до делать при приземлении - ноги держите
вместе!
  Бова Конструктор отдавал последние распоряжения, и потерпевшие небесное
кораблекрушение люди, один за другим спускаясь через люк в полу с
благополучно надутыми шарами за плечами, исчезали во тьме, исхлестанной
ветром и дождем. Уже редкие к этому времени молнии на мгновение освещали
эту трагедию, гасли, вспыхивали вновь...
  Через десять минут на палубе остались только сам Бова и Благуша, который
замешкался, прежде чем прыгнуть. Внимательно посмотрев настоятелю в глаза,
слав тихо спросил:
  - Бова, а ты? Надеюсь, оторви и выбрось, ты не последуешь старинному
правилу капитана, принятому в водных доменах, - остаться со своим гибнущим
кораблем?
  На что Бова Конструктор искренне, хотя и немного нервно рассмеялся:
  - Да ты что, слав, мне еще столько дел надо сделать, столько открытий
совершить! Давай-давай прыгай, включи-выключи, а я сразу после тебя!
  Собственноручно защелкнув на голове Благуши глазастый шлем, Бова проводил
его в люк, а затем, скорбно оглядев кабину управления в последний раз - в
проем дверцы из запасника, с тяжким камнем на сердце занялся собственным
снаряжением. Судя по возросшей силе ударов грома за бортом - после
особенно близко вспыхивавших молний, - земля была уже близко, и следовало
поторапливаться, если он действительно не собирался окончить жизнь вместе
со своим творением. Творением, которым он по праву мог гордиться даже
сейчас, в последние мгновения его существования. Дирижопль не виноват, что
так вышло. Никто не виноват. Даже Ухарь, не доглядевший за топкой, и тот
не виноват. Просто несчастный случай, и ничего более. В первый раз за всю
его длинную жизнь вечное везение, казалось, дало основательную трещину. И
оставалось надеяться, что в последний.
  А еще настоятеля неподдельно заботило благополучие людей, доверивших ему
свои жизни в этом полете. Хоть бы все они, включи-выключи, приземлились
благополучно.
  Он уже приладил к шейному ободу шлем, когда его внимание привлекла
клепсидра, позабытая всеми в кабине управления. Встревоженная ящерка явно
почувствовала неладное в происходящем за ее колпаком и, забыв о своих
обязанностях, теперь беспомощно металась в стеклянной чаше, бросая на
настоятеля умоляющие взгляды.
  Негоже живую тварюшку на верную погибель оставлять, подумал Бова и
решительно прошел к приборной доске. Быстро расстегнув камильный костюм на
груди, он сунул туда стеклянный колпак. Снова застегнулся. И более не
медля, двинулся обратно - к дожидавшемуся его в запаснике последнему
шару...
  Именно в этот роковой миг палуба прямо под ним вдруг раскололась от
мощного взрыва, и Бову со всех сторон объяло гибельное ревущее пламя.

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
Свобода, свобода! Правда, столько и не унесешь, но это уже совсем другое
дело...

  Ежели вам не все равно, где вы находитесь, значит, вы заблудились.
  Апофегмы

  Очнулся ватаман в непроглядной тьме, в каком-то странном подвешенном
состоянии, слегка раскачиваясь, как на дитячьих качелях, но при этом не
чувствуя под собой никакой опоры. Лишь в некоторых местах одежку что-то
сильно тянуло вверх. Все тело, избитое непонятно кем, ныло, как один
застарелый синяк, а в сознании колыхалась тягостная муть, навроде той, что
плещется в болотной водице после пробега стада диких хрюнделей,
спасающихся от охотников.
  Хитрун вяло завертел головой в шлеме, пытаясь осмотреться и понять, где он
находится. Только что увидишь в такой тьме, да еще сквозь эти дудацкие
окошки? Единственное, что можно было уразуметь, так это то, что буря
кончилась. Не гремел гром, не сверкали молнии, да и дождь явно подходил к
концу, шлепая редкими каплями по тому же шлему... Лишь поболтавшись так
некоторое время, он насилу вспомнил, как во вспышке молнии, на миг
разорвавшей непроглядную темень вокруг, рухнул прямо в густую крону
какого-то огромного дерева. А-а, вот оно что, хмуро сообразил Хитрун. Об
эту крону он всем телом и обметелился, аж места живого не осталось. А
черный шар, на котором он спустился с небес, застрял в низко нависших над
землей ветвях. Почему в низко нависших? А потому что, случайно вытянув
носок сапога, он смог на миг этой самой тверди коснуться. Вон она, прямо
под ногами, кровь из носу, плюнь - и не промахнешься.
