ь была актрисой?
     - Д-да.
     -  Можно сказать,  знаменитой  актрисой.  Она  не  получила  признания,
которого заслуживала, но в пятидесятых и в  середине шестидесятых снялась во
множестве фильмов, а в конце своей карьеры получила "Оскара" за женскую роль
второго плана.
     - Генри, - только и смог вымолвить Джек. - Как ты...
     - Помолчи. Я хочу полностью насладиться этим моментом.
     Твоя мать - Лили Кевинью. Это прекрасно. Лили Кевинью так  и не удалось
полностью  раскрыть свой талант. Но  всякий раз своими  ролями она возвышала
всех  этих  девушек  и  женщин, решительных  официанток, дам  с пистолетом в
сумочке.  Прекрасная,  остроумная,  естественная,  она  словно  сживалась  с
персонажем, который играла. Она была в  сто раз лучше  тех, кому доставались
главные роли.
     - Генри...
     -  Некоторые из этих фильмов отличали отменные саунд-треки. К  примеру,
"Потерянное лето" Джонни Мандела. Его, правда, уже не посмотришь.
     - Генри, как ты...
     - Ты  сам сказал  мне,  откуда еще я мог  все это  узнать?  Интонациями
своего голоса, как же еще? Все твои предложения отличает особый ритм.
     - Ритм?
     - Будь уверен. Внутренний  ритм, присущий  только тебе. И пока ты читал
мне "Хорошего солдата", я  пытался вспомнить: а почему этот ритм кажется мне
знакомым, где я его мог слышать?
     Ответ никак не давался в руки, но два дня назад меня осенило:
     Лили  Кевинью.  Ты  не  можешь  винить меня за  то, что мне  захотелось
проверить правильность моей догадки, не так ли?
     -  Винить тебя? - переспросил Джек. - Я слишком потрясен, чтобы кого-то
винить. Дай мне пару минут.
     - Твой секрет в  полной безопасности. Ты,  конечно же, не хочешь, чтобы
люди,  глядя  на  тебя,  говорили:  "Эй,  это  же  сын  Лили  Кевинью".  Мне
представляется, здравая мысль.
     У Генри Лайдена были великие уши, это точно.

        "x x x"

     Пока  пикап   едет  по  Френч-Лэндингу,  шум,  заполняющий  кабину,  не
позволяет   продолжать   разговор.  "Грязная   сперма"   прожигает  дыру   в
марципановом  центре  песни "Куда  ушла  наша любовь"  и  в процессе  творит
немыслимые  злодеяния в  отношении  таких  милых,  таких домашних "Супримз".
Генри, который говорил, что его мутит от таких извращений, сидит, уперевшись
коленями  в  приборный  щиток,   сложив  руки  под  подбородком,  лыбясь  от
удовольствия.
     Напротив "Универмага Шмитта" четверо подростков на велосипедах съезжают
с тротуара на мостовую, в двадцати футах от движущегося пикапа. Джек жмет на
педаль тормоза,  мальчишки на мгновение останавливаются, потом выстраиваются
в  линию  вдоль  тротуара, ожидая, пока  пикап проедет  мимо. Джек отпускает
педаль тормоза. Генри  выпрямляется, проверяет свои датчики - органы чувств,
принимает прежнюю позу. Генри  беспокоиться не о чем. Мальчишки,  однако, не
понимают,  как   им  реагировать  на  рев,  который  с  приближением  пикапа
становится  все  громче.  Они  смотрят  на  лобовое  стекло  с  недоумением,
смешанным  с отвращением, как их прадедушки  когда-то смотрели  на  сиамских
близнецов или  человека-аллигатора в шоу  уродов на ярмарке.  Все знают, что
водители пикапов  слушают музыку только  двух видов:  хеви-метал или кантри.
Выходит, за рулем этого сидит какой-то выродок?
