дний воздушный шарик у женщины
в клоунском наряде и огненно-рыжем парике, которая их раздает.
     Элис  Уитерс   аплодирует  пианисту:  сорок  лет  тому   назад  под  ее
руководством он из-под палки постигал азы игры  на рояле, зато теперь польза
очевидна: он  может  заработать несколько  баксов  в свободное  от  основной
работы (продает спортивные костюмы и бейсболки на Чейз-стрит)  время. Чарльз
Бернсайд, отмытый  добросердечным Батчем Йерксой, в  белой рубашке и грязных
широченных  штанах  стоит  чуть  в стороне от  толпы  под большим  дубом, не
аплодирует - недовольно  фыркает. Расстегнутый воротник оголяет  морщинистую
шею.  Время от времени он вытирает рот рукой или ковыряет иззубренным ногтем
в  зубах,  но не  двигается.  Выглядит  так,  будто его высадили  на обочине
дороги, да там и оставили. Если кто-то из расшалившихся внуков  приближается
к  Берни,  его  тут же  уносит в  сторону, словно отталкивает  неким силовым
полем.
     Между Элис и Берни три четверти резидентов  "Макстона" доедают пирожные
за  столами,  тяжело ходят, опираясь на палочки,  сидят  в креслах-каталках,
зевают,  дремлют,  смеются,   пердят,  вытирают  свежие  пятна,  оставленные
клубникой на одежде,  смотрят на  родственников, на свои  дрожащие  руки,  в
никуда Полдюжины  тех,  кто дальше всех ушел от реальности, сидит конических
ярко-красных  или  ярко-синих шляпах, символизирующих  праздничное  веселье.
Женщины  с кухни  уже  ходят между  столами с большими мусорными  мешками из
черного пластика, потому что очень  скоро им  нужно  возвращаться на рабочие
места и готовить картофельный  салат, картофельное пюре,  тушенный в сметане
картофель,  тушеную   фасоль,   салат   с  "Джелло"   <"Джелло"  -  желе,
приготавливаемое   из   порошка-полуфабриката.>,   салат   с   маршмэллоу
<Маршмэллоу -  суфле из кукурузного сиропа,  сахара,  пищевого  крахмала,
декстрозы,  желатина и других компонентов.>,  салат  со взбитыми сливками
плюс, разумеется, большой клубничный торт!
     Бесспорный и  наследственный суверен этого королевства Шустрик Макстон,
который  в  данный  момент очень уж похож на  скунса,  забившегося в грязную
нору, последние девяносто минут только улыбался и пожимал руки, и теперь сыт
по горло и первым, и вторым.
     - Пит, -  рычит  он, - где  тебя  так долго носило?  Начинай складывать
стулья. И  помоги мне  загнать всех этих в актовый зал. Пора в путь. Фургоны
катятся на запад.
     Пит  занимает  исходную  позицию,  а Шустрик дважды  громко  хлопает  в
ладоши, потом вскидывает руки.
     -  Слушайте все, -  кричит он во весь голос. -  Какой, однако, чудесный
день  подарил нам Господь для нашего замечательного  праздника. Лучше просто
быть не может!
     Конечно же, с ним соглашаются.
     -  А  теперь, друзья мои, вот  о  чем я вас  попрошу.  Покажите, что вы
довольны   и  погодой,  и   праздником,  и  помощью  наших  добровольцев   и
сотрудников.
     Ему отвечают громкими аплодисментами.
     - Отлично! Знаете что?  Как сказал бы Джордж Рэтбан, даже  слепой может
видеть, как здорово мы проводим время. Я это вижу, но  наша программа еще не
исчерпана.  У нас в гостях  величайший диджей, о  котором вы только слышали,
знаменитый  Симфонический Стэн, знаток  больших оркестров,  он готов открыть
свое шоу в актовом зале, танцы и музыка до праздничного обеда, и он обошелся
нам  очень  дешево..,  только  не  повторяйте ему мои слова! Итак, друзья  и
родственники,  вам пора  попрощаться и  позволить  вашим близким насладиться
музыкой и танцами. А музыка нас ждет неповторимая. Думаю, я тоже закружусь в
танце с какой-нибудь очаровательной дамой.
