юбимого  мыслью,  звала на  кровь свежую, жизнь  продлевающую.
Сначала молчал он --  испугалась даже, что  зазря людей в Горелое веду, -- а
потом отозвался тихим стоном, согласился дар мой принять. Кабы видел мужиков
этих  молчаливых  да  крепких,  ни  за  что не  разрешил  бы  мне  шею  свою
подставлять, а не видя,  думал, верно, что легко стая с ними справится. Да я
решила уже -- не  придется ему силы  свои, что и так  на исходе,  тратить --
пусть умру я, лишь бы он  жил! Я для него одного  из пришлых  загрызу...  Я,
сама...
     А  болотники позади  покорно  плелись,  перекликались  негромко,  своей
судьбы не ведая. Да и кто ее ведает, судьбу-то?  Ни людям она недоступна, ни
незнатям...

ХИТРЕЦ

     Проводница мне наша не  нравилась,  да и  место,  куда  она  вела, тоже
сердце не радовало.
     -- Не брюзжи.  -- одергивал меня Славен, едва  я речь о том заводил,  и
добавлял:  --  Благодарить нам ее следует.  Спасла от  драки  бесполезной  и
гибели бесславной.
     Я глядел на Миланью, на шаг ее  легкий, пружинистый,  на  глаза дикие и
чуял  неладное,  хоть слова-то верные Славен говорил  -- спасла она нас. Ему
тех  слов  для покоя  хватало, а у  меня на душе вопросы  кошками скреблись.
Спасла нас Миланья, но чего ради? Бегун ей так  по нраву пришелся? А чего же
теперь и не глядела на него,  бежала вперед, будто на пожар спешила? Да и не
походила  она на вертихвостку  пустую. Нет, для нее наш  Бегун --  малолеток
сопливый. Ей муж нужен сильный, неукротимый, будто ветер вольный, а не певун
сладкоголосый с глазами цвета небесного...
     -- Вот и пришли... -- Миланья облегченно выдохнула,  будто сняла с души
тяжесть неведомую, указала рукой на  голую,  черную пустошь,  меж  двух озер
распростертую.
     Не ведал я, когда печище сие сожгли, но до сей  поры тянуло с  пепелища
гарью. И трава на останках обугленных  не росла.  Худое было место, мертвое.
Смотрели избы выжженные  темными провалами, с рухнувших в земляные  ямы крыш
бревна обгорелые  скатились. Ступить страшно было на почву черную. Казалось,
таит она в себе скрытый огонь, неосторожных путников дожидается.  Кто бы  ни
сказал первым, что худое это печище, а только прав  он был. Плоше места  мне
видеть не приходилось...
     --   Поторопиться  надобно.  --   Миланья   вскинула  голову,  в   небо
вглядываясь, поправила плат цветной. -- Закат уж скоро.
     Куда  ж это она спешит так? Погони за нами не слыхать, а Горелое -- вот
оно, рукой подать. Куда торопиться?
     Она поймала мой недоверчивый взгляд, оскалилась хищной улыбкой:
     -- Чего страшишься, старик? Меня иль места обгорелого?
     -- И того и другого, -- буркнул, глаз от земли не поднимая.
     Она расхохоталась, махнула рукой:
     -- Не бойся! Уж  кого-кого, а тебя  я  точно не трону! Мне  помоложе да
повиднее нравятся!
     Лис прыснул в кулак, и Медведь улыбки не сдержал, а Славен лишь головой
качнул. И нравилась, и претила ему  вольная  Миланьина смелость...  А мне  в
словах ее жуткий намек почудился -- обдало тело холодом, побежали мурашки от
пят до самой маковки.
     -- Я в  Горелое не пойду! -- заявил  вдруг, сам себе  не  веря. -- Хоть
волоком тяните!
     -- Нельзя же столь трусливым быть.  -- Славен ко мне склонился, положил
на плечи горячие ладони, улыбнулся ободряюще. -- Не стыди меня перед людьми.
