спиной  каждый удар  да время от времени, натягиваясь под чьим-то
телом, врезалась в живот склизкая от воды веревка.
     Треск  рухнувшей  мачты  потонул  в завываниях  ветра. Драккар еще  раз
завалился набок, и освобожденная мачта, почти не повредив борта, плавно ушла
в воду. Только  тогда Аскольд  догадался резануть ножом по  стягивающим  мои
руки путам. Я  покрутил затекшими  кистями, наблюдая,  как  хищный рот  моря
всасывал в себя долгожданную добычу, а потом, не чуя теплого живого аромата,
брезгливо  выплевывал   ее   обратно.  Однако   жадность   Морского  Хозяина
беспредельна, и вновь тянулись огромные  губы к мачте, вновь пробовали ее на
вкус...
     Я  не  почувствовал,  когда  ослаб  ветер,  и  волны,  уже  не  пытаясь
перекинуть драккар вверх  днищем, закачали его  на широких  круглых  спинах.
Зато ощутил устремленные на меня взгляды. Никогда не доводилось мне видеть у
викингов таких покаянных лиц. И у рабов  в глазах стояли слезы, будто узрели
одно из чудес своего распятого бога. И все ждали... Чего?
     -- Прости, великий Ньерд!
     Аскольд  выронил  из рук топор.  Тяжелое  блестящее лезвие воткнулось в
палубу, дрогнув рукоятью, и тогда я уразумел. Надо же было такому совпадению
случиться! Будто наказало море ослушников, нанесших обиду посланцу Ньерда, и
утихло,  едва его освободили! Тут  сам Ролло смутился бы,  засомневался... А
эти и вовсе понурились... И ведь велю сейчас идти в Ладогу -- пойдут. Руками
грести  будут,  а  пойдут. Но, видать, не выпала  мне судьба  увидеть родные
края. Варяжское море и острова данов -- плохое место для одинокого драккара,
на котором  и хирдманнов-то  --  раз,  два и  обчелся...  Да и  рабов,  коли
посчитать,  немного осталось -- море всех берет, не разбирая,  кто раб,  кто
господин.   С   такой   командой  нам  любая  встречная  ладья  --   угрозой
становилась...
     Я поднялся, окинул взглядом дар Ролло, и ужаснулся.
     Что сотворило море с красавцем драккаром, недавно страшившим прибрежные
деревни  алеманнов?  Куда подевались  гордый профиль,  хищная морда, гладкие
бока?
     Будто  покалеченные  руки,  висели обломки  весел,  пробоинами  глядели
борта,  а  вместо  стройной высокой  мачты  торчал  кургузый  пенек  с аршин
высотой. Обыкновенный плот  и тот гляделся лучше...  Нет, не дойти нам ни до
Ладоги,  ни  до Норангенфьерда. Перехватят похожие на Ролло ярлы  задолго до
знакомых мест.
     Пошатываясь, подошел Гундрольф.  Его крепко приложило  веслом -- правая
бровь  заплыла багровым  синяком. Страх  метался в  водянистых глазах,  руки
дрожали.  Что  бы  сотворил  с  ним  Ролло?  Верно,  убил,  как  он  того  и
заслуживает. Жаль, не ярл я -- не научился еще чужими жизнями распоряжаться,
точно разменными  монетами.  Гундрольф  бросил на  меня виноватый  взгляд  и
юркнул  за  спины сгрудившихся  хирдманнов. Усталые  лица, поникшие  фигуры,
покаянные глаза... Понимают ведь,  что стали легкой добычей, теперь  ждут от
меня спасения, словно и впрямь я Ньердом  послан. Для них эта вера последняя
-- других не осталось, а последнее и подлый тать не заберет, посовестится...
     --  Грести все будем, -- сказал я, --  весел  хватит. Уходить  надо.  К
Норангенфьерду.
     Просветлели лица. Надолго ли...
