников, ты такий же нимець, як я - тубаретка. Не травмуй  дамочку
своими знаннямы, бо вона ось-ось дуба дасть.
   Услышав шелест в кустах и, очевидно, сообразив, что Перукарников здесь не
один, женщина явно встревожилась. Она отошла от Ивана  на  несколько  шагов,
выпрямилась, сделала строгое лицо и внятно произнесла:
   - Ачча ясуаза?!
   Перукарников, недовольный выходкой Сидорчука, подавал  ему  знаки  рукой,
отведенной за спину. Сложнее всего при этом  было  делать  вид,  что  ничего
особенного не происходит: у кустов  вообще  существует  тенденция  шелестеть
противными голосами...  Он  с  трудом  вспомнил  все,  что  когда-либо  знал
по-немецки, и родил интернациональную по сути фразу:
   - Мадам, битте ваш топорик на  благо  партизанской  жизни  в  лесу,  -  и
вытянул  руку  в  требовательном  жесте  пролетария,  требующего   следующий
булыжник.
   Благо партизан меньше всего волновало вредную девицу. Идеи  пролетарского
интернационализма были ей чужды,  а  вот  свои  имущественные  интересы  она
блюла. В том смысле, что ухватила  топор  обеими  руками,  будто  заправский
вояка. И стало сразу понятно безо всяких слов, что просто  так  она  его  не
вручит и без боя не сдастся.
   Перукарников как  раз  размышлял  о  том,  по-коммунистически  ли  это  -
оглушить женщину по голове, как часового на посту,  и  что  в  таком  случае
должен делать советский партизан, когда снова послышался голос Сидорчука:
   - Шось твое "шпрехен зи дойч"  не  работает,  Ваня.  А  ось  теби  Василь
покаже, який треба маты пидхид до дамы, шоб усе було путем.
   Дальше произошло вот что: закатив глаза так, что были видны только белки,
вытянув руки с растопыренными, скрюченными пальцами, оскалив зубы  в  жуткой
ухмылке и вывернув ноги  коленями  внутрь,  Сидорчук  внезапно  появился  на
поляне. При этом ковылял он на полусогнутых строго в направлении  опешившей,
побелевшей от ужаса "фрау" - и ворчал и завывал,  как  целая  стая  голодных
волков.
   Итак, выступает Василь Сидорчук, Советский Союз:
   - Be!!!! Ууу! Be!!!
   Девица дико завизжала,  когда  жуткое  существо  приблизилось  к  ней  на
расстояние вытянутой руки. Про спасительный топор  она  и  думать  забыла  -
бросила его на землю и стремительной серной метнулась прочь, вереща на ходу:
   - Самбу есса!! Самбу есса!!!
   Сидорчук, весьма довольный произведенным  эффектом,  распрямился  не  без
труда и подобрал топор. Затем оглядел Перукарникова с  видом  триумфатора  и
спросил:
   - Видал? А то - нежность, нежность...
   Перукарников холодно возразил:
   - Ну что ты сделал, Василь?
   Сидорчук скромно улыбнулся:
   - Показав фрау, як у ночи вурдалак до панночки чиплявся.
   Иван тяжко вздохнул:
   - Через пять минут, не позднее, здесь  будет  рота  автоматчиков.  Хватай
пулемет и давай отсюда драпать, пока нам не показали вурдалаков.
   Сидорчук невозмутимо извлек свое оружие из зарослей и пояснил ситуацию:
   - Ну, скажимо, не рота, а взвид ахтаматчикив; та не через пять,  а  через
десять. И кого воны шукаты будуть -  вурдалака,  що  до  панночки  чиплявся?
Краще поблагодарствуй мени за  догадливисть,  бо  шукалы  б  воны  партизана
Перукарникова, що таки не знае нимецькои мовы.
   - Ладно, не обижайся, - согласился Перукарников.  -  Может,  ты  и  прав.
Давай только посмотрим, нет ли в избе чего съестного.
   Через пару минут Иван и вовсе развеселился:
   - Честно говоря, Вася, с такими  замашками,  как  у  тебя,  для  женского
общества ты фигура не подходящая!
   Сидорчук не согласился:
   - Чого це, я завждый такий галантный парубок, колы треба... А сюды мы  не
на танци прыйшлы.
   - Кстати, твой вурдалак очень на настоящего похож -  я  сам  перепугался.
Предупреждать надо.
   - А я попереджував.
   - Ничего себе подход к даме, - не унимался Перукарников. - Я  уж  грешным
делом подумал, не случилось ли  с  тобой  чего  такого  по  причине  долгого
отсутствия женщин.