Род наш болотницкий пред бабой не позорь...
     Ах,  Славен,  Славен...  Что  я  мог сказать  ему? Разве  понял  бы сын
Старейшины  мои опасения, разве не засмеялся бы,  услышав  вопросы странные,
те, что меня всю дорогу мучили?
     Пугала  меня  баба эта. Как  сыскала  она нас, как  догнала, коли  мужи
здоровенные,  в  погоню за нами  потекшие, того сделать  не сумели?  Тропкой
тайной  добежала? Так  это она говорит,  а  на  деле тропкой иль дорогой, да
другая давно бы уж стенать и на боль  в ногах жаловаться принялась, а у этой
шаг скользящий, легкий  остался, будто едва из дому вышла... И  жалоб от нее
не слышалось...
     --  Не пойду!  -- Я в землю  уставился, затылком  взгляд его обвиняющий
чувствуя.
     -- Хитрец, что с тобой? -- Редко  доводилось мне в голосе Славена ласку
слышать, а коли  слышал,  не  мог  равнодушным  оставаться. Вот и  теперь не
удержался,  поднял  голову,  столкнулся  с  глазами  серыми, настороженными.
Смотрел на меня Славен, ответа ждал. А  Миланья возле его плеча стояла. Губу
закусив, переводила взгляд  с него на  меня,  переминалась нервно  с ноги на
ногу.  Под  ее взглядом пристальным,  со звериным  схожим, я только и  сумел
выдавить:
     -- Там зло...
     -- Я и то не боюсь! -- презрительно плюнула она и к Славену обернулась:
--  Оставайтесь  здесь,  коли  в жилах  ваших  не  кровь горячая,  а  водица
болотная. Тоже мне -- вой!
     И пошла, бедрами покачивая, к пепелищу. Славена ее слова зацепили -- на
меня озлился:
     -- Иль ты с нами идешь, иль сиди здесь сиднем, гляди на нас издали!
     Я по лицу его понял -- ничем не остановить его теперь. Ни уговорами, ни
речами разумными, ни упрямством молчаливым...
     А коли останусь я  здесь и со стороны  на Горелое поглядывать буду? Вон
оно, будто на ладони, за краем озерным  лежит... Может со стороны-то и увижу
опасность,  коли  появится она? Ну, а  коли нет, переночую в  одиночестве --
невелика беда!
     --  Я здесь останусь, -- сказал  решительно, сбросил  на  землю  мешок,
отвернулся от родичей поджидающих.
     Славен  хмыкнул  коротко, пошел прочь, а  Медведь  руку  на  плечо  мне
положил и вымолвил негромко:
     -- Ежели почуешь неладное, кликни погромче -- прибежим тут же. Да огонь
разведи -- я волков чую. Хотя летом они для человека не опасные...
     --  Ладно,  -- отмахнулся  я небрежно да попросил:  -- Худо  на  сердце
что-то. Пригляди за Славеном...
     Он ухмыльнулся, забросил мешок на спину и зашагал следом за остальными.
     А я  остался.  Спины родичей  взором печальным проводил, в теплую шкуру
дорожную потеплее укутался и, огня не разводя, у  самого берега уселся -- за
Горелым наблюдать, беду подстерегать.
     Фигурки человечьи, в рубахах  светлых,  на выжженной земле хорошо видны
были  -- неспешно двигались пятнами белыми, будто облака по небу  вечернему.
Провела их Миланья в самую середку печища. Темнота вечерняя сумраком укутала
их ненадолго, а затем вспыхнул ярко костер, озарил берег мертвый и людей, на
нем притулившихся.  Хотелось  подойти к  ним,  но  вспоминал о службе  своей
добровольной -- останавливался.
     Чтоб отвлечься и  обогреться  немного, принялся по  берегу  взад-вперед
выхаживать да припоминать все, что о здешних  местах слышать  доводилось, --
сказы  старинные, были, на небыль похожие... Немногое  вспомнить довелось, а
покуда вспоминал, надвинулась  ночь, прикрыла землю усталую темным  пологом.
