е городище
большой,  красивый --  да не Новый  Город.  Не скалились абламами стены,  не
свешивались  с них могучие  каты, и драккар Олегов, будто новенький, гладким
боком  поблескивал... А с ним  рядом  расшива, коей я, как ни  старалась,  а
припомнить не могла.
     -- Шамахан... -- прошипел Ядун.
     -- Что?
     Он поднял сухую руку, гордо указал на городище:
     -- Шамахан.
     -- Что болтаешь? Сколь живу, а про такой не слышала!
     -- Глупая девка! -- Ядун нахохлился, точь-в-точь воробей на морозе.  --
Кромка это, сколь раз тебе говорить!
     Какой  с сумасшедшего спрос? А городище и впрямь  незнакомым казался --
диковинным. Я такого не знала... И стоял он там, где раньше Новый Город был.
Я  на бережку  этом  крутом не  раз  сиживала, все  его  извилины  да изгибы
помнила... Что за наваждение?!
     С высокого  берега скатился лыжник,  побежал, оставляя за собой ровные,
вмятые в снег полосы. Нет, не обмануть меня Ядуну -- человек бежал навстречу
--  не кромешник!  И лицо у него было молодое, веселое,  раскрасневшееся  от
мороза и ветра.
     -- Денек добрый, путники! -- вежливо улыбнулся он, поравнявшись с нами,
а  потом,  вглядевшись  в Ядуна,  язвительно засмеялся:  -- Не  узнал  тебя,
Бессмертный! Долго жить будешь...
     Шутник!  Ядун на  Бессмертного  и  вовсе не  походил,  скорей на  птицу
драную, недаром обиделся:
     -- Не долго -- вечно!
     Тот пожал плечами, собрался было уйти.
     --  Погоди, --  остановила я его. -- Подскажи, добрый молодец, в  какую
сторону к Новогороду идти. Заплутали мы...
     -- К Новогороду?  -- Он удивился,  вскинул  ровные  густые брови. -- Не
ведаю о таком...
     Как  --  не ведаю?  О Новом  Городе даже  в  дальних  северных  странах
наслышаны! Хоть и кличут по-своему -- Хольмгардом, а знают! Блажной, что ли,
этот охотник?
     -- Да  ты не горюй. -- Он поправил  лук  за  спиной, блеснул  белозубой
дружелюбной улыбкой. -- Ступай в городище, у Княгини спроси. Она  из Волхов,
ей все ведомо!
     Какая Княгиня? Какие волхи? Одного лишь я волха знала -- Чужака,  а про
других  говорили, будто  давно  уж их на земле не  видели,  только родичи их
дальние, волхвы, остались...  Нет, не по нраву был мне этот парень! Странный
городище, и люди в нем странные. В такой идти, что  на заклание, -- безумцам
в руки себя отдавать...
     Темный силуэт охотника  растворился вдали, стерся за белой дымкой. Ядун
посмотрел на меня:
     -- Все не веришь? Что вы за люди?! В  миру во все верите, хоть и видеть
не доводится,  а едва ступите на  кромку -- веры словно и не бывало!  Говорю
тебе -- Шамахан это, и княжит в нем волханка.
     --  Скажи еще, что с нами Леший  разговаривал!  -- огрызнулась я. Не со
зла огрызнулась, больше  со  страху,  что поверю  Ядуну,  подамся на  хитрый
обман, который понять не в силах...
     -- Не Леший.  --  Ядун устало поморщился.  -- Ведогон. Только чей -- не
разобрал. Верно, старый знакомец -- шибко вольно болтает...
     А если это правда? Если городище зовется Шамаханом, а человек, что  нас
встретил, --  ведогоном,  духом  людским? Нет, невозможно это! Просто пока я
под шкурами в волокуше лежала, верно, не полдня прошло, а поболее, и утянули
меня Темные  невесть куда...  В  глушь... Может,  колдовской силой  утянули.
Чужак же болотников на Змее через воду перенес...
