й колбасы, который поднялся из
коробки...
     К  горлу  подкатывает тошнота,  он  ускоряет  шаг.  Рассудок  чувствует
нарастание  напряжения ("Мой спокойный рассудок", - говорит он себе). Что-то
готовится сломаться.., или измениться.., или измениться в обратную сторону.
     Он  уже  бежит, наращивая  расстояние  от  обглоданной  и окровавленной
кроссовки, лежащей на крыльце его идеального дома, от собственного ужаса. Но
чувство нарастающего напряжения, приближения критического момента остается с
ним. Перед мысленным взором начинают  возникать лица, каждое в сопровождении
саундтрека. Лица и  голоса, которые  он игнорировал двадцать, а то и  больше
лет.  Раньше, если возникали эти  лица  или звучали  эти голоса, он  убеждал
себя, что все это ложь, просто  когда-то давно  он был  маленьким мальчиком,
который   подхватил   невроз  матери,  как  простуду,  и  выдумал  сказочку,
захватывающую сказочку,  главным  героем  которой  стал  спасающий  любимого
мамика Джек. В действительности ничего этого не  было, и к шестнадцати годам
он  все забыл.  Но  тогда он  был спокоен. Так же, как спокоен сейчас, сломя
голову  несясь  по северному  полю,  оставляя за собой темный след и облачка
перепуганных бабочек, но проделывая все это в абсолютном спокойствии.
     Узкое лицо,  узкие глаза  под  сдвинутой набок белой  бумажной  шапкой:
"Если  сможешь  прикатывать мне  бочонок с пивом, когда  он мне понадобится,
работа твоя". Смоуки Апдайк из Оутли, штат  Нью-Йорк, где люди пили  пиво, а
потом ели стаканы.
     Оутли, где что-то водилось в тоннеле неподалеку от городка и где Смоуки
держал его в плену. Пока...
     Пронзительный взгляд,  фальшивая улыбка,  ослепительно белый костюм: "Я
встречал тебя раньше, Джек.., где? Скажи мне.
     Исповедуйся".  Гарднер, проповедник из  Индианы, которого  также  звали
Осмонд. Осмонд - в каком-то другом мире.
     Широкое, волосатое  лицо и испуганные глаза  мальчика, который  не  был
мальчиком:  "Это плохое место, Джеки, Волк знает". И точно, место  оказалось
очень плохим.  Они запихнули  его  в ящик, запихнули Волка  в  ящик, а потом
убили его. Волк умер от болезни, название которой - Америка.
     - Волк! - кричит  бегущий по  полю человек.  -  Волк, Господи, мне  так
жаль!
     Лица  и  голоса,  все  эти лица и  голоса, возникающие  перед  глазами,
звучащие в  ушах,  требующие,  чтобы  их видели  и  слышали,  наполняют  его
ощущением приближающегося кризиса, все  его защитные  укрепления  грозят  не
выдержать  напора, как  волнорез  не  выдерживает  напора  приливной  волны,
скрываясь под ней.
     Тошнота  вновь подкатывает к  горлу,  во рту вкус крепкого вина.  Вновь
Нью-Хэмпшир, вновь  парк  развлечений.  Вновь он  и Спиди стоят у  карусели,
рядом  с застывшими лошадками ("У  всех лошадок есть  имена,  ты это знаешь,
Джек?"),  Спиди держит в руке бутылку вина и говорит, что это волшебный сок,
один глоток, и ты уже там, ты перепрыгнул...
     - Нет! - кричит Джек, зная, что уже поздно. - Я не хочу туда!
     Мир  сдвигается,  и  он уже  стоит на четвереньках  в густой  траве,  с
закрытыми  глазами.  Ему  нет нужды открывать их: более  насыщенные, сильные
запахи,  которые он чувствует носом,  рассказывают обо всем, что ему хочется
знать. Запахи и осознание, что он  пришел домой  после долгих лет, в течение
которых только  и делал,  что  стремился  предотвратить  (во  всяком случае,
максимально отдалить) этот момент.