Луна тихонько из-за облачной  пелены выползла,  нарисовала  на озерной глади
чистую,  ясную дорогу. Протянулась полоса светлая от меня до  самого костра,
возле которого тени людские скучились. Встать  бы  мне  на нее  да  пойти по
воде, будто  посуху.  А почему нет?  Говорят же,  что ведома знахарям  трава
редкая, коей можно ноги натереть да через море перейти, не замочившись...
     -- Глупости...
     Сам сказал иль зазвенел из глуби озерной голос нежный и манящий? Может,
Берегиня-краса со мной речи повела?
     Хороша ночь  для видений  призрачных. Верно, в темноте  ее  и живет мир
загадочный, заветный, лишь детям да мечтам доступный?
     -- Как приятно...
     Вспыхнула  дорожка лунная голубым огнем, расплескалась бликами по всему
озеру,  озарила темноту водную. Повлекло взгляд к  огням, по воде танцующим,
причудился в плеске озерном голос девичий. Да явно так, что спросил шепотом:
     -- Кто здесь?
     -- Я..
     Чудны огоньки ночные, даже корягу, из  омута торчащую, в живое создание
превратили.
     А коли поверить им и увидеть вместо палки гнилой девушку прекрасную, по
колени в воду спустившуюся? Да нет, не девушку -- звезду небесную, ненароком
в озеро упавшую. А может, это и впрямь  -- она? Лишь она так хрупка да нежна
быть может, лишь  у нее  глаза  моей  болью светятся и все  мои страхи прочь
гонят...
     -- Как приятно, --  зашептала она, --  разговаривать с кем-то из вашего
мира. Почти все разучились разговаривать.
     Сломанным бутоном склонилось к тонкой шее бледное  лицо, заструились по
воде волосы, с лунным светом схожие.
     --  Теперь девушки только  поют. Поют... Мерещился  мне  стан тонкий  в
озерном мерцании, слышался голос тихий в водяном плеске...
     -- Кто ты?
     Зачем спрашивал я  у  звезды  имя? Зачем у мечты его  выпытывал? Неужто
мало  было глядеть на  нее,  видеть  руки белые, к округлой груди  прижатые,
глаза  печальные, губы нежные?  Приоткрылись они  удивленно,  но  я  уж  сам
опомнился, перебил, испугавшись, что ускользнет видение волшебное:
     -- Нет! Не говори! Не надо!
     Улыбка тронула ее губы, заплескалась в чистой озерной синеве.
     -- Теперь  мне  будет с кем  разговаривать.  Ты ведь  пойдешь со  мной,
правда? Ты не оставишь меня?
     -- Я не могу...
     -- Как жаль... --  По  щеке ее то  ли слеза скатилась, то ли капля воды
озерной.  А  может,  рыба серебристая  в лунном свете по воде хвостом легким
плеснула?
     Видел ли  я  мечты свои в ворожбе ночной, иль наяву  стояла  у  берега,
осокой заросшего, красавица Берегиня?
     -- Чего тебе жаль, дитя?
     Разве о том хотел спрашивать ее?  Да и хотел ли спрашивать?  У грезы не
спрашивают   --   наслаждаются    мигом   каждым,   который   она   подарить
соблаговолит...
     --  Дитя?! --  Рассыпались по  воде  крупинки  смеха,  подернули  гладь
озерную   мелкой   рябью,   но  через  мгновение  успокоилась  вода,   вновь
загрустила-запечалилась, тоску мира всего на себя приняв. -- Ты любишь меня,
не правда ли?
     Люблю?! Нет, не любил я ее  -- жил ею, дышал ее. Как любить ту, что сам
создал, ту, с кем  во сне даже  не расставался, ту, что  с  рождения  самого
внутри меня  незримо жила  и  вдруг вырвалась на свободу, облеклась в  кокон
света лунного, заговорила плеском волн озерных?