     - Серьезно, друзья мои, нам пора надевать туфли для танцев.
     Пожалуйста, поцелуйте папу или маму, бабушку или дедушку, попрощайтесь,
и по пути к воротам вы, возможно, что-нибудь пожертвуете нам на расходы. Для
этого  на  рояле  стоит  корзинка.  Десять долларов,  пять,  сколько  можете
пожертвовать,  чтобы помочь нам  и дальше устраивать вашим близким такие вот
праздники. Мы делаем это из любви, но половина ее - ваша любовь.
     И  за удивительно короткий промежуток времени (Шустрика Макстона  такой
темп  не  удивляет, он  понимает, что редко кто хочет  задерживаться  в доме
престарелых дольше положенного)  родственники  успевают обнять  и поцеловать
своих стариков, собрать малышню и ретироваться на  автостоянку.  Большинство
не  забывает  по  пути  подойти  к  роялю,  на  котором  стоит  корзинка для
пожертвований.
     Едва родственники потянулись к своим  автомобилям,  Пит  Уэкслер и  сам
Шустрик  начинают загонять стариков в  дом. Если Шустрик вежлив, хотя бы  на
словах: "Разве  вы не понимаете,  миссис Сиверсон,  как  мы  хотим, чтобы вы
получили  удовольствие от музыки?" - то Пит, конечно  же, погрубее:  "Давай,
старина,  пора тебе шевелить копытами". Но  оба не  забывают про  то,  чтобы
подтолкнуть, кого  надо, где-то  тихонько,  а  где и  не  очень,  направляют
инвалидные кресла в нужную сторону.
     Находящаяся в актовом зале  Ребекка Вайлес наблюдает,  как некоторые из
жильцов "Макстона" развивают  опасную для их здоровья скорость. Генри Лайден
застыл  за  коробками с пластинками.  Его костюм  мерцает,  голова  - темный
силуэт  на фоне  окна. Не  имеющий времени  пялиться на  грудь  Ребекки  Пит
Уэкслер заводит  Элмера  Джесперсона  в актовый  зал  и тут же  бросается на
поиски Торвальда Торвальдсона, главного врага Элмера, делящего с ним комнату
M12. Элис Уитерс входит сама и, сложив руки под подбородком,  ждет, когда же
зазвучит  музыка.  Высокий,  костлявый,   с  провалившимися  щеками,  Чарльз
Бернсайд  появляется следом и  быстро  отходит в сторону.  Когда взгляд  его
пустых  глаз  останавливается  на  Ребекке,  по  ее  телу  пробегает  дрожь.
Следующий брошенный  на  нее  взгляд  принадлежит Шустрику Макстону, который
толкает инвалидное  кресло с  Флорой Флорстад. К взгляду добавляется веселая
улыбка.
     Время  - деньги, оно  конечно, но и деньги -  это деньги, так что  пора
начинать  шоу. Первая волна, говорил ей  Генри..,  так это же и  есть первая
волна, не так ли?  Она смотрит на своего гостя, думает, как спросить,  и уже
получает ответ, потому что Генри дает ей отмашку: пора.
     Ребекка   включает   розовый   прожектор,  и  голоса  практически  всех
находящихся в актовом зале, даже тех, кто давно уже  ни на что не реагирует,
сливаются в едином: "А-а-а-х". Костюм, рубашка, гетры Генри Лайдена сверкают
в  световом конусе,  а он сам подплывает к микрофону с вращающейся на ладони
правой руки двенадцатидюймовой пластинкой. Его зубы блестят,  так же  как  и
густые  серебряные волосы, сапфиры  в оправе черных очков хитро подмигивают.
