ато  Медведь на  меня  глядел,  будто хоронить
собирался, да и Лис  часто глазами моргал, носом хлюпал,  хоть крепился, как
умел. Не дал  я им душу излить -- от долгих слов и прощаний пустых лишь боль
лишняя, а толку все одно нет никакого.
     -- Пошли в Шамахан.  -- Вздернул на плечо полушубок, в бою  сброшенный,
остановил Лиса, рот  открывшего  для речей горьких, прощальных. --  Пристрою
вас там у старухи одной. Она хоть и склочная баба, да не  злая. Обживетесь у
нее сперва, а там уж сами решите -- куда податься...
     Васса засмущалась, глаза спрятала, к мужу прильнула:
     -- Нам в  Шамахане делать  нечего.  Есть у  меня один дружок -- ему  по
хозяйству помощь надобна. Мы к нему пойдем.
     Глазами на мужа стрельнула:
     -- Коли ты согласишься...
     Ньяру  не до  выбора  было  --  глядел на  нее,  будто на Лелю  вешнюю,
светился  весь от счастья.  Скажи  она:  в  море  кинься --  кинулся бы  без
раздумий.  Вот  и на слова ее лишь головой кивнул.  Хмыкнул  я, но ничего не
сказал. Не мне его жизни учить, чай, сам не малолеток. Напомнил только:
     -- Ты к чужим ведогонам не шибко суйся.  Помни -- ньяров тут не жалуют.
Разве что шамаханцы тебя помнят. В случае чего -- к ним и ступай...
     Он обернулся, сверкнул зелеными шалыми глазами:
     -- Знаю. И коли печаль-тоска неизбывная нахлынет,  где  певца  сыскать,
возле  которого уймется  боль,  тоже  ведаю...  Сам,  гляди, живым к  Беляне
воротись да нас лихом не поминай!
     Чего мне его  поминать, хоть добром,  хоть  лихом?  Душу бередить...  И
бабу,  из-за которой  сюда  пришел,  забыть попробую...  Нельзя  помнить все
ушедшее и  хранить  его бережно  --  станет  память, будто  сундук,  пыльным
старьем заполненный,  -- что на свет  ни вытяни,  все  лишь  тлен  да  прах.
Оставлять в сердце надобно  лишь самое  важное -- что  поможет  не раз,  что
согреет  в ночи ледяной  и в  жарком бою охладит... Песни  Биеровы, хитрость
Роллову, верность болотную,  Бегуна  голос ласковый...  Да,  пожалуй, еще  и
доброту строгую, коей Чужак научил.
     Медведь и Лис  ньяра  облапили по-братски,  сговорились  в гости друг к
дугу  ходить  и расстались на том же Семикрестке, куда вместе, ног под собой
не чуя, спешили, где  насмерть стояли  против силы злой...  Чужак нас тогда,
будто на пожар гнал. "Быстрей!  Быстрей!" --  поторапливал. Прав оказался --
еще немного, и опоздали бы мы, не застигли Вассу живой...
     Охотники ньяра проводили, встали предо мной:
     -- Пошли, что ли?
     Идти не так уж долго пришлось -- всего день да еще полдня. Едва Шамахан
завидели,  дрогнуло у меня сердце, застучало, заспешило-заторопило в дальнюю
дорогу, к Новому Городу, к Беляне моей...
     Вой на воротах нас признали -- пропустили с поклонами.
     -- Чего это они? -- подивился Медведь.
     Один из стражей, тот, что помладше, на него вылупился, удивился:
     -- Разве не  вы  того певуна дивного привели,  что  волхом в дерево был
сокрыт?  Разве не вы ньяра понять да  простить первыми смогли? Разве  не  вы
волха в смертном бою поддерживали?
     -- Тебе кто про бой сказывал? -- шарахнулся от него Лис.
