т столь стремительной
расправы над бандюком голосил Киса, цепляясь за дверь руками, как лесной
клещ, не позволяя себя вытащить полностью.
  Благуша нагнулся, взял строфника за шиворот, мощным рывком оторвал от
двери и, развернув лицом к бездыханному бандюку, весьма неприветливо, но
очень ровно, тщательно выговаривая каждое слово, поинтересовался:
  - Слышал про ватагу Рыжих?
  - Ага... - Армии икнул, сбитый с толку неожиданной переменой темы, и
принялся лихорадочно соображать, что последует дальше. Неужели гроза
миновала? Да где же елсовы стражники, что он тут, зря разорялся, вопил во
весь голос? Куда подевались все эти жирные и ленивые морды, обязанные
следить за порядком, чтобы всякие лихоимцы не обижали честных людей?!
  - Помнишь, какая награда за каждого назначена? - так же ровно продолжал
Благуша, что давалось ему ох как нелегко. Так и подмывало свернуть шею
этому лысому придурку.
  В голове Кисы против воли заработали невидимые счеты.
  - Бочонок?
  - Вот этот тип, что валяется у стенки, не кто иной, как Пивень. Сам бы
сдал, да некогда, оторви и выбрось. Ты мне камила, я тебе - бандюка. А
залог, что я внес ранее, я заберу, а то тебе чересчур жирно будет. Думаю,
на этот раз мы договорились - я тебя как-никак только что от верной смерти
спас. Не так ли?
  Кисе показалось, что он ослышался. Слав спас ему не только жизнь, но и все
ранее заработанные бабки, чуть было не присвоенные бандюком. Да еще и
плату в виде самого же бандюка оставил. Ноги Кисы снова ослабели, и он не
заметил, как опустил зад прямо в корыто с питьевой водицей,
предназначенное для строфов, совершенно не чувствуя предательской влаги в
моментально промокших насквозь штанцах.
  - Купи-продай, - пробормотал строфник, глядя, как слав подвязывает свой
кошель обратно к поясу, предварительно опустив в него принесенные с собой
матрешки, не иначе как выигранные в "Удачливом хрене". Как подхватывает
затем свой мешок со снаряжением, отвязывает и выводит камила из стойла, а
после - и из загона. - Купи-продай, купи-продай...
  Кажется, у несчастного Кисы от богатой на переживания ночи поехала крыша.

  ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ,
где Благуша находит-таки выход из отчаянного положения

  Ежели нельзя, но очень хочется, то можно.
  Ежели ты хочешь, но не можешь, значит не очень хочешь.
  Апофегмы

