ользованным вместо одеяла, парню же, из тех еще
здоровяков, было даже жарковато, о чем свидетельствовал расстегнутый до
пупа армяк. Обнял бы ее этот лоб, что ли, пожалел анчутка девицу,
поделился бы теплом, раз все равно лишнее.
  Взгляд скользнул дальше...
  Ух ты!
  От неожиданности анчутка едва не брякнулся вниз головой с потолка на пол,
но успел покрепче перехватить лапками край - вентиляционного отверстия.
Иначе точно бы шишку набил да всех спящих перебудил - вот бы конфуз
получился!
  А неожиданностью для него оказался вон тот седобородый, черноволосый дед,
что тихо похрапывал возле лежака на расстеленной на железном полу
войлочной подстилке. Потому как дед был ему знаком! Он был из
"неправильных", тех самых, которые воспротивились зачистке много лет
назад, оставшись в домене в гордом одиночестве, после того как весь его
народ исчез в далях неизведанных. Впоследствии таких "неправильных" по
приказу Смотрящего благополучно сплавили в ближайший заселенный домен, а
их образы были закреплены в родовой памяти обслужников (так называл себя
елсовый народ) - не столько по необходимости, сколько по заведенному
порядку.
  Четвертого, худого белобрысого слава, скорчившегося почему-то под
трапезным столиком, со сложенными стопкой, словно блины, пустыми котомками
под головой - вместо подушки, анчутка уже рассматривать не стал, так как
его чуткий нос уловил соблазнительные запахи, идущие с этого самого
столика.
  Он ловкой ящеркой соскользнул вниз, оказавшись напротив дверцы
клоацинника, на которой красовалась характерная табличка, изображавшая
тучку, пролившуюся дождиком, бесшумно пробежался вдоль задней стенки,
миновав дверцы встроенного в нее шкафа-запасника, вскочил на узкую боковую
скамью, чтобы не потревожить спящих, и в несколько прыжков очутился у
столика. Но его ожидало разочарование. Остатки трапезы оказались более чем
скудными. Луковая шелуха, огрызки яблок, шкурка от сала, птичьи косточки.
И пустые кружки, пахнущие квасом. Поживиться было нечем.
  Но анчутка и не думал сердиться.
  Снаружи, там, где на площадке грузовоза устроились пятеро других чужаков,
его ожидал стол не в пример богаче этого. Просто до окончания разведки
анчутка не стал там задерживаться, а сейчас уже можно было возвращаться.
Всего-то и делов - несколько вагонов по крышам преодолеть.
  Но хотя он и не рассердился, без шалости обойтись все же не смог. Он мог
бы и не осторожничать, ему ничего не стоило усыпить всех крепко-накрепко,
обладал он такой способностью, но тогда в его шалости пропал бы весь смак.
Поэтому он решил действовать по-простому. Сперва он сгреб в охапку часть
объедков со стола и аккуратно запихал белобрысому чужаку, смешно
посапывающему во сне под столом, под рубаху. Пока это проделывалось, нос
проказника вдруг уловил ароматный фруктовый запах, как-то связанный с
белобрысым, и, запустив лапку поглубже, анчутка, к своему восторгу, выудил
из-за пазухи парочку слегка примятых, но в остальном совершенно целых
яблок, аппетитные желто-малиновые бока которых так и кричали - съешь меня!
Немедленно! Но удовольствие было оставлено на потом, сначала - дело.
Отложив яблоки в сторонку, прямо на пол, он выдернул концы штанин
белобрысого из сапог и связал их крепким узлом. Дед был неприкосновенен,
поэтому анчутка отправился к остальным Осторожными движениями он развязал
кушак дородного слава, смотал с пояса и, пропустив конец под девицей,
начал было связывать вместе обоих. И тут заметил краешек какой-то книжицы,
выглядывающий из кармана армяка.
  Анчутку словно шибануло. Уронив концы кушака, он отскочил в сторону и
зажал рот лапкой, чтобы не взвизгнуть от страха и восторга одновременно.
Так это же... так это же... ой, здорово-то как! Отбежав в сторонку, он
задумался - без позволения старших он не имел права что-либо
предпринимать. Но кое-что он все же мог. Например, немножечко, самую
малость помочь этим изрядно притомившимся путешественникам, один из
которых был столь желанен для этого домена. Да и не только для домена -
для всего Универсума. Так пусть доберутся как можно быстрее до места
назначения, чтобы выполнить свое предназначение, а для этого пусть спят
крепко и долго.
  Всякие мысли о шалости пропали без следа и сожаления.
  Короткие рожки, торчавшие на макушки, едва слышно загудели, посылая по
махинерии невидимые простым смертным волны. Дыхание спящих заметно
выровнялось, а белобрысый, прекратив ежиться и дергаться на жестком полу,
даже блаженно улыбнулся, понятное дело - не открывая глаз, словно наконец
очутился на долгожданной мягкой перине.
  Завершив дело, анчутка, уже не таясь и потому звонко цокая коготками,
подбежал к приборной доске и ткнул нужные кнопки. Постояв с минутку и
убедившись, что ветерок в махинерии заметно потеплел, обслужник с чувством
глубокого удовлетворения подобрал с пола свою законную яблочную добычу,
затем вернулся к дверце клоацинника, одним прыжком взвился к потолку и
юркнул обратно в вентиляционное отверстие.
  В последний миг его взгляд скользнул по столику в махинерии, на котором
еще оставалась часть объедков, и анчутка улыбнулся вдруг пришедшей в
голову проказливой идее.

