его пакета,
раскладывает  на  столе,  и тут  же улыбка  сбегает с  лица,  оно становится
каменным.
     - О нет. О черт.
     - Что такое?
     Лунд стонет и качает головой.
     - Господи. Я даже не хочу этого знать.  -  Бобби  сует руки в  карманы,
потом расправляет плечи, вытаскивает правую руку, закрывает ладонью глаза. -
Я слепой, так? Переведите меня в судьи.
     Лунд молчит.
     - Это заголовок?  Заголовок на первой полосе? Неужели все так ужасно? -
Бобби убирает руку от глаз, она зависает в воздухе на уровне его груди.
     - Похоже, этот Уэнделл  не  внял здравому смыслу, во всяком  случае, не
пожелал  остановиться. Неужели я только что говорил,  что  этот  ублюдок мне
нравится? Просто не могу в это поверить.
     - Проснись, -  хмыкает Бобби. - Никто не растолковывал тебе, что стражи
правопорядка и журналисты обитают по разные стороны баррикад?
     Мощный  торс Тома Лунда  нависает над столом, глубокая  морщина, словно
шрам, прорезает лоб, щеки багровеют. Он тычет пальцем в Бобби Дюлака.
     -  Слушай,  ты меня  достал, Бобби.  Сколько  ты  здесь  служишь?  Пять
месяцев, шесть?  Дейл  нанял  меня  четыре года назад,  когда он и  Голливуд
надели наручники на мистера Торнберга Киндерлинга. За последние тридцать лет
это был самый  громкий процесс  в истории округа.  Не  могу сказать, что все
лавры   принадлежат   мне,  но  я   тоже  внес  свою  лепту.  Помог  собрать
доказательства.
     - Только чуть-чуть, - говорит Бобби.
     - Я напомнил Дейлу о  барменше из Гриль-бара", Дейл  сказал  Голливуду,
Голливуд побеседовал с  девушкой, и она сильно ему помогла. Помогла посадить
Киндерлинга в тюрьму. Поэтому не тебе так со мной говорить.
     Бобби Дюлак изображает искреннее раскаяние.
     -  Извини, Том. Я,  конечно,  не  прав,  -  но  думает  совсем  другое:
"Допустим,  ты  проработал в полиции на пару  лет дольше  и однажды  освежил
память Дейла.  Таким  копом, как  я  сейчас, тебе  вообще никогда не  стать.
Прошлым вечером ты уже продемонстрировал свой героизм, не так ли?"
     За сорок  пять минут до полуночи Арман "Нюхач" Сен-Пьер и его дружки из
Громобойной  пятерки  с  ревом  примчались  с  Нейлхауз-роуд,   ворвались  в
полицейский  участок и потребовали от трех его обитателей, каждый из которых
отработал восемнадцатичасовую  смену, отчета  о  результатах  расследования,
которое  занимало их  больше всего. "Что,  черт побери, вообще делается? Как
насчет  третьей  девочки, а,  как  насчет Ирмы Френо?  Ее  уже нашли? Вы тут
кого-нибудь ищете или только пускаете слюни? Вам нужна помощь? - орал Нюхач.
