а языками попусту молоть.
  "А сам-то хорош, - угрюмо подумал Скалец, прижимая распухшую гулю на лбу к
холодному борту грузовоза, от чего малость полегчало. - Хоть и ватаман, а
и сам ведь явно ничего не придумал, разогни коромысло, зато матюгальниками
всех обложил по самую маковку".
  - Ну все, пошли, - негромко рыкнул Хитрун, оглядывая свою незадачливую
ватагу с высоты громадного роста. - И этого таракана тащите за собой, не
все ж мне с ним возиться.
  - Я и сам пойду, - обиженно буркнул слав. Ухмыл тут же наградил его
увесистым подзатыльником, а Буян наподдал сапогом под зад, так что Скалец,
поперхнувшись, едва не обогнал Хитруна, двинувшегося широкими размашистыми
шагами вдоль вагонов в голову состава.
  - Поговори еще поперек батьки, Кудрявчик, так голову в задницу вмиг
засунем, - многообещающе процедил Буян. - Да так засунем, что никто и не
отличит, пся крев, где голова, а где задница. Из-за тебя мы здесь все
оказались, не забывай, когда хайло свое поганое снова открыть вздумаешь.
  Скалец счел за благо промолчать, торопливо шагая вслед за ватаманом,
причем как можно ближе к нему, словно защиты искал. Злы были ватажники,
злы, чувствовал он это всей своей душой, вон как дышат в затылок - того и
гляди еще тумака поднесут. Все вместе сейчас в кучу смешалось - и тяжкое
похмелье, и постоянное напряжение в ожидании появления елсов, и просто
усталость от сего путешествия в неизвестность. Лучше им сейчас не
перечить, а то быстро козлом отпущения назначат. Впрочем, он и так уже
этот козел... только что травку пока не щиплет. Эх, разогни коромысло,
судьбина его - горькая, нерадостная, тяжкая... Не надо было ему, дудаку
этакому, мести на Благушу искать, вон ведь что получилось. И не исправишь
уже никак. Не исправишь...
  Некоторое время вся ватага молча двигалась вдоль людских вагонов, желтых и
пузатых, глазевших на них неприятно пустыми окнами. Справа тянулся
лиственный лес - в основном липы, клены, вязы, кое-где березы и осины.
Было непривычно, неестественно тихо в этом лесу, и треск лежалого хвороста
под ногами разносился вокруг пугающим эхом, казалось вспархивающим из-под
жестких подошв сапог невидимыми птахами и шарахаясь среди деревьев.
  Скалец поплотнее запахнул армяк - было свежо. Воздух холодил лицо и шею,
словно и не сияло над головой Зерцало, не рассылало тепло. Неуютный
какой-то этот Проклятый домен, разогни коромысло, вздохнул слав, стараясь
унять дрожь. Впрочем, зяб он не столько от холода, сколько от злобы
бандюков, невидимой рукой толкавшей его в спину, Да с похмельного
недомогания во всем теле. А тем хоть бы хны - трепались о чем попало да
вяло переругивались промеж собой.
  - Эх, воздух-то какой, - наконец заметил Жила, вдыхая полной грудью, -
лучше любой опохмелки...
  - И ни души кругом, - пробормотал Буян, с унылом видом пиная попадающиеся
под ноги кочки и сучья, да не просто так, а с дальним прицелом - в
Скальца. Только попасть никак не мог. - Ни зверь не пробегает, ни птаха не
пролетает. Прямо жуть какая-то, пся крев.
  - Зато гадить некому - ни под ноги, ни на голову, - не остался в стороне
Ухмыл, характер которого да и само имя просто не позволяли не хохмить.
  - Не нравится мне здесь, пся крев. Чужой это домен, во всем чувствуется -
чужой душе человеческой. Вон как тихо-то здесь...
  - Точно, усы узлом, как на кладбище, - осклабился Ухмыл. - Хоть сторожей
нанимай.
  - Тьфу на тебя, пся крев, думай, что говоришь! - Буян в сердцах пнул
очередной сук и зашипел от боли - сук оказался торчавшим из земли корнем
близстоящего дерева, весьма твердым и неподатливым.
  - А что я? - Ухмыл на всякий случай отошел от буйного сотоварища на пару
шагов правее. - Я ничего. Ты на себя посмотри, в гроб краше кладут...
  - Тихо, олухи, - громким шепотом цыкнул ватаман, не оборачиваясь, - Будете
и дальше так шуметь, головы поотрываю. Нам нужно незаметно подойти. С этой
минуты - цыц!