   Сидорчук немного смутился:
   - Та ни, я цим не хвораю.
   А в  покинутой  избушке  действительно  нашлись  продукты:  ржаной  хлеб,
какие-то квашеные овощи,  целый  венок  лука  и  даже  горшочек  сметаны.  К
величайшему огорчению бойцов партизанского отряда, ни соли, ни  алкоголя  не
обнаружилось. Но и напуганная женщина безвозвратно канула в чаще - и  погони
слышно не  было.  Сидорчук  и  Перукарников  прихватили  еще  один  топор  и
странного вида пилу и, нагруженные добычей, бегом отправились обратно.

***

   Партизанская  жизнь  -  это  не  только  истребление  врага,  организация
диверсий и всякие прочие  хлопоты.  Это  еще  и  единение  с  природой,  что
прекрасно в летнее время и совершенно не радует холодной  зимой.  К  счастью
для бойцов отряда, в Уппертале как раз был самый разгар лета.
   Цвело, благоухало и пело все, что могло петь, цвести  и  благоухать.  Лес
был  полон  всякой  живности,  и  по  этой  причине   человек,   вооруженный
снайперской  винтовкой  с  оптическим  прицелом,  просто  не  мог   остаться
голодным. Как не мог остаться голодным и человек, у которого всегда  есть  в
подкладке шапки пара рыболовных крючков и лесочка на всякий случай.
   Жабодыщенко относился как раз к таким запасливым  людям;  и  едва  только
обнаружилось довольно большое и глубокое озеро с  кристально  чистой  водой,
обнаружились и снасти. А буквально через полчаса в пейзаж органично вписался
и сам Микола с импровизированной удочкой в руках.  При  первом  же  взгляде,
брошенном на его неподвижную фигуру, становилось  ясно,  что  он  был  здесь
всегда, и Господь, когда задумывал этот мир, и представить себе не мог,  что
на берегу водоема не будет удачливого рыболова Жабодыщенко.
   Поплавок, сделанный из найденного  на  берегу  птичьего  пера,  вел  себя
просто исключительно, радуя главного кормильца отряда. Он то  и  дело  резко
уходил  под  воду,  и  удочка  изгибалась  крутой  дугой.  Десятка  два  рыб
приличного размера влажно блестели в густой траве за спиной Миколы.
   Да, мы забыли уточнить: утро-то  раннее-раннее.  Это  только  Жабодыщенко
ради хорошего клева может подняться  ни  свет  ни  заря,  а  остальные  лишь
начинают шевелиться.
   Сонный Салонюк наблюдает за тем, как его боец ловит рыбу. Сидорчук вообще
досматривает самый сладкий рассветный сон. А вот Перукарникову не до того.
   Дело в том, что партизан Маметов сушит у костра свои сапоги. И  сапоги  -
как бы поаккуратнее выразиться? - не только хорошо видны, но и очень  хорошо
слышны на большом расстоянии всем,  у  кого  нет  жесточайшего  насморка  (к
глубокому их сожалению).
   Учеными давно  установлено,  что  разные  запахи  воздействуют  на  людей
по-разному. Скажем, мускус делает  мужчин  невероятно  привлекательными  для
особ  противоположного  пола;  апельсин   бодрит,   а   лаванда,   напротив,
расслабляет. Вне всякого сомнения, сапоги Маметова  вполне  могли  совершить
переворот в ароматерапии. И заодно  заинтересовать  создателей  безотказного
химического оружия.
   Первое, о чем подумал Перукарников, - что однажды он собственными  руками
придушит несчастного узбека, а затем уж будет оправдываться перед товарищами
по оружию. Второе - ЭТО же запрещено Женевской конвенцией.  Разумеется,  что
вторая мысль была не об убийстве, а исключительно о сапогах.
   Ухватив двумя пальцами за голенище влажный от росы предмет,  Перукарников
швырнул его прямо в Маметова:
   - Ты ничего лучше придумать  не  мог?  Забери  у  меня  из-под  носа  эту
гадость! Башка на плечах есть?
   Маметов попытался оправдаться:
   - Моя у костра сушить, моя не виновата, что твоя рядом лежать!
   Перукарников осатанел:
   - Смотреть надо, кто у костра лежать! А потом уже что-то делать. Я ж тебя
однажды угроблю, и суд меня оправдает.
   Жабодыщенко прошипел:
   - Тихише, хлопци, бо вся рыба втэче.