     Выходит, далече Новый Город, и любый мой далече... А коли так --  войду
в этот Шамахан, переночую --  люди  везде  люди, голодного  и  замерзшего не
погонят, а завтра поутру вновь в путь соберусь. Мне сдаваться нельзя -- ищут
меня, ждут...
     Я  Ядуна  звать  не  стала  -- сама пошла к стенам  городища, по колено
утопая в снегу и проклиная свою несчастную долю.
     -- Погоди! --  Жрец догнал меня. -- В Шамахане свои порядки -- сделаешь
что не так, набросятся ведогоны -- в клочья разорвут.
     -- А тебе-то что за печаль?
     Гудение в  голове  не  проходило, наоборот, от сумятицы  и  неразберихи
громче стало. Хотелось остаться одной, поразмыслить над  всем  как  следует.
Мешал Ядун, путался под ногами.
     -- Мне  велено тебя  целой-невредимой к Триглаву отвесть. -- Он вскинул
голову,  уткнулся  в меня  жгучими глазами. --  Я своему богу  мертвечину  и
падаль не поставляю! Сберегаю тебя, дуру!
     -- Вот и сберегай, а не болтай попусту!
     Ядун  выкатил глаза -- чуть не сжег  ими, а все-таки сдержался, спрятал
злой взгляд, двинулся вперед меня.
     Пусть считает,  будто  уберечь  меня должен. Он из  тех  безумцев, что,
умирая, долг свой исполнят, а мне в незнакомом месте защита ох как нужна! Да
и шагать сквозь сугробы за ним легче -- прокладывает путь, приминает  рыхлый
глубокий снег.
     Я его болтовне о кромке и духах не верила, а все-таки в Шамахан вошла с
опаской -- кто знает, что  за  чудеса нам судьба  уготовила?  Ладно, коли те
чудеса добром обернутся, а ежели нет?
     Только  страшилась  я  зря.  Стояли  в  городище  избы  --  точь-в-точь
Новоградские, и люди по своим делам точно так же спешили,  и даже одеждой на
словен походили.  Показалось все  дурным сном. Вот  остановится сейчас предо
мной какой-нибудь знакомец, спросит:
     --   Где  пропадала,  красавица?  Муж  твой  уж  все  ноги  сбил,  тебя
разыскивая. -- И спадет пелена с глаз, очнусь от наваждения...
     Мимо, покачивая на плечах тяжелое коромысло, прошла  молодуха,  смерила
Ядуна недобрым взглядом:
     -- Чего  припожаловал, Бессмертный? Кого  на  сей раз  привел?  Коровью
Смерть или другую какую болезнь неведомую?
     Меня  передернуло.  Хуже нет, когда посчитают, будто  ты Коровью Смерть
несешь.  У  нас  с  такими  бабами просто поступали  --  вязали да  забивали
насмерть, а то и сжечь живьем могли, чтоб уж наверняка истребить порчу. Хоть
и жестоко это, а  иначе никак с дурной болезнью не  совладаешь. Земляной люд
понять можно -- они скотину  поперед себя  почитают,  сами голодать будут, а
Буренушку свою напоят-накормят. Она им -- спасение и от холода, и от  смерти
голодной. Потому и бьют Коровью Смерть люто -- без жалости.
     -- Негоже этак гостей привечать,  -- отозвалась я в спину неприветливой
бабе.
     --  Мне гости не надобны, -- не осталась в долгу  она.  -- Особливо те,
что с Ядуном ходят.
     И пошла дальше, покачивая полными бедрами. Даже через зипун было видать
-- добрая баба, мягкая, не мне, костлявой, чета.  Не мудрено, что такая меня
за мор посчитала, -- я с ней рядом, что кость обглоданная возле окорока...
     Пока  я на нее  заглядывалась, Ядун  уже ухватил  за локоток  спешащего
куда-то веснушчатого парнишку:
     -- Как звать-то тебя, богатырь?
     Тот расцвел  -- лестно внимание незнакомца,  выкатил  вперед худосочную
грудь:
     -- Лагода.
