анга, что впускал его в людской вагон
вчера, второй же оказался чернокожим, приземястым и блондинистым егром), а
двое других, в серых армяках, - бандюками. Благуша прямо обомлел. Один из
представших перед глазами явно был ватаманом Рыжих - Хитруном ("кровь из
носу", огромный рост, жуткая сила, владеет всеми видами холодного оружия)
- и вправду исключительно здоровенный мосластый дядька, с усищами, как на
вантедном рисунке, шире широченных плеч. Своей необъятной тушей ватаман
занимал места гораздо больше, чем остальные трое. Второй же бандюк, по
всей видимости, был Жила ("усохни корень", худощавый, виртуозно
управляется с арканом). А может, и Пивень ("плисовые щтанцы", худой,
жилистый, голос необычайно басистый). Приметы обоих бандюков подходили к
гибкому худому типу, резавшемуся в картинки в паре с ватаманом,
постреливая на смотрителей ехидными черными глазками.
  Худой его первым и заметил. Задержав в руке картинку, уже готовую было
упасть на кучу "битых", бандюк окинул его недовольным взглядом и
неприветливо спросил:
  - Чего тебе, усохни корень?
  "Жила!" - мгновенно определил Благуша, потея от испуга как хрюндель на
зерцалопеке.
  Тут и остальные повернули к нему лица. Смотрители нахмурились (как же,
прервал игру, как всегда, на самом интересном месте), ватаман же глянул
пристально, изучающе, шевельнув гигантскими усищами, как невиданно
огромный таракан.
  - Да вот, кипяточку хотел, - не совладав с собой, проблеял Благуша
дрожащим голосом, уже сообразив, что смотрители с бандюками крепко
забратались, раз двигают без страха такими ставками.
  - Позже, песок в колеса, - ответил смотритель-манг, явно его узнав. -
Любишь ты коняг гнать, слав, все куда-то торопишься. Водица в котле еще не
закипела, обожди с полчасика.
  - Нет проблем. - Благуша с готовностью кивнул головой и отступил, желая
немедленно сгинуть с этого места, пока ватаман не провертел своими злыми
глазками в нем Дырку. - Зайду позже, оторви и выбрось!
  И обмирая сердцем, двинулся прочь.
  - Эй, куда ты? - донесся голос смотрителя. - Тебе же в другую сторону,
песок в колеса!
  - Да я это... приятель тут у меня должен ехать, пойду проведаю. А после и
за чайком, на обратном пути...
  - А-а...
  Фу-ух, выкрутился!
  "Молодец, слав", - похвалил себя Благуша, нервно стискивая зубы и ускоряя
шаг. А то открутили бы башку, как пить дать, особенно этот, ватаман,
оторви и выбрось... Как усищами-то шевелил своими рыжими да глазом черным
зыркал, словно тараканище перед завтраком... А смотрители ну мерзавцы. В
картинки ведь как со своими старыми приятелями режутся... Да ежели он
из-за бандюков своих бабок лишится, без которых добраться домой попросту
невозможно, тем более добраться вовремя, то можно сразу головой под
Махину. Без Милки ему и жизнь не мила. Впрочем, грабить все едино всех
будут.
  Как ни странно, эта мысль Благушу почему-то немного успокоила.
  Все, смотрителей можно в расчет не брать, они с бандюками заодно. Одна
надежда - на махиниста, в честность коего Благуша верил слепо и свято, а
почему - и сам толком сказать бы не смог. Может, просто уважал человека,
разговаривающего с этаким чудом, как Махина, на "ты"?
  Отгоняя неприятные мысли и не забывая внимательно посматривать по сторонам
(где же пятый бандюк, Пивень? - грызло беспокойство), Благуша быстро
прошел в конец вагона, снова миновал тамбур, уже без приключений, а затем
вступил в последний вагон перед Махиной - каморный, предназначенный для
самых богатеньких.

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
отсутствующая по причине несчастливой нумерации

  Благами намерениями вымощена дорога в ад?
  Апофегмы


  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
где на Выжигу продолжают сваливаться непрошеные беды

  Не бывает так плохо, чтобы не могло быть еще хуже
Апофегмы

  - Цып-цып-цып... Иди сюда, хороший, зерна дам... А, паскуда! Поймаю, ноги
твои голенастые повыдергиваю!
  Выжига в сердцах плюнул в строфокамила. Естественно, не попал. Хитрая
бестия отбежала еще дальше. Подвернулся бы какой камень под руку -
запустил бы, честное слово. Да где тут камням быть, степь кругом гольная
да перекатная, не считая этой рощицы приозерной...