     -- Нет! -- воскликнул пылко. -- Не люблю... То есть...
     И осекся, понимая, что сказал не то совсем и не так...
     Она  опять  улыбнулась  -- заплясали  по лунной дорожке золотые  искры,
засияли, празднуя радость нежданную.
     -- Ты не похож на  других. Ты  прекрасен. Я  вижу внутри тебя  свет. Ты
далек от земли, как и я...
     -- А что ты видишь в других?
     Дрогнуло  озеро,  затянулось тьмой  непроглядной,  застонало, дрожа под
ветром.
     --  Кровь...  Скоро  будет много крови...  Ратмир голоден  и  болен,  а
Уцелевшая любит его.  Нет,  я не хочу  смотреть  на  них! Я хочу говорить  с
тобой. Ах, если  бы ты остался со мной  в  тишине,  покое и красоте! Сколько
чудес я могла бы тебе показать, сколько дивных историй...
     Воодушевляясь, заскользило серебристое тело по воде, засияло в плавном,
невыразимо легком танце. Запела моя душа, неслышной музыке вторя, потянулись
вперед  руки,  тело поплыло  над  землей,  все  ближе  и  ближе  к  сияющему
счастью...
     Хрустнуло что-то за моей спиной, сбросило с высот неземных.
     Ветка?  Откуда  здесь  ветка?!  Я  оглянулся,  ничего  не  помня  и  не
понимая...  Чего  я ждал  на этом берегу? Почему  один был? Темнота  глядела
бельмами  слепыми,  усмехалась беззубым  ртом. Берегиня! Моя  Берегиня!  Она
пропала! Я резко обернулся к воде. Берегиня не ушла. Стояла, обхватив голову
тонкими руками, стонала, едва слышно:
     -- Уходи... Уходи сейчас! Скоро придет Ратмир... Уходи...
     Кто это -- Ратмир?!  Муж?! Хозяин?!  Да  кто бы ни был  он, разве мог я
оставить ее одну, такую несчастную, такую печальную?
     Протянул к затухающему свету руки, хотел крикнуть, но лишь шепнул тихо:
     -- Я не могу уйти!
     Она  склонила голову, словно прислушалась к чему-то далекому,  а  потом
потянулась ко мне, побежала по воде огоньками слепящими:
     -- Ты не успеешь уйти... Уже не успеешь...
     Синие глаза широко раскрылись мне навстречу, прохладные ласковые ладони
коснулись лица, нежный  голос  запел, проникая  в  самое  сердце и даря  ему
долгожданный покой.
     -- Хитрец!!! -- грубый крик вторгся в мой сон, нарушая его волшебство.
     Кто  посмел?!  Гнев  выхватил  меня  из  бесплотных  объятий,  заставил
вслушаться. Показались голоса знакомыми... Славен?!
     Взгляд метнулся к Горелому. Мерцал по-прежнему костер, узнавались в его
бликах  человеческие  тени,  белели  пятнами знакомые  лица, в  мою  сторону
глядя...
     Славен!   Мальчик   мой!   Забыл  про  него,   на   воду   серебрящуюся
засмотревшись, и про беду, что недавно чуял, забыл!
     Я рванулся к  берегу и лишь тогда ощутил у самой шеи холод воды.  Когда
вошел  я в  озеро  за  Берегиней призрачной? Как не почуял  того? -- Не ходи
туда...
     Она стояла в лунном шелковом летнике, сияла  светом неземным... Нет, не
заманивала она меня --  сам к ней шел. А теперь в свой  мир вернуться должен
был -- кричали в  Горелом мои родичи,  звали. Испугались, небось, узрев, как
бреду в глубины водные с лицом отрешенным...
     Пойду,  успокою   их,   расскажу  о  Берегине,  мной  придуманной.  Так
придуманной, что до сих пор в ушах ее голос слышался:
     -- Не ходи... Ратмир убьет  и тебя. Он хочет крови. Кого слушал я? Свет
лунный, в  озере  отражающийся?!  Старый глупец!  Мой  Славен стоял там,  на
выжженной земле, звал меня, а я размечтался, словно мальчишка несмышленый!