     Когда  Джек проезжает мимо мальчиков,  первый,  крупный, полноватый, со
злобным лицом  школьного  хулигана,  поднимает  руку  с выставленным третьим
пальцем.  Выражением  лица двое следующих копируют своих прадедушек в душный
вечер  1921 года. Стоят, словно идиоты, разинув рты.  Четвертый  мальчик, со
светлыми волосами, выбивающимися из-под бейсболки с эмблемой  "Пивоваров", с
блестящими глазами, самый  приятный из всех,  смотрит Джеку прямо в глаза и,
наконец, одаривает его застенчивой улыбкой. Это  Тай Маршалл, на пути, пусть
он этого еще и не знает, в ничейную землю.
     Мальчики остаются позади. В зеркале заднего обзора Джек видит, как они,
налегая  на  педали, мчатся  по улице. Задира -  первым, самый  маленький  и
симпатичный - последним, его отставание от остальных все увеличивается.
     - Независимые эксперты  только что  высказались  о  творчестве "Грязной
спермы", - говорит Джек. - Четверо  мальчиков на велосипедах, - поскольку он
сам себя не слышит, то думает, что его слова не долетели до ушей Генри.
     Генри,   однако,  все  слышит,  потому   что  задает   вопрос,  который
растворяется  в том, что "Грязная сперма"  полагает музыкой.  Джек,  однако,
отвечает, догадываясь,  о  чем  в  такой ситуации  может  спрашивать  Генри:
"Мнение одного  резко отрицательное, еще двоих  - скорее отрицательное,  чем
положительное, последнего - ближе к положительному".
     Неистовое  разрушение марципана завершается  на  Одиннадцатой улице.  В
кабине словно рассеялся туман, ветровое  стекло будто вымыли на ходу, воздух
становится чище, цвета - ярче.
     - Интересно, - мурлычет Генри, наклонившись, точно  попадает пальцем  в
кнопку "EJECT", достает  лазерный диск, кладет  в  футляр. -  Познавательная
запись, не так ли?  Дикую, эгоцентричную  ярость нельзя  отметать с  порога.
Моррис Розен не ошибся. Для Висконсинской крысы это идеальная музыка.
     - Слушай, по-моему, они думают, что смогут переплюнуть Гленна Миллера.
     -  Кстати, о Миллере. Ты никогда не догадаешься, какие  у меня  сегодня
планы.  Я  даю  концерт! Шустрик Макстон,  вернее, его правая  рука, Ребекка
Вайлес, которая, я уверен, столь же великолепна, как и ее голос, наняла меня
диджеем на  танцы, завершающие в  "Макстоне"  Клубничный  фестиваль.  Ну, не
меня,  конечно,  а моего давнего, многими забытого  двойника, Симфонического
Стэна, знатока больших оркестров.
     - Тебя подвезти?
     -  Нет.  Дивная   мисс   Вайлес   позаботится  обо   мне,   предоставит
комфортабельное заднее  сиденье для моего проигрывателя,  а  багажник  - для
динамиков и коробок с пластинками. Но все равно спасибо.
     - Симфонический Стэн?
     - Сногсшибательный, неистовый реликт эры больших оркестров, само собой,
в "зуте" <"Зут"  - костюм, состоящий из длинного пиджака, мешковатых брюк
и  широкополой  шляпы.  Был  в  моде  в   1930-1940  гг.,   особенно   среди
латиноамериканской  и негритянской  молодежи  больших  городов. Носивших  их
называли зутерами.> и при этом  обаятельнейший джентльмен. Для обитателей
Макстона" возвращение к лучшему периоду их жизни будет ни с чем не сравнимой
радостью.
     - У тебя действительно есть костюм "зут"?
     Ответом стало повернувшееся к нему нарочито бесстрастное лицо Генри.
     - Извини. Не знаю,  что  на  меня нашло. Чтобы сменить тему, скажу, что
твои, вернее, Джорджа Рэтбана утренние слова о Рыбаке скорее  всего принесут
немало пользы. Я выслушал их с радостью.