     Драккар  ковылял по водной глади, словно  утка  с перебитой лапой, хотя
старались изо всех сил и пот бежал по дорожкам, проторенным  на коже соленой
водой.  Трудились  бы  так раньше  -- давно бы уже в Ладоге были,  а теперь,
казалось,  будто прикован  драккар к подводному камню -- не сдвинешь. Ладони
скользили по веслу, прыгали в глазах  красные мураши,  но невидимая цепь  не
рвалась, удерживала...
     Рядом со  мной  пыхтел Оттар.  Хороший парень.  Сверстник мне почти.  К
молодой жене и первенцу возвращался. Увидеть мечтал. А теперь увидит ли?
     -- Чужой!
     Эйнар первым  заметил опасность, закричал, упреждая,  да  что толку? Ни
оборонить себя,  ни  уйти  от акульемордого  драккара  с  яркими  полосатыми
парусами мы не могли. Держали морские путы...
     Небо разъяснело, и за первым стремительным парусом выскользнул  второй,
третий... Неведомый мореход увидел израненный корабль -- несся  к  добыче на
полном ходу. Я не хотел видеть лица тех, кто приближался,  -- до боя в глаза
врагу лучше  не  глядеть. Убивать  будет  легче.  А убивать  придется, иначе
возьмут в рабство, закуют  в тяжелые  цепи, и через пару  лет  Уже не  смогу
вспомнить, ни откуда я родом, ни имени нового звучного Олег, коим нарек меня
скальд-побратим.
     Повел глазами на хирдманнов. Они тоже держали руки на оружии, сдаваться
не собирались.
     -- Кто таков? -- крикнули с приближающегося драккара.
     -- Олег, хирдманн Ролло, ярла Норангенского и конунга Нормандии  земель
Валланда.  --  Я  не  скрывал данное богами  имя и от  Ролло  перед  смертью
отрекаться не хотел. Желал я того или нет, а он все-таки стал мне братом.
     -- Как  сказал?  -- удивились пришлые,  и  в это время с  другого борта
подошел еще один драккар.
     Взяли нас в клещи. Никаким мечом не разорвешь... Но почему не нападают?
Не принято у викингов вести долгие разговоры перед схваткой.
     Забрезжила небесной синью нелепая надежда, вскинул голову, посмотрел на
спрашивающего. У него был тонкий профиль, длинные шелковистые белые волосы и
темные  серые  глаза.  Этот,  в  отличие  от  Ролло, и  одеждой, и  повадкой
выделялся из остального хирда. Ярл... Свободная, вольная, хваткая зверюга, с
человечьим телом и умом.
     -- Что ты сказал о Ролло, Хельг? Повтори, -- быстро перевел мое имя  на
свой язык беловолосый ярл.
     Я покорно повторил, чай, не преломлюсь:
     -- Конунг Нормандский земель Валланда.
     -- Аи да Ролло!  -- радостно завопили с другого борта. Я обернулся. Еще
ярл? Не многовато ли? А главное -- почему не нападают? Чего ждут?
     -- Я всегда говорил -- он первым из нас станет конунгом. -- Беловолосый
подал знак команде. На борт моего драккара полетели крючья. Я потянул меч.
     -- Не надо, -- шепнул едва слышно Оттар -- Это Ингольф и Лейф -- старые
знакомцы. Они  с  Ролло  когда-то  на  Хольмгард ходили  и выбирались из той
заварухи вместе. Кажется, им не до добычи...
     Оттар был  прав. Пришельцы  явно  не спешили  с  захватом поврежденного
драккара.
     Беловолосый перепрыгнул через пролом в борту, оглядел палубу.
     -- Куда же послал тебя Ролло? Где его добыча?
     Я исподлобья глянул  на  хозяйственного ярла. Может, он и не  собирался
нас грабить, но ведь и помогать тоже не думал:
     -- Добычу взяло море.
     -- Ты говоришь как венд. -- Лейф подозрительно вскинулся. -- Ты раб?
