Гельс-Дрих-Энн,  -  как  я.  По  мирам  шатаюсь,
приключений  на  свои  головы  ищу.  Там  позавтракаю,  там  пообедаю,   там
галлюцинацией притворюсь, а где и свои порядки наведу.
   Аферта  сочла,  что  неофициальную  часть  на  этом  можно  закончить   и
приступить к делу.
   - Кстати, о порядке, - быстро сказала она. - Есть  у  меня  к  тебе  одна
большая просьба. По пустякам я бы тебя беспокоить не стала, но тут только на
тебя надежда.
   - Излагай.
   - Ты ведь давненько домой не заглядывал? - уточнила Аферта.
   -  Порядком,  -  признался  Гельс-Дрих-Энн.  -  Настроение   было   такое
легкомысленное, что я предпочел побродить по  захолустным  мирам,  от  греха
подальше.
   - А вот пока ты по захолустьям мотался, в  наших  краях  объявился  зверь
могучий, диковинный, - напевным голосом сообщила драконша. -  На  вид  вроде
нашего роду и племени, но абсолютно невоспитан: дикарь, драчун и грубиян.  Я
бы даже сказала - варвар. Молодому Ушлафу от него уже на орехи досталось, да
и я чудом неприятностей избежала. А уж я, как  ты  сам  понимаешь,  существо
далеко не безобидное. Разгуливает этот незнакомец по нашим угодьям,  как  по
своей родной пещере, но самое главное, что при  нем  состоят  люди.  Человек
пять, не больше, но охраняет он их, как собственных детенышей, - ни  на  шаг
от них не отходит и все время бдит, чтобы их кто ненароком не огорчил.
   Дракон явно заинтересовался:
   - Что за люди такие? Давай поподробнее.
   Аферта пожала крыльями:
   - Не знаю, не знаю. Я странствовала меньше твоего, так что утверждать  не
берусь, но будто бы нездешние. Говорят на непонятном  языке,  запах  от  них
такой непривычный - словно цветами  благоухает.  Одежда  тоже  удивительная,
пятнистая, как шкура мечезубого пумса; предметы некие в руках, будто  оружие
наготове держат, но кого этими палочками можно поразить - ума не приложу! Но
главное, что они обладают  властью  над  драконом  и  он  им  беспрекословно
повинуется. Даже стыдно - какой-никакой, а родственник, и вот... докатился.
   Гельс, Дрих и Энн понимающе переглянулись. Покивали друг другу.
   - Кажется, я знаю, о ком ты говоришь, - изрек наконец Энн.
   Он сделал внушительную паузу и внезапно заговорил на  чистейшем  немецком
языке:
   - Хальт! Хенде хох! Вас ист дас? Вас воллен зи?  Шпрехен  зи  дойч?  Нихт
шлиссен! Шнелле!
   Аферта восхитилась:
   - А что? Очень даже похоже.
   Гельс-Дрих-Энн печально вздохнул:
   - Это плохо, что похоже. Ты вот что, держись  от  этой  веселой  компании
подальше, а то сей  варварский  дракон  сделает  в  тебе  большую-пребольшую
дырку. Он фанатик, ему на все наплевать, у него свое кино в голове.
   Аферта пригнула к земле великолепную голову и вздыбила гребень:
   - Что в голове?
   Дракон сообразил, что лекция об искусстве кинематографии и  его  основных
этапах в данный момент несколько неуместна, а потому расстроился еще больше.
Читать лекции Гельс-Дрих-Энн любил.
   - Я имел в виду, что полосатый защищает не только людей, но и идеалы,  за
которые они воюют.
   Аферта растерялась:
   - А они воюют? С кем?
   - Да с кем угодно, - ощерилась голова Дрих. - Например,  с  теми,  кто  с
этими идеалами не согласен.
   - Бред, - выдохнула Аферта струйки синеватого дыма.
