гда
заметил, что Благуши в телеге уже нет. - Я ж тебя не заставлял, разогни
коромысло, верно? Ты ж сам с усами, не малый хлопец уже...
  - Вот я тебе сейчас усы и повыдергиваю, песий хвост... - буркнул Выжига. -
А заодно и бороденку твою куцую.
  - Шуточки у тебя, братан. - Скалец на всякий случай отодвинулся на шаг -
кулак у осерчавшего Выжиги бывал весьма тяжек, как неоднократно пришлось
убедиться еще в долгие годы босоногого детства.
  - Ты тоже хорош. - Выжига сердито ударил кнутовищем по сапогу, зыркнул
ханыгой. - Не подлил бы сонника в бокал Благуше, песий хвост,
соревновались бы сейчас по-честному!
  - А тебе это надо?
  - Надо - не надо, я тебя не просил! - огрызнулся Выжига, повышая голос. -
Тоже мне, выискался тут знаток душ человечьих! И с чего это тебе-то обо
мне такая забота?
  - Ну, друган я тебе али не друган, разогни коромысло? На мой взгляд, ты с
Милкой в паре лучше смотришься И потом, братец я тебе али не братец?
  - Двоюродный, - сказал торгаш, как плюнул.
  - Да хоть бы и троюродный! - деланно обиделся Красавчик. - Братец же,
разогни коромысло!
  Но Выжига уже не слушал - всучив кнут Скальду, он подхватил с телеги
заранее припасенную котомку со всем необходимым в пути, пристроил ее за
плечами да с каким-то обреченным видом махнул рукой:
  - Нашим все сам объяснишь. А я пошел. Пора уж. До встречи, песий хвост...
  - Погоди! На вот, возьми. - Скалец вытянул из кармана штанцов черную
пляжку размером в пол-ладони и протянул Выжиге.
  - Сонник? - смекнув, нахмурился слав.
  - Он самый, разогни коромысло. Бери, пригодится еще!
  - И откуда у тебя такие доходы - подозрительно осведомился Выжига. - Ты же
ленив, как...
  - Да ладно, ладно тебе! Не бери в голову, бери в руки и топай, время уже!
  - Благодарить не буду, - сухо сказал Выжига, пряча пляжку в карман армяка.
  - Все, до встречи.
  - Как пожелаешь, братец, - ничуть не смутившись, белозубо осклабился
Скалец. - А только зря ты на меня лаешься! Я ж добра тебе желаю!
  Хлопнув Выжигу ладонью по плечу, Красавчик ловко запрыгнул на телегу и,
хлестнув коняг, лихо рванул с места. Развевающаяся белая рубаха плута
понеслась в ночи над землей, аки привидение с погоста. А Выжига,
развернувшись кругом, в третий раз за эти сутки заплатил мостовую пошлину
молча, но заинтересованно взирающим на происходящее стражникам-дармоедам и
снова перешел по Раздраю в Простор-домен. Теперь, естественно, не
препятствовали манги, но один счел нужным обеспокоиться:
  - Ты что надумал, слав? Сейчас смещение будет.
  - Да я здесь остаюсь, - проворчал Выжига. - По делам.
  - А-а, ну смотри.
  Стражники потеряли интерес.
  Торгаш проковылял вправо от Раздрая, мимо начального вехового олдя, оба
каменных лица которого, развернутые в разные стороны и соединенные между
собой затылками, сверлили проходящих грозно-вопрошающим взглядом ярко
горящих в ночи обсидиановых глаз. Типа: а достоин ли ты, человече, стоять
перед моими очами? А не натворил ли чего предосудительного? Хмуро косясь
на двуликую статую, Выжига отошел шагов на десять в сторонку и встал перед
Бездоньем, возле самого Края, чтобы дождаться полуночи.
  Да и задумался невольно.
  Загадочная штука это Бездонье. Ширина его во всех доменах одинакова -
тридцать шагов, а глубина непостижима - там, далеко внизу всегда клубится
тяжелый белесый туман, скрывающий дно. В Бездонье невозможно упасть.
Швырни камешек - и с такой же силой он вернется обратно, отброшенный
незримой стеной, растущей над Краями. Потому и преодолеть-перейти Бездонье
можно только по Раздрай-Мосту Но самым загадочным было то, что, даже ежели
встать ночью около пропасти и смотреть на ту сторону, в соседствующий
домен, не моргая (хоть прутиками веки подопри), смещения все равно не
увидишь. Многие пробовали. Едва наступит полночь - перед глазами все
поплывет, затуманится, а когда очухаешься, то по ту сторону бездны будет
уже другой домен, другой кон. Никто не знает, как и почему это происходит.
