лся Ухмыл.
  Тут Благушу словно что-то под руку толкнуло. Он подался вперед и,
доверительно снизив голос, предложил бан-дюку свой вариант:
  - А давай-ка, браток, лучше поиграем в апофегмы.
  - Как это? - в свою очередь живо заинтересовался Ухмыл, весьма охочий до
новых развлечений.
  - Апофегма, ежели не ведаешь, это такое краткое остроумное изречение на
разные жизненные ситуации. Условия те же - у кого запас выйдет, оторви и
выбрось, тот и проиграет.
  - Ага, ага, - не на шутку задумался Ухмыл. - Так, значит, и так... и
эдак... А-а, усы узлом, - он решительно тряхнул буйной головушкой. -
Начинай! Где наша не пропадала!
  - Точно, - тихо рассмеялась Минута позади Благуши, сразу смекнувшая, чем
сие состязание может закончиться. - Где только ваша не пропадала! Молодец,
Благуша.
  На что Воха, еще не знавший, как подкован слав, ответил недоуменным
взглядом, а безумный Проповедник счел своим долгом уточнить:
  - Погодь, бандюк. А как выигрыш отдашь, ежели тебе не подфартит?
  - Ежели предложу дверцу открыть и передать, - Ухмыл коротко хохотнул, -
так ведь не откроете?
  Проповедник от такой шутки дюже осерчал:
  - Еще чего захотел, скатертью дорога! С ним, супостатом, сурьезный
разговор ведешь, а он изгаляется!
  - Да зря боитесь, усы узлом, неужто со мной, одним-единственным, в случае
чего не справитесь?
  - Так мы тебе и поверили, - презрительно усмехнулся Воха Василиск, -
небось, остальные ватажники рядышком сидят да момента ждут. Вот что,
выиграем - к дверце привяжешь, а не согласен, так мы поехали.
  - Да согласен я, согласен, - нетерпеливо отмахнулся бандюк. - Хоть
супротив всех вас вместе взятых согласен, усы узлом! Начинайте! Я вам
поблажку давал, дайте и вы мне!
  Благуша выпрямился. Весело оглядел всю свою компанию, словно приглашая в
свидетели готовящейся хохмы, озорно подмигнул Минуте, вызвав встречную
улыбку, ободряюще кивнул продолжавшему недоумевать Вохе, шутливо ткнул
кулаком в бок Проповедника, хмыкнувшего в ответ. И снова склонился к
оконцу:
  - Ну, тогда так, Ухмыл. Вот первая апофегма: жизнь - это непрерывный
праздник, но не всегда твой. Чем ответишь?
  - Наше темное прошлое обеспечивает нам светлое будущее, - с ходу,
совершенно не задумываясь, с вызовом выпалил бандюк. - А вот каков,
торгаш, будет твой следующий товар?
  - Торгуют не совестью, а ее отсутствием, - усмехнулся Благуша.
  - Жить надо так, чтобы неповадно было другим! - нагло отбрил Ухмыл.
  Благуша не уступил:
  - Глупости, которые мы иногда говорим, - ничто по сравнению с глупостями,
которые мы постоянно делаем.
  Спутники Благуши заулыбались. Метко, ничего не скажешь.
  - Ах вот как?! - Задетый за живое выпадом в свой адрес, бандюк жестко
прищурился, растеряв свое привычное веселье, и с нажимом проговорил: - Что
ж, лови, торгаш: трудно все время быть человеком - люди мешают.
  Напряжение среди присутствующих медленно, но верно нарастало. Благуша и
Ухмыл словно скрестили невидимые сабли и теперь обменивались безжалостными
выпадами.
  - Выжил сам - не выживай других! - посоветовал слав. На что Ухмыл, хоть и
несколько невпопад, щедро отпустил сразу две апофегмы:
  - Лучше бродить, чем киснуть! Сделал дело - слезай с тела!
  - Глупо заставлять себя прыгать выше головы, но... полезно, - совершенно
неожиданно для себя вступила Минута.
  - Чья бы корова мычала - только бы баба молчала. - Ухмыл презрительно
скривился.
  - Одну поганую овцу все стадо любит, - хохотнул Воха, тоже ни с того ни с
сего выдав апофегму. Видимо, эта игра каким-то образом оказалась заразна
для всех окружающих.
  - Не плюй в колодец - сам туда попадешь, - хмуро пообещал Ухмыл барду,
происходящее ему уже не очень-то и нравилось. Видать, начало доходить, что
ввязался не в свою драку, но уступить без боя, не потеряв собственного
достоинства, он не мог.