     -- Скажи, Лагода, Князь-то не в отлучке?
     Парнишка понял  -- не  для того остановили, чтоб его стать похвалить, а
для  того,  чтобы  о Князе  вызнать, заспешил,  выдергивая  рукав громадной,
видать, отцовской шубы:
     -- Князя у  нас  отродясь не было, а Княгиня у  себя...  Ядун  выпустил
мальчишку, потер руки, оборачиваясь ко мне:
     --  Князь ихний,  когда понял,  что меняется, ушел в леса, где и  место
волху,  а Княгиню  власть и богатство пленили,  лебединые  крылья подрезали.
Может, и хотела бы она теперь взлететь,  из золоченой клети вырваться, да не
в силах... Поздно уж...
     Мерзок он был, так мерзок, что я не удержалась:
     -- Без тебя, небось, не обошлось?
     Он  захихикал, показывая острые, точно у зверя, зубы. Мне  его смех  не
понравился, оборвала:
     -- Так  ты  потому о  Князе  выспрашивал,  что  старика-волха  боишься?
Боишься -- вернется и за жену отомстит?
     Его улыбка пропала, глаза превратились в острые ножи:
     -- Никого я не боюсь! Я -- Бессмертный.
     Я  по  виду  поняла  --  начну  спорить,  забудет  о  Триглаве  и глаза
выцарапает. Ну и ляд с ним. Пусть хоть  кем себя числит,  только мне посреди
дороги  стоять  и  путь прохожим  загораживать надоело. Завтра снова идти, а
покуда за золотые кольца, что у меня в ушах висят, хорошо бы одежду выменять
с лыжами... Далеко на своих ногах в драном зипунке не  уйдешь,  а идти долго
придется, коли здесь никто о Новом Городе и слыхом не слыхивал.
     -- Экий цвет  на  морозе чахнет!  -- Вывернулся откуда-то  из-под  руки
маленький  узколицый мужичонка  в  добротном  зипуне. -- Издалека  ли?  Коли
издалека -- сделайте милость, отдохните в моей избе...
     Вовремя он вылез...  У меня  уж от холода  кожа  в  щетинистую звериную
шкуру оборачиваться начала...
     --  Не  признал  тебя,  хозяин.  --  Мужичок  заглянул  в  лицо  Ядуну,
склонился. -- Будь ласков, загляни ко мне, еды-питья отведай.
     Хозяин? Слуга Ядуна? Не похож он на Темного...
     -- Ведогон он! -- Ядун чуть  не зарычал на меня. И как догадался, о чем
думаю? -- Ведогон!
     Ладно, коли хозяин меня беречь взялся, так у слуги в избе  мне ничто не
грозит.
     Мужичонка меня,  словно боярыню,  обхаживал -- накинул  на  плечи  свой
зипун взамен моего,  рваного, через  сугробы  чуть не  на руках нес,  но чем
больше он выслуживался, тем  отвратней  казался. Уговаривала  себя,  мол, от
доброты  душевной  мужичок  старается,  но нехорошее чувство не проходило --
грызло душу... Даже сытная еда и появление доброй на вид бабы -- то ли жены,
то  ли  сестры мужичка  --  меня не  успокоили.  Так  и заснула со злобой  в
сердце...
     Разбудили меня тихие голоса,  такие тихие, что сразу  ясно стало --  не
для  моих ушей  разговор  предназначен.  Потому я  и  с места не  двинулась,
затаила дыхание, вслушиваясь.
     --  Куда  путь держишь, хозяин? -- спрашивал мужичонка. Я  его за глаза
Прыщом окрестила -- уж больно схож был. -- Может, помощь нужна?
     -- Да мне без разницы, куда идти... -- Ядун постучал по столу пальцами.
Казалось, нет на них плоти -- таким костяным был звук.  -- Девка-дура еще не
понимает, где очутилась. Будет свой  Новоград искать -- навидается, намается
средь кромешников, сама с кромки запросится.  А путь  ей один -- к Триглаву.