   - Бред не бред, а к нему не суйся. Он парень серьезный, для драки создан.
   - Так он военный?
   - До мозга костей, и к тому же почти неуязвимый. Шкура  толстенная,  лапы
могучие, в голове - ни одной мысли. Молись предкам, чтобы он здесь один был,
потому что  обычно  эти  твари  водятся  целыми  стаями.  Когда  такая  стая
нападает, то выстоять против нее нормальному дракону невозможно. А люди  ими
руководят, ибо своего ума  у  полосатых  нет:  как  им  скажут,  так  они  и
поступят.
   - Какой ужас! - воскликнула драконша. - Что же нам делать?
   Гельс-Дрих-Энн поднялся на лапы  и  потянулся.  Был  он  так  велик,  что
исполинская Аферта на его фоне показалась хрупкой  и  беззащитной  девочкой,
едва вышедшей из младенческого возраста. Она с благоговением задрала  голову
и оглядела великолепную гидру.
   - Что делать? Что делать? - обратился Гельс к Дриху и Энну.  -  Не  знаю,
как вы, но я бы  посоветовал  сохранять  спокойствие,  проявлять  недюжинное
терпение и выдержку. Как  говаривал  один  клерк  с  двадцатилетним  стажем,
съеденный нами в заповеднике в  далекой  Небраске:  "Все  равно  восемьдесят
процентов всех существующих проблем неразрешимы,  а  двадцать  -  разрешатся
сами собой". Мудрый был человек.
   Головы Дрих и Энн выразили живейшее согласие.
   - Меня сейчас, - продолжил Гельс, - гораздо больше  волнует  другое:  что
этот механический дракон делает в наших краях и как он сюда попал?
   - А меня волнует, как от него избавиться, - не выдержала Аферта.
   - От него не надо избавляться, - наставительно сказала гидра.  -  Он  сам
себя рано или поздно погубит, он ведь нездешний, пришелец из  другого  мира.
Это мне доподлинно известно. А чужаки в чужих краях не выживают,  разве  что
они попали сюда по особым причинам и с какой-либо тайной  миссией.  И  тогда
вмешиваться в ход событий тем паче не следует.
   - Но не сидеть же нам  со  сложенными  лапами,  пока  он  здесь  всех  не
перекалечит и не убьет в угоду своим людям! - возмутилась драконша.
   - Неплохо было бы с ним потолковать, - предположил Гельс-Дрих-Энн, -  но,
судя по всему, он в нашем обществе не нуждается и любого, кто к нему сунется
со своими дурацкими разговорами, ожидает нелегкая  участь  Ушлафа.  Так  что
передай всем, кого увидишь, чтобы были предельно осторожны, не  высовывались
и в драку не лезли. Это мой совет, а что касается дела, то тут -  как  фишка
ляжет  (Аферта  даже   не   стала   переспрашивать,   что   такое   "фишка",
удовлетворившись тем, что общий смысл был ей все равно  понятен).  Если  мне
суждено с гостем встретиться,  то  я  все  улажу.  А  если  нет,  не  взыщи,
специально на старости лет гоняться за ним не буду.
   - Понятно, - пробормотала драконша. - И на том спасибо.
   - Да ты не расстраивайся прежде времени, красавица, не то будешь такой же
трехголовой, - пошутил Гельс. - Ничего в этом мире просто так не  случается.
И уж коли ты мне о полосатом поведала, задачу  поставила  -  значит,  судьба
изыщет способ и решение мне подкинуть.

Глава партизанская, неприметная

   Не привлекай на себя огонь противника. Это раздражает людей, которые тебя
окружают.
   Артур Блох. Военные законы Мерфи

   Если вы ущипнули себя, но видение не исчезло, ущипните видение.