  Но кое-кто оказался с ватаманом не согласен.
  - Бе-е! - проблеял этот кто-то из леска справа.
  Бандюки вмиг замерли и уставились в сторону, откуда раздался звук,
хватаясь за оружие. Из-за пригорка торчали витые рога. Длинные и блестящие.
  - Елс! - выдохнул Ухмыл.
  Рядом с первой парой рогов появилось еще несколько.
  - Елсы! - громким шепотом уточнил Жила, стремительно бледнея.
  А Буян, матюгнувшись во весь голос, вдруг схватил кусок толстой трухлявой
ветки, валявшейся под ногами (за неименяем другого оружия), и швырнут в
сторону "рогатого" пригорка Никто и ахнуть не успел, как оттуда, отчаянно
взбебекнув, выскочила стая, обыкновенных диких козлов. Вусмерть
перепуганных. Прыгая по кочкам и мелькая среди деревьев как ненормальные,
козлы бросились врассыпную и через несколько секунд исчезли в лесу.
  Бандюки шумно, с облегчением вздохнули.
  А ватаман в сердцах отвесил Буяну смачный подзатыльник.
  - За что, батько?! - обиженно вскричал Буян.
  - А чтоб без спросу ничего не делал, кровь из носу! - рявкнул Хитрун. - Я
что сказал? Не шуметь! А ты? Еще раз такое выкинешь...
  Хитрун осекся, не договорив, потому что в этот момент по крыше вагона
прямо над головами пронеслось короткое и звонкое цок-цок-цок. Ватажники
снова замерли и задрали головы, но смолчали как один, на этот раз четко
уяснив наказ ватамана. Только никто ничего не разглядел, кроме пресловутой
крыши людского вагона, и то сбоку. Впрочем... Скалец распахнул глаза
пошире - не мерещится ли? Не мерещилось. Над одним из окошек с крыши
свисал какой-то мохнатый шнурок с широкой кисточкой на конце - черным по
желтому. Забывшись, Скалец взволнованно толкнул локтем в бок своего соседа
- Жилу, тут же спохватился и испуганно втянул голову в плечи, но Жила,
слава Олдю Великому и Двуликому, сам открыл варежку от вида загадочного
шнурка и не отреагировал на вмешательство в свои "внутренние дела".
  - Это что еще за хрень, кровь из носу? - нахмурился ватаман, тоже
разглядевший шнурок. Он-то мог себе позволить нарушить молчание.
  И тут шнурок, приковавший взгляды уже всех без исключения, шевельнулся.
  Шнурок шевельнулся, а из-за бортика вагонной крыши высунулась чумазая
пацанячья рожица. Вернее, это Скальцу сперва показалось, что чумазая, а
после разглядел - вся в завитках мелких черных волос, разогни коромысло! И
вовсе не пацанячья. Потому как на макушке этого "явления с хвостом"
торчали короткие рожки - черные и полированные до глянца.
  Лицо анчутки, уставившегося в свою очередь на ватажников, расплылось в
озорной ухмылке - от уха до уха, показав краешки мелких и острых, как
иглы, клыков.
  Кто-то ахнул. Кто-то начал было ругаться, да поперхнулся и умолк. Слав же
почувствовал, как у него от ужаса темнеет в глазах, но заботливый
подзатыльник Жилы, вовремя заметившего неладное, тут же вернул ему сносное
самочувствие. В голове зазвенело, словно в пустом котелке, набитом
здоровенными злыми комарами.
  Из всех присутствующих первым опомнился ватаман.
  - Ну, хватит с меня этих елсов и анчуток, - грозно проговорил Хитрун,
выхватывая свою могучую саблю. Причем проделал сие действо с таким жутким
скрежетом лезвия по оковке устья ножен, что у Скальца враз невыносимо
заныли зубы и засвербело в ушах.
  А анчутка, пискнув что-то озорное, вприпрыжку умчался по вагонам в хвост
состава, дробно впечатывая копытца в железо, и то самое "цок-цок-цок",
слышанное, но непонятое раньше, звонким эхом заметалось по лесу. Тут и
бандюки повыхватывали оружие, привычно строя зверские рожи - как всегда
перед дракой. Буян же, сгоряча выдернув огрызок своей сабли, с которым не
было сил расстаться - рукоять с куском лезвия шириной в ладонь, -
выругался, плюнул и воткнул его обратно.
  Тем более что и воевать уже было не с кем.