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
традиционно пустая, потому как бедствий, которые могут обрушиться на
героев под этим номером, и врагу не пожелаешь!

  Все, что удачно складывается, кончается плачевно.
  Апофегмы

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой познается истинная дружба, хоть "виновники" об этом и не
подозревают

  Алебарду тебе в руки, ветер в спину, три пера в задницу и Махину -
навстречу!
  Апофегмы

  Нет, ну посмотрите-ка на них, засранцев этаких! Опять какой-то холст
закрыт покрывалом от взгляда истинного ценителя живописи, ядрена вошь, и
наверняка самый интересный! Эй, любезный, да-да, именно ты, знаю я, что ты
здесь за картинами присматриваешь Открой-ка мне вот эту, любопытно, что
там намалевано... Сейчас унесут, нет времени? Тем более, ядрена вошь!
Показывай немедленно! Ух ты! Как похожа-то на ту, прошлую... Прямо лепота!
Только всадник какой-то странный...

  * * *

  ... Степь. Снова бескрайняя степь. Степь - словно невиданно огромный ковер
с причудливыми узорами из зеленых метелок чернобыльника, золотистых
головок ковыля да редких голубых чашечек блавати. Степь - словно отражение
бескрайнего небесного простора, где вместо тугих облачных одеял - травы
высотой в четыре ладони, прогибающиеся то тут, то там под мягкой поступью
великана-ветра...
  Строфокамил. В поле зрения возникает строфокамил, бешено несущийся по
грунтовой дороге вдоль железнодорожного полотна с ездоком на спине.
Остроклювая голова строфокамила слегка пригнута к земле и целеустремленно
вытянута вперед, взгляд темных выпуклых глаз целиком сосредоточен на
дорожном полотне. Голенастые длиннющие лапы мелькают с такой быстротой,
что видно лишь размытую рябь под белооперенным телом птицы - кажется, что
воздух не успевает сомкнуться, образуя позади куцего хвоста вихрящийся
коридор, - так велика скорость. Сотню вех в час отмахивает неутомимый
бегунок, нет никого быстрее его в этом мире...
  Ездок... С ездоком некоторые проблемы. Вернее, с его внешним видом. Чудной
у него вид, непривычный для людского глаза. Вместо того чтобы с головой
спрятаться в упряжной мешок и терпеливо трястись на жесткой спине камила в
лежачем положении, как приладились деды и прадеды испокон веков...
Впрочем, послушаем самого ездока.

