бога  ради,  за  несерьезное  отношение  к
русским сказкам! Теперь я буду более внимательным к тому, что вы говорите.
   Дитрих вдумчиво  изучал  гиганта  в  свой  перископ,  поэтому  ответил  с
некоторым промедлением:
   - Я тоже буду более внимательным к тому, что говорю. Ну надо же, и кто бы
мог подумать, что это возможно наяву?!
   Ганс огорченно спросил:
   - Что с ним делать? Застрелить? Тогда директор Берлинского  зоопарка  нам
не простит утраты такого ценного экземпляра.
   - Директору мы ничего не скажем, - утешил его Вальтер. - А не застрелишь,
так он мигом твою пушку себе на память отколупает, у  него  в  пещере  таких
трофеев на пару музеев хватит!
   Ганс, разворачивая башню и поднимая ствол на  уровень  груди  противника,
азартно выкрикнул:
   - А мы не дадим одноглазому портить наш шедевр!
   Морунген рявкнул:
   - Без моей команды не стрелять! - Он оторвался от  созерцания  циклопа  и
переключился на другой перископ, чтобы иметь полное представление о том, что
происходит на краю поляны. -  Тут  полно  каких-то  людей.  Похоже,  Вальтер
оказался прав - мы тут с самого начала были не одни.
   Генрих зарядил пушку и, изнывая от любопытства, приник к смотровой  щели:
в зарослях прыгали плохо различимые фигурки не  то  людей,  не  то  каких-то
чертиков. Лохматые и чумазые, все они махали руками и что-то скандировали.
   - О! А это кто такие - болельщики клуба "Циклоп-чемпион"?
   Есть время наблюдать за диковинным  полосатым  зверем,  мог  бы  написать
циклоп Мумбес, если бы был грамотным и ему пришла фантазия писать книги, - и
есть время приступать  к  решительным  действиям.  Заметив  движение  хобота
неведомой твари, циклоп  интуитивно  почувствовал,  что  промедление  смерти
подобно, и осторожно  двинулся  навстречу  танку.  Десятки  глоток  завопили
что-то подбадривающее.
   Ганс, не спуская глаз с великана, прохрипел:
   - Он приближается, что прикажете делать, герр майор?
   Морунген пребывал в  нерешительности:  ему  не  хотелось  убивать  такого
красавца.
   - Эх! Была не была, Ганс! Громыхни предупредительным  у  него  над  ухом,
если получится! Может, это его образумит.
   Тем временем страсти болельщиков накалялись; забыв об опасности и войдя в
раж, странные серые существа высыпали на поляну:
   - Да-вай! Да-вай! Давай, Мумбес, покажи этой  зверюге,  на  что  способны
дети Шуршеммы! Будет знать, как посягать на сокровища Ятунанга!
   Ганс  загляделся  на   многочисленное   подкрепление,   промедлил   всего
мгновение, но подпустил циклопа слишком близко - возможности  поднять  пушку
еще выше не было.
   - Черт! Он расторопнее, чем я предполагал!
   Клаус, которому "посчастливилось"  вплотную  обозревать  шерстистые  ноги
циклопа и обонять его аромат через открытый люк, забеспокоился:
   -  Разрешите,  герр  майор,  я  немного  сдам  назад,   чтобы   появилось
пространство для маневра.
   Морунген не отвечал, находясь в  шоке  от  невероятного  зрелища.  Мумбес
закрыл  собой  все  видимое  пространство,  и  перископ   Дитриха   упирался
непосредственно в его брюхо. Поэтому  командир  только  невнятно  помычал  в
ответ.
   Циклоп застенчиво переступил  с  ноги  на  ногу.  Его  единственный  глаз
подозрительно косился на урчащего монстра. А затем Мумбес  запыхтел,  словно
исполинский чайник, и что было сил врезал кулачищем по башне танка.
   Машина содрогнулась от ужасного удара.
   С печальным музыкальным "джун-нн" исчезла антенна, окончательно похоронив
надежду на установление связи.
   Танкисты поморщились от сотрясения  и  с  облегчением  выдохнули.  Мощная
броня - шедевр немецкой сталелитейной промышленности - выдержала.  Генрих  с
каким-то даже восхищением силой и удалью русского богатыря произнес:
   - Ого, ударчик! Надо бы каску надеть на всякий случай.
   На поляне на мгновение воцарилась относительная тишина. Волосатый  гигант
смотрел то на свой кулак (ему было существенно больнее, нежели  обычно),  то
на место, куда только что ударил.