- Вам нужна помощь? Так сделайте нас полицейскими, и вы получите всю чертову
помощь,  которая  вам  нужна, и  даже больше".  Гигант по прозвищу  Мышонок,
ухмыляясь, подошел к Бобби Дюлаку и наступал на него огромным пивным брюхом,
пока  Бобби  не уперся спиной  в  шкаф. Потом он,  дыша пивным  перегаром  и
марихуаной,  полюбопытствовал,  знаком  ли  Бобби  с  произведениями  такого
уважаемого  джентльмена,  как  Жак  Деррида  <Деррида  Жак  (р.  1930)  -
современный французский философ,  идеи которого по стратегии анализа  широко
используются   в   литературе,   лингвистике,  философии,  юриспруденции   и
архитектуре.>. Когда  Бобби  ответил,  что  никогда  не  слышал  о  таком
писателе, Мышонок бросил:  "Как  же так,  Шерлок?" -  и отступил  в сторону,
чтобы  вперить  взор  в  имена на  грифельной  доске.  Полчаса спустя Нюхач,
Мышонок  и их  дружки отбыли, недовольные  полученными  ответами,  так и  не
ставшие копами,  но более или менее успокоившись, и Дейл  Гилбертсон заявил,
что ему  тоже пора  домой,  надо  хоть немного поспать,  а  вот  Том  должен
остаться в участке, на всякий случай. Оба копа ночной смены нашли причины не
выходить на  работу. Бобби  сам вызвался остаться ("Нет проблем,  шеф"), вот
почему  мы  и  в  столь  раннее утро  застали  этих  двух  молодых  людей  в
полицейском участке.
     - Покажи, - просит Бобби Дюлак.
     Лунд  поднимает  газету, поворачивает  и держит  так, чтобы  Бобби  мог
прочитать  заголовок:  "РЫБАК ПО-ПРЕЖНЕМУ  ГУЛЯЕТ ПО  ФРЕНЧ-ЛЭНДИНГ".  Таков
заголовок статьи в  три  столбца в верхней  левой части первой полосы. Текст
набран  на  светло-синем  фоне, черная  линейка  отделяет  его от  остальных
материалов первой страницы.  Под заголовком,  более мелким  шрифтом, в  одну
строку: "Личность психа-убийцы  ставит  полицию в тупик". Ниже подзаголовка,
еще  мельче,  указано, что статья написана  Уэнделлом Грином  при содействии
редакции.
     -  Рыбак, -  говорит Бобби. - С самого начала твой приятель  взъелся на
нас.  Рыбак,  Рыбак, Рыбак. Если  я  вдруг  превращусь  в  пятидесятифутовую
обезьяну и начну крушить дома, ты назовешь меня Кинг-Конгом? - Лунд опускает
газету и улыбается. - Ладно, - признает Бобби, - неудачный пример. Допустим,
я ограблю пару банков.  Назовешь ты меня Джоном Диллинджером  <Диллинджер
Джон  (1902 -  1934)  -  известный  преступник,  совершил  серию  убийств  и
ограблений банков. Был объявлен ФБР  "врагом общества номер один". Несколько
раз  бежал  из-под  стражи.  22  июля  1934 г,  застрелен  в Чикаго  агентом
ФБР.>?
     Улыбка Лунда становится еще шире.
     - Говорят, у Диллинджера был такой "инструмент", что его заспиртовали в
Смитсоновском  институте  <Смитсоновский  институт  -  крупный   комплекс
культурно-просветительских   и  научных  учреждений.  Основан  на  средства,
завещанные англичанином  Джеймсом Смитсоном по отдельному  закону, принятому
Конгрессом в 1846 г.>. Так что...
     - Прочти мне первое предложение, - просит Бобби.
     Том  Лунд  поворачивает  газету  к  себе,  читает:  "Поскольку  полиции
Френч-Лэндинг никак не удается ухватиться за ниточку, которая может привести
к  установлению личности  убийцы и сексуального  маньяка,  названного  вашим
корреспондентом  Рыбаком,  на  улицах  этого  маленького  городка  сгущается
атмосфера страха,  отчаяния  и подозрительности и  постепенно  расползается,
охватывая фермы и деревни округа Френч, перекидываясь на округ Каули".
     - Только этого нам и не хватает! - восклицает  Бобби. - Именно этого. -
Он пересекает комнату,  встает за спиной Лунда и через его  плечо читает всю
статью  на первой  полосе,  ухватившись за рукоятку  своего  "глока", словно
собираясь продырявить бумагу парой-тройкой пуль.