  А Благуша, словно прочитав мысли бандюка, нанес сокрушительный удар:
  - Уронив свое достоинство, делай вид, что это не твое.
  Бандюк скрипнул зубами и, немного подумав, все-таки сумел найти достойный
ответ:
  - Хорошо смеется тот, кто смеется последним, усы узлом!
  - У того, кто смеется последним, обычно не хватает передних зубов, -
снисходительно объяснил Благуша. - Но чаще всего это тот, до кого дольше
всех доходит.
  - За крепким забором и старый пес мнит себя ватаманом!
  - Истина для глупцов - то же, что факел среди тумана, он светится, не
разгоняя его.
  - Когда нет определенной цели, стреляют без промаха, усы узлом!
  - Лучше молчать и слыть идиотом, чем заговорить и развеять все сомнения.
  Ухмыл даже задохнулся от возмущения и целую минуту, дико вращая налитыми
кровью глазами, не мог ничего придумать. Рука требовательно искала саблю
на поясе, но бесполезно скребла пустые ножны. И это бесило еще больше.
  Затаив дыхание, народ ждал ответа. Похоже, бандюк готов был сдаться. Но
путешественники ошиблись. Кое-как, но ватажник оправился от удара и
произвел собственный выпад:
  - Сам себя не похвалишь, весь день ходишь как оплеванный! Ну, торгаш, что
ты на это скажешь?
  На что Благуша совершенно невозмутимо ответил:
  - Никогда не спорьте с дудаком - люди могут и не заметить между вами
разницы.
  - Ах так! Тогда... тогда... Не каждому жизнь к лицу! Вот!
  - Чтобы извлекать уроки из ошибок прошлого, необходимо не путать их с
победами, - наставительно произнес слав.
  - Самая тонкая резьба - это резьба по горлу! - заорал Ухмыл, буквально
беснуясь под оконцем Махины, топая ногами и размахивая руками, так что
даже страшновато стало за балабойку - казалось, он вот-вот врежет ею по
железу Махины. Врежет и разнесет вдребезги.
  Благуша вздохнул. Скорбно посмотрел на бесчинствующего за оконцем крайна.
И вдруг широко, не хуже самого Ухмыла, осклабился:
  - Человек может все, пока не начинает что-то делать Вот так-то,
бандюковская рожа.
  Эта апофегма добила бандюка окончательно и бесповоротно. Перрон просто жег
ему пятки, оставаться здесь, перед глумящимися над ним харями, он был уже
не в состоянии, чувствуя, как от бешенства туманится разум. Последний его
вопль прозвучал воплем утопающего:
  - Мы с тобою очень схожи на предмет помятой рожи!
  И бандюк, сорвавшись с места, сбежал с глаз долой, чтобы оставить хоть
какое-то слово за собой, и, соответственно, прихватив, хоть и
сомнительную, но победу.
  Благуша же в охватившей его глубокой задумчивости продолжал невидящим
взглядом смотреть в оконце, а народ вокруг, сраженный его познаниями не
хуже бандюка, ошеломленно молчал, переваривая услышанное.
  - Схватить за жабры можно только того, кто попался на удочку, - тихо,
больше по инерции, чем по необходимости, и как бы ставя жирную
заключительную точку, проговорил Благуша напоследок. После чего повернулся
к барду и виновато сказал: - Прости, Воха, не удалось нам отвоевать твою
балабойку.
  - Ну, ты даешь, торгаш, - шумно выдохнул Воха Василиск, уставившись на
него округлившимися от восхищения глазами, - Чешешь как по писаному!
  - Да по писаному и чешу, - улыбнулся Благуша. Достав из кармана армяка
томик апофегм, он показал его Вохе. Скрывать ему было нечего.
  - Что, все премудрости прямо отсюда и взяты? А ну дай-ка глянуть...
  - Благуша, может, дальше поедем, пока бандюки снова что не придумали? -
напомнила Минута.
  - Угу, вже долгонько стоим, скатертью дорога, - поддержал ее Проповедник.
  Кивнув, торгаш подошел к приборной доске и уже вполне привычно нажал
требуемые кнопки.
  - Благуша, а нельзя ли эти остановки вовсе прекратить? - спросила
послушница Храма Света, внимательно глядя на его уверенные действия, - Не
вечно же нам удача будет сопутствовать.
  - Хорошо бы, - отозвался слав с сожалением, - но не знаю, Минута, не знаю,
любимая, как это сделать.