     Генри открывает рот,  и громовой голос Джорджа Рэтбана наполняет кабину
пикапа: "Настоящий Рыбак, мальчики и  девочки, Альберт Фиш, мертв уже добрых
семьдесят шесть лет".
     Просто не верится, что голосовые связки  Генри Лайдена,  уместившиеся в
его  изящной шее,  могут издавать  звуки,  свойственные  этому  разъяренному
толстяку. Далее Генри продолжает уже собственным голосом:
     -  Я надеюсь,  что  от них  будет  толк.  Прочитав  в  утренней  газете
очередной  опус твоего дружка  Уэнделла  Грина, я  решил, что Джордж  должен
как-то отреагировать.
     Генри  Лайден  обожает  говорить: "Я  читаю,  я  прочитал,  я видел,  я
смотрел".  Он  знает,  что  эти фразы  ставят  в тупик его  собеседников.  А
Уэнделла Грина  назвал  дружком  Джека  не  без  причины:  только  ему  Джек
признался, что посоветовал  репортеру ознакомиться с преступлениями Альберта
Фиша. Теперь  Джек  жалеет,  что признался. Склизкий  Уэнделл  Грин  ему  не
дружок.
     - Раз  уж  ты  посодействовал прессе,  -  продолжает Генри,  -  мог  бы
подумать о том, чтобы помочь  нашим парням в синем. Прости меня, Джек, но ты
сам  открыл  дверь, и я говорю  об этом  в  первый и последний  раз. В конце
концов, Дейл - мой племянник.
     - Я не могу поверить, что слышу от тебя такие слова, - отвечает Джек.
     - Знаешь, я сейчас что думаю, то и говорю. Дейл мой племянник, помнишь?
Твой  опыт очень бы ему пригодился, и  он полагает, что ты  у  него в долгу.
Тебе не приходило в голову, что ты можешь помочь ему сохранить за  собой его
работу? Или если  ты действительно любишь  Френч-Лэндинг и  Норвэй-Вэлли, то
должен уделить местным жителям толику своего времени и таланта?
     - А у тебя, Генри, не  возникала мысль, что я на  пенсии? - сквозь зубы
цедит  Джек. -  И мне  совершенно, ну  совершенно  не  хочется  расследовать
убийства?
     - Разумеется, возникала, - отвечает Генри. - Но.., опять я надеюсь, что
меня  простишь,  Джек.., ты  уже здесь, человек с навыками и  способностями,
которые дадут сто очков вперед как Дейлу, так, пожалуй, и  всем остальным, и
я не могу не задаться вопросом: какие проблемы, что тебя останавливает?
     - Ничего меня не останавливает, - чеканит Джек. - Я - гражданское лицо.
     - Ты - босс. Мы можем дослушать Баренбойма.  - Генри пробегает пальцами
по панели радиоприемника и нажимает кнопку.
     Следующие пятнадцать  минут  в кабине  пикапа  слышен только концертный
рояль "стенвей",  на котором  исполняются  "Вариации  Гольдберга"  в  театре
"Колон" в  Буэнос-Айресе.  Прекрасная музыка,  думает  Джек, и только полной
невежда  мог решить,  что  играет Гленн Гулд.  Человек,  способный  на такую
ошибку,  конечно  же, не может  услышать похожего на вибрацию звука, который
издает дверная ручка в автомобиле производства корпорации "Дженерал моторе".
     Когда  они  сворачивают  с  шоссе No  93  на  Норвэй-Вэлли-роуд,  Генри
нарушает молчание:
     - Хватит  дуться. Не  следовало мне  обвинять тебя  в  наличии каких-то
проблем, потому что на самом деле проблема у меня.
     -  У  тебя?  - Джек  удивленно смотрит  на него. Жизненный  опыт тут же
подсказывает,  что  Генри  намерен обратиться  к нему  с  просьбой  провести
неофициальное расследование. - Какая у тебя может быть проблема? Носки лежат
в беспорядке? Или.., у тебя неприятности с одной из радиостанций?