     Это  Джек Сойер, дамы  и  господа,  стоит на четвереньках на просторном
поле сочной травы, под утренним  небом,  не  знающим  смога.  Он  плачет. Он
понимает, что произошло, и  он плачет. Его  сердце разрывается  от  страха и
радости.
     Двадцати лет, за которые  Джек Сойер превратился из мальчика в мужчину,
как не бывало, и он вновь наконец-то в Долинах.

        "x x x"

     Голос давнего друга Ричарда, иной раз его называли Рациональный Ричард,
спасает Джека. Теперешнего  Ричарда, возглавляющего собственную  юридическую
фирму ("Слоут и партнеры лтд."), а  не Ричарда,  каким тот  был,  когда Джек
знал его лучше всего, на Сибрук-Айленде, в Южной  Каролине, тараторящего без
умолку,  быстроногого, с  копной  волос, худого, как утренняя тень. Нынешний
Ричард, специалист  по  корпоративному  праву, сильно  раздался  в  талии  и
пробежкам  предпочитает  удобное   кресло.   Опять  же,  он  придавил   свое
воображение (которое на Сибрук-Айленде просто не знало удержу), как жужжащую
на оконном стекле  муху. Джек иногда думал, что с годами Ричард Слоут больше
терял, чем  находил, но  кое-что  прибавилось  (возможно,  из-за юридической
школы): напыщенные, глуповатые интонации, особенно раздражающие в  разговоре
по телефону. Теперь они стали звуковой визитной карточкой Ричарда. Интонации
эти слышны с первой фразы и до последнего слова.
     Стоя на четвереньках среди  зеленого моря, которое  в другой реальности
является его собственным северным полем, вдыхая новые запахи, которые он так
хорошо помнит и о которых, сам  того не осознавая, мечтал, Джек слышит голос
Ричарда, раздающийся в его голове. Какое облегчение приносят эти слова!
     Он знает,  что его  подсознание всего лишь имитирует  голос Ричарда, но
все равно приятно. Будь Ричард здесь, думает Джек, он бы обнял давнего друга
и сказал: "Говори без остановки, Ричи-бой. Что хочешь, только говори".
     Рациональный Ричард говорит: "Ты понимаешь,  что все это  тебе  снится,
Джек, не  так ли?  Все  это чушь... Стресс,  который ты  испытал, открыв эту
посылку, двух мнений быть не может...
     Чушь...  Без  сомнения,  ты  потерял сознание, что,  в  свою очередь...
привело к сну, который ты сейчас видишь".
     По-прежнему на  четвереньках, с закрытыми глазами, с волосами, упавшими
на лоб, Джек отвечает: "Другими словами, это, как мы говорили..."
     "Правильно! Мы это называли.., ха-ха... "Сибрук-айлендской галиматьей".
Но  Сибрук-Айленд в  далеком прошлом, Джек,  вот я и  предлагаю тебе открыть
глаза, подняться и напомнить себе, что ты должен сам  лично увидеть, есть ли
вокруг что-то неординарное... Чуть!.. Нет и в помине".
     - Вроде бы нет, - бормочет Джек. Встает, открывает глаза.
     Он  с самого  первого  взгляда видит,  что  есть,  но держит  в  голове
самодовольный (я выгляжу на тридцать пять, но на самом деле  мне шестьдесят)
голос, прикрываясь им, как щитом.
     Так он  может поддерживать равновесие, балансируя между реальным  миром
и, возможно, потерей рассудка.
     Над  его головой -  бесконечно глубокое,  невероятно чистое темно-синее
небо; в этом мире Банни Ботчер не косил траву.
     Более того, в той стороне,  откуда он пришел, нет никакого дома, только
живописный старый амбар и стоящая рядом с ним ветряная мельница.