   Обиженный Маметов принялся прилаживать несчастный сапог с другой  стороны
костра, где мирно спал Сидорчук, не подозревавший, что кто-то, кроме  клятых
гитлеровцев, может вот  так,  на  рассвете,  без  объявления  войны  учинить
красному партизану такую пакость. На происки  врага  боец  Красной  Армии  и
вообще советский человек отвечает  сразу,  не  задумываясь,  со  всей  силой
народного гнева.
   Нервно пошмыгав носом, Сидорчук проморгался и  внимательно  изучил  сапог
Маметова. В результате этого интернационалист в нем скоропостижно скончался,
и Василь сразу припомнил, что каких-то семь веков назад такие, как  Маметов,
или очень на него похожие, топтали сапогами его  родину.  Со  словами  "у-у,
Чингисхан" он швырнул бедную обувь прямо в озеро.
   Сапог с шумом и брызгами хлопнулся в воду недалеко от Жабодыщенко.
   Маметов захныкал:
   - Зачем красноармейца обижать? Моя плавать не уметь,  моя  сапоги  сушить
вся ночь.
   Сидорчук сердито буркнул:
   - Зализ у чужу солому, ще и шелестыть.
   Жабодыщенко расстроился:
   - Ну що вы за люды, хиба так можно щось спиймать? Як уху поисты,  то  вси
як одын груддю идуть на казанок. А як просыш помовчаты, так  тильки  товарищ
командир примером служить.
   Демонстративно свернув снасти, он  начал  нанизывать  пойманную  рыбу  на
гибкий прутик.
   Маметов, трепетно прижав к груди второй сапог, чтобы его не  постигла  та
же злая участь, бегал взад и вперед по берегу  и  высматривал  в  воде  свою
собственность:
   - Ой, моя пропадать, ой, моя не можна без сапог!
   За спиной Маметова дружно рассмеялись  Перукарников  и  Сидорчук.  От  их
богатырского хохота с Салонюка слетели остатки сна.
   - Ну що вы з ранку рыгочете, бильш нема чого робыты?
   Маметов подбежал к командиру и довел до его сведения:
   - Моя пропадать, моя плавать не уметь!
   - Знаю, вже выучив, - кротко отвечал Салонюк. - Не будеш плаваты.
   - Моя пропадать, - настаивал сын солнечного юга.
   - Та пропады ты пропадом, - обозлился Салонюк, - от вже причепився...
   Перукарников философски заметил:
   - Маметов, товарищ командир, у нас человек с приставкой НЕ: не может,  не
хочет, не умеет, не любит, не знает.
   Он бы еще долго обличал своего боевого товарища и  выпускал  пар,  однако
внимание всех привлек радостный вопль Жабодыщенко, который в  данный  момент
обнаружил совершенно необъяснимый феномен.
   Рыба в буквальном смысле слова  выпрыгивала  из  воды  на  берег,  и  ему
оставалось только хватать ее и нанизывать  на  свой  прутик.  Точности  ради
следует заметить, что Жабодыщенко это явление феноменальным не считал и  над
его природой не задумывался. Он был человек практический -  и  изобилие  еды
его радовало.
   - Ого! Це дило! Оце так рыбалка!
   Но тут в месте, куда упал сапог, забурлила и вспенилась вода,  и  из  нее
одна за другой показались три гигантские головы со встопорщенными гребнями и
оскаленными сверкающими клыками.
   Старожилы Вольхолла сразу сказали бы, что  на  их  памяти  Великая  Гидра
Гельс-Дрих-Энн никогда не пребывала в такой ярости.
   Руки  у  Маметова  разжались,  и  он  бессильно  выронил  второй   сапог,
Жабодыщенко торопливо перекрестился, а Сидорчук с Перукарниковым  схватились
за оружие.
   Салонюк закричал на всю округу:
   - Никому без мого дозволу вогню не видкрывать! Жабодыщенко, Маметов, а ну
назад!
   Сидорчук,  машинально  протирая   левый   глаз,   осторожно   уточнил   у
Перукарникова:
   - Ваня, мы ж вчора горилки не пили, правда? Мы ж ее, кляту, и не  знайшлы
в той хате, правда? Откуда та змеюка?
   Перукарников, не оборачиваясь, ответил:
   - А еще говорят, что зеленого змея на самом деле не существует,  что  это
просто выражение такое.
   Но как бы ни были партизаны ошеломлены и потрясены  увиденным,  отступили
они организованно. Как  один.  И  только  Колбажан  Маметов  так  и  остался
сиротливо стоять прямо перед драконом, тараща  на  него  глаза,  которые  от
удивления стали почти круглыми.