  Он пытался поймать строфокамила уже битый час или около того - наручная
клепсидра при падении разбилась вдребезги, и проклятая ящерица попросту
сбежала в озеро, еще бы, там ей куда вольготнее будет, чем в стеклянной
тюрьме. Уж и утренний туман успел сойти-растаять, и Небесное Зерцало
засветило ясно, по-дневному, согрев озябшее за ночь тело, а бегунок все не
давался ему в руки. Выжига уже устал ругаться, от злости все свои усы
поиздергал. И строфа, и строфника по сто раз проклял... А как заливал,
перхун старый! Что камил приучен не убегать от наездника ни при каких
обстоятельствах, что всегда будет рядом, и ежели он, Выжига, захочет
размяться в пути, то может слезть с него без опаски... Оно и видно, песий
хвост, что не убегает. Конечно, не убегает. Просто кругами бегает.
Издевается, куриц недоклеванный. Видок его, Выжиги, что ли, не нравится?
Понятно, при таком падении весь потрепанный и взъерошенный, в нескольких
местах одежда клочьями висит, ну и что с того?
  - Какое тебе дело, птица, до моего вида - устало пробормотал Выжига. -
Твое дело меня везти!
  - Кря? - Камил остановился шагах в десяти и, повернув голову боком,
вопросительно уставился на человека темным блестящим глазом.
  - Я тебе сейчас дам "кря", - пообещал Выжига угрюмо. - Я тебе сейчас такое
"кря" дам, что всем "крякам кря" будет, на всю жизнь запомнишь, песий
хвост!
  - Кря? - переспросил камил и на всякий случай отбежал еще на несколько
шагов.
  Нет, ну точно издевается.
  Выжига медленно пошел следом, стараясь не делать резких движений, чтобы
лишний раз не пугать бестолковую птицу. Маршрут уже был изучен до мелочей,
все кочки, кусты и ямки ноги знали наизусть. Строфокамил упрямо бегал
кругами вокруг опоясавших озеро зарослей ивняка, словно ему медом тут было
намазано. Впрочем, пусть лучше так бегает, чем по степи. Здесь хоть водица
рядом...
  - Цып-цып-цып, иди сюда, птичка. - Незадачливый торгаш снова попытался
взять птицу лаской и пошел вперед, вытянув руку щепотью, словно перебирал
зерно. Но поневоле начал повышать голос, и ласка перешла в злость. - Иди,
иди ко мне, дура, я тебя накормлю, к седлу мешок с зерном приторочен, пока
не подойдешь, голодной будешь ходить, паскуда длинноногая!
  Камил снова отбежал, не спуская с него подозрительного взгляда.
  - И я тоже буду голодным, - остановившись, пробормотал Выжига себе под
нос, мрачно глядя на белоперого мучителя. - Вся жратва в котомке.
Цып-цып-цып-цып...
  Строф почесал клювом спину, помахал недоразвитыми крылышками, разминаясь,
поискал что-то в траве, демонстративно делая вид, что кроме него тут на
всю степь более никого нет.
  Зерцало начало припекать. Выжига расстегнул измятый ночными приключениями
армяк донизу, распахнул, вздохнул полной грудью. Вот так-то лучше, ветерок
снова показался освежающим. Может, пойти выловить свой кусок долгольда из
озерца, а птица пусть пока успокоится? Да как это сделать? Раздеваться же
придется, в водицу лезть. Ледяную. Брр-р... Пес с ним, с этим льдом.
Напиться и так можно, прямо с берега... Лучше птицу поймать.
  От мысли, что снова придется лезть в мешок, его просто замутило. Нет,
внезапно решил Выжига, обойдусь без мешка. Голову замотаю, ремнями
привяжусь да прижмусь к седлу покрепче. Не получится - мешок никуда не
денется, а так, глядишь, и полегче будет... Да и ремонтировать дыру нечем,
иглу и дратву с собой не захватил, не сапожник все ж таки.
  Выжига с ненавистью глянул на бегунка.
  - Цып-цып-цып...
  Строфокамил гордо задрал к небу клюв и неспешно, важно вышагивая
голенастыми лапами, отошел вдоль зарослей, неукоснительно соблюдая
выбранный раз и навсегда маршрут. Отошел с таким видом, словно Выжига
оскорбил его в лучших чувствах. Вот гад, сколько же унижаться можно,
бегать тут за ним, тропинку уже протоптали вдвоем... Не выдержав мучений,
Выжига даже взвыл от злости, потрясая сжатыми кулаками:
  - Дубина долговязая! Вымахал вдвое выше меня ростом, а мозгов ни капли!
