езультат этих немалых усилий  и
есть  дорога,  скрытая  от  посторонних  глаз.  Если  внимание  на мгновение
рассеивается, она исчезает из виду и ее надо снова искать.
     На  ум  приходят  мысли о гномах и их рудных  жилах, о тропе, ведущей к
золотому   кладу,  спрятанному   драконом,  о  сокровищах,  путь  к  которым
заколдован.  Нет,  конечно,  рудные  жилы  гномов,  золотые  клады драконов,
заколдованные  сокровища -  это  все детские  игры, но, спустившись ниже, мы
видим  у начала дороги потрепанный временем щит с надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН",  доказательство того,  что дорога  что-то  да охраняет, пусть  и
частную собственность.
     Полюбовавшись на щит-указатель, мы перемещаемся к глухому концу дороги.
Несмотря  на тень под деревьями, возникает  ощущение,  что  мы видим впереди
что-то более темное в сравнении  с окружающим лесом. Аха, охо,  повторяем мы
про себя бессвязное бормотание  Берни, что же это перед нами? Стена? Оставив
позади поворот,  понимаем, что  треугольник  темноты, практически  полностью
скрытый  сверху  кронами  деревьев,   островерхая  крыша.  И  только  вблизи
становится   ясно,  что  перед   нами  трехэтажный   деревянный   дом,  чуть
скособочившийся с просевшим крыльцом.  Дом этот определенно давно  уже стоит
пустой, даже внешне  он  отличается  от других домов. Сразу чувствуется, что
новым жильцам он  будет  не рад.  Второй щит  с  надписью "ПОСТОРОННИМ  ВХОД
ВОСПРЕЩЕН" на накренившемся столбе только подтверждает наши догадки.
     Островерхая  крыша прикрывает  только  центральную  секцию дома.  Слева
двухэтажная пристройка  уходит  в  леса. Справа к  дому  примыкают  вроде бы
большие  сараи. Странное  впечатление производит  этот дом.  Должно быть,  у
архитектора  отсутствовало чувство  симметрии.  Непонятно,  что  он  пытался
выразить своей постройкой, но дом и не  хочет, чтобы кто-то получал ответ на
этот  вопрос. От кирпичей и досок веет монолитной неуязвимостью, несмотря на
то, что время и погода нанесли дому  заметный  урон. Очевидно, дом строили в
поисках уединения,  может, даже  изоляции,  и он  по-прежнему отвечает  этим
требованиям.
     Самое  странное, с  того места,  откуда мы смотрим на  дом, он вроде бы
окрашен  черным.  Не  только  доски,  но  каждый  квадратный  дюйм  наружных
поверхностей: крыльцо, нащельники, карнизы, сливы, даже рамы. Черный дом, от
фундамента до конька. Такого  просто не  может быть. В этом  добросердечном,
гостеприимном уголке мира даже самый безумный строитель-мизантроп не стал бы
превращать  собственный дом  в его  темную тень. Мы плывем чуть  выше уровня
земли, вдоль узкой проселочной дороги, в направлении дома...
     Когда оказываемся  достаточно близко, чтобы все как следует разглядеть,
когда  от близости к этому странному дому становится  даже  не  по себе,  мы
понимаем,  что мизантропия может  зайти  дальше,  чем мы  предполагали.  Дом
темно-серой чернотой напоминает  свинец, навевает мысли  о грозовых облаках,
бушующем море, корпусах потерпевших  крушение  кораблей.  В этой черноте нет
места жизни.
     Можно не сомневаться, что лишь  считанные взрослые из соседнего поселка
и очень мало кто из Френч-Лэндинг и  окрестных городков съезжали с шоссе  No
35  на  узкую проселочную  дорогу.  Очень  немногие  замечали запретительный
знак-указатель, а уж о существовании черного дома  не знают  и они. С той же
уверенностью мы можем сказать, что дети, конечно же, обследовали проселочную
дорогу, некоторые доходили и до черного  дома. Видели там недоступное глазам
их родителей и сломя голову бежали обратно к шоссе.
     Этот  черный  дом столь же  неуместен в  Висконсине,  как небоскреб или
замок,  обнесенный  рвом с водой. Более того,  этот дом в любом  уголке мира
покажется аномалией, за  исключением разве что парка развлечений с табличкой
у двери: "Особняк призраков" или "Дворец ужасов". Впрочем,  и там он не стал
бы приманкой для посетителей,  наоборот, через неделю разорил бы устроителей
парка. И при этом черный дом странным образом напоминает нам безликие здания
той  части  Чейз-стрит,  что  спускается  к  берегу  реки  и  Нейлхауз-роуд.