Генри  словно  уже танцует..,  только  он и не Генри вовсе; ни в коем  разе,
Рене, как нравится кричать Джорджу  Рэтбану. Костюм, гетры, зачесанные назад
волосы,  очки,  даже дивный конус розового  света - всего  лишь  сценические
декорации.   Самая   удивительная   трансформация    происходит   с   Генри,
фантастически многоликим человеком. Перевоплощаясь  в  Джорджа  Рэтбана,  он
становится  Джорджем  на  все  сто  процентов.  То  же  можно  сказать  и  о
Висконсинской крысе, и о Генри Шейке. Прошло восемнадцать месяцев с тех пор,
как он  доставал Симфонического  Стэна  из шкафа,  тогда он  поразил всех на
музыкальном фестивале  в  Мэдисоне,  но костюм по-прежнему  сидит на нем как
влитой,  он создан  для  этого  костюма.  Они  являют  собой единое целое, и
кажется, вместе перенеслись в настоящее из уже достаточно далекого прошлого.
     Вращающаяся  на  его ладони  пластинка напоминает береговой  сигнальный
шар.
     Любую свою  программу  Симфонический  Стэн  начинает  одной  и  той  же
пластинкой -  "В настроении".  И хоть он не презирает  Гленна  Миллера,  как
некоторые фанаты джаза, за  долгие годы мелодия эта ему изрядно  поднадоела.
Но  она  всегда  выполняет  порученное ей дело.  Даже если  у  слушающих нет
выбора, кроме  как  танцевать  одной  ногой в могиле, а другой на  банановой
кожуре, они танцуют. Кроме того, он знает, что Гленн Миллер, после того  как
его  призвали в  армию,  рассказал  аранжировщику Билли  Мэю о  своих планах
"вернуться с этой войны героем", и ведь сдержал слово, не правда ли?
     Генри  наклоняется к  микрофону,  небрежным  жестом ставит  вращающуюся
пластинку на  проигрыватель.  Аплодисменты толпы  сливаются  с восторженным:
"О-о-ох".
     -  Добро  пожаловать,  добро  пожаловать, достопочтенные  поклонники  и
поклонницы джаза, - приветствует собравшихся Генри. Его слова вырываются  из
динамиков бархатным голосом радиокомментатора  1938  или 1939 годов, голосом
ведущих программы в дансингах и ночных клубах от Бостона до Каталины. Такого
голоса нынче уже не услышать. - Скажите мне, дамы и господа, как, по-вашему,
можно  ли  представить  себе  лучшую  затравку, чем  музыка Гленна  Миллера?
Смелее, братья и сестры, я хочу услышать ваше: "Не-е-е-ет".
     Из  резидентов  "Макстона"  (некоторые  уже  на танцплощадке,  другие -
вокруг  на  инвалидных креслах)  исторгается  коллективный  шепот,  не крик,
конечно,  скорее  шелест осеннего ветра  в голых ветвях.  Симфонический Стэн
хищно скалит зубы, вскидывает руки, а потом вдруг взмывает в воздух и делает
полный оборот, словно танцор, вдохновленный Чиком Уэббом.
     Фалды распростерты, как крылья, сверкающие ноги взлетают и приземляются
и  взлетают вновь. На  ладонях у него  уже две  пластинки,  одна таинственно
исчезает, вторая ложится на проигрыватель, где ее ждет игла.
     - А теперь, дорогие мои поклонники и поклонницы джаза, прошу  любить  и
жаловать   Сентиментального  джентльмена,   мистера  Томми   Дорси.  Давайте
послушаем, как Дик Хаймс, краса и гордость Буэнос-Айреса, задает музыкальный
вопрос: "Как мне  узнать  тебя".  Фрэнк Синатра  еще пешком ходит  под стол,
братья и сестры, но жизнь все равно хороша, как выдержанное вино.