     --  Я хирдманн.  Я  был с Ролло в Валланде. Это  мой драккар.  И впредь
поостерегись оскорблять меня.
     -- С чего бы это? -- дружелюбно поинтересовался ярл.
     Вперед вышел Гундрольф. Приветствовал Лейфа как  хорошего  знакомого  и
торопливо  забормотал  что-то  вполголоса. Я знал,  о  чем он  рассказывает,
потому и не прислушивался. Смотрел в сторону...
     Ингольфу, второму  ярлу, надоело торчать  возле истерзанного судна,  на
котором даже  поживиться было  нечем,  и  он отвел  свой  драккар. Полосатые
птицы-паруса парили над водой, будто  ждали попутного ветра, чтобы сорваться
с морских гребней и взлететь в небесную высь, туда, где им и место.
     -- Ты брат моего брата?
     Я чуть не застонал от злости. Что наболтал ему лысый прохвост?!
     -- Ты брат Ролло? -- не унимался ярл.
     -- Да.
     Лейф еще раз задумчиво осмотрел мой драккар:
     -- В  другое время мы могли бы  повздорить, но не  сейчас. Твой драккар
очень плох. Море, даны или вагры быстро возьмут его.  Ты не успеешь дойти до
Норангенфьерда.
     -- Я знаю, -- ответил я, -- но все же попробую.
     -- Чем Ролло приручил тебя, словен? Или ты вправду послан ему богами?
     Я неопределенно мотнул головой.  Дурацкий вопрос, и ответ не лучше. Ярл
соображал быстро и, подобно Ролло, мало верил в богов:
     -- Чем ты можешь заплатить за помощь, Хельг?
     -- Рабами. Больше нет ничего, ты же видишь.
     --  Рабы мне нужны. -- Беловолосый наконец перестал бродить по палубе и
остановился напротив меня.
     Он был  высок, но  худ и тонок  в кости. И лицо у него было  белое, под
стать волосам. -- Я  тоже стану конунгом. На большом Исландском острове. Мой
путь лежит мимо Норангенфьерда. И мне некогда ссориться с братьями. Я помогу
тебе -- ты отдашь мне всех рабов. Так?
     Впервые доводилось мне слышать,  чтобы викинг помогал безнадежному... И
родство казалось невероятным. Этак у меня скоро все урманские ярлы в братьях
окажутся...
     Лейф ждал ответа, и я решился, протянул ему руку:
     -- Так.
     Ох,  знал бы раньше,  что  ждало  нас  в  Норангене, не стал  бы  столь
поспешно соглашаться.  Не ради себя -- ради  тех, кто  шел  со мной...  Ради
Оттара, Аскольда, Эйнара... Может, для  них  смерть в море была  лучше,  чем
зрелище разоренного фьорда, где  на месте крепких домин жалобно чернели лишь
обугленные остовы и только два щурились узкими окнами -- ярла и мой. Те два,
в которые никто не собирался возвращаться.
     Изредка  попадались на  пепелище голодные  оборванные люди, смотрели на
нас непонимающе. Сколько я ни вглядывался -- не  мог их признать. Да и  они,
похоже,  нас не узнавали, а может, умом тронулись  -- ни радости, ни горя не
отражалось  в  пустых  глазах.  Оттар,  не  веря, метался  среди  головешек,
настойчиво  звал жену и вдруг, постигнув, что  никто не  отзовется,  сел  на
землю и беззвучно заплакал. Гнев викинга страшен, а слезы еще страшней. Если
заплакал сын моря, значит, умирает его душа и не жить ему уже на этом свете.
Я  подошел к  Оттару, обнял его  за  плечи. Урмане  народ суровый, к теплу и
участию  не привыкший, но Оттар, будто ребенок,  ткнулся в  мое плечо,  стал
неумело,  всхлипами,  жаловаться. На  что, он,  наверное,  и сам  не знал...
Потихоньку подходили остальные. Растерянные, все еще не верящие...