     "А  где летающие люди?" -  думает Джек,  оглядывая  небо, потом  мотает
головой.  Нет тут летающих людей, нет  двухголовых попугаев, нет вервольфов.
Все это сибрук-айлендская галиматья, невроз, который он подцепил от матери и
которым  на какое-то  время даже  заразил  Ричарда.  Это  просто..,  чушь..,
белиберда.
     Он с этим соглашается, осознавая, что  настоящая чушь - не верить тому,
что вокруг него. Запаху травы, теперь сильному и  сладковатому, смешанному с
запахами  клевера  и  земли.  Непрерывному  стрекоту  цикад,  живущих  своей
бездумной  цикадьей жизнью. Порхающим над  травой белым бабочкам.  Чистейшей
синеве  неба,  на  фоне  которого  не тянутся  электрические или  телефонные
провода,   которое   не  испещряют  белые  полосы,  идущие   за  реактивными
самолетами.
     Что поражает Джека, так это ровность травяного покрова.
     За исключением  маленького пятачка, который  он  примял, плюхнувшись на
четвереньки,  везде  трава  стоит  стеной. Нет тропы, ведущей от края поля к
примятому пятачку.  Он  словно упал с неба. Это, разумеется, невозможно, еще
один образчик сибрукайлендской галиматьи, но...
     - Впрочем, в каком-то смысле я упал с  неба. - Голос Джека на удивление
ровен. - Я прибыл из Висконсина. Я перескочил сюда.
     Конечно  же,   Ричард  начинает  громко  протестовать,  перемежая  свои
аргументы выкриками: "Чушь!  Ерунда!" - но Джек  его  не  слушает. Это всего
лишь старина Рациональный Ричард,  приводящий в его голове свои рациональные
аргументы. Ричарду однажды уже пришлось  это пережить и вернуться обратно  с
более или менее  нетронутым  рассудком.., но тогда ему было двенадцать. В ту
осень им обоим было по двенадцать, а когда тебе двенадцать, тело  и рассудок
более эластичны.
     Джек медленно поворачивается вокруг своей  оси, но видит только широкие
поля (туман над ними быстро превращается в  легкую дымку  по мере того,  как
день набирает силу)  и сине-серые  леса  за  ними. Наконец,  в  поле  зрения
попадает проселочная  дорога, примерно  в миле  к юго-западу. За  дорогой  -
горизонт,  а вот на горизонте или даже чуть за ним идеальное синее небо чуть
замарано дымом.
     "Не дровяная  печь,  -  думает  Джек, -  все-таки  июль, но,  возможно,
маленький заводик. Или..."
     Он слышит свисток, не один - три, доносящиеся издалека.
     Его сердце вдруг заполняет всю грудь, уголки рта раздвигаются в улыбке.
     - Клянусь Богом, там Миссисипи, - говорит  он, и, кажется, трава вокруг
согласно кивает. - Там Миссисипи, или  как она здесь называется. А  свистки,
друзья и соседи...
     Еще  два  свистка  разрывают  тишину  летнего  дня.  Едва  слышные,  но
расстояние  велико,  и вблизи  они наверняка очень  даже  громкие.  Джек это
знает.
     -  Это  же речной  пароход. Чертовски  большой.  Возможно,  с  гребными
колесами.
     Джек  направляется  к  дороге, говоря  себе, что все  это  сон, не веря
этому, но использует эту мысль, как акробат использует балансировочный шест.
Пройдя сотню  ярдов или около того, он оборачивается.  Темная линия пролегла
на ровном ковре  пола,  начинаясь  от  того  места,  где он  приземлился  на
четвереньки,  и заканчиваясь  у его ног. Протоптанная им тропа. Единственная
на  поле тропа. На краю  поля, чуть  левее  и сзади, стоят амбар и  ветряная
мельница.  "Это  мои  дом и гараж, - думает Джек. - Во всяком случае, в мире
"шевроле", войны на Ближнем Востоке и "Шоу Опры Уинфри".