   Мумбес  не  обладал  высоким  уровнем  интеллекта,   но   какие-то   свои
представления по поводу сражений с рыцарями у него имелись. В частности,  он
привык, чтобы панцири и доспехи сминались от первого же  удара  его  могучей
руки, по степени воздействия сравнимой разве что с гидравлическим прессом. О
существовании гидравлического пресса Мумбес и  не  подозревал,  но  то,  что
урчащая тварь даже не перестала урчать, не  взвизгнула,  не  пискнула  и  не
рухнула, его явно обескуражило.
   "Белый дракон" никогда не  оставлял  такие  нападения  безнаказанными.  В
ответ ствол башни стал  медленно  подниматься,  нацеливаясь  прямо  в  живот
противника. Мумбес проявил недюжинную смекалку и быстро  сдвинулся  с  линии
огня, став сбоку. Ему явно понравилась собственная предусмотрительность,  на
плоской физиономии появилась самодовольная улыбка. Но башня  танка  внезапно
сделала неожиданный поворот на 45 градусов и мощный ствол врезался  прямо  в
пах циклопа.
   Циклопы не знают, что такое нокаут, и что такое нокдаун - тоже. Зато  как
поступать в таких печальных случаях, понимают даже они.
   Мумбес трагически крякнул,  согнулся  и  побагровел.  Единственный  глаз,
выпученный так, что, казалось, он вот-вот вылезет из орбиты,  выражал  муку.
Ни один из рыцарей никогда так зверски с ним не поступал.  И  он  пополз  на
четвереньках назад в пещеру, вовсе не считая такое отступление  позорным.  А
кто думает иначе - пусть сам попробует, каково это.
   - Силен мужик, - уважительно заметил Генрих.
   Серенькие фигурки наблюдателей запрыгали и заволновались.  Болельщики  не
ожидали столь быстрой развязки, им казался  невероятным  оглушительный  крах
своего кумира. Команда "Мумбес" была здесь бессменным фаворитом сезона.
   Дети Шуршеммы затаили дыхание, прислушиваясь. Обиженный Мумбес, кряхтя  и
постанывая, возился в пещере и продолжать поединок явно  не  собирался.  Как
только до болельщиков дошло, что "кина не будет",  и  ствол  танка  дрогнул,
направляясь вниз, сотни глоток разом выкрикнули одно слово: "Ашумбра!".
   Язык детей Шуршеммы очень емкий, краткий и выразительный. Поэтому точного
аналога этому слову в нашем языке нет,  но  по  смыслу  оно  приближается  к
паническим выкрикам: "Караул! Спасайся кто может! Атас!"
   Не дожидаясь продолжения банкета, толпа бросилась врассыпную.
   Танкисты какое-то время  выжидали,  что  будет  дальше.  Им  не  очень-то
верилось, что так легко и просто  удалось  расправиться  с  могучим  русским
богатырем. Дитрих даже пожалел тех татар, половцев и  печенегов,  которые  в
свое время завоевывали Русь и сражались, если верить летописям, против целых
богатырских дружин. А потом пожалел себя.
   Не дождавшись распоряжений командира, первым заговорил Клаус, которому  с
водительского места были прекрасно видны все подробности поединка:
   - Ганс, с меня две кружки пива за такой аперкот!
   Вальтер с сожалением оглянулся на брошенный в спешке фотоаппарат:
   - Эх, какой кадр можно было бы сделать! Ведь никто же не поверит, что  мы
видели настоящего русского богатыря. Интересно,  как  его  называть  -  Иван
Полифемович или Полифем Иванович?
   Дитрих вздрогнул, представив себе, чем обычно обедает Иван Полифемович, и
заторопился:
   - Генрих, Ганс! Быстро соберите инструменты  и  сверните  трос,  пока  не
возвратились эти кошмарные существа или родственники  пострадавшего!  Клаус,
разворачивайся, пора двигаться отсюда, пока наш одноглазый друг  не  решился
на второй раунд. - И печально добавил:
   - Чувствую, что напиться нам здесь не дадут.

***

   Стараниями дракона Гельс-Дрих-Энна у партизан  все  было  хорошо.  Они  и
думать забыли про какой-то там замок на холме,  про  диковинных  папуасов  и
девицу, разговаривавшую на незнакомом языке.
   Правда, в какой-то момент оказалось, что они совершенно не  ориентируются
в родных лесах и понятия не имеют,  где  находятся,  а  командирский  компас
ведет себя по-свински, то есть отказывается указывать направление. Глядя  на
него, можно было подумать, что север - везде, а других сторон  света  больше
не существует. Красная стрелка прилипла к букве N и дрожала от  негодования,
когда Салонюк безнадежно тряс зловредный прибор в тщетной попытке образумить
его, но не отклонялась ни на волосок.