     --  Да все о  том знают. -- Вой пожал плечами, заломил  лихо шапку.  --
Болтают, будто  он  за Бессмертным  к  Триглаву пошел. Теперь  так  и  будут
гоняться  друг за  другом да  веками биться... А  коли  убьет  все  же  один
другого, то лет  этак через  десяток убитый в  каком-нибудь  человеке  вновь
возродится  и опять пойдет по свету своего врага сыскивать -- метаться, то в
мире, то у богов, а то и у нас, на кромке...
     Я словам воя  не удивился. Хоть не мог никогда волха  понять, но всегда
чуял -- ум да сила такие, как у него были, за одну жизнь не накопятся...
     Лис же  на стража глаза выпучил, замер остолбенело и  уж рот открыл  --
порасспрашивать, да я перебил его.  Мне спешить надобно было, а ему еще жить
здесь придется -- успеет наговориться вдоволь, больше моего будет знать.
     -- Кто ж правит теперь у вас в городище?
     Вой улыбнулся широко, румяные щеки зарделись алыми пятнами:
     --  Никого нет покуда... Да  у нас Князья  больше  для важности сидели.
Народец  у нас смирный, а коли  бывают  драки да ссоры,  так и без Князей их
разбираем -- миром да вечем.
     В каждой земле свой закон -- не мне  их  судить, только худо то тело, у
которого головы нет. А коли голов много слишком, так и того хуже...
     Вой мою усмешку заметил, заторопился:
     -- А Князя  мы  все-таки выберем. Вот сойдутся по  весне  со  всех мест
поединщики, тогда и наречем сильнейшего Князем.
     -- А коли он  туп будет,  как дерево? -- встрял Лис, и осекся,  видать,
про Бегуна, в дереве заключенного, вспомнил.
     -- Тупой  в  поединке первым  не  станет! Боги его изберут  для  города
нашего -- по справедливости рассудят.
     Мне смешно стало. Боги-то рассудят -- кашу заварят, да не им потом кашу
эту расхлебывать... Сдержал смешок, дернул Лиса за руку:
     --  Хорош  языком  молоть! Можно подумать --  ты в том поединке  первым
будешь и сядешь тут княжить.
     -- Не-а,  -- потянул Лис.  --  Я в Князья не  гожусь,  а вот коли ньяра
позвать...
     Медведь ухмыльнулся, легонько стукнул брата по затылку.
     -- Болтун ты... -- сказал беззлобно.
     А  ведь Лис недурно  придумал. Надоест  ньяру в избе сидеть,  руки дела
запросят -- куда тогда денется? И княжить  он, пожалуй, не хуже кого другого
будет. Да из Василисы Княгиня выйдет -- залюбуешься...
     Пока думал, прикидывал, не приметил, как дошли до избы Кутихиной.
     Я дверь ногой стукнул, рыкнул грозно:
     -- Дома ли хозяева?
     Мыслил старуху  пугануть  шутейно, но она прежней осталась  -- не стала
выспрашивать,  кто  да  зачем  пришел,  шарахнула по дверям  поленом  -- еле
увернулся...
     -- Приноровилась  ты  поленьями  кидаться,  -- засмеялся, --  иль новую
Верхогрызку встречаешь?
     -- Ты ли, шалопут? -- Высунулось из двери сморщенное лицо и прищурилось
грозно, узрев охотников. -- А эти чего заявились?
     -- Тебе в подмогу.
     Я  вошел  в избу, уселся на  лавку, глазами по стенам пробежал.  Полоса
угольная, которую еще тогда нарисовал,  поистерлась  -- местами подновить не
мешало бы...
     Медведь бочком, опасливо за мной следом вошел, а Лис застрял на пороге,
недоверчиво на старуху косясь.
     -- Ас чего  ты взял, что мне  подмога  надобна?  --  забурчала  Кутиха,
выставляя на стол плошки и крынки --  гостей  угощать... Изменилась она,  ох
как  изменилась! Снаружи осталась старухой вздорной,  а в  сердце -- билась,
выхода не находила, ласточка вешняя...