  И еще его не оставляло странное ощущение, что чего-то в его руках не
хватает. Что-то он при падении обронил... Проклятие! Скалец! Это ж надо
так о ветку приложиться, что про Скальца забыл напрочь! Теперь-то он
вспомнил, как при особенно злом порыве бешеного ветра все-таки не удержал,
выпустил задохлика из рук... Угробил-таки недоросля. А может, и нет? После
того как они разъединились, падать, как выяснилось теперь, оставалось уже
недолго. Так что стоило проверить, угробил или нет, а для этого надо было
от ветки проклятой отцепиться.
  Вот только как к этому делу приступить?
  Сперва ватаман попробовал отвязаться от креплений шара на ощупь, но ему
это не удавалось - очень уж крепко затянулись узлы под его немалым весом,
да и в плотных камильных перчатках, наглухо пристегнутых к рукавам
костюма, непросто было сделать столь тонкую операцию. Тогда, вспомнив о
своем засапожном ноже, он подтянул ногу к груди и, кое-как выхватив
заветную железяку из-за голенища, со злостью хватанул по веревке над
головой. Но не достал. Все те же неудобные складки камильного костюма не
позволили высоко поднять руку, он едва не выронил нож. Тогда ватаман
вспомнил о сабле, ведь Бова отдал ватаге все оружие перед прыжком в
неизвестность. Засунув нож обратно, он кое-как, тихо матюгаясь под нос
из-за крайнего неудобства положения, вытянул саблю из ножен на всю длину -
а длинна она была изрядно.
  Она-то и дотянулась.
  Именно в этот миг вверху, видать, в облачной пелене образовался разрыв,
сквозь который проглянули долгожданные звезды. И Хитрун узрел правду о
своем положении во всей ее ужасной красоте. Или ужасной простоте? А не все
ли равно, хрен редьки никак не слаще. Короче, под ним была не земля - под
подошвами сапог, мощно выпирая из далеко отстоящего ствола, торчала
толстенная ветка. Причем одна из многих, нависших над землей - землей, на
самом деле весьма от него далекой.
  Такой далекой, что из груди Хитруна вырвался отчаянный вопль...
  Но острое лезвие уже чиркнуло по веревке.
  И долгожданная свобода, к которой он столь активно рвался, встретила его
пребольным пинком прямо в копчик, как раз та ветка, которую он столь
опрометчиво принял за земную поверхность, его и приложила. Ватаман взвыл
дурным голосом, выронив саблю и пытаясь поймать ветку руками и ежели уж не
придушить заразу, то хоть остановить падение, но скользкая от дождя кора
прокрутилась между ногами, и он, широко раскинув не удержавшие руки,
сковырнулся дальше вниз.
  Причем - вниз головой.
  Так что следующий удар, чуть не вогнавший голову ватамана в задницу, на
себя принял камильный шлем, при этом взгуднувший на весь лес, словно
потревоженный пчелиный улей. Так в котелке от мозгов одни опилки
останутся, страдальчески перекосившись лицом, успел подумать ватаман,
прежде чем новая ветка, терпеливо поджидавшая его еще ниже, злорадно
врезала ему по почкам - чем окончательно вышибла дух из многострадального
тела.
  Остаток полета Хитрун проделал с затенением в глазах, с хрустом и всхлипом
пропечатавшись пятками о невидимую в такой тьме землю, устланную размокшим
хворостом и опавшей листвой...
  А очнулся, лежа на спине, уже от голосов, смутно слышимых сквозь плавающую
в голове муть и хмарь:
  - Эй, глядите-ка, усохни корень, а вот и наш батько!
  - Точно, пся крев, ватаман! Вон и сабля его родимая валяется, точно как он
сам...
  - Нашли наконец!
  - Погодите, усы узлом, живой хоть?
  Дождик, до этого и так чуть моросивший, прекратился, так что лицо и бритый
череп под дуновением легкого ветерка холодили лишь капли, упавшие ранее.
Не сразу до Хитруна дошло, что при падении он лишился шлема - не выдержали
крепления такого издевательства над собой. Но это было уже не важно,
главную свою задачу шлем выполнил - спас его голову, судя по тому, что она
сейчас хоть что-то соображала. Ватаман почувствовал, как кто-то, упав на
колени и наклонившись, приложил ухо к его груди.