     - С этим я бы справился. - Генри замолкает,  пауза затягивается. - Дело
в другом. Я чувствую, что у меня едет крыша.
     Думаю, что схожу с ума.
     - Да перестань.  - Джек ослабляет давление на  педаль  газа, и скорость
падает вдвое. Генри  видел перышковый ураган?  Разумеется, нет. Генри ничего
не может видеть. А его перышковый ураган - всего лишь иллюзия.
     Генри  вибрирует,  как  камертон.  По-прежнему  "смотрит"  на  ветровое
стекло.
     - Скажи мне, что  происходит, - просит Джек. - Я начинаю волноваться за
тебя.
     Генри приоткрывает рот, в щелку как раз может проскочить облатка, какие
дают на причастии, и - закрывает. Его всего трясет.
     - Г-м-м.  Выходит  труднее, чем я думал.  - И куда только подевался его
голос, всегда суховатый, размеренный, истинный голос Генри Лайдена.
     Пикап  уже не едет  -  ползет.  Джек  собирается что-то сказать,  но  в
последний момент решает, что молчание - золото.
     -  Я  слышу мою  жену,  -  вырывается  у Генри. -  Ночью, когда  лежу в
кровати.  В  три, четыре  утра.  Рода шагает  по кухне, потом поднимается по
лестнице. Должно быть, схожу с ума.
     - Как часто это случалось?
     - Сколько раз? Точно не знаю. Три или четыре.
     - Ты вставал? Звал ее по имени?
     Голос Генри по-прежнему дрожит.
     -  И вставал, и звал. Поскольку  не сомневался, что слышал ее. Ее шаги,
ее  походку. Рода шесть лет как умерла. Забавно, не правда ли? Я бы подумал,
что очень забавно, если бы не опасался за свою психику.
     -  Ты  позвал  ее  по  имени, -  уточняет Джек. -  Вылез из  кровати  и
спустился вниз.
     - Как лунатик, как сумасшедший. "Рода? Это ты, Рода?"
     Прошлой  ночью  я  обошел весь дом. "Рода?  Рода?"  Можно подумать, что
ожидал  ее ответа. - Генри не обращает внимания  на  слезы, которые вытекают
из-под больших "авиационных" очков. - И я ожидал его, вот в чем проблема.
     - В доме никого не  было,  - продолжает набирать информацию Джек. - Все
на месте. Ничего не исчезло, не оказалось на другой полке или столике.
     - Насколько я видел, нет. Все где и должно быть. Там, где я и оставлял.
- Он поднимает руку, вытирает лицо.
     По правую сторону остается подъездная дорожка к дому Джека.
     - Я скажу тебе,  что думаю. - Джек представляет  себе, как Генри бродит
по темному дому.  - Шесть лет назад на  тебя  обрушилось  страшное горе, как
случается, когда умирает горячо любимый тобой человек. Самые  разные чувства
охватывали тебя: злость, боль, смирение с неизбежным, многие, многие другие.
Ты вроде  бы пережил смерть Роды, но тебе по-прежнему недостает ее. Ты вроде
бы приспособился к жизни вдовца, неплохо обходишься без жены, которую любил,
но на самом деле тебе очень ее не хватает.
     - Конечно, твои слова утешают, - отвечает Генри. - Но не объясняют.
     - Не прерывай. Случается странное и необъяснимое. Поверь мне, я знаю, о
чем  говорю. Твой разум восстает. Искажает действительность, выдает неверную
информацию. Кто знает почему? Но так происходит.
     -  Другими словами, ты  тоже  свихнулся.  Я  чувствую,  что у  нас одна
судьба.
     - Я говорю о том, что  у  людей  бывают иллюзии,  галлюцинации, как  ни
назови. Именно это с тобой и произошло.