     Я вылез на берег, скинул мокрую рубаху, отжал ее и помахал над головой,
чтоб Славена успокоить.  Но  родичи уже  бежали ко  мне, кликали испуганными
голосами.  И  мальчик  мой впереди  всех...  Я  встряхнулся, натянул рубашку
влажную  на тело, холода  не чуя, пошел  ему  навстречу. Он не был  вымыслом
пустым, не был призраком, в ночи растворяющимся!
     Но  Берегиня умирать  не  хотела...  Скользила  вдоль  берега, умоляла,
заламывая руки: -- Послушай!
     Серебряные  волосы  плыли  за  ней  следом,  окутывали  воду  мерцающей
пеленой.
     -- Послушай меня...
     -- Нет! -- выкрикнул, силясь не вслушиваться в нежный плеск. -- Нет!
     Она заплакала. Никогда не  слышал я  такого плача. Слезы  не из глаз ее
текли -- из сердца моего кровавыми каплями сочились...
     Да что же это?!  Почему не  оставляет  меня  образ  бесплотный,  почему
преследует и сердце рвет?!
     --  Перестань!  -- Споткнувшись,  упал  я  коленями  в  прибрежный  ил.
Закричал,  чуть  не   плача,  будто  мог  объяснить  что-то  свету,  в  воде
купающемуся:
     -- Там Славен... Мальчик мой...
     -- Я знаю, знаю... -- Она к самой кромке береговой  подплыла, коснулась
моего плеча. -- Но скоро придет Ратмир. Он возьмет тех, чей срок вышел. Тебя
возьмет.  Я  не  хочу этого,  не  хочу! Ты не умрешь, если поверишь мне... Я
укрою тебя от глаз Морены, я проведу тебя на кромку...
     -- Хитрец!!! -- донесся истошный вопль Славена.
     -- Он увидел тебя, -- зашептала Берегиня.  -- Он хочет тебя  спасти. Но
не сможет. Ратмир уже близко... Только я смогу сделать это... Иди со мной...
     Гладили меня холодные ладони,  текли по плечам нежными каплями, смывали
боль и страх, сызмальства прилипшие.
     -- Хитрец!
     Я ринул в сторону сверкающее тело,  поднялся  на ноги. Славен,  мальчик
мой...
     --  Прости,  -- сказал Берегине  и  пошел,  силясь не оглядываться.  От
счастья своего прочь пошел...
     Она  не  пыталась  больше  остановить меня,  лишь проводила  печальными
глазами и запела что-то ласковое тихо-тихо, так,  что, наверное,  только я и
слышал...
     -- Ты  что?!  -- Славен подскочил ко мне, схватил за руку, к себе ближе
притягивая. -- Куда потянуло тебя? Русалка, что ли, примерещилась?
     -- Нет, Берегиня... -- честно признался.
     Он ухмыльнулся, обернулся к Бегуну, хмыкнул:
     -- Обычно ты у нас незримое видишь, а тут он... Не спутали ль в темноте
боги?
     Как мог смеяться он над той, что печально из воды глядела, над той, что
рядом стояла -- руку протяни и коснешься?
     -- Пойдем-ка  к огню.  -- Медведь положил мне  на  плечо  сильную руку,
потянул за собой. --  Обогреешься, обсохнешь, вот и перестанет чушь всякая в
голову лезть. Только гляди, Лису не сказывай о Берегине своей -- засмеет...
     Почему не видели они сияния чудного, почему словам моим не верили?! Да,
видать, и сам я  не очень-то верил  себе, а иначе разве пошел  бы покорно  с
ними к костру, разве позволил  бы себя из сказки волшебной увести? Нет, коли
верил бы  я мечтам  своим, то прыгнул бы в воду с  разбега, пока схватить не
успели, и остался навеки там, где всегда быть хотел, -- в  мире, самим собой
выдуманном!