     Ребекка Вайлес не может поверить тому,  что видит. Этот парень  вытащил
на  танцплощадку практически  всех,  даже сидящих в инвалидных креслах,  они
тоже танцуют,  пусть и не вставая с кресел. Облаченный в экзотический наряд,
Симфонический Стэн, Генри Лайден, напоминает она себе, великолепен, второго,
как он, просто нет. Он.., словно пользуется машиной времени и создает вокруг
себя подлинную атмосферу далекого прошлого. Он говорит и показывает старикам
то, что они хотят слышать и видеть. Он вернул их  к жизни, вытряхнул из  них
те остатки юности, о существовании которых они, возможно, и не  подозревали.
Что же касается Симфонического Стэна, то выглядит он как элегантный  дервиш,
на  ум  Ребекке  приходят определения: обходительный,  изысканный,  учтивый,
сексуальный,  изящный, которые  одновременно, возможно, применимы  только  к
нему. А что он вытворяет с пластинками! Как ему это удается?
     Она не  осознает, что  отбивает туфелькой  ритм  и раскачивается в такт
музыке, пока  Генри  не  ставит пластинку Арти Шоу "Начало  начал". Тут  она
просто начинает  танцевать.  Никогда  раньше  актовый зал  не видел  столько
скользящих в  танце  стариков. Элис Уитерс сияет  в объятиях обычно мрачного
Торвальда Торвальдсона. Ада Мейерхофф и "Том-Том" Ботчер кружат  вокруг друг
друга  на инвалидных  креслах,  наслаждаясь  божественным звучанием кларнета
Арти Шоу. Ребекка растрогана до слез, улыбается, поднимает руки, кружится, и
тут   ее   подхватывает  и  умело   ведет  в  танце  брат-близнец  Том-Тома,
восьмидесятишестилетний Херми Ботчер, бывший  учитель географии и К17, ранее
считавшийся сухарем. В фокстроте вытаскивает ее на середину танцплощадки.
     -  Не могу  допустить, чтобы такая красавица танцевала  одна, - говорит
Херми.
     - Херми, я готова пойти за вами куда угодно, - отвечает она.
     -  Давайте подойдем  поближе  к сцене.  Я хочу получше разглядеть этого
парня в его модном наряде. Говорят, он слеп, как летучая мышь, но я в это не
верю.
     Его  рука крепко охватывает ее талию, бедра  четко  следуют ритму  Арти
Шоу, они приближаются к возвышению, на котором Симфонический Стэн вращает на
ладони   очередную  пластинку  в  ожидании  окончания  этой.  Ребекка  может
поклясться, что  Стэн/Генри  не только  чувствует  ее  присутствие,  но даже
подмигивает ей! Но такого не может быть.., не так ли?
     Симфонический   Стэн  элегантным  движением  убирает   пластинку   Шоу,
укладывает новую на проигрыватель.
     -  А теперь, когда мы как следует поразмялись, давайте попрыгаем с Буди
Эрманом и "Диким корнем". Эта мелодия посвящается дамам, в особенности даме,
благоухающей "Калуксом".
     Ребекка смеется:
     - О дорогой!
     Генри/Стэн унюхал и узнал аромат ее духов!
     Не испугавшись темпа, заданного "Диким корнем",  Херми Ботчер отступает
на шаг, поднимает руку, закручивает Ребекку. Потом ловит в объятия  и кружит
в  другую сторону.  В танце они приближаются к другому  краю  эстрады,  где,
глядя на Симфонического Стэна, стоят Элис Уитерс и мистер Торвальдсон.
     -  Должно быть, он  имел в виду вас, - говорит Херми, потому что духи у
вас потрясающие.
     - Где вы так научились танцевать? - спрашивает Ребекка.
     - Мой брат и я  выросли  в городе.  Учились танцевать перед музыкальным
автоматом в "Аллуэттсе", в Ардене. - Ребекка знает  "Аллуэттс",  на  Главной
улице Ардена, но музыкальный  автомат исчез оттуда аккурат в то время, когда
Джонни  Матис  вылетел из чартов.  -  Если вам нужен  хороший танцор,  ищите
городского мальчика. Том-Том, он всегда танцевал лучше всех.