     -- У тебя крыша прохудилась, -- неожиданно вместо меня ответил Медведь.
Спокойно ответил, деловито, будто с сестрой иль родней говорил. -- Я за день
починю. А к весне зверя наловим, шкуры продадим. Глядишь, и шубу тебе ладную
справим...
     Кутиха   остолбенела,  на   него   глядя,  а  потом  уронила  крынку  и
расплакалась, зажимая глаза маленькими кулачками.
     Меня с лавки сорвало, к ней бросило.
     -- Что с тобой, что? -- Затряс за хрупкие плечи.
     Не мог уразуметь  ее слез...  Мои  удары  да Верхогрызкину  тяжесть без
звука  терпела, а  теперь  не могла  слез  унять? И чего ей  такого  Медведь
сказал?
     Лис сторожко к ней подошел, повернул к себе лицом, сказал серьезно:
     -- У нас тоже никого более нет. Схожи мы с тобой... Коли не погонишь --
одной семьей жить будем. Хочешь -- братьями назови, хочешь -- сынами...
     Никогда  я  еще Лиса таким  серьезным не  видел,  никогда  от него слов
подобных не слыхал...
     Старуха его обняла,  неловко ткнулась в сильную грудь, замахала руками,
последние слезы сгоняя, улыбнулась:
     -- Вы мне во внуки, а то и в правнуки годитесь... Тоже мне -- братья!
     --  Это ты сейчас  такая добрая, а  как меня  в тот раз  охаяла,  когда
бабушкой назвал! -- не остался в долгу Лис.
     --  Так  я тебя не знала  тогда, а теперь о  вас  весь Шамахан только и
говорит. Да о певце вашем, в древе новую жизнь обретшем.
     Она вновь  захлопотала  по  хозяйству, затопала, зашаркала, говорить не
переставая, -- точь-в-точь обычная старушка, родню привечающая. Ну  какая же
ведогонка она? Какая Домовуха?
     -- К древу  тому теперь и стар  и млад ходят кланяться. Оно  и  раны, и
боль  душевную своими песнями лечит. Приложишь ухо --  и услышишь ту  песню,
что всего нужней тебе в этот миг. Я сама туда ходила.
     Она глянула на меня, усмехнулась:
     -- Тебя вспоминала. Он тоже  по  тебе грустит -- ведает, что обратно  в
мир уйдешь...
     Кутиха на меня неотрывно глядела -- ждала, что протестовать начну, но я
сжал душу в комок, кивнул:
     -- Уйду. Да чем быстрей, тем лучше...
     -- Когда же?
     Привыкла  она ко  мне, да  и  я к старухе привязался  -- больно было ее
оставлять... Так не одну же бросал  -- с  охотниками! Они  коли кого  родней
нарекли, так от того не отступятся, беречь и холить будут...
     -- Отдохну маленько, поем и пойду... -- кинул с равнодушием деланным.
     Знала бы она, как мне то равнодушие далось! Редко так сердце ныло...
     Да  как ни ныло  --  пошел все  же...  На  дворе ветер поднялся, метель
заплясала, но не  мог  я более разлуку растягивать, не  хотел  себя и других
мучить. Кивнул им всем коротко, словно на двор по мелкому делу вышел, и ушел
насовсем...
     Дорогу я худо помнил, одно знал -- коли по реке, что по привычке Мутной
называл, к холодной стороне  два дня идти, а после на  ту сторону повернуть,
откель солнце встает, да еще день прошагать, --  дойду до леса. Через него и
в Волхский попаду...
     Река меня уж день провела, да и второй клонился к вечеру.
     Я глаз от солнца не отводил -- ждал, когда коснется оно круглым  жарким
боком верхушек еловых. В тот миг мне и повернуть надо... Колесо слепящее  уж
низко-низко над лесом нависало,  еще  чуть-чуть --  и  заполыхают  замерзшие
еловые маковки золотым и алым огнем...
