иваемой струной, - то ли звук ему все чем-то не
нравился, то ли Воха просто намекал на музыкальное продолжение своего
рассказа в ближайшем будущем. Народ, посмеиваясь в особо забавных местах,
налегал на выпивку и закусь. Благуша ничуть не обиделся - изложить рассказ
лучше, чем бард, он все равно бы не смог, а то, что при этом Воха чуть
переиначил суть - так то свободный художественный вымысел, придающий
повествованию только особый колорит.
  Улучив момент, когда Обормот не был занят Вохиной болтовней, Благуша
обратился к нему с беспокоившим его вопросом:
  - Удовлетвори мое любопытство, друган Обормот. То, что Бова нас здесь
нашел, это я понимаю. Он эту экспедицию, оторви и выбрось, сколько
готовил... Но как здесь оказался ты?! В такой дали от своей службы?
  У стражника от удивления аж непережеванный кусок козлятины в горле застрял.
  - Да ты что, слав, ежели бы не я, халваш-балваш, и Бовы бы твоего здесь не
было, - явно обиделся Обормот. - Когда тебя благодаря Проповеднику занесло
в Проклятый домен, халваш-балваш, я по совету Мудрого Фрола сразу подался
в храмовник с вестью к Бове Конструктору, которого я тогда и знать не
знал. Всю задницу об строфокамила сбтер, но, как видишь, добрался я до
него. А Бова уж вовремя успел к вам на выручку.
  - Благодарю тебя, друган Обормот, - вежливо пробормотал Благуша, не веря
своим ушам. Сообщение стражника удивило его несказанно. - Действительно,
вовремя вы. Но как же вы могли успеть все это сделать? Пусть даже
Дирижопль Бовы летает быстрее птицы, но ведь тебе самому до храмовника на
камиле скакать почти сутки. А сейчас даже первый день не закончился, как
мы в Проклятом домене...
  - Да ты что, торгаш, белены объелся? - Обормот выпучил глаза и разинул
рот. - Какой день, халваш-балваш? Уже почти два минуло!
  - Как это два? - заупрямился слав. - Ты чего мне голову морочишь, оторви и
выбрось? Что я не помню, что ли, как мы прошлой ночью на Станцию пешком
перлись, а затем на Махине поехали? А в дороге мы с устатку до полудня
всего-то и вздремнули, пока бандюки не разбудили...
  Возможно, они бы еще долго спорили и удивляли друг дружку, ежели бы в этот
момент не вмешалась Минута, хотя и молчавшая в течение всего разговора на
широкой груди слава, но слушавшая внимательно "не упустившая ни слова.
  - Постой-ка, Благушенька... уж не повторилась ли та же история, что и
тогда в Махине, когда ты в храмовник ехал и у меня на глазах сутки
проспал... Давай представим, что заснули мы утром, а проснулись в полдень,
но уже следующего дня...
  Благуша, нахмурившись, почесал затылок:
  - Но ведь тогда я спал сам по себе, а тут получается, что мы все вместе
больше суток дрыхли? И никто ни разу не проснулся, оторви и выбрось, никто
ничего не заметил? Но так не бывает!
  - В Проклятом домене, халваш-балваш, видать, все бывает, - вынес Обормот
глубокомысленное заключение. И хлопнул полную чарку.
  - А бандюки все это время что, терпеливо ждали, пока мы проснемся, оторви
и выбрось, прежде чем начать безобразничать? Они же нам продыху ни на
одной остановке не давали! Или они тоже дрыхли почем зря?!
  - Запросто, скатертью дорога, - подал голос через слабо дымящий костер
Безумный Проповедник, многозначительно шевеля бровями, - Потому как вы про
елсов с анчутками позабыли. А они такое запросто умеют деять - простых
людей усыплять. Вспомните, что я вам сказывал, как меня самого из домена
выносили...
  - Да ладно тебе, дед, нечего заливать, видели мы уже и елсов твоих, и
феликсов железных... - Воха Василиск насмешливо осклабился, ткнув пальцем
в ту сторону, где, сложенные в небольшую горку, лежали шлемы камильных
костюмов с выпуклыми стеклянными глазами, в которых молотобойцы Бовы и
выпрыгивали из Дирижопля. - Вон, дедуля, головы тех феликсов валяются,
сходи попинай и успокойся.
  Благуша сконфуженно хмыкнул, вспомнив, как с испугу и он тех молотобойцев
за феликсов принял, хотя уж кто-кто, а он-то и сам в таком костюме
хаживал, должен был догадаться. И примирительно сказал, заметив, как дедок
быстро багровеет от Вохиного выпада:
  - Ладно, сейчас это уже значения не имеет, оторви и выбрось...