  - Ага, дышит... но слабо. Эк как его угораздило...
  По голосу ватаман узнал Ухмыла и ощутил некоторую признательность в ответ
на столь простую заботу. Этот браток всегда к нему лучше других относился,
несмотря на свое вечное зубоскальство и шутовство.
  - А шуму-то, шуму, пся крев, на весь лес окрестный!
  - Где ж его столько носило? Мы то уж давно вроде как попадали...
  - Да на ветке висел, пока словно перезрелый желудь не сверзился, - коротко
хохотнул Буян.
  "И я вас нашел, засранцы", - с каким-то отстраненным облегчением подумал
Хитрун о своей ватаге, продолжая оставаться без движения - так ему было
хреново. Немного продолжало тревожить лишь отсутствие Скальца, которого,
судя по голосам, среди присутствующих не было. Скалец... Ватаман поневоле
снова задумался над этой проблемой. Он ведь и сам не знал, зачем настоял
на том, чтобы взять этого доходягу с собой. Да еще Бове пообещал не
отрывать ему голову - за предательство. Может быть, потому, что, глядя на
то, как Бова относится к своим людям, и ватаман проникся большей
ответственностью за своих? Даже за таких засранцев, как Скалец. Ведь
смутило ватамана предложение Бовы насчет честной работы, да еще как
смутило. На больную мозоль настоятель наступил, сам того не ведая... Или
ведая? Великого ума человек ведь Бова этот. Многое ему не токмо в
механизмах, но и в людских душах ведомо Э-эх... пятый десяток ему,
Хитруну, пошел, ежели говорить честно и откровенно, давно уже зрелость
наступила (а зрелость, как известно, есть возраст, когда мы все еще
молоды, но с гораздо большим трудом). Пора, в самом деле, за ум браться, а
он - все в ватаманах ходит. Среди оболтусов, с каких спросу вовсе
никакого. Легкая власть, видать, в молодости привлекла, прельстила, так до
сих пор отказаться от нее трудно, привык за эти годы...
  - Что делать-то будем, пока батько в себя придет? Темень-то вон какая, ни
зги не видно. Может, усохни корень, костер разожжем? Вон и дождь уже
кончился.
  - Какой еще костер, Жила, обалдуй ты этакий! Все же сырое кругом!
  - Смотрю я на вас обоих, усы узлом, и вижу... что оба вы, Буян, болваны, а
не токмо Жила. При чем тут сырость?! Елсы же кругом! Или вы в гости их
пригласить желаете?
  - Твоя правда, - вздохнул Жила, - Подождем до первой звезды, а после, как
развиднеется, и решим, куда двигаться.
  - Да куда двигаться, пся крев, ночь же, утра надо дождаться!
  - А ежели шум от падения ватамана елсы слышали? - язвительно
поинтересовался Ухмыл - А ну как прибегут да нас тут прихватят! Нет,
надобно дергать отседова!
  - А ватамана ты понесешь, пся крев? - зло спросил Буян, видимо совсем не
прельщенный такой перспективой.
  - М-да, - вздохнул Жила. - Тяжеловат будет...
  - Надо будет - все понесем! - отрезал Ухмыл.
  Вот уж точно тогда сказал браток Ухмыл, растроганно подумал ватаман,
продолжая недвижимо набираться сил, - "хочешь услышать о себе хорошее -
умри".
  - И какого хрена наш ватаман прыгать решился! - продолжал злиться Буян. -
Может, и сейчас еще тот Дирижоплъ летит как ни в чем не бывало! Может, пся
крев, с головой у него не лады, а? От приключениев взяла и расстроилась,
голова-то?
  - Конечно, не в порядке, - простодушно подтвердил Жила. - Не видишь, что
ли, батько в полной отключке!
  - Да я не о том, балда ты этакая! Может, нам нового ватамана пришла пора
выбрать? Сами кумекайте - ежели бы не он, разве занесло бы нас в этот
Проклятый домен? Разве ж натерпелись бы такого лиха - то от елсов, то от
приключениев на Махине, то... вон и саблю мне те поганцы сломали! А я без
нее, пся крев, словно недоделанный какой-то...
  - Уж не тебя ли, недоделанный, ватаманом нам выбрать? - Ухмыл звучно
сплюнул.
  - А чем я хуже? - огрызнулся Буян.