     Загляделся, словно мальчишка, --  нога  подвернулась,  лыжа вбок пошла.
Ругнулся, выправляя, нюхом опасность чуя, да поздно. Лед под ней подломился,
вода ледяная потянула вниз.
     Я дернулся, пытаясь  из  присыпанной снегом,  едва  подмерзшей  полыньи
выбраться,  обругал  дуралея-рыбака, который  и вехи не  поставил  на  месте
опасном, да вдруг поскользнулась и другая нога, тонкий край полыньи хрустнул
под ней, сломился... Меня  ожгло холодом, сдавило  грудь, а все же вынырнул,
ухватился тяжелыми мокрыми руками за лед. Он затрещал под отяжелевшим телом,
пошел в воду мелким крошевом. Ног я  уж не чувствовал -- отнялись, тянули ко
дну пудовыми гирями...
     Видать, настал мой  срок... Мнил, что в  дороге конец встречу, -- вот и
вышло так. Глупо помирать по неосторожности в ледяной реке, когда в страшной
битве выстоял  и уж планы великие  строил... Только не ведает река, что  для
человека глупо, что нет, -- у нее свои законы и вера своя. Тащит она любого,
кто попадется, уносит одинаково и великое, и малое...
     Мне сил не хватало за лед цепляться,  да и попусту было это -- крошился
он, резал пальцы, издевался, на миг крохотную надежду даруя и тут же отнимая
ее. А я  боролся  все  же. Боролся, пока  не ушел  уж  который раз  в воду с
головой и не понял, что потянуло меня течением  под крепкий лед. Руки с края
сорвались --  забил ими отчаянно по светлому  пятну, пред глазами плывущему,
но не нашел  прогалины  спасительной.  Булькнуло  что-то  в  груди,  воздуха
требуя, запрыгали, свет раздирая, темные круги -- только  и успел подумать о
Беляне и ребенке своем, еще не родившемся...
     Тяжела  вдовья жизнь...  Не уберег  я тебя, Беляна,  от беды, не принес
тебе радости... Даже тела моего не видать тебе --  не поплакать над  ним, не
постенать...
     Круги в темную ночь слились, заполонили все вокруг. Показалось -- слышу
голоса звонкие, шепот девичий  веселый, будто в  ночь  летнюю, когда пускают
девицы  венки  по воде и шепчутся по углам, суженых себе загадывая. Не их ли
Хитрец услышал, когда в Русалочье уходил?
     Вот, старик, и пришел я к тебе -- вода, как земля, везде одна...
     -- Верно, сынок, одна она... Чудная, дивная... Выплыл из тьмы  дрожащий
лик Хитреца, улыбнулся ласково:
     -- Раньше не смел я тебя сынком называть, а потом забуду и имя твое,  и
глаза, и голос... Ты уж прости  старика,  а хоть  раз назову я тебя так, как
всегда хотел...
     Сменилось его  лицо женским  --  бледным, с  глазами синими, раскосыми.
Вгляделось в меня:
     -- Оставь его нам...
     С кем она говорила, с кем спорила? Хотя  какое мне дело до того? Хорошо
моя смерть идет -- через родные лица...
     -- Нет, я верну его обратно!
     Опять Хитрец... Только теперь не лицо плыло предо мной -- глаза одни...
Ласковые,  умные...   Было  в  них   и   незнакомое  что-то   --  спокойное,
равнодушное...
     Зазвенели просящие голоса, ему правду свою доказывая...
     -- Я отнесу его... -- ответил им Хитрец.
     Потянуло меня куда-то, завертелось все... Опять запели нежно и протяжно
женщины, замелькали дивные лица...
     --  Нет!  -- крик  Хитреца распорол  мою грудь,  выдрал  сердце из нее,
вывернул  нутро, горлом воду выплескивая...  Воздух в рану пустую  рванулся,
ударил по животу, в комок скручивая. Полыхнуло в глаза светом ярким...