  Но тут дедок в гневе вскочил и, страшно вращая выпученными глазами, заорал
на Boxy во весь свой нехилый бас:
  - Ну ты, чудила стихоплетная! Не тебе мне недоверие высказывать, скатертью
дорога, не дорос еще до разумного понимания, где правда, а где кривда!
  А потом как пошел сыпать хулительными эпитетами, так хоть стой хоть падай:
  - Сопля малолетняя! Размазня подзаборная! Нужник недоделанный! Пень
недопиленный! Хрен недомоченный! Носок недостиранный! Кусок недоже...
  Неизвестно, сколько бы матюгальных этажей выстроил Проповедник над Вохой,
ежели бы Бова Конструктор не наклонился к самому уху деда и не шепнул...
неизвестно, что шепнул Бова. А только дед враз умолк, еще больше выпучив
глаза. И резко сел на место.
  Бова же кивнул барду, который все еще хлопал глазами с совершенно
обалдевшим от отповеди видом:
  - Вот что, Воха Василиск, включи-выключи, спой-ка что-нибудь, разряди
обстановку.
  - Ага... Точно... Сей момент... как только, так сразу... - спохватившись,
Воха взял себя в руки и кивнул в ответ. - Ладно, слушайте. Хотел
напоследок приберечь, но ради такого случая... И ты, дед, извини, не хотел
я тебя так обидеть.
  Проповедник с гордым и упрямым видом смотрел в сторону, давая понять, что
Воха еще не прощен.
  А Воха, коротко вздохнув, заиграл.
  Над лесом, вырываясь из-под быстро мелькающих пальцев барда, поплыла
грустная, красивая и сложная мелодия - балабойка, соскучившись по делу,
казалось, запела сама, без участия певуна, окрашивая вечерний мир
Универсума в невидимые, но ощутимые чувственные краски. А потом в мелодию
складно вплелся баритон певуна:

  А мы уходим навсегда -
Как в речке талая вода...
  Как след звезды - падем с небес.
  В примолкнувший под утро лес...

  - Молодец наш Бова, - тихо-тихо, чтобы не потревожить очарованно замерших
слушателей Вохи, шепнул Благуша Минуте. - Спас положение.
  - А ты думал! Бова - прирожденный лидер, всегда, в любой ситуации знает,
как поступить.
  Сказано это было с такой гордостью и теплотой, что сразу становилось ясно
- хорошо знает девица своего наставника. Ох как хорошо... Лучше б она его
так не знала, слегка нахмурился слав. Но такое отношение нужно заслужить,
это он тоже прекрасно понимал. И все же не удержался, чтобы слегка не
поддеть девицу - самую малость, по-доброму:
  - Кстати, выходит, этот Дирижопль и есть тот самый шар, про который ты мне
рассказывала в храмовнике? К которому канатами будет привязываться корзина
аж для четырех человек?
  Минута лукаво улыбнулась:
  - Когда я тебе сказывала, так и было. Лишь позже сама узнала, что Бова
попутно ведет еще один проект, куда значительнее первого. Я ведь часто
бываю в разъездах и не всегда нахожусь в курсе всех его работ. Бова же
всегда имеет в запасе несколько вариантов - ежели бы с Дирижоплем что-то
не заладилось, то он просто вернулся бы к шару с корзиной. К тому же Бова
такой человек, что всегда совершенствует свои изобретения, еще не закончив
их... Меня вид Дирижопля тоже изрядно удивил ведь то, что я видела у него
в мастерской перед отъездом, выглядело иначе...
  - Ничто так не способствует успешному внедрению новшеств, как отсутствие
проверок, - задумчиво проговорил Благуша. - А ежели бы эта бандура нам на
головы грохнулась? Ведь мокрого места не осталось бы!
  - Да что ты такое говоришь, Благуша?! - Минута отпрянула от груди слава и
возмущенно посмотрела ему в глаза.
  - Да, что это ты такое говоришь, слав? - рядом с ними вдруг возникла
внушительная фигура самого Бовы Конструктора. Лицо настоятеля тоже
изображало искреннее возмущение - под стать Минуте, но в глазах плясали
веселые огоньки.
  - А ну, пойдем со мной, просвещу я тебя на сей счет, включи-выключи!
  Благуша растерянно поднялся.
  - Ой, а я с вами! - тоже вскочила Минута.
