ая рану, с ярко-лиловым
синяком на лбу.
     - Поблагодари судьбу за это, Богенталь, - вздохнул граф. - Но тем  не
менее...  -  он  вернулся  к  барону.  -  Этот  негодяй   пренебрег   моим
гостеприимством, оскорбил мою дочь, ранил моего друга...
     Барон поднял глаза.
     - Прости, граф. Страсть ослепила меня и помутила рассудок. Я не молил
у тебя пощады, но сейчас прошу - поверь и  не  ищи  злого  умысла  в  моих
поступках, причиной им - лишь обычные человеческие слабости.
     Граф покачал головой.
     - Я не могу простить тебя, барон,  и  не  хочу  больше  слушать  твои
лживые слова. Через час тебя не должно быть в замке, а к  утру  ты  должен
покинуть Камарг, иначе ты и твои люди умрут.
     - Ты рискуешь обидеть Империю.
     Граф пожал плечами.
     - Не я  оскорбил  ее.  Если  они  узнают  правду  о  том,  что  здесь
произошло, ты будешь наказан. Ты не справился с заданием. Ты обидел  меня,
а не я - Гранбретанию.
     Барон ничего не сказал. Кипя от злости, он выбежал из зала. Не прошло
и  получаса,  как  разгневанный  и  опозоренный  он  уже  сидел  в   своей
причудливой карете и экипаж  выезжал  из  ворот.  Барон  Мелиадус  покидал
замок, не попрощавшись.
     Граф Брасс, Иссольда,  Богенталь  и  фон  Виллах,  стоя  на  ступенях
парадной лестницы, наблюдали за его отъездом.
     - Ты был прав, мой друг, - пробормотал граф. - И я, и  Иссольда  были
обольщены  негодяем.  Но  после  этого  ни  один  посол  Гранбретании   не
переступит порога замка Брасс.
     - Ты, наконец, понял насколько опасна и коварна Темная Империя?  -  с
надеждой в голосе спросил Богенталь.
     - Друг мой, пусть все будет, как будет. Нас же больше не  побеспокоит
ни Гранбретания, ни барон Мелиадус.
     - Ты ошибаешься, - с глубоким убеждением сказал философ.


     А в темном экипаже, катящемся в ночи  к  северным  границам  Камарга,
барон Мелиадус, разговаривая сам с  собой,  поклялся  самым  загадочным  и
священным предметом, какой только знал. Он поклялся, что подчинит  себе  -
чего бы это ему ни стоило - графа Брасса, овладеет Иссольдой  и  превратит
Камарг в одно огромное пепелище.
     Он  поклялся  Рунным  Посохом  -  говорят,  что  в  нем  все  секреты
человеческих судеб - и тем самым судьбы барона  Мелиадуса,  графа  Брасса,
Иссольды, Темной Империи и судьбы всех тех,  кто  уже  появлялся  или  еще
появится, так или иначе связанный с произошедшими в замке Брасс событиями,
были окончательно и бесповоротно решены.
     Пьеса написана, декорации расставлены, занавес поднят.
     Дело - за актерами.




                             Часть вторая

     Тот,   кто   осмеливается   клясться   Рунным   Посохом,    неизбежно
предопределяет тем самым свою судьбу и судьбу мира, в котором живет. Таких
клятв за всю историю Рунного Посоха было несколько, но ни одна из  них  не
принесла столь разрушительных  последствий,  как  страшная  клятва  мести,
произнесенная бароном Мелиадусом Кройденским за год до  того,  как  Дориан
Хокмун, герцог Кельнский, впервые появился на  страницах  этой  древнейшей
хроники.

                                             Из "Истории Рунного Посоха"