  - Это у тебя с головой не в порядке, Буян, а не у Хитруна. Нашел время
нового ватмана выбирать. Забыл, усы узлом, где находимся? А почему он нас
прыгать заставил, так я тебе, недотепе, объясню. Как еще выпал бы шанс
свободу обрести! Разве не ее мы ценим превыше всего?
  Тут ватаман не выдержал. Не в силах терпеть этот треп и дальше, он стиснул
зубы, чтобы не застонать и не уронить своего достоинства, и так порядком
уроненного с дерева и кое-как сел. Бандюки разом умолки. Как раз в этот
момент, словно смилостивившись над ним, с небес снова проглянули звезды, и
вокруг немного развиднелось. Ватаман хмуро обвел взглядом темные силуэты
своих ватажников, выжидательно уставившихся на него, затем безотчетно
сгреб рукой с влажной земли ворох опавших листьев, присмотрелся, определяя
породу дерева... И невольно хмыкнул. Кажись, дуб. Вот ведь злая ирония -
чуть "дуба" с дуба не дал. Затем вновь глянул на братков, досадливо
подумав, что вот такими болванами ему и приходится руководить за неимением
лучших. Лучшие - сами все в ватаманах.
  - Свободу, - наконец хрипло проворчал Хитрун. - В задницу себе ее
засуньте, свободу такую... Бова тогда что сказал? Что летучих шаров на
всех может и не хватить. Вот и пришлось первым вызываться. Свободу, кровь
из носу...
  - Я же говорил тебе, Буян, что без батьки мы и не ватага - а так, пшик
один! - восхитится Ухмыл объяснением Хитруна. - Единственная толковая
голова среди нас только у него и имеется, усы узлом!
  - Ты вот говоришь, Буян, - продолжал ватаман, не спуская с ватажника
жесткого, недоброго взора, - что, может, и сейчас еще тот Дирижопль летит
как ни в чем не бывало...
  - Да я, батько, это... - начал было Буян, но осекся.
  - Может, и летит тот Дирижопль, Буян, почему бы и нет? - с трудом
сдерживаясь, продолжал гнуть Хитрун свою линию... и вдруг рявкнул: - А
может, кровь из носу, лежат где сейчас на сырой земле обломки того корабля
летучего, а Бова и его люди лежат среди тех обломков бездыханные, и некому
по ним слезы лить-проливать, кроме этого дождика! А мы - и поныне живы!
  - Прости, ватаман, не подумавши я... - повинно поник головой Буян, - С
устатку ляпнул...
  - Так-то, Буян, - уже более спокойно заключил Хитрун. - Про свою голову
что хошь болтай, а чужие, коли не уверен, не трогай. Прощаю на этот раз...
И вправду притомились мы все...
  - Эх, сейчас бы в трактир какой осесть на пару декад, - скорбно вздохнул
Жила, - брагой с сальцем угоститься...
  - Мечтать не вредно. - Хитрун совсем уже успокоился и позволил себе
добродушно хмыкнуть над замечанием Жилы, слегка подкрутив пальцами вислые
от влаги усы.
  Вредно не мечтать. Погоди, выберемся еще отседова - по гудим на славу! Это
я вам обещаю твердо!
  - Погоди-ка, батько, - вдруг встрепенулся Ухмыл, шумно потянув носом. -
Никак откуда-то дымком тянет?
  - И впрямь дымом запахло, - согласился Жила.
  - Может, это Скалец костер сдуру разжег? - предположил Буян, обрадовавшись
возможности отвести грозное внимание ватамана от своей незадачливой
персоны. А еще его в тот миг озарило, что без Скалъца, как оказывается,
никак нельзя - надо же на кого-то шишки валить и злость срывать? Сам вон
едва на роль Красавчика не напросился. - Его одного мы пока и не нашли!
  - Точно, Скалец, усохни корень! Не елсы же!
  - А почему это елсам костры не жечь, пся крев? Ты что, Жила, сродственник
ихний, что так хорошо житуху их ведаешь?
  - Цыц, кровь из носу!
  Бандюки привычно притихли, ожидая распоряжений, потому как по тону
ватамана ясно было, что он только что принял какое-то решение. Так и
оказалось. Кряхтя, ватаман поднялся на ноги (никто не посмел предложить
помощь, зная по опыту, что за это, ущемив гордость Хитруна, можно и
огрести по первое число), выпрямился во весь свой немалый рост и объявил:
  - Вот что я вам скажу, парни. Все мы дюже злы на Скальца, но определять
степень его виновности перед ватагой будем не сейчас, а тогда, когда его
найдем. Потому как хоть он и последний засранец, а все же наш засранец, из
нашей ватаги, а потому отыскать мы его обязаны! Так что хватит отдыхать,
пора отправляться на поиски.