Чтоб тебя хищники сожрали, душу мою потешили! Что тебя...
  Где-то сзади послышалось приглушенное рычание.
  Выжига подскочил как ужаленный и замер, настороженно осматриваясь.
  Степь. Трава по колено. Справа - железная дорога, слева - приозерные
заросли. Где? Что? Взгляд лихорадочно шарил вокруг. Послышалось? Лучше бы
уж послышалось, после такой ночи и не такое померещиться может...
  И тут он увидел, тихо ойкнув и застыв столбом.
  Из высокой степной травы, шагах в тридцати, торчали черные уши и спина
какого-то зверя. И глаза. Светящиеся красными углями звериные глаза
внимательно рассматривали Выжигу, явно прикидывая, съедобен он или нет. В
ясный день торгаша проморозило сильнее, чем на холоде вечной зимы снежных
доменов, обиталища нанков.
  Неужто ханыга? Степной хищник, редкий, но свирепый - страсть. Накликал на
свою голову, песий хвост! Пока сидишь верхом на камиле, бояться его
нечего, но сейчас-то бегунок сотрудничать не желал, оставив его
практически беззащитным!
  Выжига метнулся к зарослям, высматривая на бегу самую толстую иву, какая
окажется поблизости, и, отыскав под ходящую, моментально взлетел чуть ли
не на макушку Ива опасно затрещала, прогибаясь, но выдержала его вес Он
глянул вниз и зябко вздрогнул.
  Степной ханыга уже сидел под ним, у подножия ивы. Задрав кверху морду и
оскалив усыпанную белыми клыками пасть, зверь взыскующе смотрел ему прямо
в глаза. Роста он был небольшого, человеку по бедра, но сила его была
известна. Поджарое мускулистое тело в прыжке способно было свалить лошадь.
  Из горла зверя снова вырвалось глухое рычание, длинный раздвоенный язык
высунулся из пасти, коснулся влажных черных губ, прошелся по клыкам и
спрятался обратно. Голодный, падаль этакая, даже не скрывает...
  Три шага, разделявшие их в высоту, сразу показались Выжиге расстоянием
недостаточным. Лицо его перекосилось от страха, и он поспешно поджал ноги.
Лезть выше было уже невозможно, дальше шли только тонкие ветки, которые не
выдержали бы и ребенка.
  Ну что за напасть такая? Хоть плачь! Сначала строф споткнулся, затем чуть
в озере не утоп, потом дурная птица решила в догонялки поиграть, а теперь
вот, пожалуйста - стоит сорваться вниз и... И конец тревогам и мучениям.
Он снова вспомнил все ругательства, какие только знал в жизни. Что же
придумать, песий хвост? Как отогнать зверя? Ведь по своей воле не уйдет...
  - Кря?
  От неожиданности слав чуть не сорвался с макушки. Проклятые нервы... Так и
есть строф решил подойти поближе. Из любопытства. Или из вредности. Или по
глупости своей птичьей, что вернее всего.
  - Клюв тебе в глотку! - заорал Выжига во весь голос, не столько пытаясь
напугать бегунка, сколько от собственного испуга.
  - Кря? - явно прислушиваясь, переспросил камил.
  - Тебе, тебе, дудак бескрылый! - надрывался в крике Выжига. - И лапу в
задницу по самое не хочу! Проваливай отсюда, ему за тобой не угнаться! Ну
беги же, дубина, пока перья не растерял!
  Тут Выжига заметил, как хищник повернул голову и красные уголья глаз
вспыхнули ярче при виде аппетитной тушки, каковой, к своему несчастью,
обладал строф. Камил тоже его наконец заметил и застыл как вкопанный. То
ли парализованный от птичьего ужаса, то ли просто не понимая исходящей от
ханыги угрозы.
  - Беги...
  Поперхнувшись, Выжига умолк.
  Ханыга неторопливо затрусил к строфокамилу, явно не сомневаясь в своем
успехе. А строф как стоял, так и остался стоять. Даже ни разу не крякнул.
  - Конец тебе, птичья душа, - обреченно прошептал Выжига. - И мне конец
тоже. Большой такой конец... На двоих.

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой Благуша старается сделать доброе дело

  У страха глаза велики, но ноги еще быстрее.