   Ген. Малкин

   Извилистыми партизанскими тропами шел к победе отряд Тараса  Салонюка.  В
пути его подстерегали многочисленные трудности и опасности, и  если  мы  так
долго не возвращались к судьбе этих героев, то это еще не значит, что  мы  о
них забыли. Очутившиеся в классово чуждом им Вольхолле, вдали от руководящих
и направляющих органов, наедине  с  непредсказуемым  будущим,  партизаны  не
растерялись.
   Правда, они знать не знали, что  это  какой-то  Вольхолл,  а  не  любимая
родина; что же до руководящих и направляющих органов - то здесь образованный
Перукарников  часто  цитировал  Александра  Сергеевича  Грибоедова,  который
говаривал: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и  барская  любовь".
Что же до будущего - то оно  им  представлялось  ясно  как  на  ладони.  Они
обязаны были  догнать  и  обезвредить  немецкий  танк,  и  чего  тут  такого
непредсказуемого? Рванет, сволочь, как миленький.
   Одним словом, никаких  неожиданностей  партизаны  не  ждали;  а  странную
историю с перемещением в пространстве и  времени  давно  уже  не  обсуждали.
Постановили, что все неприятности в мире - от женщин, в данном случае  -  от
Гали, и думать забыли.
   Поэтому неприятнейшим сюрпризом оказался для Тараса Салонюка тот вид, что
открылся ему при разглядывании окружающего  пейзажа  в  верный  командирский
бинокль.  Как  совсем  незадолго  до  этого  Дитрих  фон  Морунген,  так   и
партизанский командир Салонюк был до глубины души потрясен  зрелищем  замка,
высившегося перед ним на холме, - с башенками, зубчатыми стенами, бойницами,
флагами и всей прочей средневековой дребеденью.
   Вот тут и наступила революционная ситуация, когда одни все еще не  могут,
а другие уже не хотят. В том смысле, что в Уппертале  не  могли  жить  не  в
замках:  архитектура  у  них   была   такая,   фортификация   опять   же   и
соответствующий исторический период. Одним словом, иначе было невозможно.
   А вот Салонюк не хотел верить своим глазам и признавать  очевидный  факт,
потому что в таком случае ум у него заходил  за  разум,  а  мозги  вскипали.
Салонюк, не любивший, когда кипел его разум  возмущенный,  решил,  что  дело
плохо. Так он и сформулировал:
   - Погано дило, хлопци, - упавшим голосом молвил Тарас,  не  отрываясь  от
окуляров бинокля. - Ой, яке лихо...
   Сидорчук забеспокоился:
   - Що таке, командир? Багато нимца лизе?
   Салонюк даже не обернулся в его сторону:
   - Гирше.
   Нетерепеливый Жабодыщенко изо всех сил сощурился, пытаясь  таким  образом
разглядеть что-нибудь в туманной дали. Со всех сторон посыпались вопросы:
   - Що, знов эсесивци?
   - Каратели? Каратели, да?
   - Танкив десятка с три?
   - Противный враг, однако, - уточнил Маметов.
   Похоже,  что  командир  партизанского  соединения  не  на  шутку  увлекся
зрелищем, доступным пока только ему.  Он  вовсю  крутил  колесико  настройки
бинокля и шумно пыхтел, но не говорил ни  слова.  Только  когда  Жабодыщенко
нетерпеливо потолкал его в бок, Салонюк сообщил:
   - Та ни, ще гирше.
   Сидорчук возбужденно потер приклад автомата:
   - Та шо ж може буты гирше эсесивцив? Чи до нас сам ихний фюрер повзэ?
   Наконец Салонюк оторвался от окуляров  и,  сурово  нахмурив  брови,  стал
держать речь:
   - Тепер я все зрозумив, - торжественно заявил он замершим подчиненным.  -
И чому фашистська танка як до себе п„рла, и чому  тутошни  диты,  -  тут  он
немного помялся, - тобто папуасы  дывно  розмовлялы,  и  чому  нам  тут  все
незнайомо.