Просто таковы законы мироздания Универсума, непостижимые и неподвластные
простому человеческому разуму.
  Наручная клепсидра показывала, что полночь вот-вот наступит. Время от
времени, погруженный в невеселые размышления, Выжига слегка встряхивал
прозрачную чашку с запаянным донцем, прихваченную к запястью тонким
ремешком и обращенную выпуклой стороной вверх, чтобы сонная клепсидра не
забывала о своих немудреных обязанностях. Ящерка в ответ слабо плескалась
в водице и тыкалась мордочкой в текущую временную метку.
  Ночная тишина была столь полной, что слабый шелест пришедшего в движение
Раздрая заставил его вздрогнуть. Выжига резко вскинул голову. Разделившись
точно посередке, половинки широкого стального полотна поползли, исчезая,
каждый в своем Крае. Все, клепсидру можно оставить в покое, пусть дрыхнет.
Теперь уже совсем чуть осталось. Как только Мост втянется сам в себя
полностью, так...
  Вдруг навалилось беспамятье, затуманило очи, и облегченно вздохнул Выжига,
поняв, что сместились-таки домены, ушел его родной Рось-домен неизвестно
на какую Грань Универсума. Теперь ни у него, ни у Благуши не осталось
иного выбора, как начать Отказную гонку.
  Спустя десять минут, проходя мимо леска, где был оставлен Благуша, Выжига
невольно ускорил шаг - давали знать о себе проклятущие угрызения совести.
Лишь увидев светлеющий в ночи под яркими звездами огромный купол Станции,
он сумел-таки выбросить сожаление по поводу содеянного из головы и
перевести мысли на предстоящее.
  Все козыри, конечно, так и так были у него.
  Во-первых, отрыв во времени ему обеспечен часов на шесть-семь.
  Во-вторых, Махина уйдет как раз к этому времени, даже раньше, что поставит
другана перед выбором - брать бегунка или коняг.
  Бегунки... Скупить самому всех? Глупо. Да и кто ему их продаст, тем более
что бабок для такой затеи воз понадобится. А ежели... Выжига даже
рассмеялся, хотя и скованно, от пришедшей в голову идеи. Все гениальное -
просто! Раз уж началось все с сонника, так чего останавливаться, верно? А
на одних конягах - хоть загоняй их пачками, до центра Простор-домена и за
двое суток не успеешь! Теперь он предусмотрел все. Благуше просто не
хватит времени. Так что, когда тот появится в Рось-домене, Милка будет уже
женой Выжиги, а другану придется смириться...
  Что ж, время покажет, насколько он прав.

  * * *

  Четыре лампады, развешанные по углам "курятника", довольно сносно освещали
помещение внутри. Осмотром предложенного строфокамила Выжига остался
доволен, но, как истинный торгаш, виду не показал. Наоборот, недовольно
насупил брови и снова прошелся взад-вперед вдоль ряда гигантских птиц,
деловито работавших клювами в корытах с зерновой сечкой и не обращавших на
потенциального покупателя ни малейшего внимания. Что с них взять, с этих
глупых птиц, так пренебрежительно повернувшихся к нему заросшими белыми
перьями задницами.
  Зато строфник, дряхлый дедок-манг, согнутый ревматизмом в три погибели, с
клюкой в руках, наблюдал за Выжигой от ворот загона с явным интересом,
ожидая его решения. Выглядел дед столь ветхим, что оставалось удивляться,
как его еще носят ноги, а не ветер, а удерживался он в вертикальном
положении явно только с помощью деревянной клюки. Вцепившиеся в изогнутую,
отполированную долгим употреблением рукоять пальцы напоминали когти его
подопечных, а длинный острый нос - птичий клюв. Наткнувшись на взгляд
Выжиги, сморчок приветливо улыбнулся беззубым ртом. Сама невинность, как
же, видали мы таких. Мангам пальца в рот не клади, тут же по самое плечо
откусят...
  Выжига снова повернулся к своему бегунку. К своему потому что уже выбрал.
Третий в ряду здоровенный строфокамил, ростом аж в четыре десятка ладоней,
способный, ежели взбредет в маленькую клювастую и глупую птичью голову,
размазать человека по земле одним небрежным ударом длинной, в рост Выжиги,
голенастой лапы, лишь бездумно косил большим лиловым глазом на нового
хозяина, продолжая сосредоточенно работать клювом в корыте.