     Он шагает  дальше,  дорога  все  ближе,  и  тут  он  замечает,  что  на
юго-западе отнюдь не  один только дымок. Идет оттуда и какая-то вибрация. От
нее голова буквально раскалывается от боли. Но боль не  постоянная,  зависит
от направления, в  котором он смотрит. Если он  поворачивается лицом  на юг,
неприятная  пульсация  уменьшается. На восток  - пропадает вовсе. На север -
почти  пропадает.  А  если  продолжает поворачиваться,  боль  возрастает  до
максимума.  Еще сильнее, чем  в  тот  момент,  когда он  заметил  ее. Та  же
история, что и с мухой, жужжание которой, стоит  ее заметить, становится все
сильнее.
     Джек еще раз медленно поворачивается на триста шестьдесят  градусов. Юг
- вибрация снижается. Восток - пропадает вовсе. Север - начинает возрастать.
Запад  -  значительно  усиливается.  Юго-запад - максимум.  Бух,  бух,  бух.
Черная,  отвратительная вибрация, словно в голове работает отбойный молоток,
запах, как древний дым...
     - Нет, нет, нет, не дым, - говорит Джек. Он стоит чуть ли не по грудь в
летней траве, брюки намокли, белые бабочки вьются над головой, образуя нимб,
глаза широко раскрыты, щеки белее белого. В этот момент он вновь выглядит на
двенадцать. Непонятно.  Как  ему удалось превратиться в самого себя,  только
более молодого (и возможно, лучшего). - Не дым, пахнет, как...
     Опять к горлу  подкатывает тошнота.  Потому  что это запах не тот,  что
можно унюхать носом. Запах наполовину сгнившей, отрубленной ноги Ирмы Френо.
     -  Я улавливаю запах Рыбака,  - шепчет Джек, зная, что  говорит не  про
запах. Он понимает, что за вибрацию он почувствовал, пусть она  и исчезла. -
Я улавливаю запах Рыбака. Или его, или.., не знаю кого.
     Он  снова  шагает, через сотню ярдов  останавливается. В голове  больше
ничего не пульсирует. Пульсации ушли, не попрощавшись. И хорошо.
     Джек практически добирается до дороги, которая  соединяет здешние Арден
и  Сентралию с Френч-Лэндингом, когда  слышит  какие-то  нерегулярные глухие
удары.
     Поворачивается налево,  вскрикивает от удивления и  неожиданности.  Три
огромных   длинноухих  коричневых   существа  пробегают  мимо  него,  высоко
выпрыгивая  из травы,  скрываясь  в  ней, вновь  выпрыгивая. Они  похожи  на
кроликов,  скрещенных  с кенгуру.  Их  выпуклые  глаза  словно  приклеены  к
мордочкам.
     Они пересекают дорогу (ноги у них в белой шерстке, а  не в коричневой),
поднимая фонтанчики пыли.
     - Господи! -  Джек  и смеется,  и  плачет. Ударяет себя  по лбу  ребром
ладони. - Кто это, Ричи-бой? Можешь сказать?
     Ричи,  конечно  же, может. Говорит Джеку, что увиденное  им  - очень уж
живая, но.., ха-ха.., галлюцинация.
     - Разумеется, - соглашается Джек. - Гигантские кролики.
     Отведи меня в ближайшее отделение "Анонимных алкоголиков". - Он выходит
на дорогу,  оглядывается на юго-запад. На дымовую шапку. Там  жители  боятся
теней,  приходящих с вечером?  Боятся  наступления  ночи?  Боятся  существа,
которое забирает их детей? Им нужен копписмен? Разумеется, нужен.
     Разумеется, они...
