л хватануть Благушу клюкой или пнуть ногой в ветхом
сапоге, да не куда-нибудь, а именно в лицо, на крайний случай - хотя бы в
пах.
  - Ах ты вор, вражий сын, халваш-балваш, ты что наделал?! - пронзительно
вопил дед. - Еще и вернуться посмел, посмеяться над стариком,
халваш-балваш, решил?! Да я тебя сейчас изничтожу! В порошок сотру! Ты,
порождение Бездонья, сын шлюхи и камила, пустоголовый...
  Прыть дедка была отнюдь не стариковская, и угомонился он лишь после того,
когда Обормот с силой тряхнул рукой, да так, что беззубые челюсти
чмокнулись друг о друга.
  - Оставь в покое моего другана, дедуля. Что бы тут ни случилось, он в
твоих бедах не виноват. Он всю ночь... халваш-балваш, можно сказать, со
мной пробыл.
  Дед замер и уставился на Благушу повторно.
  - Ай-ай, и вправду не он, - с сожалением простонал дед и поник головой,
враз потеряв былую энергию. - Позор на мою седую голову, халваш-балваш,
проклятие на мой бестолковый род...
  - Ну-ну, - строго осадил его Обормот, нахмурив кустистые брови. - Род наш
не трогай, не весь он бестолковый. А теперь по порядку, дедуля. Не как
своему племяннику, а как стражу законности в этом домене, ты должен
подробно доложить мне, что тут творится.
  - Отпусти, сынок... - жалобно взмолился строфник. - Обознался я,
халваш-балваш, от расстройства.
  - Не будешь драться?
  - Не буду, халваш-балваш...
  И дед рассказал. Как пришел русый слав, как взял в прокат бегунка, как
хаял его снаряжение, и как после его ухода все бегунки уснули мертвым
сном. Для него же, старика, все славы - на одно лицо. Вот и обознался.
  Не дослушав, поникший и совершено растерянный Благуша поплелся прочь из
загона. Для него уже все было ясно. Выжига. Только он мог устроить ему
такую подлянку Похоже, раз оступившись, Выжига уже не мог остановиться. А
Махина уже ушла, лишая его последнего шанса. Так что проиграл Благуша
Отказную, еще и не начав ее.
  Все. Каюк...
  Ноги сами понесли слава в трактир, в котором он гулял с торгашам и -
сотоварищам и прошлым вечером, не подозревая, как посмеется над ним
судьба-злодейка. У дверей привычно толклись несколько человек, кто входил,
кто выходил тверезые и навеселе, озабоченные и уже осчастливленные. Это
было легче всего - в пьяном угаре забыть свою тоску и горе, а средств у
него хватало, чтобы веселиться здесь, не просыхая, пару декад, ежели не
целую монаду...

  ...И боль в груди,
И бесконечно жаль,
Что, сердцем не моряк,
Я предал сушу...

  Приглушенные закрытой дверью, берущие за душу слова знаменитой песни
заставили Благушу остановиться перед входом, чтобы прочитать еще одно
объявление. Сегодня выступал романсер Коло Мийц, знаменитый бас, слава
которого гремела по всем доменам, а гвоздь программы, романс "Как лист
увядший падает на душу", занесенный с водных доменов Океании, в данный
момент уже услаждал слух завсегдатаев.
  Как раз в этот момент его и перехватил Обормот.
  - Ну, слав, халваш-балваш, теперь у меня есть личный счет к твоему
другану! - грозно заявил стражник, опуская тяжелую руку на плечо слава и
выводя того из созерцательного настроения. - Теперь мы просто обязаны его
уделать, сто тысяч раз халваш-балваш!
  - Как? - Слав безнадежно пожал плечами.
  - Как? Ты забыл про коняг, слав, халваш-балваш?
  - Не поможет. Мне что, всю конюшню скупить, оторви и выбрось? Да и не
выдержу я такой скачки, не приучен.
  - И не надо! Тебе просто нужно догнать Махину, а для этого и пары коняг
хватит!
  - Да уже прошло два часа, как она ушла! - вспылил торгаш, задетый дудацким
предложением явно не подумавшего стражника.
  - Верно, халваш-балваш, - спокойно согласился Обормот. - Но за эти два
часа у нее было три остановки по двадцать минут каждая, уж что-что, а
расписание я знаю, как никто другой. Понял теперь?