     "Наши  традиции  доверия  и  добрососедства,  наша  привычка  встречать
каждого с открытым сердцем и распростертыми объятиями, - пишет Уэнделл Грин,
отъявленный  лицемер,  медленно,  но  верно  разъедаются  этими  негативными
эмоциями. Страх,  отчаяние  и  подозрительность  отравляют  души  горожан  и
деревенских жителей,  ибо  натравливают  соседа  на  соседа,  издеваются над
нормами поведения, которые впитаны нами с молоком матери.
     Двое  детей  были зверски убиты,  а их  трупы частично  съедены. Теперь
исчез третий ребенок. Восьмилетняя Эми Сен-Пьер и семилетний Джонни Иркенхэм
стали  жертвами страстей чудовища в  человеческом  облике. Им не  узнать  ни
счастья юности, ни радостей взрослой жизни. Их скорбящие родители никогда не
дождутся внуков, которых они бы нежно любили.  Родители друзей Эми и  Джонни
теперь не выпускают своих детей  из дома, как  и  все остальные родители.  В
результате летние программы для детей свернуты практически во всех городах и
муниципальных образованиях округа Френч.
     С исчезновением десятилетней  Ирмы Френо через семь дней после убийства
Эми  Сен-Пьер  и всего  через  три  после  гибели Джонни Иркенхэма  терпение
общественности  начало  иссякать.  Как уже  сообщал  ваш  корреспондент,  во
вторник  вечером  на одной  из боковых  улочек Грейнджера группа неизвестных
жестоко  избила  Мерлина  Граасшаймера,  пятидесятидвухлетнего  безработного
сезонного  рабочего без определенного места  жительства.  Аналогичный случай
произошел под самое  утро в  четверг  в парке  Лейфа  Эрикссонав Ла Ривьере.
Элвар Праториус, тридцатишестилетний турист  из Швеции, устроившийся  там на
ночлег,  подвергся  нападению  трех  бандитов.  К  счастью,  Граасшаймеру  и
Праториусу потребовалась  лишь  первая медицинская помощь,  но  в дальнейшем
никто из нас не гарантирован от более серьезных последствий".
     Том Лунд смотрит  на  абзац, в  котором описывается  исчезновение  Ирмы
Френо с Чейз-стрит, и поднимается из-за стола.
     Бобби Дюлак какое-то время молча читает, потом не выдерживает:
     -  Ты  должен  послушать это дерьмо,  Том. Вот как он  заканчивает свою
говенную статью.  "Когда Рыбак ударит вновь?  А в том, что он ударит, друзья
мои,   сомнений  нет.  И  когда   начальник  полиции   Френч-Лэндинга,  Дейл
Гилбертсон, выполнит наконец  свой долг и  избавит граждан округа от зверств
Рыбака   и   неизбежных   вспышек   насилия,   вызванных   его   собственным
бездействием?"
     Бобби Дюлак тяжелым шагом выходит на середину  комнаты. Его лицо налито
кровью. Он глубоко вдыхает воздух, затем шумно выдыхает.
     - Как  тебе  это  нравится? "Когда  Рыбак ударит  вновь?" Хорошо бы ему
выбрать для удара дряблую задницу Уэнделла Грина.
     - Я полностью с тобой согласен, - кивает Том Лунд. - Как можно печатать
этого борзописца? "Неизбежные вспышки насилия"! Он намекает людям, что можно
самостоятельно разбираться с теми, кто вызывает подозрение!
     Бобби целится пальцем в грудь Лунда.
     - Я  лично намерен поймать этого подонка. Даю слово. Приведу его, живым
или мертвым. - И на случай, что Лунд не понял, повторяет:
     - Лично.
     Благоразумно  решив не озвучивать первые слова, которые пришли  на  ум,
Том Лунд просто кивает. Палец Бобби по-прежнему нацелен ему в грудь.
     - Если тебе нужна помощь, может, стоит поговорить с Голливудом. У Дейла
не вышло, но, возможно, тебе повезет больше.