  Апофегмы

  А неплох вагончик-то, подумал слав, присматриваясь на ходу к внутренней
отделке камерного. Выстланный красной ковровой дорожкой по всей длине
коридор шел по центру вагона, как и в общих, разделяя его на две равные
продольные половинки. Но здесь по обе стороны от Благуши тянулись вереницы
дверей, прорезанных в гладком, полированном дереве стен, для каждой каморы
- свой вход. Да еще в каждой дверце на уровне лица имелось прикрытое
изнутри шторочками-занавесочками смотровое окошко размером ладони две на
две, предназначенное для обозрева посетителей. В коридоре не было ни души,
тишина стояла ватная, оттеняемая только шелестом бегущих под вагоном
колес; то ли и тут все седуны дрыхли напропалую, то ли еще какими тихими
делами занимались, но слышно их не было. И чисто, ну прямо как в доме
родном. Это тебе не замусоренный, заплеванный пол в общих вагонах. Шикарно
жить не запретишь!
  А ведь мог бы он и в каморном поехать, прикинул Благуша, бабок вполне
хватало. Даже Минуту мог бы пригласить... Славно бы уединились, оторви и
выбрось... Только дорога еще длинная, и думать надо о завтрашнем дне.
Ничего, перебьется. Да и кто такая ему эта Минута? Конечно, девица
симпатичная, вежливая, улыбчивая - славная, одним словом. Но и только. Его
же - Милка ждет. А формы у Милки куда приятней и на взгляд, и на ощупь
будут, чего только грудь да бедра стоят, эх, оторви и выбрось, быстрее бы
вернуться да облапить милую! В жизни большего удовольствия не получал! А у
"славной" Минуты - кожа да кости, поди, под храмовым плащиком, и росточком
не вышла, всего-то ему по подбородок будет. Минута и есть.
  Благуша распахнул дверь в конце вагона, настороженно выглянул в тамбур. А
вдруг недостающий Пивень здесь? Но нет, пусто, лишь в окнах бесшумно
стелется степь, кланяясь травами на ветру, да изредка мелькают веховые
олди. А тамбур-то здесь куда просторнее, чем прежние, обратил внимание
Благуша, меряя его шагами, - десять шагов в длину! Понятое дело, для
махиниста - все условия!
  Остановившись перед дверью, ведущей уже в нутро самой Махины, он занес
было кулак, чтобы постучать, но сразу не решился, так и замер с поднятой
рукой, испытывая чуть ли не священный трепет перед махинистом. Это ж какой
талантище нужно иметь, чтобы управлять такой сложной штукой, как Махина!
  Но время не ждало. Кто знает, что сейчас делают бандюки в вагонах? Может,
уже грабят неповинных седунов? Может, уже ищут его, Благушу? Может, вот
прямо сейчас сзади откроется дверь и...
  Благуша вздрогнул и, затаив дыхание, напряженно прислушался. Послышалось?
Шаги? Да нет, и впрямь послышалось... Вот же разыгралось проклятое
воображение, оторви и выбрось, аж в пот бросило!
  Благуша торопливо смахнул проступившую на лбу испарину рукавом армяка.
Затем, собравшись с духом и заранее приготовившись, ежели надобно,
терпеливо ждать, осторожно постучал в дверь костяшками пальцев. Но едва
рука успела коснуться стальной поверхности, как дверь распахнулась во всю
ширь, словно только стука Благуши и ждала, и... рослый и дородный Благуша
тоненько ойкнул, чувствуя, как сердце от внезапного страха ухнуло в самые
пятки, а потом и еще ниже, проваливаясь сквозь каблуки и шлепаясь прямо
под колеса Махины.
  Высунувшись из дверного проема, над его головой нависла жуткая харя. Чуть
ли не с потолка. Харя была красной, у нее имелись маленькие черные глазки,
казалось просверливающие тебя насквозь, из-под напоминающего переспелую
сливу и формой, и цветом носа выбегали, ложась на плечи и даже свисая с
них, рыжие усищи толщиной никак не менее ладони, а по верху хари во все
стороны торчали растрепанные и рыжие же патлы. Благуша обнаружил, что ему
пришлось чуть ли не до отказа повернуть голову слева направо, чтобы
окинуть взглядом затянутые до треска в черную шелковую рубаху плечи едва
поместившегося в коридоре великана.
  Не успел слав опомниться и пуститься наутек, как бандюк сцапал его за
грудки и одним мощным рывком втащил в махинное отделение, попутно ударом
ножищи с грохотом захлопнув за собой стальную дверь.