  Быстро стихающий звук копыт резко оборвался где-то вдали, и наступила
тишина, еще оглушительнее, чем раньше. Бандюки облегченно перевели дух и
попрятали свое оружие обратно, а Жила споро скрутил и повесил на плечо
выхваченный было аркан. Только ватаман все стоял и смотрел в эту даль,
продолжая держать саблю на отлете, словно все еще собирался рубануть
невидимого врага, да так рубануть, чтоб сразу от плеча до пятки, не
менее... И такая задумчивость была на его лице, такая работа глубокой и
потаенной мысли, что оторопь бандюков взяла. Буян с Ухмылом беспокойно
переглянулись, а Жила почесал в затылке. Уж не стуманился ли их батько?
Пожалуй, только Скальцу было не до бандюковских проблем - до сих пор стоял
ни жив ни мертв, а глянцевые рога анчутки маячили перед глазами как живые.
Почему-то только рога - ни ухмыляющейся рожицы с острыми зубками, ни
длиннющего хвоста с кисточкой на конце. Рога то появлялись, то исчезали.
То появлялись, то... Тьфу ты, разогни коромысло, вот же напасть!
  Скалец тряхнул кудрявой головой, и наваждение, слава Олдю, сгинуло.
  - И как это я раньше не скумекал, - загадочно пробормотал Хитрун,
продолжая глядеть вслед удравшему поверху анчутке.
  - Батько, время ж... - хмуро напомнил Буян. - Что делать будем? Дальше
пойдем или повернем назад?
  Хитрун вздрогнул всем своим крупным телом, обвел бандюков враз налившимися
кровью глазами и процедил сквозь зубы:
  - Кто это там обратно захотел, кровь из носу? Ты, что ли, Буян?
  - Я ж только спросил, батько...
  - Вперед и только вперед, елсовы дети! И не отставать, а то ноги
повыдергаю!
  Сабля с лязгом влетела в ножны, ватаман резко развернулся и быстро зашагал
вперед.

  * * *

  Спустя несколько минут, достигнув перрона полустанка, ватажники тихо, на
корточках, чтоб никто из оконцев не увидел, подкрались к Махине.
  Замерли.
  Прислушались.
  Нахмурились.
  Творилось что-то непонятное и весьма тревожащее. Скалец в усердии даже ухо
к дверце приложил, но все равно не помогло. Изнутри - ни звука, ни
движения, словно всех елсы забрали, пока в грузовозе пьянка длилась. Слав
тревожно оглянулся вокруг. На перроне - та же тишина и безлюдье. Справа,
чуть в отдалении - невысокий угловатый домик билетной станции, слева,
шагах в двадцати от носа Махины - еще какое-то хозяйственное строение, с
высокой копной почерневшего от времени сена во дворе, огороженном
редкозубым забором.
  И больше ничего. И никого.
  Копна... Какая-то хитрая мысль попыталась пробиться на поверхность
сознания, но тут такая жуть начала брать Красавчика - что вот, остались
одни, навечно, в Проклятом домене, - что выть с отчаяния захотелось,
ханыгой степным выть, и страх загнал ту хитрую мысль обратно.
  Заметив общее уныние ватажников, ватаман решил их приободрить и громким
шепотом внес ясность:
  - Спят, кровь из носу! То нам и надо... Сейчас сделаем вот что...
  От слов Хитруна на душе слава слегка потеплело, а взгляд снова почему-то
вернулся к копне сена. И та самая мысль, снова прорвавшись на поверхность,
вдруг оформилась. Легла перед внутренним взором Скальца, как соленый
огурец на блюдечко с голубой каемочкой сразу после стопаря. Плевать, что
копна выглядит столь темной, прелой, гнилой. Потому как внутри сено скорее
всего сохранилось. Скалец живо вспомнил, как неоднократно прятался в таких
вот славных стогах, удирая от разных обидчиков (мужей и женихов
оприходованных девиц), - тоже темных и прелых на вид. Внутри сено всегда
оказывалось сухим, душистым. Спать в таком стоге - милое дело, и хрен кто
найдет. Правда, потом все бока от колких остьев чешутся, зато - целы.
  И Скалец, набравшись смелости, прервал самого ватамана, что-то
втолковывавшего своим ватажникам:
  - Ватаман, гляди, а ведь у нас есть сено...
  Хитрун умолк посреди слова, опешив от такой наглости, и послушным дитятей
уставился на копну. Ватажники - тоже как один. А потом заработала
ватаманская мысль, на что Скалец и надеялся, и Хитруну стало уже не до
него.
  Батько перевел взгляд на Махину, железной громадой застывшую в голове
состава. Снова на сено. Хмыкнул. И когда снова обратил внимание на
Скальца, то в его взгляде явно читалось одобрение.