     Бобби отмахивается от этого предложения.
     - Нет нужды. Дейл и я.., и ты, разумеется, мы справимся.
     Но я лично собираюсь взять этого гада. Гарантирую. - Пауза. -  А потом,
Голливуд уже ушел на пенсию, когда приехал сюда, или ты забыл?
     -  Голливуд слишком молод  для пенсии, - улыбается Лунд. - В полиции он
начал служить практически ребенком. Так что ты в сравнении  с ним чуть ли не
зародыш.
     И  под  их  дружный  смех  мы  выплываем  из  дежурной  части  и  вновь
поднимаемся   вверх,  чтобы  переместиться  еще   на  квартал  севернее,  на
Куин-стрит.

        "x x x"

     В нескольких кварталах к востоку мы видим под собой приземистое здание,
от середины ступицы которого отходят корпуса-радиусы, разделенные лужайками.
Тут и  там  растут  высокие  дубы и  клены. Участок, где расположено здание,
занимает целый  квартал  и  окружен  живой  изгородью,  которую,  по  правде
сказать, давно  следовало постричь.  Разумеется,  это  какое-то общественное
здание. Первая мысль  - прогрессивная  начальная школа, в которой радиусы  -
классы  без стен, ступица  -  столовая  и  административные  помещения.  Но,
спустившись ниже, мы слышим громкий голос Джорджа Рэтбана, доносящийся сразу
из нескольких окон. Распахиваются  стеклянные двери, и в яркое утро  выходит
стройная женщина в очках  с оправой "кошачий глаз".  В одной руке она держит
свернутый   лист  бумаги,  в  другой   -   скотч.  Поворачивается  к  двери,
разворачивает  плакат  и  ловкими  движениями  прикрепляет  его  скотчем  на
стеклянной двери.  Солнечный свет  отражается от кольца  с  дымчатым топазом
размером с лесной орех, надетым на средний палец ее правой руки.
     Пока  она замирает на мгновение, любуясь  своей работой, мы заглядываем
через  ее  плечо,  читая  надпись  на  плакате,  обрамленную   нарисованными
воздушными шариками: "СЕГОДНЯ КЛУБНИЧНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ!!!"
     Когда женщина уходит в дом,  мы через  стеклянную  дверь  рассматриваем
интерьер.  У  входа  стоят  два-три  складных   кресла-каталки.  Женщина  со
светло-каштановыми  забранными  вверх волосами, стуча  высокими  каблучками,
проходит  по  уютному  холлу с  креслами из  светлого  дерева  и  такими  же
столиками,  заваленными  журналами,  минует  то  ли пост  охранника,  то  ли
регистрационную стойку, за которой  никого  нет, и исчезает  за полированной
дверью с табличкой: "УИЛЬЯМ МАКСТОН, ДИРЕКТОР".
     Что же  это за школа? Почему  она  открыта  в столь ранний  час, почему
устраивает фестивали в середине июля?
     Мы можем назвать ее выпускной школой для тех, кто уже сдал экзамены  за
все этапы своей жизни, кроме последнего, а к нему они готовятся день за днем
под  неусыпной заботой Шустрика,  мистера Уильяма  Макстона,  директора. Это
"Центр Макстона по уходу за престарелыми", который, в более наивные времена,
до косметических  изменений,  внесенных  в середине восьмидесятых, назывался
просто "Домом престарелых Макстона".
     Заведовал  им  тогда  его  основатель, Герберт Макстон,  отец Шустрика.
Будучи  человеком порядочным, Герберт пришел  бы в ужас,  глядя на некоторые
проделки  единственного продукта  его чресл.  Шустрик  никогда  не испытывал
желания руководить "семейным зоопарком",  как он называл дом престарелых,  с
тамошними "вставными челюстями",  "зомби",  "ссыкунами"  и  "маразматиками".