     -- Прощай... -- тихо сказала Берегиня.
     Плеснула о  берег  шаловливой  волной,  будто почуяла,  что уводят меня
против воли, но простила слабость человеческую...
     Мне смотреть на нее и не надо было  -- чувствовал все.  А всего сильней
боль чувствовал. Страшную, немыслимую боль, словно рвалось надвое мое бедное
сердце. Неужели не взгляну даже на нее в последний раз, неужели не прощусь?!
     Обернулся. Уходила она -- таяла в темной глубине.
     Белая рука приподнялась в прощальном жесте, нежное тело поплыло по воде
лунными бликами. Скрылись из виду упругие узкие бедра, тонкая талия,  веером
растеклись,  похожие  на  серебро,  волосы.  Я  терял  ее  навсегда. Уходила
Берегиня -- уносила мои несбывшиеся мечты, мои тайные надежды, мое счастье.
     Но  ведь еще не поздно! Все  еще  можно изменить! Неожиданное прозрение
пронзило  насквозь.  Вывернулся  я  из-под руки  Медведя,  метнулся к  воде,
побежал к сиянию лунному, брызги расплескивая...
     -- Хитрец! Остановись! -- вскрикнул Славен, но поздно.
     Бедный мой мальчик! Один оставался он в мире жестоком. Не смог я его до
Ладоги довести,  не выполнил  наказ  Старейшины.  Теперь самому Славену себя
оберегать придется...
     -- Живи, мальчик! -- крикнул я, обернувшись к нему и чувствуя, как вода
наползает на плечи влажным тяжелым покрывалом. -- Живи!
     Глаза у него были ошалелые, перепуганные.  Он не видел ту,  к которой я
шел,  не  зрил  ее  чудной  красы,  не слышал мягкого нежного голоса.  Он не
понимал! Мой бедный, маленький мальчик...
     Берегиня подплыла совсем близко, взяла  мое лицо в ладони, притронулась
к губам влажным поцелуем:
     -- Не бойся... Ничего не бойся...
     Ноги  мои потеряли опору, сорвались в  омут глубокий, потянули за собой
тело  непослушное.  Вода  сомкнулась  над  моей  головой,  тихо  плеснула  в
последний раз. Призывный и  печальный голос запел что-то убаюкивающее. Стало
хорошо  и  спокойно,  будто в  материнской  утробе.  Синие  глаза  Берегини,
отдаляясь,  заблестели  яркими  путеводными  огнями.  А  в   них   обещание.
Обещание...

МИЛАНЬЯ

     Зачем вмешалась Берегиня в  мою охоту, зачем  понадобилось  ей  портить
дело, мной задуманное?  А ведь как  хорошо все шло! Усыпляла болотников ночь
тихая --  убаюкивала шелестом  лесным,  плеском озерным.  Еще немного  --  и
заснули  бы, забыв о печалях и стремлениях своих. А там и мое время приспело
бы...
     Задумка  хороша  была, да испортила  ее  водяная  сестра. И чего  нашла
Берегиня в старике  тощем  с  бороденкой козлиной?!  Чего вцепилась  в  него
намертво? По мне, так дохлый да  трусливый, такой хоть и  не жил бы вовсе, а
она переливалась серебром, его  заманивая, словно молодца удалого, о котором
всю жизнь мечтала, встретила.  Верно, водяная душа  совсем по-другому  людей
понимала...
     Болотники ее не видели, думали -- спятил старик, а я поверить не могла,
что  красавица озерная зеленоглазая этакого заморыша  себе в пару выбрала...
Вот уж впрямь никогда не ведаешь, что случиться может!
     Болотники, как Хитреца потеряли, полночи  перекликались,  хлюпали, воду
баламутя, длинными,  наспех срубленными шестами, искали утопленника, а потом
Славен сник, потух взглядом, вздохнул тяжело и пошел к костру, ни на кого не
глядя.
     На зов только рукой мах