                         Глава 1. ДОРИАН ХОКМУН

     Барон Мелиадус вернулся в Лондру, мрачную столицу Темной  Империи,  и
прошел  почти  год,  прежде  чем  у  него  созрел  план  мести,  полностью
отвечающий его желаниям. Правда, у барона хватало и государственных  забот
- надо  было  подавлять  возникавшие  то  тут,  то  там  бунты  и  мятежи,
участвовать  в  новых  битвах   и   сражениях,   создавать   марионеточные
правительства, устанавливать порядок на вновь завоеванных землях и  многое
другое.
     Барон отдавался государственной  службе  с  усердием  и  рвением,  но
страсть к Иссольде и ненависть к ее отцу ни на миг не оставляли его.  Хотя
он не был наказан за неудачу в Камарге, каждое воспоминание о перенесенном
позоре  выводило  его  из  себя.  Кроме  того,   все   время   приходилось
сталкиваться с трудностями, которые были бы легко разрешимы,  воспользуйся
он помощью графа Брасса. И поэтому каждый раз, когда барон попадал в такое
положение, в его разгоряченном мозгу возникало множество  коварных  планов
мести, но ни один из них не удовлетворял его.  Барон  хотел  всего  сразу:
получить помощь графа, Иссольду, а главное - стереть с лица  земли  Камарг
(как он поклялся себе). Это были несовместимые желания.
     В высокой башне  из  обсидиана,  возвышающейся  над  кроваво-красными
водами реки Таймы, по которой легкие баржи  из  бронзы  и  черного  дерева
доставляли в столицу грузы, барон  Мелиадус  нервно  вышагивал  по  своему
рабочему кабинету, заставленному темной полированной мебелью, глобусами  и
астролябиями из железной фольги, меди и серебра, а  также  многочисленными
безделушками из драгоценных камней и  металлов.  Стены  кабинета  украшали
выцветшие от времени коричневые, черные и  голубые  гобелены,  а  пол  был
устлан толстыми коврами цвета осенних листьев.
     А вокруг него, на всех стенах, на каждой полке, в каждом углу висели,
стояли и лежали часы. Все они  шли  секунда  в  секунду,  и  все  отбивали
четверть часа, полчаса и полный час,  многие  -  с  различным  музыкальным
сопровождением. Часы, разнообразнейших форм и размеров,  в  металлических,
деревянных и прочих корпусах - некоторые были так причудливо сделаны,  что
по ним совершенно невозможно  было  определять  время.  Они  были  собраны
практически  из  всех  стран  Европы  и  Ближнего  Востока,  как   символы
покоренных земель. Из всех трофеев барон Мелиадус больше всего предпочитал
часы. Не только этот кабинет, но также  все  комнаты  и  прочие  помещения
башни были забиты ими.  А  на  вершине  башни  были  установлены  огромные
куранты  с  четырьмя  циферблатами,  выполненные  из  бронзы,   оникса   и
драгоценных металлов, и когда по  чашам  колоколов,  отбивая  каждый  час,
ударяли сделанные  в  натуральную  величину  фигурки  обнаженных  девушек,
держащих в  руках  молоточки,  по  всей  Лондре  разносился  гулкий  звон.
Коллекция часов  барона  соперничала  с  коллекцией  его  зятя  Тарагорма,
хозяина дворца Времени, которого Мелиадус  люто  ненавидел  и  ревновал  к
своей эксцентричной сестре.
     Наконец барон остановился и взял со стола лист пергамента.  Это  было
последнее донесение из Кельна, провинции, которой  почти  два  года  назад
Мелиадус преподал урок, но, как  оказалось  -  немного  перестарался.  Сын
старого герцога Кельнского, лично казненного Мелиадусом на главной площади
столицы, собрав войско, поднял восстание и почти разгромил  размещенные  в
Кельне оккупационные силы  Гранбретании.  И  если  бы  не  срочная  помощь
правительства в виде орнитоптеров, вооруженных огненными копьями  большого
радиуса действия, то Кельн, пусть и временно, но все же  вышел  бы  из-под
контроля Темной Империи.
     Однако, восстание было подавлено, а сам молодой герцог  -  схвачен  и
вскоре будет доставлен в Лондру на  забаву  лордам.  Это  был  именно  тот
случай, когда сотрудничество с графом Брассом пришлось  бы  очень  кстати,
поскольку  задолго  до  того  как  поднять  мятеж,  герцог  Кельнский  сам
предложил себя Гранбретании в качестве командира отряда наемников.  Будучи
принят, он  храбро  сражался  во  славу  Империи,  стоя  во  главе  войска
состоящего, главным образом, из солдат, когда-то  служивших  его  отцу.  А
теперь он повернул эту армию против Империи.
     Барон Мелиадус был не на  шутку  разгневан  -  молодой  герцог  подал
дурной пример, которому могут последовать и другие.  Поговаривают,  что  в
германских землях его уже почитают героем. До него  мало  кто  осмеливался
противостоять Темной Империи.
     Если бы только граф Брасс согласился...
     Неожиданно лицо барона озарилось улыбкой - в его  мозгу  возник  и  в
доли секунды принял законченный вид столь долгожданный план.  Он  подумал,
что герцога Кельнского, возможно, удастся  использовать  несколько  иначе,
нежели для дешевой забавы.
     Барон швырнул бумагу на стол и  потянул  за  шнурок  колокольчика.  В
кабинет вошла  девушка-рабыня;  ее  обнаженное  тело  было  густо  покрыто
румянами. Ожидая приказаний, она  опустилась  перед  хозяином  на  колени.
(Барон имел рабов только женского  пола.  Опасаясь  предательства,  он  не
допускал в башню мужчин.)
     - Пойдешь к начальнику тюрьмы, - сказал он рабыне, - и передашь,  что
барон Мелиадус хотел бы лично допросить пленного Дориана Хокмуна,  герцога
Кельнского, как только его доставят в город.
     - Хорошо, господин, - девушка поднялась  и,  пятясь,  вышла,  оставив
барона стоящим у окна, с едва заметной улыбкой, играющей на полных губах.