Получив диплом  бухгалтера в  Висконсинском университете в  Ла  Ривьере (где
также  прошел  курсы  случайных связей, азартных  игр и пивных запоев),  наш
мальчик   согласился   на   предложенную   ему   должность    в    Мэдисоне,
административном центре штата Висконсин, в отделении  департамента налогов и
сборов  лишь  для  того,   чтобы  научиться   обворовывать  государство,  не
попадаясь.  Пять  лет в ДНС  многому  его  научили,  но  последующая карьера
консультанта  не  оправдала  ожиданий,  поэтому  он  согласился  на  уговоры
стареющего отца и посвятил себя заботам об инвалидах и маразматиках. А потом
с неохотой признал, что бизнес отца, пусть и не столь престижный, зато очень
прибыльный, поскольку позволял обворовывать как государство, так и клиентов.
     Давайте же вплывем  в стеклянные двери,  пересечем уютный холл (отметив
попутно смешанные запахи освежителя воздуха и  аммиака, которые господствуют
в  таких  заведениях), минуем дверь в апартаменты  директора  и выясним, что
делает там в такую рань эта интересная молодая женщина.
     За  полированной дверью находится каморка без единого  окна, обстановку
которой  составляют  стол, вешалка и  маленькая  книжная  полка,  заваленная
компьютерными распечатками, буклетами и флаерами. В дальней стене - открытая
дверь. За ней  мы видим помещение гораздо больших  размеров,  стены  забраны
полированными панелями того  же цвета,  что  и дверь  с  табличкой, компанию
кожаным  креслам составляет удобный  диван  и стеклянный  кофейный столик, а
также большущий полированный письменный стол, заваленный бумагами.
     Наша молодая женщина, ее зовут Ребекка Вайлес,  сидит на краешке стола,
положив ногу на ногу.  Одно колено на другом, голени изящно перекрещиваются,
острые носы туфель смотрят  один на  два часа, другой на двенадцать. Ребекка
Вайлес,  как  мы  понимаем,  уселась  так, чтобы ее лучше  видели, чтобы  ею
восхищались,  причем  определенно не  мы. За  "кошачьей"  оправой  в  глазах
читаются скепсис и веселье,  хотя  причина этих эмоций не очень  понятна. Мы
предполагаем,  что она -  секретарь Шустрика, и это предположение оправданно
только наполовину: небрежность и фамильярность  ее поведения говорят  о том,
что секретарскими обязанности  мисс Вайлес не ограничивается (мы можем  даже
задаться вопросом, откуда взялось на ее  руке  это милое кольцо, и, пожалуй,
без труда найти правильный ответ).
     Мы вплываем в  открытую дверь,  прослеживаем  направление становящегося
все более  нетерпеливым взгляда Ребекки и  видим широкую, обтянутую рубашкой
цвета хаки  спину  ее  стоящего на  коленях начальника,  который  головой  и
плечами  всунулся   в  достаточно  большой   сейф.  На  полках  мы  замечаем
регистрационные  книги  и конверты из  плотной бумаги,  должно быть, набитые
деньгами. Несколько купюр выпадают из конвертов, когда Шустрик достает из их
сейфа.
     - Ты повесила плакат о фестивале? - спрашивает он, не поворачиваясь.
     - Да, конечно,  - отвечает Ребекка Вайлес. - И какой прекрасный день мы
выбрали для  нашего  праздника.  -  Слова  эти  она  произносит  с  отменным
ирландским  акцентом,  хотя  из  всех  экзотических  мест  бывала  только  в
Атлантик-Сити, куда пару лет назад Шустрик возил ее  на пять сказочных дней.
Говорить так она научилась по старым фильмам.
     -  Я ненавижу Клубничный фестиваль, - рычит Шустрик, доставая из  сейфа
последние конверты.  -  Весь день  здесь  будут  околачиваться  родственники
зомби,  а  они  сами  так  перевозбудятся,  что  вечером придется колоть  им
транквилизаторы.