  Вырвав, как ему казалось, единственного бегунка со всего этого домена,
Благуша остановился за пределами Станции возле общей привязи, где путники
оставляли и коняг, и мулов, и строфокамилов. Быстро прикрутил поводья
строфа, расстелил на байкалитовом полу мешок и разложил на нем детали
костюма, подаренного Бовой. Сшит костюм был из кож лучшей выделки -
прочных и мягких на ощупь, и снабжен многочисленными завязками и
застежками. Глядя на листок с инструкциями, Благуша лихорадочно вспоминал
объяснения Минуты, но дело от изрядного волнения шло туго. Наконец решив,
что разберется на ходу, натянул костюм на себя прямо поверх одежды и
принялся застегивать крепежные ремни, иногда путаясь в них, развязывая и
завязывая по-новому.
  Самым дорогим для него сейчас было время, а оно уходило как песок сквозь
пальцы - безвозвратно, поджимая все сильнее и сильнее. Опаздывал слав,
непоправимо опаздывал! Не повезло ему, оторви и выбрось, несмотря на
дружескую помощь Минуты и Бовы Конструктора. И хорошо, ежели не
фатально... Вон и Махина здешняя уже ушла, а он все еще только собирается
в дорогу... Есть от чего скрипеть зубами. Ежели б не этот мерзавец
строфник, из-за которого он потерял и время, и толкового бегунка, получив
взамен этого задохлика... Жаль, не успел спросить, уж не Выжига ли его
опередил? Впрочем, уже не важно...
  Окинув себя беглым взглядом - все ли застежки застегнуты, а завязки
завязаны, - Благуша взялся за шлем, еще раз припоминая объяснения Минуты.
И заметил, что рядом начинает собираться любопытный народ, чтобы поглазеть
на непривычный наряд камильного седуна. Благуша сперва недовольно
нахмурился, но затем решил не придавать значения таким мелочам и
постарался сосредоточиться на костюме. Пусть их.
  Как объясняла ему Минута и о том же вторила инструкция, надевать шлем
нужно было строго задом наперед, совмещая железный обод внизу с ободом,
укрепленным на плечах костюма. Затем следовало осторожно, двумя руками
повернуть шлем вокруг оси вправо и проверить, защелкнулись ли ободья друг
за дружку. А ежели, значит, не защелкнулись, то нужно все повторить
сызнова - более тщательно. Благуша еще раз осмотрел шлем, вздохнул,
нахлобучил на голову и осторожно повернул. Послышался щелчок. На всякий
случай он попробовал стащить шлем обратно, но тот не поддался, сидел
крепко, как влитой. В шлеме сразу стало тихо, большая часть привычного
городского шума осталась снаружи, как будто в ушах оказались пробки из
пакли, а чтобы посмотреть вбок, приходилось поворачиваться всем телом,
иначе при повороте головы глаза упирались в железную стенку. Благуша чуток
потренировался, со злорадным удовлетворением заметив, как разбегаются
перепуганные его глазастым шлемом зеваки, когда он обращал стеклышки в их
сторону, и взялся за перчатки последнюю деталь снаряжения.
  Тут он почувствовал, что жутко хочет пить, и остановился в
нерешительности. Как назло, каждая минута была на счету. Но в горле от
всей этой суеты изрядно пересохло, а дальше и того хуже будет - когда
рассветет и начнется жара. Он ведь не где-нибудь, а по Великой Пустыне
поскачет. С этим костюмом, спеленавшим его по рукам, ногам и голове, как
он понимал, в дороге у него возможности напиться, как тогда на коняге - из
туеска, уже не будет... Проклятие, а туесок-то в кармане армяка остался!
  Определив на ощупь, где именно, Благуша принялся лихорадочно расстегивать
с той стороны застежку, соединявшую верх костюма с кожаными штанцами. И
тут рука сквозь материю случайно наткнулась на давно забытую пляжку с
бодрячком, терпеливо ожидавшую своего звездного часа в нагрудном кармане
армяка.
  Слав на мгновение замер.
  Проклятие! Как же он забыл потребовать у строфника положенный глоток
бодрячка! Ведь без этого невозможно обойтись при скачке на камиле! Хорошо,
что хоть про свою пляжку вспомнил в самый последний момент! Ох уж эта
суета, оторви и выбрось...
  Благуша быстро свинтил шлем. Затем, придерживая его одной рукой, выдернул
свободной пляжку из кармана, взглянул сквозь дымчато-темный обсидиан на
свет городских зерцал, взболтнул и хмыкнул. Похоже, на все три глотка
будет. Вытащил пробку зубами, выплюнул ее на байкалитовый пол и поднес
пляжку к губам...
  И снова замер.
  Губы слава невольно растянулись в загадочной улыбке. Возможно, так
улыбаются те, кому в голову приходят неожиданные, возможно спорные, но
счастливые озарения.
  Благуша знал о бодрячке все. Один глоток этого убойного зелья - и тело
нальется силушкой молодецкой, а усталость и беспокойство отступят прочь,
два глотка - и он не почувствует никаких неудобств в течение всего пути:
ни жары, ни жажды, ни тряски, а дорога пролетит, как в сказке, три - и он