  - А ведь дело наш дохляк говорит, кровь из носу, - тем шепотом молвил
Хитрун. - Вот этим делом мы сейчас и замемся.

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой Благуше снова снится сон на любимую тему

  Уж ежели мечтать, так ни в чем себе не отказывая.
  Апофегмы

  Снилась ему Минута.
  Она снилась ему каждую ночь с самого дня знакомства, и каждый раз это
выглядело почти одинаково. Причем действие во сне - за пределом самых
смелых мечтаний - происходило в номере гостиницы "Блудная дева", в которой
ему довелось останавливаться в храмовнике, и после пробуждения (чуточку
стыдливо) он обычно недоумевал, с чего это у него так буйствует фантазия,
ведь на самом деле ничего подобного и близко не было... А может, потому
так фантазия во сне и буйствовала? Именно потому, что наяву он так
старательно загонял ее вглубь? Но оставим эти неуместные размышления, ведь
сейчас шел сон, а у снов, как известно, свои законы.
  ... С любопытством скользнув взглядом по огромным, от потолка до пола,
гардинам из какой-то дорогой красивой материи, прикрывавшим просторное
окно номера от света улицы, по чудовищных размеров кровати, на которой
можно было не только спать, но и при желании играть в догонялки, слав
решительно направился в моечную - небольшую комнатушку размером четыре на
четыре шага, с бассейном вместо пола. Там уже плескалась прозрачная
голубоватая водица, заметно исходившая паром - хозяин расстарался.
Быстренько скинув всю одежду, Благуша потрогал ногой водицу, оказавшуюся
терпимо горячей, и бултыхнулся. Целиком. Какое-то время он просто
неподвижно сидел, отмокая, аж прикрыв от наслаждения глаза, затем принялся
орудовать мылом и мочалкой, смывая с себя усталость и грязь, накопленные в
душе и теле долгим суматошным путешествием от края домена в центр.
  В дверь постучали - негромко и как-то даже деликатно.
  Уже зная, что этого на самом деле не было, Благуша по заведенной неведомо
кем схеме подумал, что, верно, вернулся хозяин гостиницы, Бодун, забывший
что-то сообщить, и громким голосом пригласил войти.
  Дверь открылась и... и Благуша обомлел. Глаза его полезли на лоб, а руки
попытались инстинктивно прикрыть пах. В моечную, с обольстительнейшей и
весьма многообещающей улыбкой гетеры плавным шагом вступила Минута,
остановившись возле самого края бассейна. Невзрачный шерстяной плащ, в
котором она скромничала всю дорогу, сменился на небесно-голубой халат,
легкий, воздушный и весьма соблазнительно подчеркивающий ее формы,
оказавшиеся не такими уж и скудными, как ему показалось при первом
знакомстве. По крайней мере, грудь девицы ничем сейчас не уступала
красотам Милки (бывшей невесты, как подсказывал неведомый голосок даже во
сне, уже бывшей), а то даже и превосходила - например, смелостью выреза,
открывавшего очертания приятных глазу нежных округлостей. Сердце слава
сладко затрепетало где-то в районе переполненного желудка, быстро
спускаясь вниз, чтобы потрепетать в другом месте... Он почувствовал, как
его прямо распирает от желания. Рук, стыдливо прикрывавших пах, стало явно
не хватать. Ох, ну и оказия... и куда только подавалась незаметная
послушница! Сейчас перед ним усладой глаз предстала красивейшая из женщин!
Обычно, встретив такую красотку в жизни, скольких трудов стоит заставить
ее обратить на себя внимание, а тут она пришла к нему сама, и в ее
намерениях сомневаться не приходилось...
  Слав прямо-таки ошалел от привалившего счастья, ошалел настолько, что
продолжал сидеть пень пнем, не предпринимая никаких действий, лишь поедая
девицу пылающим взглядом с головы до стройных ножек. Минута еще более
обольстительно улыбнулась, оценив по достоинству вызванное ее видом
восхищение, как-то по особенному повела плечиками, и... халат целиком
соскользнул на пол. открыв все... абсолютно все... Видение невыразимо
прекрасного обнаженного женского тела было столь ослепительным, что слав
даже зажмурился, а в голове почему-то поплыл похоронный звон... Почему
похоронный? Да потому, что пропал, неожиданно понял Благуша. Совсем
пропал. А она уже была рядом, в бассейне, и даже сквозь голубоватую воду
ее тело, приближаясь, сверкало сияющей белизной, а в уши слава, словно
сквозь толстый слой войлока, проникал ее прерывистый, доводящий до
исступления шепот: "Я всегда... выполняю... свои обещания...", и взгляд ее
обещал невыразимое блаженство...