  Проблема была в упряжи. Выжиге она не понравилась. Металлические крепления
седлового мешка-лежака казались истертыми, кожаные ремни - заношенными и
ветхими, да и сам мешок выглядел полной рухлядью, заплата на заплате. Под
стать самому деду-строфнику. И Выжига справедливо опасался, что упряжь
может его подвести.
  А дело было вот в чем. Скорость, с которой строф бегал, не позволяла
обойтись без специального снаряжения вообще. Во-первых, просто задохнешься
от встречного ветра, во-вторых, ежели не привязаться ремнями, тем же самым
ветром тебя сорвет с седла, в-третьих, заработаешь переохлаждение,
в-четвертых, обезвоживание, в-пятых... в-пятых уже не будет. Отдашь
Смотрящему Олдю душу. Чтобы ничего этого не случилось, требовалось с
головой залезть в специальный кожаный мешок, надежно закрепить ноги и руки
во внутренних кожаных петлях и лечь лицом вниз на упругое ложе лежака,
причем ногами по ходу движения. Выглядывать из мешка не было никакой
возможности, но этого и не требовалось - приученный бегать только вдоль
железнодорожного полотна, строф сам, без помощи седуна доставлял живой
груз по назначению. В крайнем случае, ежели так уж захотелось осмотреться,
бег камила можно было замедлить, выпростав руку из горловины мешка и
дернув того за хвост, после чего можно было высовывать наружу и голову. Но
делать этого не рекомендовалось. От лишнего разгона бегунок мог
"перегореть" и попросту сдохнуть.
  Еще раз окинув придирчивым взглядом ветхий лежак на спине строфокамила,
Выжига с крайне возмущенным видом обернулся к смотрителю загона и
накинулся на него так, словно тот торговался с ним уже битый час, упорно
стараясь всучить эту птицу с дрянным мешком:
  - Ты что, пытаешься меня надуть, дедуля? Песий хвост! Меня, прожженного
торгаша?! Да такое снаряжение ломаной бабки не стоит! Никак угробить меня
задумал? За мои же честные бабки, каковые я собираюсь тебе заплатить?
Отвечай, старый перхун, клюв тебе в глотку!
  - Кхе-кхе... - слабо прокашлялся старик, не сходя с места. - Бог с тобой,
слав, сынок. Отличное снаряжение, сколько раз проверено-перепроверено,
халваш-балваш, туда-сюда езжено, все доехали благополучно! Кхе... И ты,
халваш-балваш, доедешь, слав, сынок, не сомневайся! Долетишь, аки птица
бескрылая! А что тертым лежак выглядит, так то даже хорошо! Значит,
испытано! Значит, проверено! Значит, выдержал скорость немыслимую!
  - Вот именно, что немыслимую, - проворчал Выжига, остывая. Он снова
повернулся к строфокамилу, еще раз окидывая внимательным взглядом мешок и
крепления. Все-таки сто вех в час - это не шутка... выпадешь - убьешься
насмерть, и никакое чудо не спасет. Но, наверное, прав перхун старый.
Ежели столько раз седельный мешок не подвел, значит, и еще раз довезет без
накладок. Заплаток, правда, подозрительно много.
  Осталось разобраться с остальными бегунками, но проклятый старик не
спускал с него глаз. И Выжига снова вспылил:
  - Нет уж, дедуля, меняй лежак, песий хвост, или птицу брать не буду!
  - Да мой внучок, халваш-балваш, слав, сынок, куда-то запропастился, а сам
я не смогу, ждать надобно...
  - Ты что, дед, спятил? - Выжига состроил зверскую рожу и завопил столь
оглушительно, что в лампадах заметалось пламя, грозя угаснуть и оставить
их в темноте. - У меня нет времени, песий хвост! Клюв тебе в глотку, лапу
в старую задницу! Чтобы ты своих камилов на завтрак жрал каждое утро по
одному! Чтоб они все передохли! Чтоб...
  Старик, охнув, выронил клюку и с неожиданной резвостью юркнул в пристройку
возле ворот - исправлять оплошность, пока грозный слав чего не натворил.
Выхватив из кармана обсидиановую пляжку с настойкой сонника, Выжига
выдернул деревянную затычку, нагнулся над питьевой кадкой и ловко, без
плеска утопил пляжку в мутной, взбаламученной камилами водице. Пляжку было
жалко, стоила она немало, но, во-первых, досталась она ему даром, а
во-вторых, время было дороже - выливать настойку из посуды было некогда.