   Салонюк  выдержал  паузу,  затем  опустился  на  землю,   скрестив   ноги
по-турецки, и пригласил остальных последовать его примеру:
   - Треба систы.
   Перукарников тревожно вгляделся в Салонюка, покопался в своем вещмешке  и
протянул командиру фляжку с самогоном:
   - Товарищ командир, вы прямо в лице  изменились.  Хлебните  маленько  для
душевного равновесия.
   Салонюк охотно  принял  это  пожертвование  и  сделал  несколько  больших
глотков. Перукарников тем временем рассудительно заметил:
   - Что бы ни случилось, а вы это так близко к сердцу  не  принимайте.  Где
наша не пропадала. Вон Маметов на любую проблему сквозь пальцы смотрит - так
ему море по колено.
   Маметов не очень понял, о каком море идет речь, но на всякий случай решил
уточнить, во избежание дальнейших недоразумений:
   - Моя охотник, моя не рыбак, - и самокритично добавил:
   - Рыбак плавать хорошо, охотник плавать плохо.
   Салонюк  окинул  Маметова  долгим  и  внимательным  взглядом  и  произнес
мечтательно:
   - Гарно тоби, Маметов. И я таким був - у дытынстви.  Мама  тоди  пампушки
пекла та з часныком до червоного борщу з чорнослывом подавала...  Романтыка.
- Тут он хлопнул себя по колену. - Ну, хватыть лирычных видступив, треба  до
основного завдання повертаться.
   Сидорчук уже изныл от нетерпения:
   - Товариш Салонюк, скажить все, як е. Бойци-партызаны до бою готови.
   Самогон у партизан был знатный - стратегически важное зелье. Всего только
пара глоточков, а растрепанные нервы пришли в порядок, в голове прояснилось,
и Тарас ощутил потребность четко и внятно разъяснить ситуацию  своим  боевым
товарищам:
   - Значить, так, - голосом сказочника начал он, - Галя, будь вона неладна,
ось ту зэлэну западню, що в хати була, особысто для нимця  зоставыла,  бо  в
такий спосиб выришыла его до ридной стороны видислать. А мы, на  свое  лыхо,
за ным слидом вскочилы, тому зараз, як кажуть, не ворог у нас в гостях, а мы
у него дома, тобто у самой середыни цей клятой Нимеччины.
   Перукарников аж присвистнул:
   - Ничего себе - поворотик событий. Ходила  девица  по  воду  да  нечаянно
утонула.
   Маметов совсем не понял, при чем тут Галя и ловушка для немцев,  но  зато
уловил  самую  важную  для  себя  мысль  про  утонувшую  девицу.  Сопоставив
известные ему факты, он понял, что Галя - эта самая  девица  и  есть,  немец
тоже куда-то исчез и горькая сия судьба  ожидает  теперь  весь  партизанский
отряд. Он переполошился и решительно заявил:
   - Моя совсем плохо плавать, моя дальше не ходить!
   Сидорчук не мог спокойно смотреть, как изводится его товарищ  по  оружию.
Он дружески похлопал Маметова по плечу:
   - Спокийно, спокийно, Маметов, не волнуйся, тут тебе раньше  вбьють,  чем
ты утопнешь.
   Жабодыщенко торопливо перекрестился:
   - Чуе мое серденько недобре, ой чуе.
   Один Перукарников никогда не унывал:
   - Тише, ребята, без паники, -  широко  улыбнулся  он.  -  Как  говорят  в
народе, незваный гость хуже татарина. И немцам в этом предстоит убедиться на
собственной шкуре.
   Салонюк поднял вверх указательный палец:
   - Во, точно! Перукарников дило каже: зараз мы  не  обычный  партизанський
пидроздил, а отряд особливого прызначення, бо  наша  циль  -  здийснувать  в
ворожому тылу ризни шкоды та дыверсии, зрозумило?
   У Перукарникова в предвкушении прелестей  диверсионных  развлечений  даже
глаза заблестели.