  Благуша встрепенулся, чувствуя как сердце снова наполняется надеждой. А
ведь верно! Как это он забыл?! Значит, отъехала Махина всего на час!
  - Вижу, вижу, что понял, - самодовольно усмехнулся стражник и решительно
рубанул воздух ладонью. - Все, хватит болтать, двигаем в конюшню!
  - Да ты меня снова спас, дружище!
  От полноты чувств слав бросился кряжистому мангу на шею, как девица
бросается на шею суженому. Манг не растерялся - нагло ухмыляясь в рожи
зевак возле трактира, пялившихся на двух безо всякого стыда обнимающихся
мужиков, он добродушно похлопал Благушу по спине свободной от алебарды
рукой. Впрочем, зевак было немного и проводившие Махину, и просто
любопытствующие миряне в этот час почти все уже покинули Станцию,
разбрелись кто по неотложным делам, а кто в трактир, насладиться
культурным времяпрепровождением, коли время и бабки позволяли.
  Затем, больше не обращая ни на кого внимания, случайные приятели
устремились к выходу со Станции, за которым конюшня и располагалась.

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
где нет ничего, кроме бешеной скачки

  В любви единственная победа - это бегство.
  Апофегмы

  Лихо неслась дорога под копытами двух скакунов, ведущего и заводного,
рассыпаясь дробным топотом, стелилась быстро и гладко да уносилась вперед,
вдоль рельсового пути, сквозь легкий утренний туман, мимо холмов и рощ,
фруктовых садов и рукотворных долголедных озер, эти самые сады орошавших.
Да и просто по голой степи стелилась, когда и сады, и рощи, и холмы
кончались, открывая взгляду бескрайние просторы трав, волнующихся до
горизонта, еще не освоенных местными жителями оседло-мангами, но уже
наверняка испробованных на зуб их конячими табунами. Велик центральный
домен лесостепного мира, велик и просторен, впрочем, как и любой другой
домен - сорок тысяч квадратных переходов, - это вам не шутка. Так что
беги, беги, путь-дорога, торопись навстречу, родимая, потому как должен
Благуша догнать Махину и, хоть кровь из носу, укатать сотню переходов ее
железными колесами, или кранты его свадьбе!
  Три часа с лишним уже минуло, как пустился вскачь от Станции, и
притомиться успел до полного изнеможения, и пылью дорожной покрыться с
головы до ног, и едким потом изойти - и своим, и лошадиным, пропитав
новую, вот только что купленную на кону рубашку насквозь. А, да что
говорить, какой из него ездок, ежели на конягу раз в сто дней садиться
доводилось, и то больше по пьянке озорной, чем по необходимости, перед
дружками покочевряжиться, а тут как-никак больше ста пятидесяти вех
пришлось отмахать - геройский подвиг, не иначе! По крайней мере, для него
лично...
  Хоть бы только не зазря.
  Скачи, скачи, Благуша, лови ветер в лицо, подставляй щеки насмешливым
оплеухам избалованного дитяти воздуха! Слезились от ветра глаза, зудела
кожа, а пересохшее горло молило о глотке водицы... Управляя одной рукой,
осторожно, чтоб не выронить, Благуша достал из кармана туесок с кубиком
суточного долгольда и, откинув плотную крышечку большим пальцем, минуты на
три запасся терпеливым ожиданием. Долголед на свету сразу зашипел, потек
светлыми талыми струйками, и вскоре туесок наполнился доверху. Благуша
залпом выпил, с удовольствием крякнул, словно после стопаря, плотно
закупорил тару и спрятал обратно. При экономном расходовании этого кубика
с лихвой хватит на все путешествие... А может, глоточек бодрячка хряпнуть?
Благуша задумался, но решил, что не стоит. Сим дурманом следует
пользоваться только в крайнем случае, а то не успеешь оглянуться, как
привыкнешь, и покатится твоя жизненная дорожка вниз по наклонной...
  Снова поползли-полезли мрачные мысли.
  Нет, но за что же ему такая невезуха-то, а? Ведь никому в жизни ничего
плохого не сделал, ну разве что по малости - а кто не без грешка в этой
грешной жизни? Многое теперь виделось и вспоминалось по-другому, с иным
смыслом. Ну Выжига, ну засранец, и бегунков ведь сподобил, мало ему браги
с настойкой на сон-траве оказалось... А ведь лучшим друганом всегда его
считал, с детства голопузого вместе росли, радости и печали делили,
синяками от потасовок и занозами в задницах с соседских заборов друг перед
другом хвастались, да вот разошлись пути-дорожки, когда девица пригожая
промеж ними встала. Угораздило же обоих в одну, в Милку, влюбиться...