придет в себя уже дома, вообще не запомнив перипетий дороги, но сделав все
как надо. Однако больше трех нельзя. Больше трех глотков никто еще не
выдерживал, а кто пытался - навек разум терял. Ходили, правда, легенды о
тех, кто и четыре зараз выдержал - так те сразу бессмертными становились и
бесследно исчезали из мира сего, отправляясь прямиком к Смотрящему в
вечные помощники., так что конец, можно сказать, тот же...
  Только речь сейчас шла не об этом. Бессмертным он пока становиться не
собирался. Зато только что чуть не сделал крупную ошибку... Но чуть ведь
не считается, оторви и выбрось! Впрочем, хотя бы один глоток все же нужен,
иначе пути он просто не перенесет. Да, жаль, что из-за всей этой чехарды с
камилом он забыл потребовать положенную порцию у строфника, а вернуться
возможности уже не было... Время!
  И Благуша начал действовать - быстро и аккуратно. Наркотический глоток
скользнул в пищевод причудливой смесью огня и льда, усталость и
беспокойство сразу отступили прочь, плечи расправились, грудь выгнулась
вперед колесом, а мышцы наполнились непривычной, распирающей, требующей
движения силой. Затем пляжка временно опустилась в карман кожаного
костюма, застежка на поясе снова была приведена в боеготовность, шлем со
щелчком встал на место, а перчатки словно сами срослись с рукавами. Через
минуту слав уже сидел в седле, пристегиваясь к нему специальными ремнями
от костюма, да так ловко, словно всю жизнь на камилах разъезжал в новом
снаряжении. Птице, похоже, непривычный вид седуна не очень-то понравился -
строф поворачивал остроклювую голову, топорщил хохолок между глаз,
недовольно покрякивал и переступал голенастыми лапами, заставляя Благушу
покачиваться в седле из стороны в сторону, да пытался ущипнуть за
мелькавшие перед клювом руки, но никак не мог достать шеей не вышел. Слав
не обращал на его козни никакого внимания, пока не закончил с ремнями.
Зато потом внимание обратил, и самое-самое пристальное, так что бегунок,
почувствовав его взгляд, от беспокойства закрякал громче.
  Продолжая загадочно усмехаться, Благуша отвязал поводья от привязи и
бросил их перед собой в основание птичьей шеи. Затем, дождавшись очередной
бесплодной попытки камила ущипнуть, вдруг резко одной рукой схватил его за
горло, а второй тут же вбил в разинувшийся в возмущенном кряке клюв
обсидиановую пляжку. Да и опрокинул туда полностью все ее содержимое.
Пляжка полетела на пол, а Благуша, вцепившись в клюв уже обеими руками,
задрал его вверх и встряхнул, заставив камила волей-неволей проглотить
жгучую отраву. После чего отпустил. Ошарашенная подобным обращением птица,
тут же сложив шею вдвое, пригнула голову к туловищу и замерла как каменное
изваяние.
  Благуша напряженно ждал, подобрав поводья. Сработает или нет?
  Сейчас должно было решиться все.
  Целую минуту ничего не происходило.
  Затем бегунок бурно задышал, потеряв каменную неподвижность, нервно
переступил с ноги на ногу, раз, другой. Пора, подумал слав, и саданул
пятками в птичьи бока. Только камил не обратил на него внимания.
Голенастые лапы все быстрее переступали на месте, пока покачивание в седле
не превратилось в какую-то зубодробительную тряску. Благуша снова врезал
пятками, да еще и поводьями дернул. Ну, дурная птица, трогай же с места!
  И камил рванул.
  Если бы не предохранительные ремни, крепко прихватившие Благушу к седлу,
то пришлось бы ему приласкать дорогу позади птицы задницей, и приласкать
основательно. А так Благушу всего лишь чуть не вывернуло наизнанку.
  Строфокамил же, целеустремленно вытянув длинную шею вперед на манер копья
и выпучив круглые глаза, бежал все быстрее и быстрее - к выходу из
храмовника, по давно отработанному тренировками пути. Миряне Оазиса, не
вовремя оказавшиеся у него на дороге, едва успевали шарахаться в стороны,
посылая в спину седуну многоступенчатые проклятия. А строф бежал, все
наращивая скорость, пока не вырвался из туннеля храмовника под звездный
простор ночного неба Великой Пустыни.
  И вот тут-то - словно вид пустыни сработал как некий спусковой механизм -
строф уже рванул по-настоящему, перепугав своего седуна взрывом темпа чуть
ли не вусмерть. Воздух прямо взревел вокруг, расступаясь под мощью
стремительно летящего тела, а бегунок, казалось, обрел-таки настоящие
крылья вместо своих куцых огрызков, коими его наделила матушка-природа!
Крепко зажмурившись и зажав бесполезные поводья в руке, Благуша молил
Неведомых Предков о том, чтобы не лопнула подпруга на брюхе камила или
ремни, удерживающие его в седле, иначе от него просто останется мокрое
пятно.
  Никогда еще живое существо Универсума не бегало по его просторам с такой
немыслимой скоростью. Куда там было рекорду Ухаря на Махине до нынешнего,
на бегунке!