   Это был  советский  компас,  и  поэтому  он  вел  себя  так  стойко,  чем
совершенно отличался от компаса, который майор фон Морунген  уже  на  второй
день в сердцах швырнул куда-то в кусты (и который бережливый Клаус,  конечно
же, отыскал и припрятал до лучших времен).  Прибор  немецкого  производства,
напротив, показывал север каждый раз в новом месте,  причем  показания  свои
менял приблизительно раз в три минуты.
   Виной тому было вовсе не отсутствие в Вольхолле такой  важной  вещи,  как
север,  а  исключительно   Недамизголянский   Техзатем   -   всевольхоллская
организация, выдающая разрешение на производство высокоточных приборов. Если
прибор не был зарегистрирован, а изготовитель  не  заплатил  соответствующий
налог  в  Техзатемское  отделение,  расположенное  по   месту   производства
продукта, то специальное заклятие (разработанное настоящими мастерами своего
дела) выводило нелегальный предмет из строя.
   Незнакомые деревья и цветы при других обстоятельствах так же бы возбудили
подозрение  партизан,  потому  что  до  внезапно  наступившего  лета  тысяча
девятьсот сорок  третьего  (или  уже  сорок  четвертого?)  года  они  ничего
подобного в этих краях не видели. А если быть предельно точными - то и ни  в
каких других тоже.
   Однако  теперь  пятеро  доблестных  бойцов  пребывали  в  том   блаженном
состоянии, к которому так стремятся йоги. Какой-нибудь тибетский далай - или
панчен-лама просто-таки застонал бы от зависти, узнав, что человек, подобный
Миколе Жабодыщенко, может достичь нирваны. Бодро шагая неведомыми тропами по
неизвестному лесу под сенью невиданных деревьев, партизаны полагали, что все
к лучшему в этом лучшем из миров.
   Они считали, что по-прежнему идут по просторам любимой Родины,  преследуя
танк немецко-фашистских захватчиков, и ни одному даже  в  голову  не  пришло
задаться вопросом: а чего это они  так  прицепились  к  одному-единственному
танку и игнорируют все прочие воинские соединения врага? Свет  для  партизан
сошелся клином на "Белом драконе".
   Как  мудро  заметил  чародей  Хухлязимус,  танк  фунтифляшил  по  дорогам
Вольхолла с приличной скоростью, а потому партизаны за ним не  поспевали.  И
хотя Гельс-Дрих-Энн позаботился  о  том,  чтобы  снабдить  их  чем-то  вроде
системы самонаведения на боевую единицу вермахта, силы были скорее неравны.
   Тем  славным  солнечным  утром  партизаны  как  раз  выбрались  на  берег
незнакомой речки, которую Салонюк во внезапном  озарении  принял  за  Волгу,
Перукарников и Жабодыщенко - за Днепр, Сидорчук - за местную водную  артерию
под названием Небыстрая, а Маметов - за широкий арык, однако. Хорошо хоть им
не пришло в голову обменяться мнениями по той  причине,  что  каждый  считал
свою версию само собой разумеющейся.
   Военный гений Салонюка не спасовал перед этим хилым препятствием.
   На привале он вслух размышлял над тем, как форсировать реку.
   - Сичас от Сидорчук поплыве на  той  берег  та  причепить  веревку  -  це
особисто для Маметова, щоб не утоп.
   Василь возмутился:
   - Чому я? Чому одразу я? Жабодыщенко лучше за мене плавае.
   Перукарников понял, что начинается та дискуссия, которая при наличии  сил
и времени может длиться вечно. Поэтому он находчиво предложил:
   - Товарищ Салонюк, может, пока вы тут будете  размышлять,  я  прошвырнусь
вдоль берега да поищу брод?
   Салонюк  голосом  Цезаря,  который  уже  провозгласил  себя  императором,
возразил:
   - Ничего тут шукаты, треба плот будувать. Ось Жабодыщенко по таким  дилам
у нас майстер, вин цим и займеться! Микола, чуешь, шо я кажу?
   Жабодыщенко, наклонясь к реке, умывался  прохладной  свежей  водой.  План
командира его огорчил и, можно даже сказать,  оскорбил.  Личную  свободу  он
ценил весьма высоко, почти так же высоко, как сытную еду.