     -- Никак очухался? -- произнес надо мной незнакомый голос.
     --  Не  видишь  --  кашляет!  --  отозвался  ему  другой,  помоложе  да
позадорнее...
     Я глаза открыл, прежде  чем ощутил  холод  на лице. Не водяной холод --
падали на щеки снежинки и таяли.
     -- Эк тебя, мужичок, угораздило в прорубь свалиться! -- Склонилось надо
мной незнакомое бородатое лицо. -- Как не заметил ее? Хорошо еще -- брат мой
углядел,  как барахтаешься ты,  а то, небось,  сейчас бы  уж не с  нами -- с
берегинями на дне речном говорил...
     Я  выплюнул  изо  рта оставшуюся  воду,  харкнул, откашливаясь, на снег
темным сгустком...
     --  Негоже  так сидеть, -- вновь  заговорил  бородатый.  --  Пойдем-ка,
дружок,  с  нами  в  Новый  Город.  Рюрик  --  добрый Князь...  Оденет тебя,
обогреет.
     Новый Город?!
     -- Да  не пугайся ты так! -- Бородач легонько шлепнул  меня по спине. И
тут  же сам  забеспокоился. -- А  тебя не ищут случаем? Худо  будет, коли мы
тебя другом привезем  к  Рюрику на  двор, а окажется,  что ты вор иль убийца
какой...
     Рюрик?! Значит -- я дома?!
     Я помотал головой,  слабость  сгоняя, потихоньку  двинулся  к темнеющей
впереди волокуше... Бородач заторопился за мной, заглядывая в лицо и  болтая
без умолку...
     Он болтал,  и когда я одежку скидывал, и когда по-хозяйски  в его добре
ковырялся, и даже когда нацепил его  шубу поверх своей рубахи промокшей... А
молодой помалкивал да глядел больше... Он-то и спросил первым:
     -- Тебя как звать-то?
     Говорить с ним не хотелось -- и без того голова кружилась, не верилось,
что попал наконец в землю родную, -- но разлепил губы, ответил хрипло:
     -- Олег.
     Старший поперхнулся на полуслове, а у младшего загорелись огнем глаза:
     -- Не твой ли драккар возле стен Нового Города лежит, весны дожидает?
     Я покосился на него. Безусый еще  щенок, а уж, небось, мечтает о мече и
шапке высокой, боярской. Не ведает дурачок, чего эта шапка стоит...
     Старший на него цыкнул, не веря, что незнакомец, в проруби выловленный,
может  тем самым, Рюриковым,  Олегом оказаться, да я хмыкнул коротко парню в
лицо:
     -- Мой.
     Тогда-то они и смолкли наконец. Молчали до самого Нового Города, а там,
едва увидел я родные стены, -- сбросил на руки парням дареную шубу и, холода
не чуя, один к стенам двинулся... На реке копошились какие-то люди, но, меня
завидя, замерли, а потом заорал один голосом знакомым:
     -- Олег!
     Понесся крик,  разрастаясь,  хлынул на меня  волной теплой. Рванулись с
места темные фигуры, побежали ко мне, снегом позади  себя вихрясь...  Эйнар,
Свавильд, Аскольд...  А  вот и кто-то из  Эриковых  потянулся  ко мне теплым
полушубком -- от мороза прикрыть...
     Я обернулся к Свавильду:
     -- Жена где?
     -- Она с Оттаром  за тобой в Ладогу бегала -- только вчера вернулись...
Будто чуяли...
     Урманин запнулся,  дрогнул  губами.  Я хлопнул  его по  плечу,  пошел к
городу...  Кончалось все, и начиналось все... Осталась позади целая жизнь, а
другая еще неясной тенью впереди маячила...
     Я  обернулся на полпути  к  одиноко  застывшим  парням,  тем, что  меня
спасли, столкнулся  глазами с  молодостью бесшабашной. Давно ли я таков был,
давно ли шел болотником никому неведомым к Князю на поклон?