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
в которой Выжиге окончательно изменяет удача

  Не жалуйся на жизнь, могло не быть и этого
Апофегмы

  Пустыня дышала жаром, разбегаясь вширь от стального рельсового пути
бесчисленными барханами серовато-желтого песка. Зерцало слепило глаза...
Но жар смывался бешеным напором встречного воздуха, злобно рычавшего
снаружи, аки зверь голодный, а затемнившиеся сами собой окошки шлема, к
большому удивлению Выжиги, спасали от излишков света.
  Нет, все-таки толково придумано, песий хвост! Пусть и с этим костюмчиком
уже всю задницу о седло отбил, но теперь хоть можно видеть, где тебя
судьба несет на спине камила! Эх, разойдись душа, разгуляйся вольный
ветер, расступись необъятная Великая Пустыня!
  Разница в нынешнем способе передвижения по сравнению с прежним была столь
ощутимой, что Выжига просто блаженствовал. Это тебе не темный и вонючий
мешок, слепо отбивающий все внутренности, заставляющий вдыхать
концентрированную вонь собственного пота! В этом костюме тело не лишится
тепла, не окоченеет от непрерывного ураганного ветра, и дышится довольно
свободно! Правда, потеть приходилось и теперь, но не с такой силой, как в
мешке.
  Дорога сквозь прозрачные щитки чудо-шлема просматривалась отлично, веховые
столбы так и мелькали, размазываясь от скорости. Сейчас, при дневном свете
Зерцала, глаза веховых олдей были уже погашены, а ночью, когда Выжига
только выехал из храмовника, любо-дорого было смотреть, как мимо несется
сияющий пунктир света, четко указывая дорогу. Нет, великими были Неведомые
Предки, сумевшие предусмотреть такое диво для путников, великими и
заботливыми!
  А как интересно было наблюдать рассвет! Светлел небосвод, тускнели огоньки
огромного звездного острова, что украшал небо над Оазисом, раскрывалось
небесное Зерцало, все сильнее освещая бескрайние пески и встречающиеся по
пути частые оазисы, манящие зеленью и обещанием прохлады Выжига обнаружил,
что, оказывается, и он не чужд сентиментальности и может восторгаться
красотами природы не хуже другана Благуши, который вечно распускал сопли
по этому поводу.
  Вдобавок теперь незачем было полагаться только на выучку строфа, можно
было при желании и поуправлять поводьями, чего пока, к счастью, не
потребовалось - выучка бегунка была на высоте. Да и вехи Выжига
подсчитывать не забывал, так было интереснее следить, как убывает
расстояние до родного домена, до родной веси - милой сердцу Светлой
Горилки. По всем прикидкам, он успевал. В обрез, песий хвост, - но
успевал. Быть Милке его невестой! Быть! А Благуша... Благушу жаль. Как ни
крути, а некрасиво он с ним поступил, и это еще мягко сказано. Но
сделанного не вернешь. Главное, чтобы жив-здоров остался, а там, глядишь,
и он найдет себе зазнобу сердечную, годы-то молодые...
  Тысяча восемьсот первый олдь, тысяча восемьсот второй...
  Наверняка уже сбился на десяток-другой вех, но это не важно. Главное в
такой скачке - найти голове достойное занятие.
  Воздух мощно бил в грудь и шлем, но ремни, пристегивавшие его к седлу и
шее камила, держали надежно. Песий хвост, а ведь даже не знал, что можно
получить кайф от такой скорости, куда там конягам! За камилом никто не
угонится, ни четвероногие клячи, ни многоколесная хитроумная Махина...
  Разве что еще один камил.
  Это уже была не мысль.
  Это было наблюдение.
  Несущийся во весь опор на бегунке Выжига оцепенело смотрел, как мимо него
проплывает другой бегунок, тот самый тощий и заморенный, которого ему
пытался подсунуть ушлый строфник на Северной Станции Оазиса. Он узнал его
по хохолку, которого у его птицы не было. Естественно, задохлик тоже был с
седуном на спине, причем в таком же снаряжении, как и у Выжиги, - от Бовы
Конструктора. И елс бы с ним, с этим снаряжением, не это обидно, а то, что
чужой строф проносился мимо с такой немыслимой скоростью, словно сам
Выжига стоял на месте! Неведомого седуна с такой силой отжимало назад
встречным напором воздуха, что натянутые ремни, удерживающие его в седле,
казалось, вот-вот лопнут!
  Всего несколько мгновений - и вот уже Выжига лишь тупо пялится вслед
чужому камилу, в стремительно удаляющуюся спину седуна, чувствуя, как у
него под шлемом дыбом встают волосы и едет набок крыша. Вот тебе и тощий
камил... Вот тебе и заморенный... Это что же получается, песий хвост, -
сам себя обманул?!
  Выжиге стремительно поплохело. Потому как интуиция вопреки всем имеющимся
у него фактам настырно и издевательски подсказывала, что этим седуном
может быть не кто иной, как Благуша.
  Тысяча восемьсот третий олдь...
  Сто тысяч песьих хвостов!
  Где там у него был бодрячок?!