  - Нет, девица, ты пока здесь обожди, у нас мужской разговор будет.
  С этими словами Бова, не слушая никаких отговорок, поволок Благушу за
собой.

  * * *

  Верхняя часть Дирижопля представляла собой огромную матерчатую емкость
овальной формы - "многошар", поделенную для надежности на секции, чтобы
случайная утечка газа из одной не грозила падению всего корабля, а нижняя
часть состояла из двух деревянных палуб, полностью закрытых от всех ветров
легкими, но прочными бортами. Внутрь Дирижопля можно было попасть сквозь
боковую дверцу в борту, ту самую, через которую и высадились молотобойцы
Бовы. Сразу за дверцей простиралась вместительная котельная, занимавшая
почти половину всей нижней палубы (топка, лари для горюч-камня и
долгольда, лежаки для отдыха сменщиков и т. д. - здесь во время полета
работали Ухарь с золушком), а вторую половину занимал сам долгопарый
движитель - механизм, который и приводил всю эту воздухоплавающую бандуру
в движение. Двигаясь дальше, вверх по специальной лестнице, соединяющей
обе палубы, через люк, попадаешь в небольшой отсек-запасник, все стены
которого увешаны камильными костюмами и пустыми оболочками посадочных
шаров. Из запасника в противоположные стороны ведут две дверцы. Одна
приводит в носовой отсек, нареченный Бовой "кабиной управления" - с
лобовым окном для осмотра местности и определения направления движения, с
приборной доской, выглядевшей, конечно, не в пример проще той же доски в
Махине, но исправно выполняющей свои обязанности, и с двумя мягкими
креслами, поставленными друг за дружкой, - для водилы и его сменщика. Роль
водилы, ясен пень, на своем летучем корабле выполнял сам Бова Конструктор,
а его сменщика - Косьма Тихий, все еще являвшийся любимым учеником
настоятеля. Другая дверца из запасника ведет в заднюю часть палубы"
отведенную под отсек для седунов, вмещающий сорок человек (но заполненный
в этом полете только наполовину), где команда Бовы все свободное от работы
время провела за игрой в картинки, так как делать все одно было нечего.
  Гордый своим изобретением, Бова, не задерживаясь в котельной, сразу повел
Благушу к лестнице, а по ней, через запасник - в кабину управления. И пока
в течение получаса разливался соловьем, расписывая назначение всех
устройств приборной доски, Благуша с любопытством глазел по сторонам.
Шикарно устроился Бова, оторви и выбрось, ничего не скажешь; светлые
панели из орехового дерева, коими были обшиты стены отсека, а также стол,
различные шкафчики и полочки для разных предметов сверкали полировкой.
Огромное лобовое окно, размером три на три шага, было прозрачнее
родниковой водицы, казалось - протяни руку, и не встретишь никакого
сопротивления, а чехлы мягких кресел радовали глаз тем особенным
разнообразием красок, которым обладал лишь редкий мех юрсема. Все вместе
создавало ощущение необычайной чистоты, уюта и изящества. И понятное дело
- богатства.
  Затем они спустились обратно в котельную, где в это время какой-то худой,
как сушеная вобла, крайн, перемазанный сажей с ног до головы (кстати, еще
при первой встрече показавшийся торгашу смутно знакомым), остервенело
чистил кочергой топку парового котла.
  - А вот теперь, друган ты мой слав, - важно продолжал Бова, - я тебе
объясню работу самого лучшего моего изобретения - долгопарого движителя. С
помощью этого изобретения я произведу в Универсуме революционные изменения
в нынешнем транспорте, и Бездонье навсегда перестанет быть преградой для
народов из разных доменов. Ты только представь, слав, как вот такие
Дирижопли беспрепятственно летают из Края в Край - сердце радуется такой
картинке! Вот смотри, слав, - сюда, в дверцу топки, загружается
горюч-камень...
  Тут Благушу словно что-то под руку толкнуло, как уже не раз бывало ранее в
течение путешествия.
  - Погоди, Бова, оторви и выбрось. Дай-ка я сам попробую. Сюда, как ты
верно говоришь, загружается горюч-камень. Жар же от его горения нагревает
вот этот котел с долгольдом, вызывая тем самым его бурное испарение. Пар
этот в виде могучей напорной струи выходит наружу по выхлопным трубам, что
и служит движителем. Сдается мне, Бова, что скорость твой летучий корабль
может развивать не хуже строфокамила, а то и круче. Что скажешь?
