и двое ребятишек, - папаша занимался образованием своих малолеток,
втолковывая им азы денежной системы Универсума:
  - Так бот, олухи, бабка - самая мелкая серебряная монета, мельче ее уж
ничего нет! Шесть бабок образуют дедку, дедка бывает как сборная, так и
одной монетой, вот, а после идет матрешка - в ней целых девять дедок, или
аж пятьдесят четыре бабки. Матрешка тоже бывает или сборной, или в виде
целой монеты, но уже золотой...
  "Шесть матрешек равны одному бочонку, девять бочонков складываются в
домину, а выше домины уже ничего не бывает", - невольно закончил про себя
наш торгаш, проходя мимо. Но в основном седуны дрыхли без задних ног.
Неудивительно - путь был долгим, а выбор способов убить время был невелик,
вот народ и старался выспаться, отдохнуть от обычной домашней суеты, раз
выпала такая оказия.
  Благуше повезло почти в самом конце вагона, когда смотритель уже пропал из
коридора, слиняв в свою камору, и слав начал прикидывать, стоит ли
осматривать следующий вагон или следует сразу забраться на ближайшую
свободную верхнюю полку и задать отчаянного храпака до самого храмовника.
Радостное возбуждение, испытанное на площадке грузовоза, давно уже
улетучилось вместе с ветром, и усталость с каждым шагом давала себя знать
все сильнее и сильнее, так что торгаш еле брел с трудом переставляя
отяжелевшие ноги.
  Тут местечко и подвернулось.
  Очередная левая камора оказалась занята мангами из мастеровых, похоже
упившимися вусмерть с самого начала поездки и теперь мирно похрапывавшими
на разные лады на всех четырех полках. На столике промеж ними сиротливо
возвышалась пустая трехлитровая бутыль в окружении четырех чарок, словно
дородная матрона с цеплявшимися за юбку сопливыми дитятками, а вокруг
громоздились внушающими уважение холмиками рыбьи кости и чешуя - все, что
осталось от закуси. А вот камора справа была занята только одним седуном -
на длинном широком лежаке пристроился, глазея в окно на разнотравную
степь, подросток лет десяти - двенадцати в сером плащике, повернув к
проходу стриженый русый затылок. И как только таких малых отпускают
путешествовать одних, подумал Благуша и вежливо поинтересовался:
  - Не помешаю?
  Тут он понял, что обознался. Обернувшийся на его слова подросток оказался
миловидной девицей-славкой со странной короткой прической, тех примерно
девичьих лет, о которых говорят - на выданье. Прямо скажем, приятная
неожиданность! Зеленые любопытные глаза уставились на торгаша, изящная
головка кивнула:
  - Так свободно же!
  Голосок у нее оказался певучий, приятный, люди с такими голосами сразу
располагали Благушу к себе, особенно молодки. Познакомься он с этакой
симпатягой где-нибудь на кону, где торгаш находился в своей родной стихии,
он бы повел себя легко и свободно, а тут, в незнакомой обстановке, даже
слегка оробел. Впрочем, заметив, видать, его смущение, девица снова
отвернулась к окну, давая ему время освоиться. Благодарно кивнув, чего,
конечно, хорошенькая незнакомка затылком увидеть не могла, Благуша снял
котомку с плеча, поставил ее на лежак, плюхнулся рядом и облегченно
привалился спиной к камерной перегородке. Какое же это блаженство - дать
наконец отдых телу! Затем, набравшись храбрости, представился:
  - Я - Благуша! А тебя как звать, милая девица?
  - Минута! - живо повернувшись, словно этого и ждала, улыбнулась в ответ
девица. Весело так улыбнулась, приветливо, от чего Благуша невольно тоже
расплылся в ответной улыбке. И вдруг с ноткой восхищения в голосе
спросила: - А правда, что ты Махину на конягах догонял? От самой Станции?!
  Надо же, оказывается, разговор со смотрителем был слышен аж в конце
вагона! Или у нее очень острый слух! Почувствовав себя польщенным, Благуша
неожиданно для себя подмигнул ей и в приливе вдохновения выдал:
  - Правда! Три дня скакал и три ночи, все подковы сбил и штанцы протер,
веришь не веришь, менять пришлось, оторви и выбрось, штанцы-то, перед тем
как в вагон войти, а то люди бы засмеяли!
  Минута мило прыснула в ладошку, прозвенев смехом, словно хрустальным
колокольчиком.
  - Кстати, не разделишь ли со мной трапезу? - продолжал ковать, пока
горячо, Благуша. - Одному как-то неловко, а вдвоем будет веселее.
  - С удовольствием! - охотно согласилась Минута. - Я как раз сама
собиралась.
  Они в четыре руки споро разложили на столе снедь из своих котомок, затем
Минута сбегала к смотрителю и принесла казенные семигранные бокалы со
свежезаваренным чаем.
  За трапезой и разговорились. У Минуты обнаружилось одно важное качество -
она умела слушать, причем слушать очень внимательно, задавая по ходу
разговора уточняющие вопросы, показывающие, что проблемы Благуши ей