   - Так точно, товарищ командир!
   Сидорчук плотоядно улыбнулся:
   - А як же!
   Вник в суть происходящего боец Колбажан  Маметов,  перспектива  утопления
которого отодвинулась на неопределенный срок:
   - А-а, моя не топнуть, моя на фронте биться!
   - Фронт в тылу врага, - заметил Перукарников.  -  Воспоминания,  что  ли,
после войны надиктовать? А то жалко, если такое название пропадет. Главное -
аккуратно обойти вопрос о том, как мы в этом самом тылу  очутились.  Не  про
Галины же фокусы объяснять советскому читателю.
   - Наша сила у тому, - гнул свое Тарас, - що ворог ани сном, ани духом про
нас не видае - я так соби хотив бы думаты, -  значить,  преимущество  нашего
партизанського отряда - неожиданность.
   В том, что внезапность может  решить  исход  боя,  не  сомневался  никто.
Каждый из бойцов уже продумывал свой собственный план, согласно которому  он
будет наносить ощутимый вред проклятому врагу и устраивать  диверсии,  чтобы
подорвать боевой дух противника, внушить ему пессимизм и отчаяние и побудить
его сдаться на милость партизан.
   Словом, внезапный вопрос Жабодыщенко выбил всех из колеи:
   - Звыняйте, товарищу Салонюк,  -  заговорил  он  торопливо,  -  а  як  вы
дизналыся, що мы у ворожому тылу?
   Все замолкли, выжидательно глядя на Салонюка, замершего с открытым  ртом.
Пауза затягивалась, и тогда в ход событий вмешался неугомонный Сидорчук:
   - Жабодыщенко, ты що, з глузду зъйихав? Вже не  довиряешь  свому  ридному
командиру?
   Тот замахал руками, оправдываясь:
   - А шо я, шо я? Я тильки спытал, що вже и спытать не можна? Як воно  може
таке буты, щоб мы из вогню да в полымя вскочили? Щоб ото р-раз,  и  у  саме,
можно сказать, логово!
   Перукарников пожал плечами:
   - Микола, я вас умоляю, какая разница, где немца бить: у себя дома или  у
него? В тылу небось фрицы пожирнее. И товарищ Сталин всем нам  лично  вручит
ордена за проявленный героизм!
   - Ура-а! - немедленно отреагировал Маметов.
   Салонюк понял, что утратил контроль над ситуацией.
   - Тихише, хлопци, тихише, - приказал он. - Бо до  нас  з  того  замку,  -
помахал рукой куда-то себе за спину, - уси фашисты збегуться,  та  у  финали
цей середневичной драмы товарищу Сталину никого буде орденами нагороджувать.
   Жабодыщенко схватил свою снайперскую винтовку и лег на землю,  пристально
вглядываясь через прицел в ту сторону, куда указал его командир:
   - Ага, точнисинько якийсь замок видно! -  Полюбовавшись  некоторое  время
открывшимся пейзажем, он продолжил как ни в чем не бывало:
   - Ну та що, у брата мого кума, у западэнцив, таки теж е: от хрест святой,
сам бачив.
   Салонюк срочно  принялся  разглядывать  замок  в  бинокль,  чтобы  самому
убедиться, что он не поспешил с выводами:
   - Тильки не кажи, що мы з-за Гали попалы до брата твого кума.
   Жабодыщенко не собирался сдаваться:
   - А шо там зараз - вийны нема, чи там вже тыл?
   Салонюк, не отрываясь от бинокля, произнес:
   - Жабодыщенко, тоби брехаты, як собаци мух хапаты. Ну  що  ты  не  бачишь
ниякои разныци миж ридными замками та  ворожими?  Ворожи  в  доброму  стани,
нибыто их вчора построилы. А ридни порушени, пограбовани, на них завжды щось
соромнэ намалевано чи напысано, напрыклад: "Тут булы та  кохалыся  Олесь  та
Ганна из Полтавы" - та щось у такому роди.