     Волноваться не о чем. Ладно, вот твоя подъездная дорожка.
     И твой дом.
     Он сворачивает на  заросшую травой подъездную дорожку, ведущую к белому
крестьянскому дому,  в  котором  Генри  и  Рода  Лайден  прожили  пятнадцать
счастливых лет  между свадьбой  и днем, когда  у Роды обнаружили рак печени.
Первые  два года  после ее  смерти Генри  каждый вечер  ходил по дому, везде
зажигал свет.
     - Галлюцинации? Когда ты видел последнюю?
     - Галлюцинации  не такая  уж редкость, - отвечает Джек. - Особенно  для
людей, которые мало  спят, как ты. -  И как я,  мысленно  добавляет он. -  Я
ничего не выдумываю, Генри. Такое раз или два случалось и со мной. Один раз,
точно.
     - Галлюцинации. - Тон Генри меняется. - Фантастика.
     -  Подумай об этом.  Мы живем в рациональном мире. Все здесь происходит
по какой-то причине,  а причины всегда рациональны.  Речь может  идти  или о
химических веществах, вырабатываемых мозгом,  или  о совпадении. Не  будь мы
здравомыслящими существами, не смогли бы соображать, что к чему, а потому не
знали бы, что происходит.
     - Даже слепой может это видеть,  - кивает Генри.  - Благодарю. С такими
словами  можно  жить.  -  Он  вылезает из кабины, закрывает дверцу. Отходит,
возвращается, наклоняется к окну. - Ты хочешь начать сегодня "Холодный дом"?
Я должен вернуться в половине девятого, не позже.
     - Я подъеду к девяти.
     -  Динь-дон,  -  говорит  на  прощание  Генри,  вновь   поворачивается,
поднимается на крыльцо и  исчезает в доме, который, само собой, не заперт. В
здешних краях  двери запирают  только родители,  да и  то в  самое последнее
время.
     Джек разворачивает пикап, выезжает на Норвэй-Вэлли-роуд.
     Он чувствует,  что одним  выстрелом убил  двух  зайцев:  помогая Генри,
помог и себе. Как здорово, что все образовалось.
     Сворачивая на свою длинную подъездную  дорожку,  он слышит дребезжание,
доносящееся из пепельницы под приборным щитком. Во второй  раз слышит его на
последнем  повороте, за которым открывается его дом. По  звуку  чувствуется,
дребезжит что-то маленькое. Пуговица или  монетка. Джек подкатывает к  дому,
выключает двигатель, открывает дверцу. Потом, словно вспомнив о дребезжании,
протягивает руку, выдвигает пепельницу.
     И  обмирает,  увидев в  ней  миниатюрное  яйцо  малиновки,  размером  с
миндальное драже "М&М".
     Миниатюрное яйцо такое синее, что это увидел бы даже слепой.
     Трясущимися пальцами Джек достает яйцо из пепельницы.
     Не отрывая от него  взгляда, вылезает из  кабины и захлопывает  дверцу.
Все еще глядя на яйцо, вспоминает, что надо дышать.
     Рука дергается, пальцы разжимаются, яйцо падает на траву.
     Джек  поднимает ногу и с  силой  впечатывает каблук  в синюю  точку. Не
оглядываясь, кладет в карман ключи от пикапа  и направляется к  своему дому,
назвать который крепостью уже не поворачивается язык.

        " * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * "

        "ПОХИЩЕНИЕ ТАЙЛЕРА МАРШАЛЛА"

        "Глава 5"

     В утреннем  облете  "Центра  Макстона  по  уходу за престарелыми" краем
глаза мы заметили уборщика... Помните его? В мешковатом комбинезоне?