     И, если хочешь знать правду, я ненавижу воздушные шары. - Он вываливает
деньги на ковер и начинает раскладывать в стопки по номиналам.
     -  А мне вот  нравятся  простые деревенские праздники, воркует Ребекка,
подтрунивая над боссом. - Я даже не дуюсь из-за того, что в столь прекрасный
день мне пришлось прийти на работу ни свет ни заря.
     -  Знаешь, что еще я ненавижу?  Эту  чертову  музыкальную часть. Поющие
зомби  и этот  тупоумный  диджей.  Эти  гребаные  симфонии.  Господи,  какая
мерзость.
     -  Как  я понимаю,  -  ирландский  акцент чудесным образом  исчезает из
голоса Ребекки, - ты хочешь, чтобы я занялась деньгами до начала фестиваля.
     - Пора вновь съездить в Миллер.  - Счет на вымышленную фамилию открыт в
Провинциальном банке в  Миллере, городке, расположенном  в  сорока милях. На
него  регулярно  кладутся  деньги, которые  Шустрик  уворовывает из средств,
оставленных  родственниками  пациентов на  оплату дополнительных  товаров  и
услуг. Шустрик  оборачивается с  деньгами в руках  и  снизу вверх смотрит на
Ребекку. Руки опускаются. - Слушай, у тебя отличные ноги. С такими ногами ты
должна сделать карьеру.
     - Я думала, ты никогда не заметишь, - улыбается Ребекка.
     Шустрику Макстону сорок два года. У него  хорошие зубы,  густые волосы,
широкое, искреннее лицо и  карие глаза, которые  всегда немного слезятся.  У
него двое детей,  девятилетний  Трей и семилетний Эшли,  у которого  недавно
обнаружили хроническую недостаточность надпочечников, и только лекарства, по
прикидкам  Шустрика,  будут обходиться  ему  в  две  тысячи долларов в  год.
Разумеется, есть у него и жена, Марион, тридцати девяти лет от роду,  ростом
пять  футов  и пять дюймов и весом за 190 фунтов <Соответственно 165 см и
под 87 кг. Одним словом, видная женщина.>. Помимо этого Шустрик  задолжал
своему букмекеру 13 тысяч долларов, неудачно поставив на "Пивоваров" в игре,
которую  этим  утром так живо комментировал  Джордж  Рэтбан. И  он  заметил.
Конечно же, заметил выставленные напоказ точеные ножки мисс Вайлес.
     - Прежде чем ты поедешь туда, я  думаю, нам надо немного поразмяться на
диване.
     - Поразмяться, это как? - вроде бы наивно спрашивает Ребекка.
     - Прыг, прыг, прыг, - отвечает Шустрик, похотливо улыбаясь, как сатир.
     -  Какой ты  у нас романтичный. - Сарказма в  голосе Ребекки Шустрик не
замечает. Он действительно считает себя романтиком.
     Мисс Вайлес соскальзывает  с краешка  стола, Шустрик поднимается, ногой
закрывает сейф. Блестя глазами, шагает к Ребекке, одной рукой обнимает ее за
плечи, другой  бросает конверты из  плотной  бумаги  на  стол.  Расстегивает
ремень, увлекает Ребекку к дивану.
     - Так я  смогу  его  увидеть? -  говорит умная  Ребекка, которая  точно
знает, как превратить мозги своего любовника в овсянку...
     ...и прежде чем  Шустрик покажет  ей то,  что она так хочет увидеть, мы
проявим благоразумие и уплывем в  холл, который по-прежнему пустует. Коридор
слева  от регистрационной стойки приводит  нас к  двум  большим  из светлого
дерева   со   стеклянными  панелями   дверям   с  надписями   соответственно
"МАРГАРИТКА" и "КОЛОКОЛЬЧИК". Так называются крылья здания за этими дверями.
В  глубине  серого коридор