  Невдомек было Благуше, что в задумчивости своей слово он заветное
произнес, да Минута услышала, услышала - и сердечко взволнованно
застучало. Первый раз такое слово вылетело из уст Благуши - не для
кого-нибудь, для нее! Любимая... Приметив, как Воха с Проповедником
обменялись понимающими улыбками, она смущенно зарделась.
  Благуша, ничего не замечая вокруг, все смотрел и смотрел на приборную
доску со всеми ее причиндалами как бы в ожидании некоего озарения и
размышлял. Пришлось и Минуте сделать вид, что ничего особенного не
случилось.
  - Но Махиной же ты можешь управлять, - напомнила девица, - вон бандюков
как пеной-то угостил, любо-дорого было посмотреть...
  Слав снова вздохнул, да так тяжко, что присутствующим стало неловко, и
поднял на нее затуманенные думой глаза:
  - Веришь аль нет, оторви и выбрось, а до сих пор не знаю, как вышло.
  - Верю, - тихо ответила девица. Хотела добавить "любимый", но не смогла.
Не повернулся язык. Может, позже получится... И решила больше не мучить
слава вопросами.
  Спустя совсем малое время Махина уже споро набирала ход, а
путешественники, предварительно пропустив по чарочке сивухи для успокоения
нервов, снова расселись на лежаке, чтобы дед мог закончить свой рассказ,
прерванный на весьма интригующем месте.
  И, пожалуй, лишь для Вохи приключения Проповедника теперь частично
потеряли свою занимательность - бард, словно дорвавшаяся до сладкого муха,
живо листал странички Благушиной книжицы, похохатывая в особенно забавных
местах.
  Но у Проповедника хватало слушателей и без него.

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой для удобства читателя рассказ Безумного Проповедника приведен
полностью

  В жизни можно рассчитывать только на самого себя.
  Да и то не всегда
Апофегмы

  С энтой выпивкой вечно одна и та же подлость: никогда не ведаешь, что
выпил лишнюю чарку до тех пор, пока не выпьешь ее. Так и у меня - никак не
могу вовремя остановиться, скатертью дорога. В общем, проснулся я в то
утро после жуткого, прямо-таки зубодробительного похмелья... продрал очи,
поднял башку, глянул окрест - и ничего не понял из того, что узрел.
  Валяюсь, значит, на каком-то крошечном огородике, опоясанном высоким
плетнем из ивовых прутьев. Среди грядок с капустой. Хорошая такая капуста,
крупная, ядреная, жаль токмо, что свежая, на закусь еще не годится. И
растет на диво так плотно, прямо друг на дружку лезет, аж завидно - чтоб у
меня так росла! Токмо вот хруст от нее какой-то странный доносится.
Продираю очи еще разок... Ах ты, скатертью дорога! Оказывается, не на
огороде я валяюсь, а прямо посреди свинарника, на голой землице. И капуста
та, понятное дело, не на грядках растет, а в корыта навалена, щедро так
навалена, с горкой. И жрут ее, ясен хрен, свинтусы, кому же еще в свинарке
обретаться? С большим аппетитом, надо заметить, жрут, жрут и подозрительно
так на меня позыркивают - не пристроюсь ли рядышком, не ущемлю ли ихнюю
долю. А хорошие, кстати, свинтусы - здоровенные, упитанные, в самый раз
под нож на сало пускать.
  Сквозь муть и дурную ломоту в башке начинаю прикидывать, куды энто меня
занесло. У меня дома вроде как свинарника не имеется, токмо огород, и не
плетнем обнесен, скатертью дорога, а самым нормальным забором из резного
штакетника. Я все-таки тогда был не из самых бедных - ковалем был
как-никак, по-нынешнему - кузнецом. Значит, не у себя я. А у кого? У кума?
Так у него во дворе всего пара хрюнделей обретается, и то тощие, вечно
недокормленные. Зато выпить горазды - Олдь Великий и Двуликий от них
упаси, прямо как и сам кум, усе в хозяина. Было как-то, в сарай к нему
забрались, где он сивуху из мудильных яблок гнал, так всю выжрали,
скатертью дорога, ничего нам тогда не оставили. А после, спьяну проломив
забор, дня три город на уши ставили - со всеми собаками перехрюкались да
всех кошар на деревья позагавкали. Уж неведомо, сколько бы еще чудили,
ежели бы их всем миром не отловили и не водворили во двор кума обратно. И
как он тогда подлюков этаких не прирезал, ума не приложу...