Впрочем, что тут удивительного - вкусы у них всегда совпадали, а Милка
девчонка и вправду славная, милая, хорошей хозяйкой ей быть, а тому, кто
ее в жены возьмет, - быть счастливчиком до конца дней своих...
  На миг бешено несущуюся под копыта дорогу перед глазами затмило, и
привиделась ему Милка словно наяву стоит возле крылечка дома своего
родительского, лебединую шею изогнув, головку прелестную набок клоня, и
глядит на него озорно и многообещающе... А тело ладное, стройное, манящее
своей истинной зрелой женственностью, а грудь упруго налилась, словно
яблочко спелое, в ладони так и просится, а бедра крутые, великим
скульптором отмеченные глянешь, дух захватывает, и еще кое-что, кроме
духа, захватывает тоже, но то уже дело сугубо личное...
  Благуша помотал головой, избавляясь от сладкого наваждения, сглотнул
подступивший к горлу шершавый комок, хрипло крикнул, выталкивая из горла
коварно подбирающееся прямо к сердцу отчаяние, - прочь, прочь! Нет, не
бывать Милке женой Выжиги. Никак не бывать!
  Острые каблуки кожаных сапог снова вонзились в тяжко вздымающиеся конячьи
бока, да только скакун и так выкладывался полностью, аж морда в мыле, и
скорости сверх отпущенной природой прибавить был уже не в силах. Пора было
пересаживаться на заводного, а этому дать отдохнуть... Опять потеря
времени на остановку, на ходу ведь не перемахнешь, не обучен простой
торгаш таким фокусам... ладно, чуть погодя...
  Мимо по обочине пронесся очередной веховой олдь - двухголовый каменный
истукан высотой в человеческий рост, кажется, сто пятьдесят второй...
  Точно!
  Вот и Тополиный полустанок! Показался-таки наконец - значит, ежели расчет
верен, то до Махины уже недолго осталось, может, совсем рукой подать,
выдержал бы только коняга гнедой, друган четвероногий, надежда и
спасение...
  А полустанок уже стремительно тек навстречу из киселя утреннего тумана,
бежал сбоку перроном, хозяйственными пристройками и...
  Привиделось?
  Екнуло в груди сердечко, замерло.
  Да нет же, нет! Вот он, состав груженый, десятивагонный, бесстыдно зад
свой взгляду кажет - догнал-таки! Догнал!
  - Эх, Махина, - радостно прохрипел Благуша вновь пересохшим горлом, - и
чего это я в тебя такой влюбленный?!
  В этот самый момент низкий, протяжный гудок Махины возвестил о начале
движения, и состав тронулся.

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
где Благуша завязывает новое знакомство

  Чтобы добраться до источника, надо плыть против течения.
  Апофегмы

  Благуша успел.
  Просто не мог не успеть после такой изнуряющей скачки, оторви и выбрось!
После таких отчаянных усилий! Тем более что и Махина скорость набирала
медленно, постепенно, словно тяжко было ей тащить свои собственные вагоны,
так что догнать ее оказалось несложно.
  Подлетев к смотровой площадке заднего вагона, слав перекинул ногу через
седло и, напружинившись в стремени, лихо перемахнул через невысокие
решетчатые перила. То есть лихо бы перемахнул, как хотелось, но недостаток
опыта, вернее, полное его отсутствие в подобных эскападах подвело, и, не
удержавшись на ногах на неожиданно скользком железе, причем инерция
соскока развернула тело вокруг оси, он сперва со всего маху навернулся
макушкой о стенку грузовоза, а затем приложился всем телом об пол. Железо
так и загрохотало. От удара из глаз и искры посыпались, и слезы выступили
- все, как говорится, в полном наборе. Ругаясь почем зря, чтобы хоть
как-то заглушить боль, Благуша кое-как утвердился на четвереньках и поднял
гудящую, ошалевшую от такого обращения голову.
  Тополиный полустанок медленно уплывал прочь, а по перрону очумело мотались
его коняги, распугивая мирян и служителей. Высмотрев среди прочих
смотрителя полустанка, Благуша, превозмогая боль, рывком поднялся на ноги,
вцепился руками в перила ограждения и хрипло крикнул во весь голос:
  - Присмотри за конягами! Не дай им запалиться, поводи их!