     Что-то  лежит  на дороге.  Джек  наклоняется и  подбирает  бейсболку  с
эмблемой  "Милуокских  пивоваров",  которой  не  место  в   мире  гигантских
кроликов.  Но  бейсболка  настоящая.  А  судя  по  пластмассовой  полоске  с
дырочками,   позволяющей   менять  размер,   это  детская  бейсболка.   Джек
заглядывает  внутрь,  зная, что он там  найдет, и  находит надпись на  белой
бирке: "ТАЙ МАРШАЛЛ".
     Бейсболка  не такая мокрая, как  джинсы Джека,  но  и не сухая. Похоже,
думает он, она лежит на обочине дороги со вчерашнего дня.
     Логично предположить, что похититель  Тая перетащил его сюда, но Джек в
это не  верит.  Однако  остаточная  вибрация вызывает другую  мысль,  другой
образ:  Рыбак,  упрятав Тая  в  надежное место,  шагает по  этой проселочной
дороге.  Под  мышкой  у него  коробка  из-под обуви,  обернутая  бумагой,  с
приклеенными  липкой  лентой  псевдомарками. На голове - бейсболка  Тая,  на
самой макушке, потому  что Рыбаку она  мала.  Однако он не хочет увеличивать
размер, хотя для этого и есть специальная пластмассовая полоска.
     Не хочет,  чтобы бейсболку Тая приняли за бейсболку взрослого  мужчины.
Потому что он дразнит Джека, приглашает Джека войти в игру.
     - Схватил мальчика в нашем мире, - бормочет Джек. - Перенес в этот мир.
Опутал по рукам и ногам, как паук опутывает муху. Он жив? Мертв? Думаю, жив.
Не знаю почему.  Может, потому,  что мне хочется в это  верить. Оставим это.
Потом отправился туда, где оставил Ирму. Взял ее ногу и притащил мне.
     Пронес по этому миру, затем перенесся в мой мир, чтобы положить ногу на
моем крыльце. По пути, возможно, потерял бейсболку. Она упала с его головы?
     Джек  так  не  думает.  Джек думает, что  этот козел,  эта мразь,  этот
меняющий  миры,  как перчатки,  мешок дерьма специально оставил бейсболку на
обочине. Знал, что Джек найдет ее, если забредет на эту дорогу.
     Прижимая  бейсболку  к  груди,  совсем  как  болельщик  на  стадионе  в
Миллер-парк, выказывающий уважение к флагу во время исполнения национального
гимна, Джек  закрывает глаза и сосредоточивается. Ему легче, чем он  ожидал,
кое-какие навыки, похоже, не забываются: как чистить апельсин, как ездить на
велосипеде, как переноситься из мира в мир.
     "Такому мальчику, как ты,  дешевое вино все равно ни к чему", - говорит
его давний друг Спиди Паркер, и в голосе слышится смех. При этом Джека вдруг
начинает качать, голова идет кругом.  А мгновением позже сзади доносится шум
приближающегося автомобиля.
     Он отступает в  сторону, одновременно открывая глаза. Видит  асфальт..,
это Новуэй-Вэлли-роуд, но...
     Громкий   автомобильный  гудок   режет  слух,   пыльный  старый  "форд"
проскакивает  мимо, зеркало  со  стороны пассажирского сиденья  и нос  Джека
Сойера разделяют какие-то девять  дюймов. Его обдает волной теплого воздуха,
с едким  привкусом  продуктов  сгорания углеводородного  горючего,  до  него
доносится голос какого-то деревенского парня: "...прочь с дороги, говнюк..."
     - Терпеть не  могу,  когда  меня обзывает говнюком  выпускник какого-то
мухосранского  коровьего  колледжа,  -  говорит Джек  голосом  Рационального
Ричарда и добавляет его фирменное: "Ха-ха!" Но сердце выскакивает  у него из
груди.  Черт,  он появился  в этом мире чуть  ли не перед передним  бампером
"форда" этого парня.