  Ага, что-то наконец в башке забрезжило, не зря, оказывается, о куме
подумкал! Смутно припоминается мне, что вечор мы провели времечко с ним на
пару. И посиделки те, опять же - помнится не менее смутно, вроде как
удались , на славу Кум - хороший мужик, - завсегда мои начинания
поддерживал, особливо - повеселиться, отвести душу после тяжкого трудового
дня. Ну точно, скатертью дорога, пару кувшинов с замудиловкой он тогда и
выставил! Нет, постой, но начинали-то мы у него дома, чего-чего, а наглые
рыла его подлючих свинтусов, что назойливо к нам в окна с двух сторон дома
заглядывали и вожделеюще хрюкали, я помню... Куды ж нас опосля занесло?
  Напрягаю башку изо всех сил.
  Хм... Кажется, приняли мы с кумом энту пару кувшинчиков полностью. До
донышка. Оно ведь известно - отказаться можно от первой чарки, но не от
второй. А добавки у него, видать, не оказалось, вот и пришлось идти
искать. На душе, сами разумеете, ведь вже захорошело, как отказаться от
продолжения?
  На энтой мысли какой-то особливо наглый хрюндель ткнул меня розовым рылом
в бок, проталкиваясь к корыту промеж своих собратьев, потому как место
токмо возле меня и осталось. Но меня он плохо знал. Первый раз, верно,
видывал. Ох и осерчал же я на него - и так одна думка другой тягче, так
еще свинтус какой-то мешает! Вскочил я на ноги, схватил хрюнделя одной
рукой за жирный загривок, а другой за куцый хвост, вскинул над башкой,
невзирая на отчаянный визг, и токмо собрался было забросить за плетень, с
очей долой, как внезапно понял - а ведь драчка была. И точно - звон и бока
на мысль откликнулись, заныли все разом, как больной зуб трехдневной
подлости.
  Задумкавшись, я энто визжащее рыло аккуратно поставил обратно на
загаженную землицу. Оно, понятное дело, сразу удрало в самый дальний конец
свинарника и бесследно пропало с очей, а я принялся домысливать
проклюнувшееся озарение. Ничего особливого, конечно, в драчке нет - как
водится, до нее дело завсегда доходит, потому как какая же энто пьянка без
рукомахания - так, перевод продукта. К тому же по молодости, а мне-то
тогда едва полтинник набежал, можно сказать мужичина в самом расцвете сил,
я энто дело - рукомахание - любил пуще бабских прелестей. Недаром меня
народ, скатертью дорога, Синяком тогда именовывал... ну да, Синяк,
нормальное имечко, ничего зазорного в нем не углядываю, к тому же - вроде
как за заслуги. Ведь не токмо других любил тумаками угощать но и меня,
бывало, потчевали. И как потчевали, прямо от всей души - любо-дорого
посмотреть, постоянно с фингалами по всей физии хаживал, словно с ними на
свет зерцальный и уродился... Энто уж после меня Безумным Проповедником
нарекли... но не буду забегать поперек батьки в пекло.
  А далее было так: как ни силился я еще хоть что-нибудь вспомнить - где
был, с кем, что делал, как здесь оказался, - так и не смог. Ну и плюнул на
энто дело. Решил, что и так разберусь, по ходу действа. Нечего башку
ломать, и так эвон ломает - спасу нет.
  Распинав не на шутку окруживших хрюнделей, добрел я, значит, до плетня и
повис на нем, отдыхая. В башке - словно кто-то наковальню с полным набором
молотов приволок - стучит, шумит, звенит, а перед гляделками еще краше -
багровые крути пополам с черными кляксами хороводы веселые водят. Повисел
я так немного, отдохнул малость, да и поднял башку - глянуть, что хоть на
улице творится да где я, собственно, скатертью дорога, нахожусь.
  Глянул я...
  Лучше б не глядел, Олдь Великий и Двуликий!
  Лучше б сразу могилку среди энтого свинарника выкопал, улегся б в нее да
попросил бы хрюнделей засыпать.
  Пригрезились мне странные и жуткие картины: вроде как бегают по улицам
города средь бела дня какие-то козлы рогатые, и мало того что бегают на
двух ногах, ну прямо как люди, так еще и толпы людей почем зря гоняют. И
энто тоже еще цветочки. Козлы гоняют людей, а те мило так им улыбкаются в
ответ, словно друганам близким, и послушно идут туды, куцы укажут. Причем
в руках у людей разный домашний скарб, как будто переселяться собрались.
  У меня аж волосы не токмо на башке - по всему телу зашевелились, да и
синяки, что давеча в драчке получил, заныли все разом. Так мне муторно
стало, скатертью дорога, что не удержался я на ногах, сполз по плетню вниз
и на землицу уселся, свинтуховским дерьмом заляпанную. Впрочем, больше,
чем вымарался, пока валялся, вже не измараешься...