     Дориан Хокмун, закованный в золоченые цепи (приличествующие в  глазах
гранбретанцев его знатному положению),  сошел,  спотыкаясь,  по  трапу  на
причал и теперь стоял, щурясь на вечернем свету, и рассматривал  громадные
башни  Лондры.  Если  раньше  ему   не   приходилось   искать   каких-либо
подтверждений безумия жителей Темного острова, то сейчас  он  имел  полное
тому доказательство. Было  что-то  неестественное  в  архитектуре  каждого
здания, в выборе цвета и формы. Но все же во всем этом ощущалась  огромная
сила, напор и интеллект. Неудивительно, подумал  герцог,  что  так  тяжело
разобраться  в  психологии  людей  империи   -   слишком   много   в   них
противоречивого.
     Охранник в белом кожаном плаще и белой  металлической  маске  в  виде
черепа, указывающей на принадлежность  к  определенному  Ордену,  легонько
подтолкнул его вперед. Хокмун покачнулся, едва  не  упав.  Он  уже  неделю
ничего не ел и сильно ослаб. Рассудок его помутился,  и  Хокмун  с  трудом
осознавал ужас своего положения. Он провел почти все время  в  корабельном
трюме в кромешной тьме, изредка утоляя жажду из стоящего  рядом  корыта  с
грязной  водой.  Спутанные  волосы,  потускневшие   глаза...   Разорванная
кольчуга и заляпанные грязью штаны. Цепи до крови натерли шею и  руки,  но
он не чувствовал боли. В действительности, он не чувствовал почти  ничего:
двигался словно лунатик и видел все будто во сне.
     Он сделал два шага по кварцевым плитам причала, споткнулся и упал  на
колено. Охранники, по одному с каждой стороны, подняли его и, поддерживая,
помогли добраться до черной стены, возвышающейся  над  причалом.  В  стене
была маленькая зарешеченная дверь, охраняемая солдатами в масках. Тюрьмами
Лондры заведовал Орден Вепря. Стражники обменялись между собой несколькими
словами на таинственном хрюкающем языке своего  Ордена,  и  один  из  них,
засмеявшись, схватил Хокмуна за руку и впихнул в открывшуюся дверь.
     Внутри было темно. Дверь захлопнулась за ним, и на  несколько  секунд
пленник остался один. Затем в слабом, проникающем из-под двери,  свете  он
увидел маску Вепря, но более изысканную, чем у стражников. Потом появилась
другая маска, за ней - еще одна. Хокмуна  схватили  и  потащили  по  дурно
пахнущим темным коридорам тюрьмы. Он знал, что жизнь его кончена и  нимало
не беспокоился об этом.
     Потом он услышал, как открывается другая дверь. Хокмуна  втолкнули  в
крошечную комнатушку, и вскоре до него донесся скрип задвигаемого засова.
     Стены и каменный пол камеры были  покрыты  липкой  пленкой  грязи.  В
воздухе чувствовался зловонный запах. Хокмун сначала стоял,  прислонившись
к стене, а затем  постепенно  сполз  на  пол.  Уснул  ли  он  или  потерял
сознание, Дориан Хокмун не знал, но глаза его закрылись,  и  пришло  столь
желанное забытье.
     Всего неделю назад он был героем Кельна,  борцом  против  агрессоров,
храбрым воином, человеком недюжинной силы и острого ума.  Сейчас  же  люди
Империи превратили его в животное  -  животное,  у  которого  не  осталось
ничего, даже желания жить. Человек менее знатный, чем он, возможно и  смог
бы, подогреваемый ненавистью, обдумывать пути спасения, но Хокмун, потеряв
все, уже ничего не хотел.
     Может быть, он сумеет очнуться и выйти из этого  состояния.  Но  даже
если это и произойдет, он уже станет совсем другим  человеком,  совершенно
непохожим на того Дориана Хокмуна, что  сражался  с  таким  мастерством  и
дерзостью в битве за Кельн.