     Жаль, Лейф  дотянул нас лишь  до  входа в узкий фьорд. Он бы протащил и
дальше, да сами попросили не позорить перед родичами. Решили  --  хоть битые
придем, но на своих веслах. Расплатились с ярлом  и разошлись. Теперь кричи,
зови --  не услышит... А то взял бы поникших хирдманнов к  себе на службу --
может, на Исландском острове построили бы они новое гнездо...
     --  Ты!  Ты  виноват!  --  Ко  мне  с перекошенной  гримасой  подскочил
Гундрольф. -- Ты сказал, что не увижу я дома! Ты накликал беду!
     Я посмотрел на него и вдруг  почувствовал внутри леденящий холод, будто
замерло  все  и  даже  сердце  перестало   биться.  Не  трусливым  показался
Гундрольф, не жалким. Его просто не стало. Стояла предо мной пустая оболочка
и издавала нелепые звуки.
     -- Заткнись, -- сказал я спокойно. Видать, слишком спокойно, потому что
он мгновенно смолк, а викинги опасливо отшатнулись.
     --  Хельг!  Хельг! Ты  что? -- Сперва я не понял,  кто  кричит, а потом
почувствовал на плечах  тепло чужих  рук и столкнулся с  испуганными глазами
Оттара. От моего вида у него даже слезы  высохли. -- Хельг! Сейчас не уходи!
Не оставляй сейчас! -- молил он.
     -- Да куда я денусь? -- удивился я.
     Он отпустил мою одежду, растерянно пожал плечами:
     -- Не знаю, только ты стал таким...
     Я не понимал. Викинг смутился, силясь подобрать нужные слова:
     -- Таким... будто... Будто там... В Валланде... После Ии...
     Так и не сумев объяснить, он  огорченно махнул рукой. Ладно, каким бы я
ему  ни показался, а без  меня урманам не обойтись. По себе знал, как тупеют
от горя, как бросают все на волю богов.
     Я встал, обвел взглядом притихших, раздавленных несчастьем людей:
     -- Обойдите  все  закоулки  фьорда.  Найдите  мне хоть  одного  видока,
способного разговаривать,  или тащите  сюда любого, кто покажется  знакомым.
Гундрольф, пойдешь с Оттаром. -- Мне не хотелось отпускать предателя-викинга
одного -- мало ли что ему в голову взбредет.
     Урмане  разбрелись   споро.  Подгоняла  возможность  узнать   о  гибели
Норангена, да  и  поиски вести  было легче, чем сидеть и поминать  былое.  Я
пошел  к  своему  дому. Там все осталось  нетронутым,  разве только утварь в
беспорядке валялась по полу.
     Мне  не  нужен  был видок --  я  и сам мог рассказать,  что случилось в
Норангенфьерде.  И  Ролло, что воевал  сейчас далеко в Руа, тоже мог. Он эту
беду  предвидел. Знал, что, коли не  вернутся к зиме защитники  фьорда, рабы
почуют свободу и сметут Норанген,  не щадя никого, как не щадили их самих. Я
ведал, что делает с людьми рабство --  Беляна рассказала,  потому и не хотел
представлять, что  было дальше. Хватит с  меня  воспоминаний  о  Валландской
крови да урманской красавице,  любившей меня больше жизни. Хорошо, что  увез
ее. Там умерла быстро, может, и не поняв даже, что это конец, а здесь...
     --  Хельг! -- Аскольд втолкнул  в дом темного человека, с головы до пят
укутанного  шкурами. На  его  шее  блестел  рабский ошейник.  Следом  толпой
ввалились посланные на поиски викинги. -- Это раб Ролло. Я знаю его.
     Я  вгляделся  в  темные  глаза  раба. Он  был  стар.  Очень  стар. Даже
непонятно, к чему умный ярл оставил жить такого старика.
     -- Как тебя зовут, раб?
     Ворох шкур издал какой-то харкающий звук и  затрясся в смехе, с  трудом
выговаривая урманскую речь:
     -- Я свободный человек, Холег!