Она уже выбор сделала -- никто иной ее не возьмет.
     Врет Ядун? Зачем теперь-то  врать, туман наводить -- ведь  думает, сплю
я...  Неужто слугу своего  дурачит?  Хотя как  его  одурачишь  --  он  здесь
отродясь живет...
     -- А коли волх, тот, что Магуре тебя убить обещал, явится?
     Чужак.  О Чужаке речь! Он жрице  Магуровой что-то обещал... Та еще  его
поторапливала...
     -- Не явится. Связанный  он, из мира  не вырвется, а развязать его лишь
ньяр может. Волх  и ньяр! Ха-ха-ха! -- Он сухо рассмеялся. -- Эти двое, едва
увидят друг друга, за мечи хватятся.
     -- А если? -- настаивал Прыщ.
     --  А  если и  явится он,  то  умереть  не  хуже  тебя сможет, а  я  --
бессмертен.
     Воцарилось  долгое молчание. Я уж все передумать успела да  задремывать
начала, как Прыщ вновь забормотал:
     -- А верно ли, хозяин, что ты Морену обидел? Ядун молчал, только пальцы
звонко отстукивали:
     -- Да, да, да...
     -- Худо это, хозяин, -- несмело произнес мужичок.
     -- Сам знаю! -- отрезал Ядун. -- Но сделанного  не воротишь. Не достать
ей меня!
     -- И то верно, хозяин, и то верно... -- подобострастно зашептал Прыщ.
     Вот  слизняк!  Небось, захоти  Ядун его  жизни  лишить, -- с  колен  не
поднялся  бы,  так и помер, как скотина под  ножом, да  еще и горло  бы  сам
подставил!  Куда ж  это  попала  я, где  все  Ядуна знают, и  то  ему в ноги
кланяются,  то  в лицо плюют безбоязненно?  Не встречала  я  пока еще  таких
людей,  чтоб,  как эти, -- открыто и  о любви, и о ненависти своей говорили.
Люди горькие слова  обычно внутри держат,  а сладкую лесть наружу выносят...
Ведогоны?  Может, так племя  какое неведомое  зовется?  Только где живет это
племя, как далече от  моего Новограда? Как  отсюда дорогу до родимой землицы
сыскать?  Может,  бабу  спросить,  коя на полатях раскинулась и сопит на всю
избу? Так не скажет ведь...
     Ядун с мужиком смолкли, дверь скрипнула, выпустила кого-то на двор.
     Я осторожно высунула голову из-под теплых шкур, открыла один глаз.
     Ядуна за  столом не  было, лишь  услужливый хозяин тихо сопел,  положив
голову на дубовую крышку стола. Заснул? Вот удача!
     Я тихонько поднялась, прокралась к храпящей толстухе, ткнула ее кулаком
в бок.
     -- А?!  Что?!  --  всполошилась  она.  Глаза  вылупила, словно  плошки,
исподница  на  одно  плечо  съехала,  волосы  повисли  по щекам  неубранными
клочьями... Я быстро положила на слюнявые пухлые губы ладонь, с  отвращением
почуяла горячее влажное  дыхание. Преодолевая  неприязнь и  силясь не  чуять
приторный запах давно не мытого тела, склонилась, к ее уху, зашептала:
     -- Рот закрой да не ори, коли жить хочешь!
     Тетка оказалась умненькой, замолкла. Я, по-прежнему зажимая ей рот и на
мужика за  столом поглядывая -- а вдруг проснется от возни нашей мышиной, --
продолжила:
     -- Сейчас  скажешь мне тихо и без  утайки, где я и как отсель да Нового
Города дойти.
     Баба согласно закивала нечесаной головой. Испугалась...
     Ну,  была  не была! Я  отпустила ладонь. Дикий визг сотряс стены. Мужик
из-за стола  вылетел,  словно каленая стрела  из  лука, упал мне на спину. Я
шатнулась,  ослабила  хватку. Толстуха вывернулась из  моих рук,  навалилась
сверху, вмяла меня в полати. Смрадный  запах проник в ноздри, толстые пальцы
сомкнулись на горле.