  * * *

  ... Воздух так мощно бил в грудь и смотровые стеклянные окошки чудного
стального шлема, какого Обормоту за свою долгую жизнь нашивать еще не
приходилось, что специальные ремни, пристегивающие его новый костюм к
седлу и шее камила, звенели, слово натянутая тетива лука, но держали
надежно.
  Халваш-балваш, а ведь даже не знал, что можно получить кайф от такой
скорости, куда там конягам! За камилом никто не угонится - ни четвероногие
клячи, ни многоколесная хитроумная Махина... Давно уже остались позади,
вместе с минувшей ночью, холмы и рощи Края, фруктовые сады и рукотворные
долголедные озера, и перед глазами ныне стелилась только бескрайняя,
родная сердцу манга Великая Степь. Звуки воющего снаружи ветра едва
проникали внутрь шлема, как будто в ушах были пробки из пакли, а чтобы
посмотреть вбок, приходилось поворачиваться всем телом, иначе при повороте
головы глаза упирались в железную стенку, но по сравнению с полученными
преимуществами столь мелкие неудобства заметны не были. Честно говоря,
халваш-балваш, стражник вовсе никаких неудобств не испытывал. Два глотка
бодрячка из подаренной Благушей пляжки сделали свое дело, и ни жара, ни
жажда, ни тряска Обормота ничуть не беспокоили, а дорога летела, как в
сказке, - быстро и весело. Полпути, никак не менее, уже отмахал на камиле
в новом костюме, выданном Мудрым Фролом. Да, за этими костюмами будущее...
Правда, Мудрый Фрол намекнул перед отъездом, что Бова Конструктор вскоре
сотворит кое-что получше камилов и даже получше самих Махин, но Обормот не
собирался ломать голову над тем, что же это такое может быть, зная, что
подобные упражнения ему не по силам. Там видно будет, халваш-балваш, всему
свое время...
  Обормот вспомнил, как, очухавшись с помощью Фрола и узнав положение дел,
сперва не поверил своим ушам. А уяснив, что это все-таки правда, охнул и
обхватил обеими ладонями все еще гудевшую после могучего удара ватамана
голову, чувствуя, как пробирает его по всему телу зябкая дрожь. Его родная
стража, как сразу сообразил манг, не могла помочь другану Благуше в
сложившейся ситуации, так как не было в Проклятом домене никакой стражи,
да и вообще никого там не было, кроме елсов с анчутками, в коих, по
слухам, бывшие жители домена и превратились за какие-то жуткие грехи перед
Великим Олдем. И мало того, так еще и сам путь через Раздрай-Мост на ту
сторону был заказан. Вот и получалось, что его друганов - что Благушу, что
Boxy Василиска, что их спутницу Минуту - судьбина ждала там незавидная...
  По словам трактирщика Мудрого Фрола, помочь им можно было только одним
способом - как можно быстрее сообщить о случившемся Бове Конструктору,
настоятелю Храма Света, у которого, оказывается, девица ходила не в
последних помощниках. И Обормот ему сразу и безоговорочно поверил, потому
как не только он сам, но и все жители его родной веси, Утренних Слез,
всегда почитали Фрола за большой ум и завидную рассудительность. Ах, елсов
дед, халваш-балваш, вот уж поистине - Безумный Проповедник, не зря,
оказывается, ему такое погоняло дадено! Да откуда ж у него такие знания,
что народ прямо в Проклятый домен завлек? Ну, пусть только в руки страже
попадет, Света Зерцального больше не взвидит!
  На самом деле, чего уж греха таить, Обормот был доволен своей судьбой.
Больше того - необычайно рад подвернувшейся оказии. Когда бы еще выпал
случай побывать в храмовнике, а? Ведь жалованья стражника для такой
поездки было бы маловато, так что только благодаря деньгам Мудрого Фрола
она и состоялась. И при этом он окажет существенную помощь своему другану
Благуше! Хотя и говорится в народе - за двумя зайцами погонишься, от обоих
по морде получишь, но сейчас удача была на его стороне, Обормот в этом не
сомневался. Хотя бы потому, что после двух глотков бодрячка сомневаться в
чем-либо проблематично... Единственное, что все еще самую малость омрачало
его настроение, пробиваясь даже сквозь хлеставшую через край эйфорию, -
промах Вохи Василиска. Так подгадил друган, халваш-балваш, хватив его
своей балабойкой по лбу... Можно было подумать, что и не друган вовсе, а
замаскированная вражина, ежели бы не знал этого оболтуса много лет подряд.
И, зная, уже простил барда, тем более что бедняга сейчас оказался в куда
более худшей ситуации, чем сам Обормот...
  Обормот стряхнул надоедливые мысли, прогоняя прочь ненужное беспокойство,
и вновь с нескрываемым удовольствием бросил взгляд сквозь смотровые окошки
шлема на расстилающийся кругом степной простор, на проносившуюся справа от
камила, мчавшегося несравненно быстрее самой Махины, зеркально блестевшую
лапшу - рельсы Железной Дороги.
  Нет, как все-таки толково придумано, халваш-балваш! Как здорово, что
теперь можно видеть, где тебя судьба несет на спине быстроногой птицы! Эх,
разойдись душа, разгуляйся вольный ветер, расступись необъятная Великая
Степь!