Обшарпанный  отель  "Нельсон",  таверна,  обувной  магазин,  соседние  дома,
отмеченные горизонтальной полосой, проведенной жирным  грифелем реки,  дышат
той  же   жуткой,  внушающей  суеверный  страх,  похожей  на  кошмарный  сон
полуреальностью, которой окутан черный дом.

        "x x x"

     В  этот  момент  нашего  повествования, да  и  потом тоже, нам  следует
помнить,  что  привкус  этой полуреальности,  когда  не  знаешь,  то  ли все
происходит  наяву,  то  ли  тебе  снится  сон,  характерен  для  пограничных
территорий.  Его можно уловить  при переходе  из  чего-то одного  во  что-то
другое,  независимо  от того,  сколь существенна или несущественна  граница.
Пограничные территории отличны от всего остального, на то они и пограничье.
     Скажем, вы в первый раз едете  по сельской части округа Оустлер в вашем
родном штате,  чтобы навестить подругу,  которая  недавно  развелась, и,  по
вашему  мнению,  совершенно  напрасно,  покинула  ваш  маленький  городок  и
переселилась в соседний округ Орелост. На пассажирском сиденье  рядом с вами
корзинка  для пикника,  в которой  две бутылки превосходного  белого "бордо"
обложены  контейнерами  с  самыми  разными  деликатесами,   накрыта   картой
соответствующей  территории. Вы,  возможно, не знаете точного местоположения
дома вашей  подруги,  но находитесь на правильном пути  и быстро  сокращаете
разделяющее вас расстояние.
     Постепенно ландшафт меняется. Дорога  вдруг поворачивает вправо, словно
объезжая  некое   невидимое  вам   препятствие,  потом   начинает   петлять,
превращаясь в серпантин необъяснимых поворотов, с каждой ее стороны  деревья
подступают  все  ближе  к  асфальту,  за  их  искривленными  стволами   дома
становятся все меньше, отступая от дороги. Впереди трехногая собака вылезает
из-под изгороди и с  лаем бросается  на  переднее  правое колесо.  Старуха в
молодежной   соломенной  шляпке   и   вроде   бы  в   саване  устроилась  на
диване-качелях  на  крыльце и провожает вас недобрым взглядом  красных глаз.
Еще через  два  дома  девочка  в грязном розовом платье  и короне из  фольги
бросает блестящую, увенчанную звездой волшебную палочку в костер  из горящих
покрышек.  Потом  появляется  прямоугольный  щит-указатель,  закрепленный на
высоком столбе:  "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОКРУГ ОРЕЛОСТ". Скоро деревья отступают
от асфальтового  полотна, дорога выпрямляется.  Избавившись от  необъяснимой
тревоги,  вы нажимаете  на  педаль газа  и торопитесь к  подруге,  встреча с
которой после этого маленького приключения становится еще более желанной.
     Пограничье   не  подчиняется  привычным  правилам,  там  все  искажено.
Абсурдное,  непредсказуемое,  беззаконное укореняется в пограничье  и  пышно
расцветает. Главный признак пограничья - соскальзывание в иррациональное. И,
любуясь  дивными  красотами природы, мы одновременно пересекали естественное
пограничье,  очерченное великой  рекой,  а  также  малыми  реками,  широкими
моренами, утесами из песчаника, долинами, которые остаются  невидимыми,  как
черный дом,  пока не взглянешь  на них под нужным углом или  не  столкнешься
лицом к лицу.

        "x x x"

     Вам  приходилось  видеть  разъяренного  старика  в  потрепанной одежде,
который катит  по  улицам города пустую тележку из  супермаркета и ругает на
чем свет стоит цены на мясо? Иногда на нем бейсболка, иногда глаза закрывают
солнцезащитные очки с одним треснувшим стеклом.
     Вам приходилось  в испуге стоять в дверях своего дома и наблюдать,  как
мужчина с солдатской  выправкой  и  зигзагообразным шрамом на щеке разгоняет
пьяную толпу, чтобы обнаружить, что  посреди на земле лежит юноша с разбитой
головой и вывернутыми карманами? Вы видели  злость и  жалость  на лице этого
человека?
     То признаки соскальзывания.
     Еще один лежит под нами  на окраине Френч-Лэндинга, и, несмотря на весь
ужас, который он вызывает, у нас нет выбора, кроме как  лицезреть его. Нашим
свидетельствованием мы  окажем ему  честь, насколько это  для  нас возможно;
представ  пред  нашими глазами,  предложив себя нашим  молчаливым  взглядам,
признак этот отблагодарит нас сторицей.