     --  Удушить  хотела,  тварь!  -- брызжа  слюной  вопила баба.  --  Сама
сдохнешь!
     Пальцы  сдавили мое  горло. Боль  разрывала  его  на части,  воздуха не
хватало... Заплясали  перед  глазами солнечные блики...  Надо же,  я  еще не
видела здесь солнца... Перед смертью погляжу... Эрик!!!
     В радужном  круговороте  заметила, как силится мужичок оторвать от меня
пухлые бабьи руки,  как она, небрежно поводя  плечами,  стряхивает его. Даже
смешно стало, а затем забилось все тело в судорогах, задергалось в отчаянном
желании выжить...  Я  поджала  ноги,  двинула  ими  в  жирный,  придавивший,
ломающий кости живот.  Баба даже не охнула. Нависала  по-прежнему  надо мной
озверелым лицом, сжимала шею руками...
     -- Пошла прочь! -- громыхнул в ушах знакомый голос. Ядун... Спасет...
     Бессмертный легко подхватил  толстуху  за  бока,  сдернул  с меня.  Она
уперлась,  не расцепила руки,  потянула меня за собой. Боль уже  не рвала --
жгла огнем... Ядун размахнулся, наотмашь стукнул толстуху по лицу. Щеки бабы
дрогнули, пальцы ослабили хватку... "У простого человека такой силы быть  не
может", -- подумалось вдруг.
     -- Дрянь! --  Ядун съездил бабу еще раз, уже по  другой щеке. Голова ее
мотнулась, повисла на грудь, руки обмякли, тело безвольно поползло на пол...
     Убил? Одним ударом убил?! Я неверяще смотрела на Ядуна.
     -- Спать! -- велел он. -- Живо!
     Мне расхотелось ему  перечить, да и смелости, той, что  была  раньше, я
уже  не чуяла.  Узрела, на  что  жрец способен... С одного удара этакую тушу
завалить... Коли хочу Эрика дождаться, не стоит терпение Ядуна испытывать.
     Я быстро прошлепала  босыми ногами  в свой  угол, юркнула  обратно  под
шкуры.
     -- А ты на  что здесь сидел?  -- перекинулся Ядун на мужичка. -- Иль не
знаешь,  какова  Жмара ночью? А коли  покалечила  бы  она  жертву,  Триглаву
обещанную?
     Жмара? Звали так домовых, которые по  ночам на человека наваливались  и
давили его до синяков на теле. Неужто баба эта -- Жмара? По хватке похожа...
     Я покосилась на недвижное тело на полу. Оно расплылось, обмякло, голова
свесилась на грудь, скрыла лицо... Баба как баба. Чушь это все...
     -- Да я... Да она... -- оправдывался мужичок. Ядун махнул рукой:
     -- Убери здесь и смотри, гостью пальцем не  тронь. В моей она власти, я
ее и наказывать буду.
     Наказывать?  Как меня еще наказать  можно  и  за что? За то,  что домой
хочу? За то,  что горько  и одиноко мне в  неведомой земле,  где люди  -- не
люди, а за  спиной взамен дружеских рук костлявые длани Ядуна? Где Эрик мой?
Где Олег? Беляна? Неужто не увидеть мне вас более, слова доброго не сказать?
Ой горе, горюшко...
     Я  сдавилась в комочек, зарылась с  головой в темноту -- тут наконец  и
пожалела себя -- разлилась слезами. Хоть они-то были  настоящими, сбегали по
щекам  теми же горячими каплями, что всегда облегчали  заплутавшую, одинокую
душу.

СЛАВЕН

     Все  здесь  казалось  необычным.  Высились  истуканами  те   же  ели  с
когтистыми, до земли, лапами  и поросшими  седым мхом стволами, те же лесные
шумы раздавались в густом  воздухе, запахи звериные  были  те же, а все-таки
отчего-то  не по  себе  было. Казалось,  притаился  рядом кто-то невидимый и
вглядывается в утомленных дорогой пришельцев.