  * * *

  ... Так что, любезный, на эту картину уже и покупатель есть? Нет? А что ж
ты гуторишь, ядрена вошь, что ее сейчас унесут? Это куда же? Ежели в
запаску, так зачем - пусть висит, душу радует, ведь такой шедевр, такой
шедевр! Насмотреться прямо не могу, такая богатая фантазия у творца,
особенно этот костюм у седуна... Что? Не может быть! На свалку?! Быть того
не может, чтобы я так ошибся снова! Ну нет, братцы... а ну положь обратно!
Положь, кому гуторю! Не дам такой картине пропасть, я сам ее куплю!
Сколько? Не понял. Сколько ты за нее просишь?! Сколько-сколько?! Убил,
паршивец, убил наповал, в самое сердце да по самую рукоятку... А ну
выноси, ядрена вошь! Беру! Эх, бестолочи, ничего же вы в искусстве не
смыслите! Да осторожнее несите, такую красоту спортите! Заноси край
повыше! Да не этот, ядрена вошь, а нижний, да не левый, а правый! От меня
правый, бестолочь! Что? Куда это ты меня посылаешь, ядрена вошь?! На самый
Край? Еще дальше? К Смотрящему?! А вот я тебя сейчас тростью, да по рыжей
наглой морде... От такого и слышу!

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
где бандюки продолжают строить коварные планы