     Мы снова  поднимаемся на  высоту  парения  орла,  и  под  нами,  словно
топографическая карта,  распростерся округ  Френч.  Утренние солнечные лучи,
уже куда  более яркие, освещают зеленые прямоугольники  полей, отражаются от
громоотводов  на крышах  амбаров.  Озерцами  света сверкают  редкие легковые
автомобили,  катящие  мимо полей в город. Коровы  тыкаются мордами в  ворота
загонов, торопя хозяев вывести их на встречу с доильной установкой.
     Достаточно  удалившись  от черного  дома,  который  явил нам прекрасный
пример соскальзывания, мы  плывем  на  восток, пересекаем прямую  как стрела
Одиннадцатую улицу и попадаем в переходную зону разбросанных домов и частных
фирм, миновав которую  шоссе  No  35  вырывается  в  чистое поле. "С семи до
одиннадцати"  проплывает   мимо,   Дом   ветеранов  зарубежных   волн,   где
государственный флаг поднимется на флагштоке еще через  сорок пять  минут. В
одном из жилых домов, чуть отстоящем от дороги, женщина, которую зовут Ванда
Киндерлинг, жена  Торнберга  Киндерлинга,  злобного и неумного,  отбывающего
пожизненное  заключение   в  калифорнийской  тюрьме,  просыпается,  смотрит,
сколько водки осталось в бутылке на столике у кровати, и решает, что завтрак
можно отложить еще на час.
     Чуть дальше  сверкающие тракторы,  выстроившиеся стройными рядами,  как
солдаты почетного караула, словно отдают  честь огромному  административному
куполу  из  стали  и  стекла.  Это  владения  Теда  Гольца,  "Центр  продажи
сельскохозяйственной техники", обслуживающий весь округ Френч,  куда  вскоре
явится  на  работу Фред Маршалл, добропорядочный встревоженный муж и отец. С
ним нам предстоит познакомиться в самом скором времени.
     За  радующим  глаз  стеклянным  куполом  и  асфальтовым  морем  стоянки
"Гольца"  на полмили тянется каменистое  поле,  которое давно  уже не  знало
плуга, и растут на нем  только  сорняки. По полю проходит отходящая от шоссе
заросшая травой  дорога, упирающаяся  вроде  бы в  груду бревен,  наваленных
между сараем  и древней бензоколонкой.  Туда  нам и  надо.  Мы скользим  над
землей.   Груда   бревен   при   ближайшем   рассмотрении   превращается   в
наклонившееся,  обветшалое  здание,  которое грозит  обрушиться  при  первом
порыве ветра. Старый жестяной рекламный щит "Кока-колы"  привалился к стене,
изрешеченный пулями.  На  земле  -  пустые пивные банки  и  окурки сигарет с
фильтром.  Изнутри доносится мерное громкое гудение  многочисленных мух. Нам
хочется подняться  в чистый  воздух  и ретироваться.  Дурных впечатлений нам
хватило и около черного дома. Там - гнилое место, но это.., еще хуже.
     Еще один признак  соскальзывания состоит  вот в чем: это ощущение,  что
общая ситуация или стала, или в самом ближайшем времени станет хуже.
     В  полуразрушенном, напоминающем вагон  здании, которое мы  видим перед
собой,   раньше  находилось  плохо   управляемое   и  отличающееся   крайней
антисанитарией  предприятие общественного питания. Называлось оно "Закусим у
Эда".  Там,  за всегда грязным прилавком высился огромный, весом 350 фунтов,
Эд Гилбертсон,  предлагавший немногочисленной клиентуре,  в основном местным
подросткам,  приезжающим  на  велосипедах,  жирные, пережаренные гамбургеры,
сандвичи с майонезом, копченой колбасой  и отпечатками своих больших пальцев
и стаканчики мороженого. Давно уже ушедший  в  мир иной, Эд приходился одним
из   многочисленных   дядьев   Дейлу  Гилбертсону,  нынешнему  шефу  полиции
Френч-Лэндинга, и был  одной из достопримечательностей города. Его поварской
фартук цветом  не сильно отличался от сажи, состояние  рук и ногтей повергло
бы  в  шок  любого заезжего  санитарного инспектора, кастрюли  и  сковороды,
вылизывая,  чистили  исключительно  кошки.  Под  прилавком  стояли  бачки  с
мороженым,  тающим  от  жара   гриля.  Над  головой  висели  клейкие  ленты,
практически   полностью  залепленные  тысячами  мушиных  трупиков.  Пусть  с
неохотой,  но приходится  признавать,  что долгие  десятилетия в этой  точке
общепита микробы  вольготно  жили  и  множились  на  полу, прилавке,  гриле,
колонизировали  самого  Эда, лопаточку,  которой он  переворачивал жарящиеся
гамбургеры,  вилку, которой  цеплял их, ложку,  которой  набирал  мороженое,
отвратительную еду, которую готовил, и, наконец,  попадали во рты  и желудки
детей, которые все это съедали, а случалось, и мамаш.