  Выдав эту великую речь, ватаман снова покряхтел, приноравливаясь к своему
ноющему телу, и неспешно двинулся в путь, за неимением лучшего ориентира
выбрав как раз то направление, откуда ощутимо тянуло дымом. Он и не
подумал оглядываться, так как ничуть не сомневался, что остальные братки,
задумчиво притихшие после его слов, беспрекословно потянутся следом.
  А куда, собственно говоря, этим говнюкам деваться?
  Вот то-то и оно.

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
течение которой спасшиеся путешественники пребывают в глубокой ж...
вернее, в глубоком унынии

  Если кто-то подает надежды, его не списывают со счетов.
  Апофегмы

  Остатки Дирижопля все еще догорали вокруг круглого бездонного провала в
центре площади, когда наступило утро. К этому времени здесь собрались уже
все потерпевшие небесное кораблекрушение - пламя гигантского костра
послужило отличным ориентиром в ночи, и, что самое удивительное, при
приземлении в этой темени никто не пострадал. Так что спустя два часа весь
народ сидел вокруг остатков летучего корабля, дарившего людям последнее,
что еще был способен подарить, - тепло.
  Рядом с Благушей, понятное дело, пристроилась Минута, а далее по кругу
расположились Обормот, Воха Василиск, Ухарь, Пивень, Безумный Проповедник,
Косьма Тихий и остальные молотобойцы Бовы Конструктора - числом двадцать.
  Не было с ними только самого Бовы.
  Благуша с трудом подавил горестный вздох, не желая привлекать к себе
внимание и, соответственно, вдаваться в объяснения. Картина разыгравшейся
трагедии все еще ярко стояла перед глазами... Трагедии, о которой никто,
кроме него и Минуты, еще не знал. И Благуша все никак не мог решиться
сообщить об этом остальным...

  * * *

  ... Едва он отцепился от последней перекладины лестницы и отважно прыгнул
навстречу своей судьбине, как ветер, свирепствующий в непроглядной тьме,
подхватил его, словно кленовый лист, и, злорадно завывая, завертел в своих
цепких объятиях. Впрочем, вне Дирижопля вдруг оказалось, что и ветер дует,
и дождь льет не так уж и сильно. Скорее всего, так хорошо от стихии
защитил именно камильныи костюм, укрывший его с ног до головы, и все же у
Благуши мелькнула крамольная мысль, что дело здесь нечисто. Наверное, сам
Олдь Великий и Двуликий осерчал на них - за то, что, не удовлетворившись
земным существованием, людишки в небо полезли, - вот и обрушил на них всю
свою мощь, пока не погубил корабль... а после и успокаиваться начал.
  Хорошо хоть, оторви и выбрось, что их самих не погубил вместе с Дирижоплем.
  Благуша, как сумел, задрал голову в шлеме, пытаясь сквозь стеклянные
окошки разглядеть, что сейчас творится с кораблем да выпрыгнул ли Бова. И
с ужасом увидел, что рано радовался благополучной выброске с корабля, так
как только сейчас стало заметно то, чего не было видно снаружи, - что
огонь, после того как рухнуло дно котельной, не погас полностью и правый
борт корабля занят жарким пламенем, которое вот-вот доберется до
многошара...
  Только он об этом подумал, как пламя и добралось.
  Эту картину - крушение летучего корабля - слав запомнил на всю свою жизнь.
  Ахнуло так, что небу стало жарко. Вместо Дирижопля у него над головой
расцвел гигантский цветок из ослепительно-белого пламени. Невероятной силы
вспышка озарила все пространство вокруг, превратив на несколько долгих
мгновений могильный мрак ночи в ясный день, и небо сверху донизу потряс
громовой удар. Казалось, в этот момент даже дождь от удивления прекратил
лить свои вечные слезы - когда горящие клочья многошара вперемешку с
кусками обшивки палуб ярким фейерверком разлетались в разные стороны...
Еще несколько мгновений летучий корабль оставался висеть на прежнем месте,
словно не понимая, что с ним произошло, а затем вздрогнул всем своим
большим корпусом, как тяжко раненный зверь в предсмертной судороге, и
пылающим камнем рухнул вниз... Вниз - мимо Благуши, и даже сквозь плотную