  И с удовлетворением увидел, как по знаку смотрителя к конягам выскочили
двое пацанов, из той малышни, что всегда крутится в подобных местах в
ожидании чудес и приключений, подхватили коняг за поводья и побежали по
перрону, потянув их за собой.
  Славно. Не пропадут коняги, хоть и бросил он их, почитай, на произвол
судьбы. Не по-хозяйски было губить животин, да и жаль, оторви и выбрось,
чисто по-человечески - ведь верно послужили. А так пусть, хоть и в чужих
руках, послужат людям еще...
  Благуша осторожно потрогал моментально вспухшую шишку (здоровенная будет,
оторви и выбрось!), затем, спохватившись, глянул по сторонам и облегченно
вздохнул - слетевшая при падении с плеча котомка сиротливо жалась к стенке
грузовоза. Подобрав ее, слав снова уставился в убегающую даль, на быстро
уменьшающийся полустанок, постепенно остывая и отдавая ветру вместе с
излишками тепла тревогу и нервное ожидание, томившие его на протяжении
всей гонки до Махины, а заодно стараясь потихоньку привести мысли в
порядок. Да уж, выдалось приключенье, нежданное, непрошеное, а все
благодаря Выжиге...
  Чем быстрее Махина набирала положенную скорость, разгоняясь по прямым, как
взгляд, путям и унося его в неизвестность, чем больше набирал силу ветер,
врываясь на заднюю площадку грузовоза из боковин и напористо охолаживая
разгоряченное тело, тем больше в душе росла эйфория от собственной, совсем
не свойственной ему в обычной жизни лихости. Наверное, рано или поздно в
жизни любого человека наступает момент, когда приходится испытать себя на
прочность, и такой момент в жизни Благуши наступил, более того, он
выдержал испытание, оторви и выбрось, с честью! Да уж, верно говорят -
чтобы достичь желанной цели, порой приходится проявить завидное упорство,
преодолеть всяческие лишения. Зато и победа потом сладка! Ну, до полной
победы еще далековато, зато первое препятствие, оторви и выбрось, он уж
точно преодолел, главное теперь - не киснуть, продолжать в том же духе!
Эх, вот так бы лихо преодолеть и остальные беды!
  Так что несмотря на изрядную усталость и здоровенную шишку на макушке,
душа у Благуши пела и ликовала. От избытка чувств он даже рассмеялся
вслух, заглушив на миг гул свирепеющего от такой насмешки ветра, и в этом
ликовании совсем не было места для вероломного заклятого другана Выжиги, а
потому и думать о нем слав больше не стал.
  Вскоре полустанок превратился в размытую точку на горизонте, а потом и
вовсе пропал из виду. По бокам теперь плыла, мелькая цветными полосами
разнотравья, голая степь, на которую он уже насмотрелся до тошноты еще в
седле, да убегали назад сверкающие под Небесным Зерцалом рельсы.
  Наконец остыв и успокоившись окончательно, слав достал из кармана туесок.
Открыл, подождал, пока вмиг зашипевший и "заплакавший" на свету
светло-голубой кубик наполнит емкость водицей, и, не торопясь, смакуя
каждый глоток - это тебе не на коняге глотать, - выпил, после чего ему
значительно полегчало. Выполнив свое дело, туесок отправился в котомку,
так как необходимость держать его в кармане уже отпала. Затем Благуша
привел себя в порядок одернул армяк, расправляя складки, пригладил
разлохмаченные шалунишкой ветром вихры - и решил, что пора отправляться
искать свободное местечко в людских вагонах.
  По периметру стен снаружи грузовозов, на уровне пола, шли огражденные
перильцами узкие служебные дорожки, называемые боковинами, предназначенные
для обхода вагонными сторожами на остановках вверенных Махине товаров. По
ним-то и предстояло пройти.
  Едва он с задней площадки ступил на ближайшую боковину, как тугой
встречный ветер накинулся на него, как оголодавший зверь, едва не срывая
волосы с головы. Привел, называется, себя в порядок, усмехнулся про себя
Благуша, цепляясь за перила, от которых ветер норовил его оторвать. Чтобы
добраться до людских вагонов, нужно было миновать ни много ни мало аж
шесть длиннющих грузовозов, и все вот под таким напором. Неудивительно,
что ни одного сторожа не видно - кому ж охота так "проветриваться"? Но
деваться было некуда, и Благуша медленно побрел вперед, перебирая руками
по перильцам.