     Хоть это покажется странным и необъяснимым, но ни один человек не умер,
закусив  у Эда. После того  как  хозяин  заведения скончался  от  сердечного
приступа, залезши  на стул, чтобы,  наконец  повесить над  прилавком десяток
новых  липких лент, ловушек для мух,  ни  у кого не хватило духу снести этот
рассадник антисанитарии. Последние двадцать  пять лет гниющая лачуга служила
прибежищем  романтичных  парочек   и  использовалась   стайками  подростков,
решивших впервые  в истории, пусть не человечества, а страны, как, во всяком
случае, им казалось, познакомиться с дарами Бахуса.
     Жужжание мух, доносящееся изнутри, подсказывает нам, что на этот  раз в
лачуге  мы  не   найдем  ни  парочку  истомленных  молодых   любовников,  ни
отключившихся от выпитого подростков.
     Жужжание  мух,  конечно  же,  неслышное  с  шоссе,  указывает,  что нам
предстоит увидеть более  неприятное,  едва  ли не запредельное,  зрелище. Мы
даже  можем сказать, что  зрелище, более свойственное  другому, отличному от
нашего  миру, а  потому  заведение  Эда в  каком-то смысле  может  считаться
порталом.
     Мы входим.  Солнечный  свет  проникает  сквозь  многочисленные  щели  в
восточной стене и прохудившейся крыше, желтые полоски лежат на грязном полу,
подсвечивая какие-то перья,  пыль,  песок, многочисленные следы  животных  и
людей.
     Старые,  протертые  до дыр,  изъеденные  молью армейские  одеяла  кучей
свалены у  стены слева от  нас, пустые банки из-под пива и окурки  сигарет с
фильтром валяются вокруг  керосиновой лампы с  треснутым фонарем.  Солнечный
свет мягко  гладит  цепочку  следов, которые ведут к тому,  что  осталось от
прилавка Эда, и за него, туда, где раньше стояли раковина, плита, полки. Там
следы  исчезают. По  взбитой пыли на полу можно судить, что за прилавком шла
нешуточная  борьба, а у дальней стены  мы видим совсем не истертое армейское
одеяло, как нам бы того хотелось. Что-то лежит у стены, частично  на грязном
полу,  частично в луже темной, липкой жидкости.  Ошалевшие от  радости  мухи
вьются  над  ней,  садятся  на  нее.  Чуть   дальше,   в  углу,  дворняга  с
рыжевато-коричневой шерстью яростно рвет зубами мясо и кость, выступающие из
белого  предмета,  который пес держит  передними  лапами.  Белый  предмет  -
кроссовка.  Точнее,  кроссовка  модели  "Нью  баланс".  Еще  точнее, детская
кроссовка модели "Нью баланс", пятого размера.
     Нам хочется воспользоваться нашей способностью летать и убраться отсюда
к чертовой  матери.  Нам хочется  вылететь через  крышу и подняться в  синее
небо, но мы не можем, мы должны засвидетельствовать случившееся. Мерзкий пес
жует отрезанную детскую  ступню,  прилагая  все силы,  чтобы вытащить ее  из
кроссовки  "Нью  баланс".  Держит ее  передними  лапами, вцепившись  в  ногу
зубами,  тащит. Тащит, тащит. Но шнурки кроссовки крепко завязаны - дворняге
не повезло.
     Теперь становится понятным,  что у  стены,  лицом вверх, лежит  детское
тело, верхняя половина - отдельно, нижняя -  в луже темной, липкой жидкости.
Одна рука  бессильно вытянулась по грязному полу, вторая откинута  на стену.
Пальцы  сжаты.  Светлые  цвета соломы волосы откинуты с  лица. Глаза  и  рот
выражают легкое удивление. Это особенность строения лица, ничего больше. При
жизни, когда девочка спала, ее лицо всегда выражало легкое удивление. Синяки
и пятна грязи  темнеют  на скулах,  висках, шее.  Белая  футболка с эмблемой
"Милуокских пивоваров" в грязи и  засохшей крови закрывает ее тело от шеи до
пупка. Нижняя половина тела, бледная, как дым, за исключением мест, покрытых
запекшейся кровью,  лежит в темной луже, над которой в экстазе вьются  мухи.