     Нечасто я Волхский лес вспоминал, не ожидал, что доведется вновь в него
воротиться, да с Чужаком вместе...
     Он еще в Ладоге предупредил:
     -- Отправимся в Волхский лес -- лишь там пути проложены, мне ведомые...
     -- Какие  пути?  -- наивно заинтересовался Бегун. Волх даже не взглянул
на него -- собирался, укладывал в суму разные мелочи.
     -- Как мы на кромку-то попадем? -- не унимался певун.
     Мне  и самому интересно было  -- чем же нас волх  на  этот раз очарует,
чтобы нежить привиделась?
     -- Да  просто. -- Чужак накинул  на верх  мешка  веревку,  стянул тугим
узлом, шепнул что-то  невразумительное, видать, заговор  от  вора лихого. --
Перекинетесь через двенадцать ножей, в землю воткнутых, и все.
     Я  чуть  не засмеялся -- вспомнил,  как однажды, мальчишкой еще, обидел
меня отец  неласковым  словом. Я тогда своего дружка Егожу  чуть в  топь  не
затащил -- хотел  до  Болотной Хозяйки добраться и силой с  ней  померяться.
Глупый был, несмышленый, и отец тогда здорово осерчал.
     "Ты  трус!  --  приговаривал,  охаживая  прутом.  --  В  одиночку  идти
испугался! О друге не подумал --  о себе позаботился. Вот тебе, чтоб  впредь
сперва  о других думал, а  лишь потом о себе!" До того проступка он руки  на
меня не поднимал, разве для острастки.
     Никто меня  тогда  не  пожалел,  а  матери, что  всегда  добрым  словом
согревала, не было уже -- разозлился я на весь свет, вот и решился старинным
дедовским способом в серого волка иль другого какого оборотня перекинуться.
     Давно это было... Обиженный, безутешный, выкрал я у  отца все ножи, что
в избе хранились, ушел подальше от печища, ткнул их  ровной  грядой в землю,
глаза закрыл, да и кувыркнулся через них. Думал -- все! Очнусь, а вместо рук
своих  человеческих  увижу  лапы  волчьи...  Страшно  стало --  что натворил
сдуру?! А потом решился  -- глаза разлепил, еле скосил их, на руки глянул...
Руки руками и остались... Я еще раз тогда через ножи прыгнул -- проверить, а
потом понял: болтовня все это -- о ножах и заговорах на оборотничество!
     Я это еще мальцом понял, а Чужак меня сейчас в обратном уверить хотел!
     -- Что смотришь волком, ведогон? -- поймал он мой взгляд.
     Повадился же ведогоном величать! Словно не было у меня имени...
     -- Кидался  я  уж через ножи, -- честно ответил я.  -- Толку с этого --
что с козла молока.
     Чужак ухмыльнулся:
     -- Кидался, да не там, не через те и не вовремя.
     Ладно, пусть верит во что хочет. Я силы его  умалять  не стану -- волх,
хоть  и спятивши слегка, а все-таки чародей.  Да и ньяра  злить  не стоит --
коли решит,  что  водит  его Чужак за нос, долго  ждать  не станет -- за меч
хватится... Ножи так ножи...
     А  болотники  волху  поверили,  примолкли  и  всю   дорогу  расспросами
донимали, мол, что чувствуешь, когда зверем  становишься, и  как обратно  из
зверя человеком сделаться. Чужак неохотно, а отвечал. Я едва смех сдерживал,
его  ответы слушая. Ловко волх  выкручивался --  самому Ролло этакой гладкой
лжи не выдумать!
     --  Не  обязательно,  -- говорил, -- на кромке зверем станешь. Есть там
три  времени,  в  кои  облик  человеческий еще силу  имеет. Первое время  --
слияние. Это когда входишь на кромку. Второе --  срединное, когда  дело,  за
каким пришел,