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ,
Наконец-то родной домен!

  Ежели ты хочешь, чтобы жена тебе не изменяла, не женись.
  Молодость дается лишь раз.
  Потом для глупостей приходится подыскивать какое-нибудь другое оправдание.
  Апофегмы

  Эх, Рось-Славянка, Рось любимая, Рось квадратная, изначальная! Вот я и
дома, в Светлой Горилке! Три дня всего не был, а как соскучился - страсть,
больше, чем по невесте!
  Так думал Благуша, спрыгивая с воза, подбросившего его от Станции, через
Раздрай, к окраине родной веси, и расправляя усталые члены.
  Стоявшая вокруг тихая безлюдная ночь с любопытством рассматривала сверху
припозднившегося путника десятками сиявших на черном небесном бархате
глаз-звездочек, которые освещали дорогу так ярко, что заблудиться было
невозможно. Впрочем, вблизи своей веси Благуша не заблудился бы и с
закрытыми глазами.
  Слабо усмехаясь, слав покачал головой, глянул вслед медленно
растворяющемуся в ночи возу, потарахтевшему дальше, к постоялому двору,
забросил мешок с камильным снаряжением за спину и зашагал по утоптанной
тропинке, уводившей от основного тракта вправо - по краю родной веси.
Здесь было меньше риска встретить кого-либо из знакомых по дороге к
усадьбе Милки - на пустые разговоры у него не было ни сил, ни желания Ноги
вон, и то еле переставлял..
  До полуночного смещения оставалось не более часа, и это свободное время,
позволившее все-таки выиграть сумасшедшую гонку, вымотавшую его до предела
как физических, так и душевных сил, досталось ему весьма дорого. Да,
оторви и выбрось, весьма! Все-таки маловато оказалось бодрячка для почти
суточной гонки, явно маловато, сейчас бы еще глоточек.. Вот незадача - как
Милку обнимать, ежели живого места на теле нет и ноги не держат? Того и
гляди, так в обнимку и упадешь... Благуша улыбнулся. Упасть он бы сейчас
не отказался. Особенно с Милкой. На кровать, например. Или хотя бы в стог
сена. Ничего, немного уже осталось...
  Справа одна за другой потянулись усадьбы весян - такие знакомые, родные,
что от их вида сладко наворачивались слезы. Как-никак чуть ли не на каждом
соседском плетне успел за долгое босоногое детство штанцы порвать, за
чужим добром лазая. Известно же, чужое всегда слаще... Слева сначала
проплыло просторное, на пятьдесят шагов в длину свадебное поле - ровное,
ни деревца, ни кустика, только травка шелковистая да старые, вечные пятна
игровых кострищ (совсем скоро гулять ему на этом поле!), а затем зашептали
на легком ветру просторные березовые рощи. Благодать... Ах какая
благодать!...
  А ты, коварный друган Выжига, - накось, выкуси!
  Интересная штука - судьбина. Благуша готов был поклясться, что обогнал
именно Выжигу и пришел первым вопреки проискам соперника. И кто бы мог
подумать - из такого сумасшедшего предприятия он вернулся богаче, чем был!
Начинал путь с девятью матрешками, а теперь имел девять с половиной!
Считайте сами: четыре - из собственного остатка, три - за победу над
рукомахальником в "Удачливом хрене" и две с половиной - за сданного в
загон на Станции строфа. Который, можно сказать, обошелся ему бесплатно, а
теперь еще и прибыль принес. Так что кошель сейчас приятно оттягивал пояс,
и на душе слава было бы исключительно радостно, ежели бы не жуткая
усталость, не дававшая ничего как следует почувствовать. Но ничего, вот до
Милки доберется, засвидетельствует свое появление - и на боковую. До самой
свадьбы. Баю-баюшки-баю...
  А вот усладой для глаз и желанная усадьба показалась...
  Благуша кое-как негнущимся телом пролез сквозь дыру в плетне и, хоронясь
среди густо разросши