  - Ну наконец-то хоть один дудак сообразил в гости зайти! - Бандюк радостно
оскалил желтые зубы, дохнув на слава таким жутким сивушным перегаром, что,
окажись в столь несчастный для себя миг здесь птица, сверзнулась бы вниз
на лету. - Ну проходи, проходи!
  - Да я это... да я не то... да я как-то... мимо тут... - невразумительно
забормотал слав, чувствуя себя в руках великана, как беспомощная игрушка
чувствует себя в руках злого ребенка, собравшегося пооткручивать этой
игрушке все, что болтается.
  - Да заходи, чудик, пар те в задницу! Я ж тут от скуки скоро или совсем
стуманюсь, или сопьюсь без собутыльника напрочь! Золушок-то мой,
помощничек хренов, заболел, пришлось ходку в одиночку делать!
  И без дальнейших уговоров рыжий здоровяк так же бесцеремонно подтащил
Благушу к обнаружившемуся в двух шагах металлическому столику под
смотровым окном, с парой табуреток по бокам. Да с размаху и усадил на одну
из них. Силой детина обладал столь мощной, всесокрушающе первобытной, что
противиться ему не было никакой возможности. Благуша и не противился, лишь
слабо трепыхался.
  Рухнув на соседний табурет, жалобно и пронзительно застонавший под
массивной тушей, бандюк протянул Благуше широченную лапу, смахивающую
размером и видом скорее на лопату, чем на человеческую пятерню, и заявил:
  - Давай знакомиться, я - Ухарь, махинист, а тебя как звать-величать, пар
те в задницу?
  - Махинист? - слабо пискнул Благуша. Затем прокашлялся и уже нормальным
голосом повторил: - Махинист?! - И с жаром пожал огромную лапу сразу двумя
руками, - Оторви и выбрось, а я уж тебя за бандюка принял!
  - Это еще почему? - грозно насупил брови Ухарь.
  - Да я к тебе шел, чтобы предупредить, - торопливо заговорил слав, не
желая затрагивать щекотливую тему, - в общих вагонах ватага Рыжих
объявилась! Соседка сказала, что на предпоследней остановке влезли, когда
я спал, а как проснулся - они уже тут, песни во все горло дерут, под
балабойку...
  Объясняя Ухарю, что к чему, попутно Благуша с любопытством вертел головой,
осматривая внутреннее помещение Махины, так называемой махинерии, куда
довелось попасть впервые в жизни. Кабина оказалась весьма просторной,
шагов десять в длину, не меньше, да шагов шесть в ширину. В задней стенке,
рядом с тамбурным выходом, прорисовывались дверцы встроенного
шкафа-запасника и клоацинника, который можно было опознать по характерной
табличке, изображавшей тучку, пролившуюся дождем. Рядом - просторный
лежак, чтоб, значит, махинист мог в пути отдохнуть. Посередке, как свеча,
торчал здоровенный, в два обхвата, железный бочонок парового котла с
навешанными на поверхность различными приспособами для обслуживания. Котел
шумно гудел топкой и попыхивай паром из щелей отводящих труб, уходивших
куда-то в потолок. Ну а впереди, как раз под окнами - огромным, во всю
ширь махинерии, лобовым и двумя поменьше - боковыми, - располагался
вогнутый щит, навороченный куда как круче котла. От всевозможных
циферблатов со стрелками, рычажков, колесиков, рядов подсвеченных изнутри
разным цветом квадратных окошек и просто загадочных выступов аж рябило в
глазах! Напротив всей этой разноколесицы из пола торчало вместительное
мягкое кресло для самого махиниста, на чем, собственно, осмотр махинерии
можно было и закончить. Ах да, еще была боковая дверь, как раз напротив
кресла, сейчас наглухо запертая, куда махинист заходил со Станции перед
началом рейса и куда, само собой, выходил по его окончании. Переться через
вагоны, чтобы воспользоваться выходом для седунов, конечно же, было не с
руки, да и не по положению...
  - Песни - это хорошо-о, - задумчиво протянул Ухарь, выдергивая пробку из
неизвестно откуда появившейся в его руках трехлитровой бутыли. - Люблю я
песни, пар им в задницу. Сюда их пригласить, что ли?
  - Кого? - не понял Благуша, все еще находясь под впечатлением осмотра
кабины.
  - Да Рыжих, всю их ватагу с ватаманом в придачу, - так же задумчиво
пояснил махинист, подвигая к нему уже наполненную оловянную чарку, тоже
возникшую словно из воздуха. - Места вроде на всех хватит, а сивухи у меня