Затем, донельзя довольный собой, Выжига выпрямился и крикнул в сторону
пристройки, где сейчас шумно возился дед, подбирая снаряжение.
  - Эй, дедуля! Я передумал, песий хвост! Жаль мне твои седины, да и времени
больно мало, не надрывайся! Беру то, что есть!
  Растрепанная голова деда недоверчиво высунулась из проема пристройки.
  - Ась? Передумал, халваш-балваш?
  - Отвязывай камила, дед! И получай бабки! Расценки залога, надеюсь, не
изменились, три матрешки? И две с половиной - возврат по прибытии, так?
Да, и положенный глоток бодрячка не забудь поднести, песий хвост, а то
знаю я вас, мангов, все сэкономить на нас, славах, норовите...
  Сморщенное, как высушенное яблоко, лицо строфника расплылось в радостной
беззубой улыбке.

  * * *

  Вскоре Выжига энергично топал по перрону, таща за собой строфокамила на
поводке и ощущая после принятого внутрь бодрячка необыкновенный прилив сил
(без этого ядреного наркотического зелья вынести тяготы и лишения суточной
скачки на камиле было бы попросту невозможно, но и злоупотреблять им не
стоило). Чтобы вывести бегунка на старт, нужно было сначала выбраться
из-под освещенного изнутри вечными огнями купола в ночь. Пока же Станция,
строение Неведомых Предков, основательно разлеглась длинным перроном перед
торгашом с Роси. Многочисленные пристройки - что внутри, что снаружи
купола, теснившиеся на полу, карабкавшиеся на сотворенные из неразрушимого
лазурного байкалита стены, - не могли изменить облик древнего здания.
Века, да что века, сама вечность в лице Станции взирала на Выжигу сейчас,
но тому всегда было начхать на высокие материи, и думал он исключительно о
своем, приземленном.
  А на перроне царила суета - бегали грузчики, кричали десятники -
заканчивалась разгрузка Махины, стоявшей пока передом к входящим на
Станцию. Огромный самоходный механизм выглядел внушительно даже для тех,
кто видел его не в первый раз. Приземистая стальная туша Махины
распласталась на рельсах, выложенных двумя широкими, в восемь шагов,
параллелями путей, гигантским чудищем из детских страшилок. Четко, словно
вылупленные глаза, выделялись фары, охранная решетка сверкала зубьями рта,
а по верху Махины и десятка вагонов шел алый гребень свернутых в щитовые
колоды парусов, которые еще никто и никогда не видел в деле. Странным
наростом высилась над Махиной отводящая труба, испускавшая слабые клубы
пара. Так и мнилось - чудовищная Махина отдыхала словно живая, готовясь к
очередному стремительному броску от края домена к его центру.
  Раздался звук колокола - низкий тяжелый гул поплыл под древними, но вечно
молодыми сводами Станции. Выжига невольно остановился, чтобы поглазеть на
зрелище Разворота, и топавший сзади строфокамил тут же вытянул любопытный
клюв у него над головой, гортанно крякая от возбуждения. Чем-то этот
маневр привлекал гигантских птиц даже больше, чем зевак из людей.
  Свистящий крик облаком густого пара вылетел из трубы. Махина дернулась,
загремев железом вагонных сцепок, и медленно поползла к Завесе,
выглядевшей как абсолютно черный зев туннеля, нарисованный на стене купола
в конце рельсового пути. Да и в самом деле, какой это туннель, ежели
снаружи Станции на этом же самом месте можно углядеть лишь глухую стену?
Одна из загадок Предков...
  А Махина уже нырнула стальной мордой в Черную Завесу, не спеша втягивая
гигантское стальное тело в никуда. Махинист, необычайно огромного роста
рыжий и усатый молодец, лихо спрыгнув на перрон прямо перед самой
чернотой, важно сложил руки на груди и замер в привычном ожидании. Вот
грохочущая голова Махины скрылась полностью, шум словно обрезало
наполовину, и в черноту послушно потянулась длинная сегменчатая туша из
вагонов, поделенных на два цвета - шесть грузовозов щеголяли
легкомысленным голубеньким окрасом, а четыре людских - веселеньким желтым.