     "Пожалуйста, Джек, давай без глупостей, - просит его Ричард. - Тебе это
все приснилось".
     Но  Джек  знает, что это не так. И  хотя в  изумлении  оглядывается,  в
глубине сердца  изумления нет  и в помине.  Во-первых,  бейсболка у  него  в
руках, бейсболка  "Пивоваров",  в  которой  пропал Тай Маршалл. И во-вторых,
мост через  Тамарак аккурат  за следующим подъемом. В другом  мире, где мимо
пробегают  гигантские кролики, он  отшагал  не больше мили. В этом мире - по
меньшей мере четыре.
     "Так обстояло дело  и раньше, - думает  он. - Когда  Джеки было  шесть.
Когда люди жили в Калифорнии и нигде больше".
     Но это не так. Что-то не так.
     Джек  стоит  на  обочине  дороги,  которая  несколько секунд назад была
проселочной, а теперь  асфальтированная, стоит, уставившись на бейсболку Тая
Маршалла и пытаясь точно  определиться,  что  не так и почему  не так, зная,
что, возможно,  ему больше не удастся перенестись в другой мир. Все это было
очень  давно,  а  кроме  того,  с тринадцати  лет  он всеми силами  старался
похоронить  в  глубинах памяти  эти странные воспоминания  детства.  Другими
словами, большую часть жизни. Человек не может, положив столь много времени,
чтобы все позабыть, потом щелкнуть пальцами и ожидать...
     Джек щелкает пальцами. Говорит теплому летнему утру:
     "Что  случилось, когда Джеки было шесть?  -  и отвечает  на собственный
вопрос:
     - Когда Джеки было шесть, папа играл на трубе".
     Но что сие означает?
     - Не папа, - внезапно добавляет Джек. -  Не мой папа. Декстер Гордон. И
композиция называлась "Папа играет на  трубе". А может, альбом. Пластинка. -
Он стоит,  качает  головой, потом кивает. - Мелодии. Папины  мелодии.  "Папа
играет  на трубе". - И  воспоминания  становятся куда  более полными. Музыка
Декстера Гордона доносится из динамиков стереосистемы высшего класса.
     Джеки  Сойер за диваном,  играет с игрушечным лондонским такси. Машинка
такая тяжелая,  что кажется, будто  это вовсе и не  игрушка. Его отец и отец
Ричарда разговаривают. Фил Сойер и Морган Слоут.
     "Вообрази, каким бы этот парень был здесь, - сказал дядя Морган,  и вот
тут  Джек Сойер впервые  заглянул  в Долины. Когда Джеки  было шесть,  Джеки
узнал слово. А...
     - Когда  Джеки  исполнилось  двенадцать, Джеки действительно отправился
туда, - говорит он.
     "Нелепо! - ревет сын Моргана. - Совершенно.., ха-ха!..
     Нелепо. Сейчас ты мне скажешь, что по небу и впрямь летали люди!"
     Прежде чем Джек успевает  что-либо сказать ментальному  двойнику своего
друга, подъезжает другой автомобиль. Останавливается. Из окна  подозрительно
(это  всего  лишь  привычное ей выражение лица,  ничего  больше) выглядывает
Элвена Мортон, домоправительница Генри Лайдена:
     - И что, во имя богов, ты тут делаешь, Джек Сойер?
     Он одаривает ее улыбкой:
     - Что-то не спалось, миссис Мортон. Решил прогуляться, чтобы прочистить
мозги.
     -  И ты всегда  ходишь по росе, когда  тебе хочется прочистить мозги? -
спрашивает она, косясь на  его джинсы, мокрые по колено и даже чуть  выше. -
Помогает?
     - Похоже, я крепко задумался.
     - Должно быть. Садись, я  тебя подвезу. Если, конечно, мозги у тебя уже
прочистились.
     Джек  не может не  улыбнуться. Женщина  она хорошая. Напоминает умершую
мать (когда нетерпеливый  сы