     Усмехнулся криво, сказал:
     -- Завтра приходите на мой двор. Гляну -- годитесь ли в вой...
     Они головы склонили. Послушаются -- явятся ни свет ни заря, да и пойдут
дальше  своими  дорогами...  А  коли  сподобит судьба, так  и дорогами богов
пройдут, сами того не заметив... Как не заметили те, кого на них  оставил, и
те, кого повстречаю еще...

ГЛОССАРИЙ И СЛОВАРЬ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ

     Список сокращений:
     слав. -- славянское,
     древнеслав. -- древнеславянское,
     сканд. -- скандинавское,
     русск. -- русское,
     визант. -- византийское.

     Абламы,  слав.  -- скатные постройки на городских  стенах, выпятившиеся
наружу. Во время осады по ним на врагов спускали деревянные каты.
     Алатырь,   слав.  --  огромный  камень,  по  преданию,  находящийся  на
волшебном острове Буяне, отец всех камней, некогда упавший с неба и хранящий
письмена бога Сварога. Славяне верили, что под этим камнем  сокрыта вся сила
русской земли.
     Алеманны -- одно из коренных племен, населявших Валланд (Францию).
     Альденгьюборг, сканд. -- древнее название славянского городища Ладога.
     Аршин слав. -- мера длины, примерно 1,5 м.
     Асгард -- в скандинавской мифологии -- город небесных (добрых) богов.
     Аскольд и Дир -- первые киевские Князья. По некоторым  версиям, варяги,
отделившиеся от дружины Рюрика. Были убиты Олегом в 882 году.
     Асы -- в скандинавской мифологии одно из племен богов, небесные боги.
     Бака -- в древнеславянской  мифологии неопределенный злой  дух, которым
пугали детей.
     Бальдар --  в скандинавской  мифологии бог юности и миролюбия. Коварный
Локи хитростью вынудил слепого бога Хеда убить Бальдара.
     Банная  Матушка, слав. -- добрый  дух бани. Славяне считали, что Банная
Матушка может вылечить многие болезни.
     Банник (Банный Хозяин), слав. -- суровый банный дух.  По преданию, если
его не задобрить, мог запарить (убить) человека.
     Безсонники, слав. -- 23 июля. Время созревания озимых и яровых, а также
сенокоса.
     Белая Девка, слав. -- недобрый дух, предвестница несчастья или смерти.
     Белбог, древнеслав. -- бог, олицетворяющий все доброе.
     Берегиня,   древнеслав.   --   речной   дух   в   женском   образе.   В
противоположность Русалке чаще добрый, оберегающий.
     Березозол -- слав, название апреля.
     Биверст --  в скандинавской мифологии радуга-мост,  соединяющая землю и
небо (дословный перевод -- "трясущаяся дорога").
     Блазень  --  по русским  поверьям,  тень домового  или усопшего родича,
являющаяся по ночам. Первоначальное название привидения.
     Болотная Старуха (Хозяйка), слав. -- дух болота, старший над остальными
болотными духами.
     Болотники -- здесь -- люди,  живущие рядом  с  болотом или  в окружении
болот.
     Бондарь, слав. -- человек, занимающийся изготовлением бочек.
     Братина, слав. --  большой горшок с крышкой. Сосуд, предназначенный для
братской, товарищеской попойки. Из братины черпали чумками или ковшами.
     Бритты   --   древнее   племя,   обитавшее   на   территории   нынешней
Великобритании.
     Булгары -- теперь -- болгары.
     Вадим (Храбрый, Новгородец) -- легендарная личность. По многим версиям,
новгородский старейшина, призвавший в Новгород Рюрика с  дружиной для защиты
от нападений врагов.
     Валланд -- древнее название Франции.
     Вальхалла  (Вальгалла)  --  в  скандинавской  мифологии  --  рай,  куда
по