Бледная, тоненькая левая  нога целая, она  заканчивается  белой, запятнанной
кровью кроссовкой "Нью баланс". Шнурки завязаны, мысок смотрит  в потолок. А
там, где должна быть вторая  нога, -  пустота, потому что  от  правого бедра
остался вызывающий тошноту обрубок.
     Мы  видим перед  собой третью  жертву Рыбака - десятилетнюю Ирму Френо.
Волны   шока,   распространившиеся   по  округу  вчерашним  днем   после  ее
исчезновения  прямо с тротуара  у видеомагазина,  значительно усилятся после
того, как чуть позже Дейл Гилбертсон наткнется на тело.
     Рыбак похитил  девочку на  Чейз-стрит и доставил (мы не  можем  сказать
как)  сюда,  миновав  Чейз-стрит  и Лайлл-роуд,  проехав  мимо  "С  семи  до
одиннадцати" и Дома  ВЗВ, мимо  дома,  где  кипит  от  злости и  пьет  Ванда
Киндерлинг,  мимо  сверкающего  стеклом,  напоминающего космический  корабль
административного блока в "Гольце", через  границу между городом  и сельской
местностью.
     Через дверь рядом с пробитым пулями щитом "Кока-колы"
     Рыбак протащил ее живой.  Она, должно быть, сопротивлялась, она, должно
быть, кричала.  Рыбак прижал ее  к дальней стене и заглушил крики ударами  в
лицо.  Вероятнее всего, задушил.  Уложил тело на  полу,  одну руку  откинул,
вторую  прислонил к  стене. Раздел от пояса. Снял  трусики, джинсы, все, что
было  на Ирме, когда  он  ее  похищал. Оставил  только белые  кроссовки "Нью
баланс". А потом Рыбак отрезал ее правую  ногу. Каким-то  длинным, с тяжелым
лезвием  ножом,  обойдясь без топора или  пилы. Резал плоть и кость, пока не
отделил ногу от тела. И двумя  или тремя ударами чуть выше лодыжки  отхватил
стопу.
     Отшвырнул, вместе с белой кроссовкой. Стопа Ирмы Рыбака не интересовала
- ему требовалась только ее нога.

        "x x x"

     Вот  тут,  друзья  мои, мы столкнулись  с  истинным  соскальзыванием  в
иррациональное.

        "x x x"

     Маленькое, безжизненное  тело Ирмы  Френо  расплющено,  словно пытается
вжаться в наполовину сгнившие половицы.
     Жужжат  пьяные  от  крови  мухи.  Дворняга все пытается  вытащить  свою
вкусную  добычу   из  кроссовки.  Если  бы  нам  удалось   вернуть  к  жизни
простодушного Эда  Гилбертсона и  поставить  рядом  с собой,  он бы  упал на
колени и заплакал. Мы с другой стороны...
     Мы  здесь не  для того, чтобы плакать. В отличие  от Эда, который бы  в
ужасе  смотрел на  растерзанную девочку, отказываясь  верить  своим  глазам.
Что-то страшное и таинственное  побывало в  этой лачуге, и везде мы видим  и
чувствуем его следы.
     Мы прибыли сюда,  чтобы  наблюдать, фиксировать, сохранять впечатления,
последовательные образы <Последовательный образ  - сохранение зрительного
образа после исчезновения самого предмета (психол.).>, остающиеся за этим
неведомым, как хвост  - за кометой.  Следы говорят за чудовище, а потому оно
словно рядом, а  потому оно окружает нас. Увиденное нами несет в себе что-то
безмерно важное, и эта важность смиряет нас. Покорность - наша самая лучшая,
самая оптимальная  первая  реакция.  Без  нее  мы  можем  упустить  главное,
страшная  тайна ускользнет  от  нас, мы  пойдем  дальше,  слепые  и  глухие,
невежественные, как свиньи. Не стоит  нам  превращаться в свиней. Мы  должны
отдать должное  этой  сцене:  жужжащие мухи, собака,  рвущая стопу,  бедное,
бледное  тельце,  безмерность  произошедшего  с  Ирмой  Френо..,   признание
собственной ничтожности. В сравнении со всем этим мы - клок дыма.
     Толстый  шмель залетает в пустую  оконную раму в задней стене,  в шести
футах от  тела Ирмы, и по кругу медл