     Даже сейчас, в своем кресле, он никогда не собьется с ритма.
     - Мистер Стэн, эй, мистер Стэн? -  Элис Уитерс вскидывает голову, у рта
складывает ладони рупором. - Вы принимаете заявки?
     Тут же раздается суровый, скрипучий мужской голос:
     - Я пришел сюда первым, старуха.
     Неприкрытая грубость заставляет Ребекку остановиться.
     Правая  нога Херми мягко опускается на ее левую, тут же  соскальзывает,
травмируя  не  сильнее,  чем поцелуй.  Возвышаясь над Элис,  Чарльз Бернсайд
смотрит  на Торвальда Торвальдсона. Торвальдсон отступает  на  шаг и дергает
Элис за руку.
     -  Разумеется, дорогая моя.  - Стэн наклоняется к Элис. - Скажите  мне,
как вас зовут и что бы вы хотели услышать.
     - Я - Элис Уитерс, и...
     - Я пришел сюда первым, - громко повторяет Берни.
     Ребекка  смотрит  на   Херми,  тот  качает  головой,  предлагая  ей  не
вмешиваться. Пусть и  городской  мальчик,  он  напуган  не меньше  Торвальда
Торвальдсона.
     - "Лунный свет", пожалуйста. Бенни Гудмана.
     - Моя очередь, старая задница. Я хочу услышать  "Кошмар леди Магоуэн" в
исполнении Вуди Эрмана.
     Херми наклоняется к ушку Ребекки:
     - Никто не любит этого человека, но он всегда добивается своего.
     - На этот раз у него не получится, - отвечает Ребекка. Мистер Бернсайд,
я хочу, чтобы вы...
     Симфонический  Стэн  прерывает   ее   взмахом  руки.  Поворачивается  к
обладателю неприятного голоса.
     -  Ничего не выйдет, мистер. Песня  называется "Сон  леди Магоуэн",  но
сегодня я не взял с собой эту пластинку.
     - Ладно, приятель, тогда "Мне не терпится начать" Банни Беригэна.
     - О, как  мне  нравится  эта  песня,  - восклицает  Элис Уитерс. -  Да,
поставьте "Мне не терпится начать".
     -  С  удовольствием, -  говорит  Симфонический  Стэн нормальным голосом
Генри  Лайдена, снимает с  проигрывателя  одну пластинку, ставит другую,  из
первой коробки, но когда поворачивается к микрофону, видно, что настроение у
него заметно испортилось. - Я летал по миру на самолете, я готовил революцию
в  Испании. Мне не терпится начать. Посвящается очаровательной  Элис и Тому,
кто бродит в ночи.
     - Ты всего лишь обезьяна на шестке, - бросает Берни.
     Из  динамиков  льется  музыка. Ребекка похлопывает  Херми  по  плечу  и
направляется к Чарльзу Бернсайду. Сталкиваться с  ним ей  не доводилось,  но
она всегда испытывала к нему отвращение. Теперь же он ее достал. И по голосу
это чувствуется.
     - Мистер Бернсайд, вы  должны немедленно  извиниться перед Элис и нашим
гостем. Вы - грубиян и  нахал, поэтому, извинившись, вы  отправитесь в  свою
комнату, где вам самое место.
     Ее  слова результата не приносят.  Плечи Берни поникли, на  лице глупая
улыбка, пустой  взгляд устремлен  в  никуда.  Похоже, он не может  вспомнить
собственного имени, какой там Банни Беригэн.  В любом случае Элис Уитерс уже
танцует, а Симфонический Стэн  переместился к другому  концу сцены и стоит в
конусе  розового  света,  глубоко  задумавшись.  Пожилые  пары  кружатся  по
площадке. Херми Ботчер жестами предлагает ей последовать их примеру.
     - Я очень сожалею, что так вышло, - говорит она Стэну/Генри.