  Надо завязывать так бухать, понял я, вже ум за разум заходит, до
Горячечной Белки доклюкался И словно сам Смотрящий Олдь, Великий и
Двуликий, в башку мою грешную с укоризной заглянул - такое прямо понимание
на меня снизошло, такая твердость небывалая, что пошел я супротив
собственных правил, по коим похмельем нужно отмучиться сполна, чтобы жизнь
олосля краше взору и милее сердцу казалась. Короче, чтобы тверезым стать,
достал я из кармана армяка заветную пляжку с бодрячком, как раз для такого
самого крайнего случая хранимую, и хряпнул от души, сколь человеку зараз
позволено - три глотка. Вам же ведомо, скатертью дорога, как энти дела с
бодрячком оборачиваются - чуть перебор - и сразу к Неведомым Предкам
отправишься. Хряпнул - и жду. Дескать, сейчас все и прояснится. Внутри
пронеслась жаркая волна, а затем без всякого перехода шибануло таким лютым
холодом, что застыл я не хуже годового долгольда. Из вытаращенных глаз так
и брызнули слезы, язык онемел. Зато башка аж зазвенела от накатившей
ясности.
  Встал я, глянул из-за плетня на улицу...
  А ничего не изменилось. Перед очами тот же бред сивой кобылы.
  Вдобавок один особливо рогатый и хвостатый козел, пробегая мимо по улице,
нагло так подмигнул, что, дескать, не переживай, и до тебя очередь дойдет.
Дернулся я, чтобы промеж буркал ему засветить, да так, чтоб мало не
показалось, но плетень, зараза, не пустил. Спас плетень козла - кулак-то у
меня тяжелый, ковальский, враз бы с копыт сковырнул.
  Успокоился я малость, подумкал немного и решил, что глотки были слишком
махонькие, поосторожничал я, значит. Ну и добавил еще парочку... А пляжка
возьми и опустей! Ох и струхнул я в тот миг! Замер, как тот же веховой
олдь, стою, прислушиваюсь к своим ощущениям... Башка по-прежнему ясная,
токмо звона добавилось, а вот взор... со взором чудеса начали твориться
разные! Все вокруг - улица, Дома напротив, да и сам плетень под руками
вдруг начали насквозь просвечивать, будто бы из сладких леденцов
слепленные, коими дитяток на праздники угощают! А в небеса глянул... Диво
дивное! Звезды средь бела дня узрел! А с ухами что деяться начало! Все
слышно стало - на сто вех вокруг, даже как тараканы в ближайшей хате за
печкой переругиваются - и то разобрал и вроде понял, из-за чего промеж
ними спор вышел...
  Вот тут я вже струхнул не на шутку.
  От того, что бодрячка явно перебрал.
  Стою, дрожу как осиновый лист на ветру, жду, когда Неведомые Предки к себе
заберут, гляжу, куцы очи глядят...
  Гляжу...
  Скатертью дорога, а перед очами-то все равно ничего не изменилось! Те же
толпы людские, в одном направлении бредущие, - торгаши, стражники с
алебардами, всякий разный работный люд, толком и не разобрать, так все
перемешались... и те же наглые, ухмыляющиеся козлы, подгоняющие людей.
  И вот тут-то до меня дошло всурьез, крепко так дошло, аж до самых печенок
продрало и по темечку кувалдой стукнуло. А то дошло, что никакие энто,
скатертью дорога, не козлы, а самые натуральные елсы. Понимаете - елсы?!
Хоть и ни разу в жизни их не видывал, а по народным описаниям все
сходится! Так что куды все страховиднее оказалось, чем чудилось. Да, куды
страховиднее...
  Потому как, понял я, наступил давно обещанный День Страшного Суда.
  От потрясения на разум мой словно туман нашел, свет перед очами померк, и
весь мир канул в тьму бездонную.. да нет, сознания я не лишился, скатертью
дорога, - как в себя пришел, все так же возле плетня стоял и крепко за
него держался. Но, видать, стоял так все же немало, улицы опустеть успели
- ни елсов, ни людей гонимых, токмо ветер пыль да обрывки мусора по
мостовой метет. И в сердце такая пустота звенит - что твой бубен.
  Стою и ума не приложу - что же мне тепереча делать?
  И неведомо, сколь бы еще так стоял, ежели б не осенило - а ведь токмо меня
одного елсы и не тро