  Благуша раскрыл объятия...
  И тут сон дал сбой, обломав ему весь дальнейший кайф.
  Вместе с шепотом с алых губ девицы вдруг сорвались и безостановочно
повалили густые клубы черного дыма, устремляясь славу прямо в лицо. Дыма
настолько едкого, что слав, едва вздохнув, тут же отчаянно закашлялся, а
все его помыслы об огромной кровати, дожидавшейся их в номере за дверью
моечной, где должно было завершиться сладострастное действо, мгновенно
вылетели из головы. Минута же, словно ничего не замечая, приблизилась к
нему, жарко обвила руками шею и впилась ему в губы не менее жарким, можно
сказать, даже раскаленным поцелуем, пустив жуткий дым в легкие напрямую и
окончательно перекрыв доступ воздуху.
  И тогда Благуше пришлось проснуться, чтобы спасать свою жизнь.

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
Просто семнадцатая, в которой... да нет, просто семнадцатая

  Лучше переспать, чем недоесть!
  Апофегмы

  Перекатившись на спину, Благуща ошалело продрал глаза и, не удержавшись на
краю лежака, грохнулся на пол. Вот только пол почему-то оказался живым и
мягким и просипел голосом деда прямо ему в лицо:
  - А едыть тебя по голове, ведмедь косолапый, куды лапы суешь!
  Благуша скатился с Проповедника и словно провалился в преисподнюю. Дым был
повсюду. Удушливые струи поднимались от пола сквозь какие-то щели,
собираясь в плотное облако, которое, стягиваясь в сторону клоацинника,
скрученным жгутом уходило в потолочное отверстие. Едкая серая дрянь лезла
в глотку, глаза и нос, вызывая слезы и надсадный кашель.
  - Горим! - тонко закашлялась где-то рядом Минута.
  - Скорее дымим, скатертью дорога, - просипел Проповедник, поднимаясь на
четвереньки.
  Слав вскочил на ноги, пытаясь хоть как-то сориентироваться в этом бедламе,
и прикрыл рот рукавом - армяка, чтобы немного отгородиться от дыма.
  Сперва ему на глаза попался Воха. Непонятно как оказавшийся под столом,
бард спросонья попытался резко подняться и звезданулся макушкой о крышку.
Стол, понятное дело, загудел, как пчелиный улей, а бард, ясен пень,
завопил благим матом, шмякнувшись обратно. А, елс с ним, с бардом,
спохватился Благуша, о чем он только думает, надо ж о Минуте позаботиться!
Он резко обернулся, но девица уже сама о себе позаботилась - прижав к лицу
нижний край задранной кофточки, она устремилась к боковой дверце Махины,
по пути ухватив Благушу за рукав и потащив за собой.
  - Стойте, скатертью дорога! - Проповедник клещом вцепился в одежду
Благуши. - Не троньте дверцу! Бандюкам только энтого и надобно!
  - Каким еще бандюкам, кхе-кхе? - сквозь кашель огрызнулся Воха,
устремившись к дверце странными дикими прыжками, словно у него были
связаны ноги. - Обалдел, дедуля? Хочешь, кхе, чтобы мы тут все задохнулись?
  - Не тронь, говорю, обалдуй стихоплетный! Я ихние голоса слыхал!
  - А почему я не слышал, обертон по ушам!
  - Да потому, что ты орешь, скатертью дорога!
  - Да отпусти, дед. - Благуша снова дернулся и освободился от хватки
Проповедника. - Понял я, понял, оторви и выбрось.
  Теперь уже он потянул девицу за собой к оконцу, к тому, что находилось над
столиком. Вот только разглядеть что-либо снаружи оказалось затруднительно
- дым сплошной завесой клубился и там, окутав, похоже, всю Махину снизу
доверху. Даже ежели бы он и знал, как это оконце открыть, то толку от
этого не было бы ничуть.
  Минута же занялась чем-то странным - на ощупь выудив с потонувшего в дыму
словно корабль после кораблекрушения, столика, бокал с остатками кваса,
она облила выуженный откуда-то носовой платок и протянула Благуше.
  - Прижми к лицу, так дышать легче!
  - Не надо, Минута, у меня свой есть. Спасибо, что напомнила!
  И быстренько проделал то же самое со своим платком. Дышать и вправду стало
значительно легче - мокрая тк