   - Маметов, - надрывался Салонюк, - ты що мене погано чуеш?!
   Маметов, не  в  силах  отвести  глаз  от  диковинной  гидры,  завороженно
отвечал:
   - Моя никогда-никогда такой зверь не видеть. В Ташкенте в зоопарке  быть,
в Москве в зоопарке гулять - такой большой и красивый не видеть.
   Салонюк напряженно вслушивался в этот лепет:
   - Ну що вин там каже? Говорыть, як тры дни хлиба не ив.
   Неизвестно, чем бы  закончилась  сия  встреча.  Возможно,  что  и  ничем.
Храбрость храбростью, но недаром изо всех русских полководцев Салонюк больше
всего ценил Кутузова, за которым надо было еще хорошенько погоняться,  чтобы
вступить  в   смертельный   бой.   Командир   как   раз   собирался   отдать
соответствующие приказы: миномет к бою, руки в ноги - и айда.
   Зверушка-то  не  виновата,  что  она   родилась   и   выросла   в   стане
идеологического противника и смертельного врага. Она же тварь безмозглая.  И
связываться с ней недостойно коммуниста с многолетним стажем. Опять же, если
сбежать, наверняка целее будешь.
   Словом, вполне логично рассуждал Тарас Салонюк,  прикидывая,  как  короче
изложить план действий своим подчиненным.
   Но тут, ко всеобщему  изумлению,  трехглавый  дракон,  жутко  похожий  по
описаниям на  тех,  которые  глотали  добрых  молодцев  вместе  с  конями  у
Калиновых мостов и похищали красных девиц, вступил с партизанами в  контакт.
Он наполовину высунулся из воды, учинив на  озере  жесточайшее  волнение,  и
людям пришлось задрать головы, чтобы как следует его рассмотреть. Гидра была
великолепна. Всем хороша.
   Только вот в передней правой лапе держала  она  сапог  бойца  Маметова  и
трясла им в воздухе. Центральная голова согнула длинную шею, приблизившись к
оторопевшим бойцам, и вопросила на щирой украинской мове:
   - Ну и хто зробыв цю гадость?!
   Вторая, левая, голова эхом откликнулась:
   - Хто кинув цю гыдоту до моей хаты?!
   Правая прокурорским оком уставилась прямо на Маметова:
   - Мабуть ты, вузькоглазый, тут браконьерством займаешься?  Бачу,  у  тебе
другый такий чобит е? 3 тых самых часив, як вы хлынулы из своих  монгольских
степив, нема спокою...
   Маметов попятился:
   - Моя не рыбак, моя охотник!
   Голова Дрих сердито рявкнула:
   - Что, нельзя по-людски рыбу ловить, обязательно надо  западло  устроить?
Эх, не зря знающие люди говорят: "Вывести бы вас в  чистое  поле,  поставить
лицом к стенке да пустить пулю в лоб!"
   Дракон раздраженно швырнул мокрый сапог на берег, и его  левая  голова  -
Гельс - снова произнесла по-украински:
   - Ты його хресты, ты його святы, а воно в болото лизе!
   Голова Энн укоризненно заметила:
   - Разве можно такую отраву в воду бросать? Рыба вон вся наутек  кинулась,
в озере чистого глотка воды не осталось! Люди вы, в  конце  концов,  или  не
люди?!
   Жабодыщенко, Перукарников и Сидорчук ответили дружным хором:
   - Люди!
   Салонюк же знал, что перед такими монстрами нужно расшаркиваться и  вести
себя совершенно иначе:
   - Звыняйте, ваше высокоблагородие, - вкрадчиво сказал он, - бильше такого
не повторыться!
   Голова Дрих грозно всмотрелась в командира партизанского отряда:
   - А, это ты, Салонюк? А тебя, товарищ Салонюк, надо на партийном собрании
как следует проработать за головотяпство и недостойное  коммуниста  халатное
отношение к важному делу организации партизанского движения. Распустил отряд
- хуже борделя, понимаешь!
   - В борделе как раз был порядок, - вставила голова Гельс.
   - Тем более.
   Голова Энн внесла свое предложение:
   - Может, его партбилета лишить?
   - Штраф взять за хулиганские выходки, - подбросил идею Дрих.
   Гельс охотно поддержал коллегу и родственника:
   - И в штрафную роту отправить.
   Салонюк и глазам, и ушам своим  уже  не  верил.  И  от  изумления  просто
утратил дар речи. Великий немой - это очень верно  подмечено,