действительно интересны и слушает она не из одной только вежливости, как
это часто бывает с незнакомыми людьми, не знающими, как отвязаться от
непрошеного говоруна. И как это случается с теми же незнакомыми людьми,
Благуша, не таясь, выложил ей про себя абсолютно все. И причину
путешествия, и как его кинул друган, и про Милку, которую любит всем
сердцем, и про жизнь свою торгашескую, беспокойную, но прибыльную, и как
планирует вернуться к Невестину дню вовремя, несмотря на происки Выжиги. В
общем, выложил все, что тревожило, что вертелось у него сейчас в голове и
не давало покоя, даже до детства добрался, но вовремя спохватился.
Несолидно как-то.
  Благуша по невыездной своей наивности еще не был знаком с дорожным
синдромом, да и слова такого не знал, - когда рассказываешь понравившемуся
тебе попутчику даже то, что не всегда и любимому человеку доверишь. Жизнь
на какое-то мгновение соединяет вас, никогда ранее не знавших друг друга,
и вряд ли когда вы увидитесь после, расставшись навсегда. Так чего ж не
пожалиться о своих бедах - чужому да незаинтересованному человеку, авось
что разумное и посоветует. Время от времени он ловил себя на том, что
открыто любуется девицей, ее тонкой изящной фигуркой, свежим улыбчивым
личиком, и сурово одергивал себя, напоминая, что любит Милку, и никого
кроме нее, а поэтому нечего давать волю разным скабрезным мыслям.
  О себе Минута лишь вскользь сообщила, что поездка у нее казенная, что
служит в столичном Храме Света Простор-домена, куда и нужно было попасть
Благуше, да просветила, что попасть туда не так-то просто, как слав
рассчитывает, что бабки в данном случае - не самое главное. Впрочем, стоит
пользование Порталом тоже недешево. И ободрила приунывшего было Благушу
обещанием посодействовать, есть у нее кое-какие связи в Храме Света, а для
хорошего человека (а только хороший человек может так за невесту свою
бороться, так ее любить) ничего не жалко.
  Благуша, конечно, заметил, что Минута старается о себе говорить мало, но
приставать с расспросами не стал. Времени было навалом, вот познакомятся
чуть ближе, сама расскажет. Тем более к тому моменту, когда все было
съедено и выпито, Благуша, и так уже основательно набеседовавшись, от
усталости начал клевать носом. Сказывалась не только скачка, но и
коварство настойки сонника - известно, что время она отнимает, а отдыха не
дает. В который раз мелькнула было слабая мысль про глоточек бодрячка, и в
который раз Благуша благоразумно отмел ее прочь. Смысла не было - ехать
долго, другие седуны, кроме собеседницы, его сейчас не интересовали, а в
окнах тянулась все та же унылая степь. Ничего интересного. Так почему бы и
не вздремнуть часиков этак десять?
  - Прости ради Смотрящего, оторви и выбрось, - смущенно извинился Благуша
перед соседкой. - И рад бы еще поговорить, очень ты собеседница приятная,
но устал, спасу нет. Прилягу я, пожалуй.
  - Да что ты, ложись, конечно! - Минута озабоченно всплеснула руками. - Это
ты меня извини, заболтала тебя после такой тяжелой дороги!
  - Нет-нет, я сам виноват, - заплетающимся языком попытался возразить
Благуша, не заметив, как оказался боком на лежаке. - Распустил язык...
как...
  Благуша не договорил.
  Уснул, как в яму провалился, - и снилось ему всякое.
  И про Милку, сладко улыбающуюся ему из окна дома родительского. И про кон,
на котором он заключал невероятно выгодные сделки с еграми из горных
доменов на оптовые поставки дорогих обсидиановых пляжек с сонником и
бодрячком. И про верных коняг, по-прежнему, оказывается, скачущих вслед за
Махиной - жалобное ржание измученных животин прямо-таки сердце разрывало.
Под конец приснился Выжига, непонятно как оказавшийся в вагоне Благуши. Со
зловещим выражением на лице зло-клятый друган бродил на цыпочках от каморы
к каморе и разливал спящим людям в питьевую посуду, всем подряд, сонник.
Добравшись до Благуши, Выжига присел в каморе напротив, достал из-за
спины, словно фокусник, расписную балабойку и как-то беззвучно заиграл,
насмешливо скалясь во всю харю и распевая явно что-то обидное, отчего
Благуше страстно захотелось врезать тому по наглой усатой морде. Но едва
он собрался это сделать, как Выжига сгинул, и сон потянулся уже без
сновидений, глубокий и спокойный.
  Спит Благуша.
  Ровно, уютно шелестят под колесами гладкие рельсы - без единого стыка на
все две тысячи вех пути от Станции до Центра, уложенные еще Неведомыми
Предками при Сотворении Мира, летит по бокам многовагонного состава
равнодушная к людским заботам и чаяниям степь, тускнеет Небесное Зерцало,
постепенно склоняя день к вечеру.
  Измученный перипетиями дороги парень спит, сладко посапывая во сне и не
ведая, что ему уготовило коварное будущее...