                            Глава 2. СДЕЛКА

     Свет факела и блеск звериных масок - ехидная  свинья  и  оскалившийся
волк; красный и  черный  металл;  бриллиантово-белые  и  сапфирово-голубые
насмешливые глаза. Резкий шорох плащей и торопливый шепот.
     Хокмун слабо вздохнул и закрыл глаза, затем, когда шаги раздались уже
совсем близко, вновь открыл их и увидел склонившегося над ним  Волка.  Жар
поднесенного факела обжигал лицо, но Хокмун даже не пытался отвернуться.
     Волк выпрямился и сказал Вепрю:
     - С ним сейчас бесполезно разговаривать.  Накормите  и  вымойте  его.
Пусть он немного придет в себя.
     Вепрь и Волк ушли, дверь хлопнула, и Хокмун закрыл глаза.
     Очнувшись, он увидел, что его несут по  освещенному  факелами  узкому
коридору, а потом он очутился в небольшой ярко освещенной лампами комнате,
где стояла покрытая  дорогими  мехами  и  шелком  кровать;  резной  столик
ломился от всевозможной снеди, в углу возвышалась сделанная  из  какого-то
блестящего желтого металла ванна, наполненная горячей водой. Его уже ждали
две девушки-рабыни.
     С Хокмуна сняли цепи, одежду и осторожно положили его  в  воду.  Кожу
немилосердно саднило, когда рабыни, касаясь мягкими, нежными руками,  мыли
его.  Потом  его  побрили  и  подстригли.  Хокмун  едва  воспринимал   все
происходящее с ним. Он неподвижно лежал, уставившись бессмысленным  взором
в пестрый мозаичный потолок. Он позволил одеть себя в мягкое тонкое белье,
шелковую рубашку и бархатные штаны, и постепенно чувство блаженства,  пока
еще очень слабое, зашевелилось в нем. Но  когда  его  усадили  за  стол  и
впихнули в рот какой-то фрукт,  желудок  его  сжался,  и  герцога  вырвало
желчью. Ему дали немного теплого молока со снотворным и уложили в постель.
Потом все ушли, оставив лишь одну рабыню для присмотра за ним.
     Прошло несколько дней, прежде  чем  Хокмун  начал  принимать  пищу  и
осознавать роскошь своего нынешнего положения.  В  его  распоряжении  были
книги и женщины, но он пока не желал ни того, ни другого.
     Хокмуну потребовалось немало времени, чтобы  напрячь  свою  память  и
вспомнить о прошлой жизни. Правда,  теперь  та  жизнь  представлялась  ему
полузабытым  сном.  Он  открыл  как-то  книгу,  и  буквы  показались   ему
совершенно незнакомыми, хотя разбирал он их достаточно хорошо. Просто  они
казались ему бессмысленными,  а  в  словах  и  предложениях  отсутствовали
определенность и значимость, хотя книга была написана одним из  почитаемых
когда-то Хокмуном философов. Он пожал плечами и бросил книгу  на  стол.  К
нему подбежала одна из девушек-рабынь  и,  прижавшись,  погладила  его  по
щеке. Он мягко отстранил ее, подошел  к  кровати  и  улегся,  положив  под
голову руки. Потом он спросил:
     - Почему я здесь?
     Это  были  первые  произнесенные  им  слова  со  времени  прибытия  в
Гранбретанию.
     - О, господин, я не знаю. Но вы, кажется, очень почетный узник.
     - Да, на потеху лордам Гранбретании.
     Хокмун говорил без всяких эмоций. Голос его был ровным  и  спокойным.
Даже слова, которые он произносил, казались ему  странными.  Он  посмотрел
пустыми, остекленевшими глазами на  девушку,  и  та  задрожала.  Это  была
блондинка, с длинными пышными волосами и хорошей фигурой; судя по акценту,
родом из Скандии.
     - Я знаю  только  то,  господин,  что  должна  выполнять  любое  ваше
желание.
     Хокмун слегка кивнул и обвел взором комнату.
     - Можно догадаться, для чего они готовят меня, - тихо пробормотал он.