     -- Ты знаешь меня?
     -- Конечно, Холег. Я помню тебя. Ты венед. Глупцы верили, что ты послан
Ньердом, только умный Ролло знал правду. И я.
     Хирдманны недоверчиво поглядывали то на меня, то на наглого раба, столь
вольно  болтающего с господином. Они явно недоумевали,  почему я не испробую
на его плечах кнут иль, на худой конец, кулак, но вмешиваться не решались. В
конце концов, дерзил-то он  не им, а мне, да и рассказать мог многое. Однако
испытывать их терпение не стоило, и не  хотелось, чтобы услышали о  страшной
судьбе родичей из уст глумящегося раба. Я быстро оглядел угрюмые лица.
     Похоже, никто не силен в словенском...
     -- Ты говоришь на моем  языке? -- быстро спросил я по-словенски.  Глупо
было надеяться, но раб ответил: -- Да. Настала моя очередь удивиться:
     -- Кто ты?
     --  Очень  долго никто не спрашивал  мое имя.  Я боюсь вспоминать  его.
Кажется, когда-то меня звали  Каллист, что означало -- самый красивый. Я был
греком. Но  разве  я нужен тебе?  Ты  давно знаешь правду, как  и Ролло. И я
понимаю,  почему ты не рассказываешь  им. Ты жалеешь... Ролло  обманул их. И
они  больше не короли  моря,  а всего  лишь  обманутые дети. Дети  не должны
слушать страшные сказы -- от этого они чахнут...
     Старик замолчал,  а  потом  выпростал  из  шкур  тощую руку и указал  в
сторону моря:
     -- Ролло стал конунгом? Там, в Валланде? Теперь я не удивлялся старости
раба. Ярл ценил  ум не меньше, чем силу. Конечно, лишь до тех пор,  пока мог
его использовать.
     -- Он станет им, -- ответил я греку.
     Тот закутался поплотнее в свои шкуры, печально посмотрел на меня:
     -- Станет...  --  и неожиданно заговорил о  другом:  -- Когда мы  убили
всех, кого смогли, и сожгли дома, чтобы ничто не напоминало о нашем  позоре,
то взяли  оставленные Ролло недостроенные  драккары.  Все  хотели домой. И я
хотел, но я знал, что море опасней фьорда, и не пошел со смельчаками. Многие
не пошли с ними. А потом появились люди конунга Харальда. Они три дня искали
по лесам тех, кто убежал  от нашей мести, но никого не нашли, потому  что мы
всех отыскали  намного раньше. Нам не хватало пищи, а человечье мясо не хуже
кабаньего... Тогда  они  стали ловить нас  и даже поймали нескольких,  -- он
сипло засмеялся. -- А меня нет.
     -- Вы убивали и детей? -- спросил я, уже зная ответ.
     -- А разве они не убивали наших детей?
     Я даже не  заметил мелькнувший в  воздухе меч Оттара.  Лишь увидел, как
выскочила из вороха шкур, будто обретя собственную жизнь, седая  голова раба
и плеснул вслед за ней фонтан крови. Я все глядел на  эту голову, не узнавая
в  ней  того,  кто  всего  миг  назад  говорил  со мной,  и  вдруг  ее  губы
шевельнулись.
     -- Я свободный... -- угадал я их движение. А потом безжизненным кулем к
моим ногам упало тело грека. Самый красивый умер...
     -- Я понимаю словенский. -- Оттар, не вытирая меч,  жалил меня глазами.
-- Они убили мою жену и сына, Хельг. Первого сына...
     Я сдержался. Мертвецу уже не поможешь, а живому еще жить:
     --   Он  ничтожный  раб.  И   ты  всего  лишь   наказал  раба.  Незачем
оправдываться предо мной.
     -- Ты теперь мой ярл, Хельг. -- Оттар вытер меч о тело  грека. -- Ролло
предал нас.