     С толстым брюхом? С сигаретой во рту, несмотря на таблички с надписями:
"НЕ  КУРИТЬ!  РАБОТАЮТ ЛЕГКИЕ!" - встречающиеся  в  коридорах  через  каждые
двадцать футов? Со  шваброй, напоминающей кладбище мертвых  пауков?  Нет? Не
извиняйтесь.  Не  заметить   Пита  Уэкслера  -  пара  пустяков.  Неприметный
подросток,  с  трудом окончивший  среднюю  школу Френч-Лэндинга, неприметный
молодой  мужчина,  теперь  столь  же неприметный  мужчина  средних  лет. Его
единственное  хобби -  тайком  и  побольнее ущипнуть  кого-нибудь из  ветхих
стариков,  заполняющих его дни жалобами,  глупыми вопросами, запахами мочи и
газов.  Хуже всего те, у  кого болезнь Альцгеймера. Говорят, что он иной раз
гасит  окурок об их костлявые спины или  задницы.  Нравится  ему  слышать их
крики боли. Эта  маленькая пытка приносит, считает он, двойную пользу: будит
их  и радует его. Помогает коротать  дни. Хоть какое-то  да развлечение. Тем
более что они все равно никому ничего не могут сказать.
     О боже, самый мерзкий  из них тащится по коридору "Маргаритки". Челюсть
Чарльза Бернсайда отвисла, задница голая.
     Пит прекрасно видит  тощие, измазанные  в  дерьме  ягодицы.  Шоколадные
пятна и на бедрах, аж до колен.  Он идет в туалет,  только поздновато. Некая
коричневая  лошадка, назовем  ее Утренний  Гром, уже вырвалась из конюшни и,
безусловно, наскакалась по простыням Берни.
     "Слава богу, мыть их  - не моя работа,  - думает Пит  и ухмыляется,  не
убирая сигареты изо рта. - С этим к Батчу".
     Но  стол, стоящий в коридоре, где живут "мальчики  и девочки"  Шустрика
Макстона, в данный момент пустует. Батчу Йерксе не  повезло: не  удастся ему
полюбоваться  проплывающей  мимо голой  задницей Берни. Батч,  должно  быть,
вышел  покурить, хотя Пит сотню раз  говорил  этому идиоту, что таблички "НЕ
КУРИТЬ" ровным счетом ничего не значат: Шустрику Макстону глубоко наплевать,
кто и где курит (без разницы  ему и что служит пепельницей). Таблички  висят
лишь  для того, чтобы  бесконечные проверяющие видели, что "Центр" полностью
соответствует действующим на территории штата законам.
     Ухмылка Пита становится шире, и в  этот момент он очень похож на своего
сына, Эбби, приятеля Тайлера Маршалла (кстати,  именно Эбби Уэкслер  показал
палец  проезжающим Джеку и Генри). Пит задается вопросом, а не  найти ли ему
Батча и сказать, что  тому пора помыть M18, а заодно,  разумеется, тамошнего
жильца, или  не  мешать Батчу  самому  узнать,  что  Берни  в очередной  раз
обосрался.  Возможно, Берни вернется в М18  и  даст волю пальцам, размазывая
говно по всей комнате. Это, конечно, хорошо, но не менее приятно посмотреть,
как вытянется лицо Батча, когда он, Пит, скажет ему...
     - Пит...
     О нет. Откуда только взялась эта сука? Красивая, конечно, сука, но сука
есть сука. Пит не двигается  с места, не смотрит на нее,  в надежде, что она
уйдет, если он ее проигнорирует.
     Напрасная надежда.
     - Пит.
     Он  поворачивается.   Видит  перед  собой  Ребекку   Вайлес,   нынешнюю
секретаршу большого  босса. Сегодня она в светло-красном платье, возможно, в
честь Клубничного фестиваля,  и  в  черных  туфельках  на высоких  каблуках,
возможно, в честь своих отличных бедер. Пит представляет себе, как эти бедра
охватывают его, а  туфельки оказываются  где-то  над поясницей,  потом видит
картонную коробку,  которую  она  держит в  руках. Похоже  для  него нашлась
работа. Замечает  Пит и  поблескивающее  коль