     В комнате не было окон, но воздух был немного  сыроватым,  и  поэтому
Хокмун решил, что помещение находится под землей. Он отсчитывал  время  по
лампам - ему казалось, что их  заправляют  один  раз  в  день.  И  по  его
подсчетам, он провел здесь уже две недели, прежде чем снова увидел Волка.
     Дверь  резко  распахнулась,  и  в  комнату  вошел  высокий   человек,
затянутый с головы до ног в черную кожу  и  вооруженный  длинным,  широким
мечом с черной рукояткой. Из-под маски донесся приятный мелодичный голос -
тот самый, что Хокмун слышал тогда, в полуобморочном состоянии.
     - Ну, наш узник выглядит совсем неплохо.
     Рабыни  низко  поклонились  и  исчезли.  Хокмун,  ловко   подпрыгнув,
соскочил с кровати.
     - Замечательно. Вы в отличной форме, герцог Кельнский.
     - Да, ничего.
     Он беззастенчиво зевнул и, решив что мало проку в топтании на  месте,
вернулся к своему прежнему положению на кровати.
     - Я полагаю,  вы  знаете,  кто  я  такой,  -  сказал  Волк  с  ноткой
нетерпения в голосе.
     - Нет.
     - И не догадываетесь?
     Хокмун не ответил.
     Волк подошел к столу, на котором стояла огромная хрустальная  ваза  с
фруктами; рукой, затянутой в перчатку, взял  гранат  и  наклонился,  будто
рассматривая его.
     - Вы полностью оправились, милорд?
     - Похоже на то, - ответил Хокмун. - Я чувствую себя превосходно.  Все
мои желания удовлетворяются. И теперь, я полагаю, вы  намерены  потешиться
со мной?
     - Кажется, это не особенно беспокоит вас?
     Хокмун пожал плечами.
     - В конце концов это должно когда-то кончиться.
     - Ну, это может длиться всю вашу жизнь.  Мы,  гранбретанцы,  -  народ
изобретательный.
     - Человеческая жизнь не такая уж длинная.
     - Так случилось, - начал Волк, перекидывая гранат  из  одной  руки  в
другую, - что мы решили помиловать вас.
     Хокмун остался безучастным.
     - Вы не очень-то разговорчивы, дорогой герцог, -  продолжал  Волк.  -
Забавно, но вы до сих пор живы лишь по прихоти одного из ваших смертельных
врагов, так жестоко расправившегося с вашим отцом.
     Хокмун нахмурился, как будто что-то вспоминая.
     - Я помню, - нерешительно сказал он. - Мой отец. Старый герцог.
     Волк бросил гранат на пол и поднял маску. Под ней скрывалось красивое
широкое лицо.
     - Я убил его. Я - барон Мелиадус Кройденский.
     Жестокая улыбка играла на его полных губах.
     - Барон Мелиадус...? Э... убили его?
     - Вся мужественность, похоже, оставила вас, милорд, - зло пробормотал
барон. - Или вы вновь пытаетесь обмануть нас?
     Хокмун поджал губы.
     - Я устал, - сказал он немного погодя.
     Мелиадус удивленно посмотрел на него.
     - Я убил твоего отца!
     - По-моему, вы это уже говорили.
     - Ну, знаете ли...
     Приведенный в замешательство, барон повернулся и направился к  двери,
но затем остановился.
     - Конечно, я не об этом хотел поговорить с вами. Но, однако,  кажется
странным, что вы совершенно не испытываете ненависти ко  мне  или  желания
отомстить за отца.
     Хокмуну стало скучно и хотелось, чтобы Мелиадус поскорее оставил  его
в покое. Вычурные жесты и истеричные вопли барона раздражали  и  отвлекали
его,  как  жужжание  мухи  или  комара  раздражает  человека,  пытающегося
заснуть.
     - Я ничего не испытываю и  ничего  не  чувствую,  -  ответил  Хокмун,
надеясь, что ответ удовлетворит гранбретанца.
     - В вас не осталось ничего! - гневно воскликнул Мелиадус.  -  Ничего!
Даже желания жить. Поражение и плен сломили вас!
     - Возможно. Но сейчас я устал...
     - Я пришел предложить вам вернуться домой, -  продолжал  Мелиадус.  -
Кельн будет суверенным государством в составе нашей Империи. Такого мы еще
никому не предлагали.
     Только теперь в голосе Хокмуна зазвучали нотки любопытства:
     - С чего это вдруг? - спросил он.
     - Мы хотим заключить с вами сделку. К взаимной выгоде,  конечно.  Нам
нужен такой хитрый и искусный воин, как  вы,  -  тут  барон  нахмурился  и
покачал головой. - Во всяком случае, вы нам таким кажетесь. А главное, нам
нужен человек, которому будут доверять те,  кто  не  доверяет  Империи.  -
Мелиадус собирался несколько иначе разговари