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
где Выжига становится жертвой обыкновенной кочки

  Когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем
Апофегмы

  Ну-ка, ну-ка, а почему этот холст закрыт покрывалом от взгляда истинного
ценителя живописи, ядрена вошь, кто посмел?! Эй, любезный, это ты здесь за
картинами присматриваешь? Открой-ка мне вот эту, любопытно, что там
намалевано. Ныне у меня кое-что звенит в карманах, авось и куплю...

  * * *

  ... Степь. Снова бескрайняя степь. Степь - словно невиданно огромный ковер
с причудливыми узорами из зеленых метелок чернобыльника, золотистых
головок ковыля да редких голубых чашечек блаватки. Степь - словно
бескрайний водный простор, где упруго плещутся под порывами легкого ветра
травы высотой в четыре ладони - прямо волны океанийские...
  Железная Дорога. Железная Дорога от горизонта до горизонта, прочертившая
весь домен от одного Бездонья до другого, сквозь почти безлюдный разгул
трав да редкие невысокие холмы между густозаселенным центром храмовника и
садами-рощами краевых конов Простор-домена, где тоже кипит жизнь. Бегут
стальные лезвия рельсов, ослепительно сверкая в дневном свете Небесного
Зерцала, так что аж глазам больно. Но от края до края - некому взглянуть,
кроме станционных смотрителей да зевак и будущих седунов, ожидающих
прибытия Махины на немногочисленных полустанках вдоль всего Пути... Да еще
пасущиеся неподалеку конячие табуны мангов бездумно косят влажными зенками
на сверкающую стальную лапшу, а присматривающие за ними семряки мирно спят
прямо в седле - чего они в той степи не видали?.. Остальные жители домена
заняты своими насущными делами: Богоданные Артефакты, существующие столько
же, сколько существует Мир Блуждающих Доменов, Универсум, никого не
интересуют. К ним, артефактам, просто привыкают с рождения - так,
например, как человек привыкает к собственным рукам...
  Артефакты. Богоданные Артефакты, такие, как Станции, Железные Дороги и
Махины, предназначенные вечно бегать по этим Дорогам в угоду людям, как
опоясавшее каждый домен Бездонье и Раздрай-Мосты, по которым - и только по
ним - можно это Бездонье преодолеть, как Световые Храмы шести центральных
городов-храмовников, испускающие Лучи живительного Света, и Небесные
Зерцала, отражающие и распределяющие этот Свет на каждую из девятимирных
Граней Универсума, чтобы не пресеклась большая и малая жизнь, как... Да
много чего было оставлено Неведомыми Предками в наследство людям под
присмотр неустанного бдительного ока Смотрящего Олдя, Двуликого и
Великого...
  Лениво дремлющий степной пейзаж вдруг оживляется.
  Строфокамил. В поле зрения возникает бешено несущийся строфокамил с
упряжным мешком на спине, оберегающим ездока от яростного встречного
ветра. Длиннющие голенастые лапы мелькают с такой быстротой, что видно
лишь размытую рябь под белооперенным телом птицы кажется, что воздух не
успевает сомкнуться, образуя позади куцего хвоста вихрящийся коридор, -
так велика скорость. Остроклювая голова строфокамила слегка пригнута к
земле и целеустремленно вытянута вперед, взгляд темных выпуклых глаз, без
единой мысли, целиком сосредоточен на тесно прижавшейся к железнодорожному
полотну грунтовой дороге, используемой редко, в основном для таких вот
оказий. Сотню вех в час отмахивает неутомимый бегунок, нет никого быстрее
его в этом странном мире...
  Ездок. Укрытый с головы до ног упряжным мешком, трясущийся лежа на животе