Этакая желто-голубая змея. С каждым исчезнувшим вагоном на перроне
становилось все тише и тише, пока в Завесу не нырнул наконец последний, и
наступила полная тишина - всего на одно пронзительное мгновение, которого
наблюдавшей за Разворотом толпе зевак не хватило даже на то, чтобы
перевести дыхание. Миг - и морда Махины вынырнула из черноты, уже двигаясь
в обратном направлении. Водила Махины торопливо зашагал по платформе по
ходу движения, приноравливаясь к скорости подопечной и позволяя ей пока
себя обгонять. Когда с ним поравнялась лестничная подножка, спускающаяся
из-под ведущей в махинное отделение двери - тайна тайн для всех прочих
смертных, - здоровяк махинист ловким прыжком заскочил на лестницу и нырнул
в кабину. И тут же с облаком выпущенного из трубы пара Махина издала рев
потревоженного зверя - приветствие своему повелителю.
  Вот из Завесы вынырнул последний грузовоз, состав протащился еще с десяток
шагов, еще раз засвистел гудок, еще раз клубы пара рванулись под своды
Станции, и Махина замерла, как бы засыпая. Наступившая тишина на этот раз
держалась чуть дольше, чем при Развороте, а затем толпившийся на перронах
народ - будущие седуны людских и каморного вагонов, провожающие и просто
зеваки - разразился традиционными оглушительными рукоплесканиями. Больно
интересно все это гляделось для людей, в жизни которых было не так уж
много развлечений. Тут же раздались свистки десятников, набежали грузчики
и хозяева товара - и началось затоваривание грузовозов, представлявших
собой здоровенные металлические короба на колесах, с целиком
откидывающейся боковой стенкой. В людские же вагоны потянулись седуны.
  Выжига немного постоял среди всеобщей суматохи, привычно отмечая
торгашеским взглядом, кто, куда и какие товары грузит, но, спохватившись,
пожал плечами и потащил разочарованно крякнувшего камила к выходу. Забавно
все-таки: ну что этим птицам-переросткам до людской суеты? А вот зерном не
корми, дай поглазеть...
  До рассвета было еще далеко.
  А значит, все пока шло по плану.

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой еще ничего не подозревающему Благуше снится сон

  Жаль, что счастье не валяется по дороге к нему.
  Апофегмы

  Снилась ему Милка.
  Она снилась ему каждую ночь всю последнюю декаду, и каждый раз это
выглядело одинаково. Как обычно, Благуша видел тот момент, когда уже
пролез сквозь дыру в плетне и, хоронясь среди густо разросшихся кустов
малины, старается незаметно подобраться к окну дома Милки, чтобы застать
любимую врасплох и сорвать заслуженный поцелуй была промеж них такая
незатейливая, но щекочущая нервы забава. И надо было подобраться так, чтоб
не зашуршал ни единый листочек, не треснула самая тонкая веточка... Вот и
знакомое окно с резными наличниками, уже совсем близко, занавесочки с
затейливой вышивкой лениво полощутся на ветру... А вот уже видна
прелестная головка ненаглядной девицы, склонившейся над прялкой посреди
комнаты, и отчетливо просматривается каждая черточка любимого лица...
  Уцепившись за подоконник и затаив дыхание, Благуша начал выпрямляться...
  И наткнулся на насмешливый и озорной взгляд Милки, непостижимым образом
оказавшейся возле самого окна с большой глиняной кружкой в руках. Молча
протянув руку, девица накренила кружку над его головой, и не успел Благуша
отпрянуть, как прямо в лицо плеснула тугая струя... неожиданно горячей и
вонючей жидкости.
  Охнув, Благуша попятился в кусты, отплевываясь и пытаясь протереть глаза
рукавом. От удивления на него нашел какой-то столбняк. В первый раз сон
сошел с накатанной колеи и обломал ему сладкий поцелуй.
  - Ах ты, сто тысяч анчуток тебе в... - прозвучал над головой неожиданный
бас. - Помочиться некуда, халваш-балваш, чтобы в кого-нибудь не попасть!
Да что за жизнь такая, халваш-балваш, с такого ж испугу можно и копыта
отбросить! Что это ты тут, халваш-балваш, делаешь, парень?!
  Благуша вздрогнул, распахнул глаза во всю ширь и прямо перед собой
обнаружил жутко удлинившуюся, высунувшуюся из окна руку Милки, в тот же
миг жестко потрепавшую его по щеке.
  - Да ты никак пьян, халваш-балваш?
  И Милка снова потрепала его по щекам, настойчивей и жестче, вовсе даже не
девичьим движением, а г