  Когда он наконец добрался до цели, то успел основательно продрогнуть,
несмотря на то что был одет в теплый армяк. Как и у последнего грузовоза,
у людского вагона сзади тоже имелась широкая металлическая площадка, а вот
боковины отсутствовали за ненадобностью, позволяя вагону максимально
раздаться вширь. Стуча зубами от холода, Благуша доковылял до торцовой
дверцы и дернул за ручку. Дверца не поддалась. Нужно было как-то привлечь
внимание, ежели он не хотел тут околеть, поэтому Благуша повернулся спиной
и несколько раз лягнул дверцу каблуком сапога. Грохот вышел знатный,
глухой бы услышал, так что долго ждать не пришлось - дверца лязгнула,
открываясь, и перед Благушей предстал низкорослый манг в зеленом служебном
армяке - вагонный смотритель.
  - Безбилетник, песок в колеса! - радостно, во весь голос объявил
смотритель, словно приглашая всех седунов вагона присоединиться к его
нежданному веселью. - Ну, входи, бедолага!
  - Сам ты безбилетник, оторви и выбрось! - хмуро парировал Благуша и полез
в кошель за бабками - Опоздал я на Махину, только что на конягах догнал, и
то насилу.
  - А, так еще и коняги с тобой! А где ж ты их спрятал, песок в колеса,
грузовозы ведь уже все закрыты?
  Вот дудак, удивленно подумал про себя Благуша. Как только таких дудаков в
смотрителях держат? И нехотя прояснил, на его взгляд, очевидное:
  - Коняги на этом... Вот! На Тополином полустанке остались. Сколько с меня?
  - Матрешка, песок в колеса, как обычно!
  - Ты мне камила тут не гони, оторви и выбрось, я на две остановки позже
сел, значит, и платить должен меньше!
  - А как докажешь?
  - Как докажу? - Благуша рассердился. - А не хочешь ли выйти и постоять
здесь со мной парочку переездов? Посмотрю я, оторви и выбрось, на сколько
тебя хватит на таком-то ветру!
  Народ, находившийся в ближних ко входу каморах, с интересом прислушивался
к разговору Благуши со смотрителем, причем особо любопытные повысовывали
головы из-за поперечных перегородок в общий коридор. Подобное назойливое
внимание слава смущало, но поделать с этим он ничего не мог, приходилось
делать вид, что ему все до Зерцала.
  Смотритель с сомнением осмотрел Благушу с головы до ног, оценил его
растрепанный вид, почесал в затылке и смилостивился.
  - Ладно, четыре десятка хватит.
  - Другое дело, - проворчал Благуша, отсчитывая бабки. - И так на конягах
сколько потерял, да еще чуть не загнал бедняг...
  - А куда ж тебя так несет, песок в колеса? Не мог следующего рейса
подождать?
  - Проторчав четверо суток на Станции, оторви и выбрось? Благодарю покорно!
Ладно, покажи мне свободное место, присесть охота. Намаялся в дороге.
  - Да выбирай любое, мест хватает. - Получив свои бабки и вручив Благуше
квадратный листок желтого цвета, свидетельствующий об оплате проезда,
смотритель махнул рукой куда-то вдоль вагона, да сам и потопал в указанном
направлении - в служебную камору, не иначе.
  Предоставленный самому себе, Благуша пожал плечами и неторопливо двинулся
за смотрителем по коридору, делившему вагон надвое ровно посередке. Справа
и слева потянулись четырехместные каморы - нижние места везде были заняты,
а верхние, что были свободны, Благушу пока не прельщали, и он шагал
дальше. По молодости лет ему еще не приходилось путешествовать на Махине,
но один знакомый торгаш как-то рассказывал, что падать спросонья с
верхнего места бывает весьма чувствительно и хорошо еще, ежели отделаешься
только ушибом, а то некоторые даже руки и ноги ломали. Вот ежели пустых
нижних совсем не окажется, тогда и верхнее сгодится, рассудительно решил
Благуша.
  После остервенелого воя ветра снаружи в вагоне было тихо, тепло и уютно,
здесь шла своя неторопливая жизнь. Где азартно перекидывались в картинки,
где трапезничали, завалив столик под окошком разной снедью (в животе сразу
засосало от аппетитных запахов), а в одной каморе, занятой семьей - мужик,
баба