   - Чуть шо, так сразу Микола, вже и отдохнуть хвилинки не дадуть!
   Тарас возмутился.  Ни  один  стратег,  ни  один  полководец,  вошедший  в
историю, не смог бы сделать и десятой доли того, что  сделал,  если  бы  его
подчиненные  ему  постоянно  перечили.  Интересно,  капризничали  ли   воины
Чингисхана? Салонюк смутно помнил, что вроде бы нет.
   Благородное негодование излилось в длинном вопле:
   - Ни, це неможливо! Я  тоби  командыр  чи  балалайка?!  Це  партизаньский
отряд, чи шо?! Буде колысь у тебе, Жабодыщенко, якась дисциплина?
   Жабодыщенко серьезно обдумал поставленный вопрос. Необходимость соблюдать
дисциплину его всегда угнетала, но огорчать командира  он  не  хотел,  да  и
боялся его во гневе. Один такой - тезка Салонюка, кстати, - сына родного  не
пожалел, шлепнул недрогнувшей рукой за нарушение дисциплины и идеологические
разногласия. Поэтому Микола, как честный человек, твердо отвечал:
   - Колысь буде.
   Салонюк не знал о том, что  выглядит  точь-в-точь  как  великий  Цицерон,
собирающийся произнести  в  сенате  одну  из  своих  речей.  Он  уже  принял
соответственную позу и открыл было рот, чтобы поведать миру все, что  думает
о таком бойце, но случилось непредвиденное.
   Это непредвиденное было такого свойства, что Салонюк мигом забыл обо всех
своих горестях и печалях, о войне и о  немцах  и  даже  свое  имя  забыл  на
мгновение. Так и стоял, выпучив глаза, медленно наливаясь свекольным соком.
   И Салонюка вполне можно было понять.
   Из пышных густых  зарослей  изумрудно-зеленого  папоротника  на  открытое
место выползло невероятное существо. Чего только  не  повидали  партизаны  в
последнее время, но такое им встретилось впервые.
   Существо обладало гибким и плотным телом гигантской змеи, что было бы еще
полбеды. Однако тело завершала  вполне  человечья  голова  с  розовощеким  и
упитанным старушечьим личиком, повязанная цветастым платочком. Внизу к  телу
(по принципу сороконожки) прилагались маленькие человечьи ножки в валеночках
с галошами, общим числом три пары, и три же пары крохотных ручек  с  пухлыми
пальчиками. Пальчики все время шевелились и что-то теребили и перебирали.  И
все это вместе было уже настоящей трагедией.
   Потому что  нормальный  человек  при  виде  этого  экспоната  кунсткамеры
непременно бы счел, что лишился рассудка.
   На самом же деле пред ясны очи партизан  предстало  не  какое-нибудь  там
чудище или безвестная и безымянная ошибка  природы,  а  Пульхерия  Сиязбовна
собственной персоной. Персону ее знали  во  всем  Вольхолле,  боялись  и  не
любили, предпочитая обходить десятой дорогой.
   Нельзя сказать, что почтенная старушенция была  кровожадной  убийцей  или
людоедкой в строгом смысле этого слова, но опасность для жизни,  несомненно,
представляла. У Пульхерии Сиязбовны были только две страсти, два развлечения
и одна великая цель. Она попрошайничала и  поучала.  И  в  этих  двух  видах
спорта (или искусства?) не знала себе равных. Как настоящий виртуоз, она  не
ограничивалась чем-нибудь одним и потому обычно не только обирала несчастную
жертву, вытягивая у той деньги и самые нужные вещи, но еще и  читала  нудным
голосом длинную мораль.
   Ополоумевшие путники после встречи с Пульхерией Сиязбовной по многу  дней
были как бы не совсем в себе: подскакивали,  если  к  ним  подходили  сзади,
остро реагировали на приближение пожилых женщин, а слово  "дай"  вызывало  у
них что-то вроде припадка  с  закатыванием  глаз  и  пеной  у  рта.  Нередко
неприязнь переносилась и на ни в чем не повинных змей, которых  пострадавшие
были готовы уничтожать сотнями.
   Утверждали, что Пульхерия -  дитя  любви  дракона-извращенца  и  какой-то
невинной девственницы либо напротив -  девственницы-извращенки  и  невинного
дракона, но что дело нечисто, были уверены  все.  В  самом  деле,  может  ли
родиться у нормальных родителей такой вот кошмарчик? К тому же никто в  мире
не видел Пульхерию Сиязбовну ребенком. Утверждали, что она так  и  появилась
на свет - старушкой в платочке и валеночках.