   Жабодыщенко,  как  не  раз  уже  упоминалось,  был  существом  упрямым  и
неуступчивым:
   - Та бис их знае,  ци  замки.  Мабуть,  их  вси  у  давнину  одна  артиль
будувала, мени вси воны на одне обличчя, тильки  цей  ще  совковська  власть
захватить не встигла, тому вин не порушеный та не пограбованый.
   Салонюк довольно улыбнулся, предчувствуя, что победит в этом споре:
   - Во, ты теж замитыв ознаки, що совковськои власти немае, а теперь  скажи
мени, яка у замку може буть власть, коли нема совковськои?
   Не выдержал сын солнечной Азии:
   - Командира, однако, в замке немца сидеть, да?
   Тарас тихонько вздохнул:
   - Бачишь, Жабодыщенко, вже до Маметова дошло, з чим дило маемо.
   Жабодыщенко недовольно забурчал:
   - Цей хлопец далеко пойдеть. Не удивлюсь, як що до Ташкенту.
   Перукарников постарался внести ясность в  запутанный  и  сложный  вопрос,
каковым всегда является нападение на хорошо укрепленный пункт противника.
   - Ладно, давайте лучше решим, что нам с этим замком делать. Может,  когда
наступит вечер, пошлем кого-нибудь на разведку,  чтобы  наверняка  выяснить,
кто в нем - фашисты или наши.
   Сидорчук сразу заволновался:
   - Про кого ты думаешь, як про розвидку говорыш?
   Перукарников почувствовал себя неловко. Сам  он  был  человеком  отчаянно
храбрым и в разведку ходил охотно. Он совершенно не собирался отсиживаться в
тылу и подвергать опасности своих товарищей. Более того,  он  совершенно  не
хотел зря портить им нервы:
   - Могу пойти и я. В чем, собственно, дело?
   Салонюк прервал его хорошо поставленным командирским басом:
   - У мене в отряде кожна людына необхидна. Никуды нихто  не  пиде,  навить
якщо с того боку будуть руками махаты и кум, и брат Жабодыщенко.
   Жабодыщенко недовольно уставился на бестолкового Тараса и возразил:
   - Нема у мене брата. То у кума брат, я ж пояснював.
   Салонюк почесал в затылке:
   - Я це образно казав, ничего до моих слов чипляться.
   Сидорчук, который всегда хотел чем-нибудь порадовать начальство, радостно
встрял в этот разговор:
   - У мене брат е, товариш Салонюк!
   Печальный Маметов тоже не остался в стороне от дискуссии:
   - А  мне  мама  Маметов-брат  не  дарить.  Нет  у  меня  Маметов-брат  ни
маленький, ни большой. Ни средненький. Плохо, однако.
   Салонюк потому и был командиром, что никогда и никому не позволял сбивать
себя с толку. Что  существующий  брат  Сидорчука,  что  несуществующий  брат
Маметова не могли заставить его потерять нить беседы.
   - Зараз мы на войне, и не важно, чия це земля була раньше -  наша  чи  не
наша, все одне теперь буде  ридна!  Сперва  зробимо  з  цей  чащи  звычайный
партизанський лис!
   Жабодыщенко жалобно заголосил:
   - Ой матинка ридна, знову дерева валить та  землянки  будувать!  Ни  тоби
поисты, ни тоби поспаты - тильки губить прыроду.
   Спохватился и Перукарников:
   - Кстати, товарищ Салонюк, топор наш на  хуторе  остался,  а  тут  где-то
лесосека неподалеку. Мы с Сидорчуком ночью слышали стук, как если бы деревья
рубили. Может, позволите мне на разведку прошвырнуться, я мигом - одна  нога
тут, другая там.
   Салонюк пригорюнился:
   - Не нравыться мени твоя хоробристь, Перука