  Проблема с выпивкой сколько ни пей, все равно протрезвеешь.
  Апофегмы

  - Ватага, подъем, кровь из носу!
  От этого ватаманского крика Скалец и очнулся. Оторвав тяжелую с похмелья
голову от железного настила, он сонно разлепил веки. И сразу зажмурился,
сморщившись, как от целиком сожранного лимона - вместе с кожурой и
косточками. Свет полоснул по глазам так резко и неприятно, словно некто по
доброте душевной врезал увесистой дубинкой, к тому же у слава возникло
ощущение, что, перед тем как врезать, этот кто-то старательно натолкал под
веки крупного песка. Для полноты ощущений, видать. В общем, такого
мерзостного пробуждения у него давненько не бывало.
  - А ну разлепляйте свои гляделки, щучьи дети, живо! - продолжал греметь
зычный голос ватамана, - Ухмыл, Буян, Жила! Да и ты, дохлятина
недоношенная, поднимайся, нечего тут разлеживаться!
  Не нужно было обладать особой сметливостью, чтобы понять, к кому
относилось последнее обращение. Сразу заныла гуля на лбу, напоминая о
тяжелой ватаманской руке. Скалец кое-как сел и ожесточенно протер глаза
костяшками пальцев. Голова почему-то не слушалась, упрямо кренясь на левое
плечо, и. он безотчетно поскреб щеку, в которой ощущалась непонятная
тяжесть. А щека возьми и отвались. Напрочь. Шлепнулась прямо о железный
настил, да звучно так, словно добрый шмат сала. Скалец остолбенел,
чувствуя, как наваливается холодный ужас, омертвело, медленно-медленно
скосил глаза вниз, ожидая увидеть самое ужасное. И облегченно передохнул.
То-то ему звук знакомым показался - не щека отвалилась от липа, а шмат
сала и отвалился. Добрый такой шмат, бело-розовый, с ладонь, и аппетитный
такой, аж. разогни коромысло, куда бы блевануть, чтобы никого не
запачкать? Спал он на нем, что ли, на сале этом9
Очередной крик ватамана вернул его к действительности.
  С охами, вздохами и матюгальниками, подгоняемые где криками, а где и
пинками Хитруна, ежели пробуждение, на взгляд последнего, шло недостаточно
быстро, бандюки приходили в себя, ворочаясь на железе, среди остатков
трапезы и пустой посуды с опухшими, красными, как свекла, рожами. Рожи
были угрюмы и неприветливы. Можно даже сказать, крайне угрюмы и еще более
неприветливы. Лишь ватаман мог позволить себе так остервенело отвешивать
обладателям сих жутких рож увесистые пинки без последствий для
собственного здоровья, так как сам выглядел ничуть не лучше. При виде его
вздыбленных усов и выпученных, налитых кровью глаз, коими он обводил то
одного, то другого ватажника, сразу под сим взглядом уменьшавшихся ростом,
Скалыда даже дрожь пробрала. И, что самое хреновое, о пьянке он ничего не
помнил, мог лишь догадываться по разным косвенным, но весьма красноречивым
признакам - вроде той же груды пустой посуды и недоеденных кусков в
окружении обглоданных костей, - что пьянка вышла нешуточной.
  А еще он совершенно не понимал, где, собственно, находится. Точнее, что
находится он на площадке грузовоза, это он понимал и даже сквозь
набегающие на глаза от резкого света слезы различал с одной стороны
тускло-серый лес, а с другой - пустынный перрон какого-то полустанка, но
совершенно не помнил, как здесь оказался в компании с бандюками.
  Надо же так нажраться, разогни коромысло, что все тело ноет на манер
сплошного больного зуба, а башка трещит так, словно кто-то перепутал ее с
хворостом для костра и теперь усердно ломает череп о колено Рыбу бы сюда
океанийскую, стервью поганой именуемую, да внутрь принять, враз бы
полегчало. Да где ж ее тут возьмешь, в лесу-то. Чтоб еще хоть раз он так
налакался - да ни в жизнь, решил Скалец твердо. Так твердо, что от этой
мысли мир перед глазами от боли едва не раскололся пополам, а из хилой
груди вырвался тяжкий утробный стон. Глаза закрылись сами собой, оборвав
пытку светом.
  - Ах ты, кровь из носу, - зло матюгнулся ватаман при виде такой картины. -
Дайте кто-нибудь чарку нашему доходяге. Он нам сейчас нужен живой и
гораздый на трудовые подвиги.
  Не успел Скалец опомниться, а кто-то из бандюков уже сунул ему в зубы край
чарки, и огненная жидкость хлынула в горло. Он закашлялся. А затем чья-то
мощная лапа подхватила его за шиворот и сдернула с грузовоза на грешную
землю. Та же лапа легким тычком в грудь пресекла попытку тела шмякнуться
лицом вниз Даже откашляться не дали, уроды, после этой елсовой сивухи. Ну
что за люди, не люди, а прямо... ну да, бандюки, кто же еще. Нашел, балда,
от кого сострадания ждать. Вот уж правду в народе говорят - с кем
поведешься, так тебе и надо...
  - А ну стой, кровь из носу, - свирепо просипел на ухо ватаман.
  - Да стою я, стою, - захныкал слав, уцепившись обеими руками за перильца
грузовоза. Остальные бандюки сгрудились рядом, пошатываясь и обмениваясь
осоловело-недоумевающими взглядами.
  - Сдается мне, времени у нас маловато, - сообщил ватаман - А нам надо еще
придумать, как выкурить наших седунов из Махины. Так что берите руки в
ноги и топайте за мной...
  - Батько, а давно стоим-то? - хмуро поинтересовался Ухмыл, - А то вдруг
сейчас Махина тронется, усы узлом, и останемся мы у елса на пироги...
Может, лучше дальше поедем, а к следующей остановке подготовимся как
следует и...
  - Вот щас вздую я тебе как следует, так враз рассуждать отучишься, -
мрачно пообещал Хитрун. - А то и оставлю в самом деле у елсов. В
сродственники запишешься, оженят тебя елсы, да детки все анчутками пойдут,
хвостатые и рогатые.
  - Да я что, я ничего, усы узлом, - через силу хмыкнул Ухмыл. - А что
делать-то будем? Железо голыми руками не вскроешь, сабли и то вон
ломаются... Как же нам Махину взять?
  - Оно и правда, батько, - скорбно вздохнул Жила, - бесполезно греметь
железом-то, усохни корень, надоть что-то придумать, хитрое да
заковыристое, не выйдут ведь они по воле доброй сами...
  - Эх, все мне надобно за вас думать, Смотрящий вас забери! Хоть бы раз
кто-нибудь сам стоящую идею предложил! Вот ты Буян, кровь из носу, чего
молчишь да в две дырки сопишь?
  Буян от слов Хитруна лишь мрачно уставился на свои сапоги, словно ничего
интереснее в своей жизни не видел. Потеря родимой сабли, о которой он ни
на миг так и не смог забыть даже в пьяном угаре (да еще о ней Ухмыл так
некстати напомнил - что ножом по сердцу полоснул, пся крев!), надолго
вывела его из душевного равновесия. Ни о чем он думать не мог, кроме как
об этой потере. Пусть уж батько сам выворачивается, как может, тем более
что из них всех он самый головастый и есть.
  - А-а, кровь из носу, что с вас взять, балбесы, - досадливо махнул рукой
ватаман. - Только и горазды, что сивуху жрать д