  Ответом торгашу с Роси было молчание.
  Благуша недоуменно обернулся.
  И обнаружил, что Бова, вылупив глаза от изумления и явно потеряв дар речи,
смотрит на него.
  - Ты чего это, Бова? Разве я что-то не то сказал?
  - Да я... - Бова натужно прокашлялся. - Да я даже Минуте об этом не
сказывал! Откуда же ты можешь знать?
  - А-а, ты об этом... - Благуша тяжко вздохнул и не стал скрывать - ежели
уж его не поймет сам настоятель Храма Света, то не поймет уже никто. - Да,
понимаешь, оторви и выбрось, вот с тех самых пор, как тебя повстречал, так
со мной всякая всячина и происходит. В том числе и знания, ранее
неведомые, сами собой приходят. Веришь - нет, еще несколько минут назад я
понятия не имел об устройстве твоего долгопарого движителя. А теперь знаю.
Не знаю только, как объяснить само знание.
  Бова задумчиво кивнул, наморщив лоб от напряженного мыслительного
процесса. Сразу было видно, что привыкший решать неразрешимые задачи ум
настоятеля сразу же взялся за дело. Но с ходу не одолел. Бова покачал
головой, отложив задачку на потом, и махнул рукой:
  - Верю, слав. Верю. Только что убедился. Но что же на тебя могло так
повлиять, включи-выключи? Уж не моя ли Думовина? От нее, понимаешь ли,
всякие там невидимые глазу, но ощутимые телом эманации исходят, особенно
после того, как мы те байты порченые использовали - из урания и
плутония... Но ведь я возле Думовины с утра до вечера кружусь - и пока
ничего особенного...
  "Ну да, ничего особенного, - подумал слав. - А вместо шара с корзиной -
целый Дирижоплъ на долгопаром ходу выдал. Да еще с немыслимой скоростью
постройку закончил"
- Слушай, слав, а та книжица, которую ты мне в храмовнике показывал, еще у
тебя? - вдруг спросил Бова.
  Благуша кивнул, снова присматриваясь к подозрительно знакомому золушку,
все еще возившемуся с топкой - много, видать, нагорело. Он заметил, что
тот, в свою очередь, старательно отворачивает свое лицо в тень, и его
нехорошие подозрения усилились. Кого же он ему так напоминал?
  - А как же! Только я ее Вохе Василиску дал почитать. А мне она уже почти
без надобности, сам уже апофегмами сыплю не хуже. Да вот, например, как
раз к случаю: "Мало построить корабль, надо на него еще и сесть!" Или:
"Можно быть уверенным только в том, что ни в чем нельзя быть уверенным, и
ежели это выражение истинно, то тем самым оно и ложно".
  - Забавно, забавно, - задумчиво повторил Бова. - Но вот интересно, что она
мне самому может сказать насчет всего этого предприятия с Проклятым
доменом?
  Тут Благуша, не выдержав, шагнул к обслужнику, взял его за плечо и
развернул лицом к себе.
  - Ну и что тебе от меня надобно? - угрюмо спросил дохлятина рыкающим
басом, сверкнув белыми зубами на черном лице, измазанном сажей почти до
неузнаваемости. - Мало об меня тогда кулаки почесал, плисовые штанцы,
добавить хочешь?
  - Оторви и выбрось! - ахнул Благуша, от неожиданности отступив на шаг, -
Пивень, ты, что ли?
  - Ну я, - ответил тот, пожав узкими плечами. - Так что ж тут такого?
  Благуша непонимающе повернулся к настоятелю, который лишь добродушно
улыбался, глядя на них обоих.
  - Бова, да что же этот бандюк тут делает?!
  - Тихо, тихо, слав, не кипишись. Нашим человеком твой Пивень оказался.
Взял я его к себе, одарил штанцами плисовыми, по коим так бедняга страдал,
да к Ухарю золушком определил, пародвижитель на Дирижопле обслуживать. Так
на удивление хорошим работником наш крайн оказался! Вот что нормальная
жизнь с человеком делает, включи-выключи!
  - Да, я такой, хотя могу и чаще, - сразу засмущался Пивень, ковыряя пол
носком сапога и потупив глаза - прямо как красна девица. Заметно было, что
к похвалам крайн не привык. Оно и понятно - в ватаге бандюки более
привычны к подзатыльникам ватамана.