ездок, давно проклявший все на свете от умопомрачительной скачки. Густая
вонь собственного пота и пота всех предшественников, прошедших сквозь эту
каторгу, пропитавшая темное и тесное чрево мешка, не дает дышать, в
лязгающих от толчков зубах зажат кожаный ремень, чтобы сохранить эти самые
зубы. Судорожно напряженные руки захлестнуты специальными кожаными
петлями. Нет, не спасает упругое седло-лежак от жуткой тряски. Волнами
накатывает дурнота, болит избитое тело, усталость жжет мышцы. Но ездок
терпит - знал, на что шел, когда выбирал подобное средство передвижения,
да и деваться просто некуда... Чего не вытерпишь ради любви. Будь проклят
этот песий хвост Скалец, предложивший в недобрый час подобное
развлечение...
  Бежит строфокамил, торопится. Ужин ждет его лишь по окончании пути, и он
это знает, не первый день бегает глупая, но хорошо вымуштрованная птица...
  Кочка. Случайная кочка. Обыкновенная кочка, невесть как выжившая на
дороге, до сих пор не раскатанная вусмерть колесами проезжих телег, не
растерзанная лапами строфокамилов... А может, это просто конячья лепеха,
окаменевшая от времени? Сие неведомо.
  Лапа строфокамила четко входит в соприкосновение с кочкой...
  Роща. Небольшая ивовая роща на берегу полузасохшего долголедного озерка,
расположившегося рядом с грунтовой дорогой, по которой безоглядно несется
строфокамил. Густо теснятся гибкие побеги, расталкивая друг друга,
торопятся к живительной влаге, шелестя зелеными, с серебристой изнанкой
листочками. Да только нет уже почти водицы, иссяк кусок годового льда,
питавшего озеро долгие жаркие монады, и ива разочарованно никнет возле
заболоченной лужи...
  Треск. Треск разрываемого мешка, не выдержавшего внезапного рывка тела
внутри, короткий растерянный вопль - и человеческая фигурка, словно
выпущенный из пращи снаряд, врезается головой в ивовые кусты. Плохой
все-таки оказался мешок, соврал смотритель-манг, старый хитрозадый
сморчок... Споткнувшийся строфокамил тоже кувыркается через голову, тоже
слетает с дороги и шумно зарывается в те же кусты - целиком, чуть дальше
своего ездока, перья и листья так и летят во все стороны...
  Чудо. То самое чудо, в которое, не принято верить, - оба, и человек, и
бегунок, остаются живы. Но ежели пустоголовая птица уже ошалело ворочается
в изломанных, измочаленных кустах, пытаясь подняться на упрямо подгибаемых
контузией лапах, то ездок лежит неподвижно, очевидно потеряв сознание.
  Надолго.

  * * *

  ... А-а, теперь понятно, ядрена вошь, почему эта картина спрятана под
покрывалом - полная бездарность, по-другому не назовешь. Мазня. Что,
любезный? Говоришь, закрыта, потому что уже продана и вот-вот за ней
заедут? Большие бабки? Очень большие? Да ладно, не вешай лапшу на уши, я б
ее и даром не взял... Гм... Куда это ее потащили? В запасник, не иначе...
нет, прямо к выходу - значит, прямиком на свалку, ядрена вошь, там ей
самое место! Да нет, вон тарантас у крыльца стоит, шикарный, лаком крытый,
так и блестит! Прямо в него и грузят... Да осторожнее, елсы вы рогатые,
такую красоту спортите! Заноси край повыше! Да не этот, ядрена вошь, а
нижний, да не левый, а правый! От меня правый, бестолочь! Что? Куда это ты
меня посылаешь, ядрена вошь?! На самый Край? Еще дальше? К Смотрящему?! А
вот я тебя сейчас тростью, да по рыжей наглой морде...
  Уехали. Только пыль столбом взвилась за тарантасом. Да ну ее, эту картину
- ничего интересного. Можно было и не утруждаться просмотром.