     -  Вам  нет нужды извиняться.  "Мне не терпится  начать"  была  любимой
мелодией моей жены. В последние несколько дней  я много о ней думал. Вот эта
просьба, можно сказать, и застала меня врасплох. - Он пробегает  пальцами по
волосам, вскидывает руки, вновь входя в роль.
     Ребекка решает оставить  его в покое. Собственно, она решает оставить в
покое  всех. Сославшись  на дела, извиняется  перед  Херми  и, лавируя среди
танцующих,  направляется к выходу  из актового  зала. Каким-то образом Берни
добрался  до коридора раньше.  Подволакивая ноги, опустив голову, он  держит
курс на крыло "Маргаритка".
     - Мистер Бернсайд, - говорит она, - вы можете  дурить всех, но я  хочу,
чтобы вы знали, что меня вам не обмануть.
     Старик поворачивается. Сначала перемещается одна ступня, потом  колено,
негнущаяся талия, вторая ступня, наконец,  костлявое тело.  Голова Бернсайда
висит  на  тонкой шее, демонстрируя Ребекке лысину,  испещренную коричневыми
бляшками. Длинный нос торчит, как руль яхты. С той же медлительностью голова
поднимается, открывая мутные глаза и  полураскрытый  рот. Потом  глаза вдруг
загораются злобой, губы хищно растягиваются.
     Не отдавая себе отчета, Ребекка в испуге отступает на шаг.
     А  губы Берни растягиваются  все  сильнее, в крайне неприятной ухмылке.
Ребекке  хочется  убежать,  но она  злится,  что  выкажет  страх  перед этим
немощным стариком, а потому остается на месте.
     - Леди Магоуэн приснился  плохой, очень плохой сон,  сообщает ей Берни.
Говорит он медленно, словно накачанный снотворным, в полусне.  - И леди Софи
приснился кошмар.
     Только  ей - куда более  страшный. - Он хихикает. - Король был  в своем
казначействе. Подсчитывал свои богатства. Это видела Софи, когда засыпала. -
Хихиканье  становится  визгливым,  он  произносит  еще  два  слова, вроде бы
"мистер Манчинг".
     Потом  нижняя  челюсть  вновь отпадает, Ребекка видит  желтые, неровные
зубы, меняется и лицо. Черты заостряются, в  глаза вдруг возвращается разум.
- Вы знаете мистера Манчана?  Мистера Манчана и  его маленького друга Торга?
Вы знаете, что случилось в Чикаго?
     - Прекратите немедленно, мистер Бернсайд.
     -  А  что  вы знаете  о Фрице  Хаармане?  Его еще звали Вампир, Вампир,
Вампир Ганновера, да, да, да. У всех, всех, всех бывают кошмары, ха, ха, ха,
хо, хо.
     - Перестаньте так говорить! - кричит Ребекка. - Вам меня не обмануть!
     Но разум, блеснув в глазах Бернсайда, уходит. Они вновь мутные.
     - Бам-бам, Берн-Берн.
     - Ладно, обед в семь, если вы захотите есть, - говорит Ребекка. - Идите
к себе и поспите.
     Берни бросает на нее  тупой взгляд, медленно начинает отворачиваться от
нее, останавливается.
     -  Вы  можете  записать.  Фриц  Хаарман.  В  Ганновере.  -  Губы  вдруг
изгибаются  в  озорной  улыбке.  - Когда король придет  сюда,  мы, возможно,
потанцуем.
     -  Нет,  благодарю. -  Ребекка в ужасе отворачивается и, стуча высокими
каблучками,   спешит  по  коридору,  чувствуя  на   себе  неприятный  взгляд
Бернсайда.

        "x x x"

     Сумочка Ребекки лежит на ее столе в приемной кабинета  Шустрика. Прежде
чем  войти в  кабинет, она  вырывает листок  из  блокнота, записывает:  Фриц
Хаарман  (?),