     Он перешел на урманский, и остальные согласно закивали. Даже Гундрольф.
Теперь  я  -- владелец разоренного  фьорда,  горсти хирдманнов  и  разбитого
драккара.  Была  далеко  словенская  земля,  а  стала  еще  дальше.  Червень
кончался,  унося последнее  летнее  тепло,  за  ним  придет  огненный зарев,
ветреный ревун, студеный грудень и -- прощай, мечта о Ладоге.
     Оттар, будто услышал мои мысли, тихо сказал:
     -- Мы  можем починить  драккар. Быстро починить,  быстрее рабов.  Тогда
успеем в твою Гардарику до того, как лед скует воды Мутной.
     Я  подумал,  что  ослышался.  Но  хирдманны смотрели печально-серьезно.
Аскольд подтвердил:
     -- Нам нечего делать  здесь, только  вспоминать.  Да и этого Харальд не
позволит -- не простит, что пошли за Ролло, ослушавшись тинга. А в Гардарике
мы сможем наняться к Рюрику.
     И опять они зашумели, заговорили.
     Я  выглянул в распахнутую дверь. Напрасно.  Не увидел высокую  мачту...
Лишь помнил, что стоит на воде,  держится чудом, изуродованный драккар. Вряд
ли поспеем... Но вдруг...

БЕЛЯНА

     Темный ворожил  над Светозаром. Я не видела,  только  чувствовала,  как
выползают  из его похожего на трещину в древесной коре рта  липкие невидимые
нити,  как  оплетают глаза  и  уши  боярина, не давая  просочиться  толковым
советам и замутняя разум. Умело ворожил Темный, да только разгаданная волшба
той силы, что поперву несла, уже не имеет. Встряхнулся  боярин,  не поддался
на гнусные нашептывания... Хотя -- сегодня не поддался, завтра устоит, а что
через  день-другой будет? Перед тем как захлопнулась дверь темницы, успела я
лицо Темного разглядеть -- усмехался он, словно наверняка знал: никуда мы от
него  не  денемся.  Кто  он,  почему так нас  ненавидит,  чего добивается от
боярина?
     В темнице  сиди весь день да думай, других забот нету, вот и ломали  мы
головы,  прикидывая, что к чему,  только понять так и не смогли... А Темный,
видать, в то  время потихоньку клепал  на  нас да обаял Светозара -- бросили
нас в  темницу  без пут,  а  на  другой  день явились  дружинники  с пожилым
кузнецом  и заковали,  будто  лихих разбойников, в цепи.  Темный сам с  ними
пришел. С улыбкой на гадком жабьем лице  следил за  работой кузнеца,  дергал
цепи, проверяя на прочность.
     -- Ты чего на нас зуб точишь? --  не  выдержал Бегун. -- Может, обидели
тебя чем?
     Темный тонко засмеялся и, склонившись, чтобы  не расслышали ни  кузнец,
ни стража, шепнул:
     -- Для хозяина своего стараюсь.
     У Бегуна лицо вытянулось, не мог понять, а Лис сообразил, зашептал:
     --  Чего  ж  твой хозяин через нас добивается? Темный усмехнулся, легко
шевельнул узкими тощими плечами:
     -- Увидишь, увидишь...
     -- Ежели ты нашей смерти у боярина выпросишь, так не увижу, -- печально
вздохнул Лис.
     Темному его  шутка  понравилась.  Белые,  острые,  точно  у зверя, зубы
оскалились в улыбке:
     -- Не бойся. Может, живыми вы мне больше пригодитесь...
     Его невесомый плащ скользнул по моим, скрепленным цепью ногам, и обдало
вдруг каким-то  холодом.  Что бы ни замышлял  этот  нелюдь -- добра ждать не
приходилось.  Даже кузнец,  еще  раз проверив  свою работу,  сплюнул на пол,
провожая взглядом удаляющуюся спину Темного:
     -- И как Светозар только его терпит?!
     -- А откуда он взялся? -- воспользовался  разгов