   Без  колдовства  просто  обойтись  не  могло,  и  хотя  старушенция  лихо
управлялась своими силами безо всяких там заклинаний и ворожбы, пострадавшие
утверждали, что она навела на них неизвестные чары.
   Словом, любой малолетка в Вольхолле  знал,  что  от  Пульхерии  Сиязбовны
нужно бежать сломя голову.
   Однако Салонюк  малолеткой  не  был.  Более  того,  он  еще  не  решил  -
галлюцинация это или всамделишная кикимора, а потому оставался  на  месте  и
пучил глаза.
   Жабодыщенко тоже  обрел  неподвижность  египетских  сфинксов,  замерев  в
неудобной позе. К нему и направила все свои стопы,  если  позволительно  так
выразиться, бодрая старушенция. Приблизившись  к  окаменевшему  Миколе,  она
деловито поинтересовалась:
   - Милок, ты почем брал такие сапожки?
   Жабодыщенко обеими руками схватился за голову:
   - Ой мамо! Що з вами кляти фашисты зробыли!
   Змеебабушка оторвалась от созерцания партизанских  сапожек  и  недовольно
зашипела, как шипит всякая  женщина,  которой  нетактично  намекнули  на  ее
возраст:
   - Какая я тебе мама, я еще в девки гожусь!
   Жабодыщенко, как и положено в таких случаях, торопливо перекрестился:
   - Свят, свят, свят.
   Но  ничто  на  свете  не  могло  обескуражить  партизана   Перукарникова.
Подумаешь, ползает тут бабка в платочке и со змеиным хвостом. Так они же все
такие - взять, к примеру, перукарниковскую тещу. Нет, та чувствительно хуже,
хоть и с нормальным количеством рук и ног. Но жить не с руками или ногами, а
с характером, а характер у тещи Перукарникова  был  специфический,  сложный.
Скажем так: Вольхоллу определенно  повезло,  что  здесь  водилась  Пульхерия
Сиязбовна, а не Евдокия Феофиловна.  Приблизительно  таков  был  ход  мыслей
Перукарникова, кое-какие рассуждения мы добавили от себя, а  сказал  он  вот
что:
   - Насчет девок, мамаша, это вы, конечно, хватили. К тому  же  наш  Микола
ими не очень-то и интересуется: ему больше по  душе  смачный  кусок  сала  с
чесноком, да с соленым огурчиком, да под  стакан  хорошей  горилки.  Да  еще
пирог бы с грибками... Черт, а вкусно же звучит.
   При упоминании о сале и  огурчиках  ожил  Жабодыщенко.  Смачно  проглотил
слюну и поинтересовался:
   - Послухайте, ма... - он предусмотрительно осекся на полуслове, - як  вас
там величать, а нема у вас трошечки чего съестного,  горилки  там,  сала  чи
картопли?
   Когда великий стратег Салонюк увидел, что его бойцы оживленно общаются  с
галлюцинацией, он допустил, что это все-таки не плод воображения, а  обычная
кикимора. Иначе как бы ее видели другие? Как видим, иногда Салонюк ловил все
буквально на лету.
   Потрясая пистолетом, он заорал:
   - Жабодыщенко, швыдко видийди вид бабуси - вона мабуть ядовитая!
   Пульхерия поправила платочек одной парой  ручек,  вытерла  рот  второй  и
кокетливо замахала на Тараса третьей:
   - Жаль, такой видный, а, наверное, нежанатый ходит.
   Маметов  тихо  подошел  к  Салонюку  и  потеребил  его  за  рукав  (Тарас
подпрыгнул  на  месте  от  неожиданности).  Сына  солнечной  Азии   волновал
единственный неразрешимый вопрос:
   - Командира, однако, зверя или человека?
   Салонюк вполоборота развернулся к своему бойцу. За этим вообще нужен глаз
да глаз, иначе вздохнуть не успеешь,  а  отряд  уже  кишмя  кишит  какими-то
тварями.  Маметов  был  славен  своей  любовью  к  зверушкам   и   постоянно
рассказывал, как дома у мамы живет павлин, какие-то уточки, ежик  с  ушками,
тушканчики... Словом, маметовский замысел Салонюк разгадал в два счета:
   - Спокийно, Маметов, цю гыдоту до Ташкента брать не дозволю! Ясненько?
   Тем временем достопочтенная Пульхерия Сиязбовна присмотрелась к Салонюку,
и последний показался ей личностью вполне достойной  и  интересной.  Мы  уже
упоминали выше о великой цели. Так вот, великой  целью