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
вставленная просто потому, что надо было что-то вставить

  Карман желаний всегда туго набит.
  Апофегмы

  Когда ее нежданный сосед по каморе заснул на полуслове, Минута этому
ничуть не удивилась. И так было понятно, что это вот-вот случится. Хоть,
по его словам, он и принял глоток бодрячка, чтобы хватило сил догнать
Махину, только обычный сон мог окончательно выгнать из тела отраву
сонника. Уж она-то это знала, в Храме таким вещам еще в ученичестве
обучали.
  Минута сидела за столиком и, подперев кулачком щеку, задумчиво смотрела на
русоволосого парня. Обмякнув на лежаке, слав тихо сопел во сне, никому не
мешая. Не то что некоторые - вон в каморе, что за спиной, иной раз такой
храп прорывается, что перегородка дрожит. Избавь Смотрящий от таких
соседей, хоть и не виноваты они в том. А слав ничего, тихий. Вот только с
того момента, как он заснул, в сердце поселилась странная тревога, и
девица настойчиво пыталась доискаться до ее причин, хмуря тонкие брови. Ее
храмовый наставник Бова Конструктор не раз ей говаривал, что доверять
надобно первым ощущениям, ибо они в большинстве случаев оказываются
верными по сути. Минута всегда старалась следовать его советам, и этот
принцип еще ни разу ее не подводил.
  Пару раз она вставала и выходила в коридор, чтобы пройтись до клоацинника
и обратно, делая вид, что вышла размяться. А по пути ненавязчиво
поглядывала в каморы, стараясь высмотреть хоть что-нибудь подозрительное в
разместившихся там седунах. Но все было как обычно. Народ сплошь ехал
тихий и мирный, как и в других поездках, а поездок этих она уже успела
сделать немало, несмотря на свою молодость.
  Отчего же тогда в груди поселилось это странное, сосущее чувство тревоги?
  Минута невольно улыбнулась, когда Благуша задвигался во сне, пытаясь
устроиться поудобнее, и слегка стукнулся затылком о перегородку.
Поморщился, но глаз не открыл, лишь обиженно, совсем по-детски засопел.
Казалось, еще немного, и он засунет палец в рот, посасывая, как младенец.
Какой забавный...
  С ним свое непонятное беспокойство Минута не связывала, хотя поначалу его
внезапное появление в Махине и заставило ее поволноваться. Особенно когда
слав начал громко и требовательно стучаться в дверь вагона, мчавшегося с
огромной скоростью по степным просторам, словно какой то бандит. Но сам
честный и простой вид парня, то, как он нерешительно подошел к ней,
испросив разрешения занять рядом место, вежливо представился, как легко и
просто начал рассказывать о себе - все это развеяло ее опасения.
  Минута страдальчески вздохнула. Парень ей приглянулся, а повод, из-за
которого он пустился в путешествие, заставил позавидовать острой женской
завистью. За три дня пересечь домен туда и обратно - на такое не каждый
решится. Ну и что, что у него не было особого выбора, когда он после
коварных происков своего приятеля нежданно для себя оказался в чужом
домене? Другой бы на его месте руки опустил. А Благуша не сдался, решил
бороться до конца. Как же это романтично! Достаются же некоторым такие
любящие и верные женихи... Хороший парень - голубоглазый, высокий,
широкоплечий, одним словом - симпатяга. Правда, обычно ей нравятся более
худощавые, но это мелочи. В мужчине главное не внешность, как говорила
настоятельница прихрамовой школы, где она воспитывалась в детстве, а
надежность. А надежность из Благуши так и перла, как лишняя разваренная
каша из горшка. И явно неглупый, хотя немного простоват. Но какая
улыбка... За такую улыбку, озорную, веселую, мальчишескую улыбку можно
простить все, что угодно. Прямо в груди теплело, как посмотрит на нее с
такой улыбкой, и теп