  "Что-то не верится в его исправление", - подумал слав, мрачно разглядывая
Пивеня и при этом действительно ощущая явственный зуд в кулаках - угадал
Пивень, битая шкура, опытная. Это ж бандюк! Дурная кровь! Ходит
несвязанный, а ну как своим помогать станет? Вот уж взаправду говорится:
"Чем тяжелее работа, тем легче на нее устроиться".
  - А ну брось, слав, - недовольно сказал Бова, заметив, как Благуша смотрит
на Пивеня. - Вижу, что-то нехорошее думаешь, нечего напраслину на человека
даже в уме наводить - беду накличешь. Примета такая народная. Пойдем-ка
лучше книжицу твою поищем да выпьем за твою с Минутой счастливую судьбину!
И ты, Пивень, с нами иди, хватит тут усердствовать, пора и тебе отдохнуть.
  - Рад стараться! - гаркнул в ответ Пивень.
  С этими словами Бова выпрыгнул из Дирижопля на землю, и Благуше нечего не
оставалось, как последовать за ним. А в затылок ему, с готовностью
побросав инструмент, пристроился бывший бандюк, а ныне - человек мирного и
почетного ремесла, оторви и выбрось! Нет, что творится на белом свете, а?
Что творится!
  Благуша догнал настоятеля и пристроился рядом, приноравливаясь к его
размашистому шагу.
  - Бова, а к чему это ты сказал? Обо мне с Минутой?
  - Да ладно, включи-выключи, что я, глаз не имею? Вижу, как вы друг на
дружку смотрите, прямо не налюбуетесь. И знаешь, что я тебе скажу, слав?
  - Что? - Слав немного растерялся от такого поворота дела.
  - Что я не против.
  - Погоди... - Голос Благуши дрогнул от подступившей к горлу радости. - Но
Минута мне говорила, что как послушнице Храма ей запрещены отношения с
мужчинами.. Разве это не так?
  - Успокойся, слав. Здесь случай исключительный, никого наказывать не буду.
Властью настоятеля я снимаю с нее данный обет. Она ж мне почти как дочка,
на моих глазах да под моим присмотром выросла, в сердце след свой
оставила. А ты парень хороший, толковый, лично мне нравишься...
  Они как раз проходили мимо ватаги бандюков, оставленной под охраной дюжих
молотобойцев, когда скрипучий голос Хитруна перебил разговор:
  - Смотрю я на тебя, Пивень, и не пойму - и как это ты мог сменить честное
имя бандюка на грязную работу? Чем это они тебя купили, кровь из носу,
неужто этими вот плисовыми штанцами?
  Бова, Благуша и Пивень невольно остановились.
  - Нет, Хитрун! - Пивень поддернул вышеназванные штанцы, выгнув тощую грудь
колесом и важно задрав нос. - Это я раньше, с вами, бандюком был. А
теперь, с работой интересной, да с друганами надежными, у меня, можно
сказать, только жизнь начинается. Новая! Как штанцы эти плисовые!
  - Продаются только свои, усы узлом, - сказал как плюнул Ухмыл.
  - Будь у меня руки развязаны, Пивень, - добавил Буян, страшно вращая
мгновенно налившимися кровью глазами, - я б тебе эти штанцы узлом на шее
завязал, пся крев, да к дереву бы подвесил, с голой задницей на свежем
воздухе проветриться!
  - Зачем к дереву? - пренеприятнейшим образом усмехнулся Жила. - Под колеса
Махины его, усохни корень, и вся недолга.
  - Да ну вас, братки, - сразу погрустнел Пивень, поникнув буйной
головушкой. - Что ж вы такое говорите, плисовые штанцы? А сколько годин я
ватаге верой и правдой служил - уже не в счет? Да неужто у вас на меня
рука поднимется?
  - Ничего, Пивень, ничего. Главное, кровь из носу, чтобы она, рука, на тебя
опустилась.
  Лишь Скалец промолчал, старательно отводя взгляд от Благуши. Вид у него
был жалкий донельзя. Бледный, встрепанный, под глазами темные круги, еще и
мерзостью какой-то от армяка разит, аж нос зажать хочется... очень запах
на тот похож, которым их из Махины и выкурили. Видать, смекнул торгаш,
самую грязную работу самому никчемному в ватаге и поручили. И все же
Скальца ему было по-человечески жаль. Когда-то ведь приятелями были,
оторви и выбрось. Ладно, подумал слав, пусть еще здесь посидит, для
острастки, а там словечко за него перед Бовой и замолвлю. Выручу в
последний раз.
  Тут Бова решил вмешаться и пригасить накал страстей:
  - Перестань, ватаман! Пока ты со своей ватагой у меня в руках,