сь,  прижалась к  стене,  невольно за спиной рукой шаря --
оборониться, коли  что, а Неулыба  охнула, сморщилась  вся, застонала тонко,
умоляюще протягивая к Оттару худые руки:
     --  Не  делай этого...  Не делай... Я добра  ей желаю... Оттар кошачьим
шагом двинулся на нее, приставил острое лезвие к морщинистой шее:
     --  Меня  обманывать вздумала?!  Сам слышал,  как  хотела ее ведовством
убить!
     Олег, Васса -- они ждут... Меня ждут, помощи моей...
     Я собралась с духом, подошла к урманину и, силясь спокойной оставаться,
взялась ладонью за острое лезвие. Пальцы почуяли мертвенный холод.
     Нет  у  меча души, хоть давай  ему имя, хоть  не давай, -- жесток он  и
всегда  холоден. Ему все равно, чью  кровь  пить  -- своего  хозяина иль его
врага  злейшего.  Кто  владеет  им,  тот  ему  и  указ...  Клинок-предатель,
клинок-раб...
     -- Уймись,  Оттар! Слышал ты звон, да  не ведаешь, где он! Я Олегу худа
не  сделаю,  и она тоже.  --  Я повела  глазами  на знахарку. --  А ты?  Его
единственную надежду убить хочешь? Друг ли ты ему после этого?
     Урманин, боясь меня  порезать, начал медленно  опускать меч. А глаз  от
Неулыбы по-прежнему не отводил, насквозь ее прожигал, хоть ко мне обращался:
     -- Почему веришь этой старухе?
     -- Она нас уж раз спасла. Она -- мой друг.
     -- Ролло тоже был мне другом...
     Оттар сопротивлялся еще, но меч уже в пол глядел...
     Я убрала ладонь с железа, чуть не всем телом повисла на руке урманина:
     -- Нет у нас выбора. Ты вой -- тебе ли меня не понять?
     Горбунья,   кряхтя,  отползла   в  сторонку  от   опасного   хирдманна,
пробурчала:
     -- Я ее и не трону, коли добром не согласится...
     --  Ладно. -- Оттар убрал меч. -- Не  знаю, кто прав -- я иль вы обе, а
тебя я должен сберечь. Так что, старуха, коли надобно тебе  на людской жизни
ворожить, чтоб Олегу помочь, -- бери мою!
     Знахарка  молча  глядела  на  него из  угла. Большие  быстрые  глаза ее
осоловели,  устремившись  в  грудь  Оттара. Уж  не  померла ли со страху?  Я
метнулась к  горбунье,  всмотрелась в  лицо. Да она  просто боялась перечить
урманину!  Не знала, как объяснить, что не под силу ему бабье дело! Хотелось
мне плакать, а  засмеялась... Заливисто, звонко,  еле  вымолвила  опешившему
вою:
     -- Иди, Оттар! Тут дело бабье... Иди!
     -- Нет! -- Он упрямо помотал головой. -- Одну тебя не оставлю.
     -- Гляди тогда только, не лезь! -- разозлилась я. Не для того я спешила
к Неулыбе, чтоб время на пустые разговоры тратить да со строптивым урманином
спорить!
     Оттар угрюмо отошел  в сторонку. На всякий случай я еще раз рявкнула на
него:
     -- И не смей знахарке мешать! Иначе сама на меч лягу!
     Видать,  так  я  говорила,  что  даже  его  испугала  --  могучая  рука
потянулась к мечу, опасливо прихватила за рукоять.
     Теперь за Неулыбой  дело...  Я  тряхнула ее  за  плечи. Голова знахарки
мотнулась, глаза закатились на миг и тут же  обреченно уставились на Оттара.
Это ж надо -- так напугаться! Что ее в этакий столбняк вогнало? Рабство свое
вспомнила,   таких  же   урман,   из  красивой   девчушки  горбатую  уродину
сотворивших?
     Я занесла руку, звонко ударила ее по щеке:
     -- Начинай скорей, не тяни!
     Она перевела на меня налитые боязнью глаза.
     -- Начинай, говорю! Да  не  трясись -- чай, Васса как  дочь тебе! О ней
думай, а не о страхе своем!
     Горбунья, опасливо поглядывая на  воя,  вылезла из своего угла, бочком,
по-птичьи, протиснулась мимо него к печи.
     Оттар  смотрел на  нее недоверчиво, но помалкивал.  И то ладно...  Коли
встрял бы -- не знаю, смогла бы вновь удержать его.
     Толстая палка,  забытая старухой  в  печи, потихоньку затлела, испуская
незнакомый, ядовитый аромат и клубы желтого дурманного дыма.
     -- Иди сюда, -- хрипло позвала Неулыба.
     Она  уже почти  скрылась  в дымном угаре, только  ноги,  едва прикрытые
краем старой поневы, виднелись, да голос из дыма доносился. Глухой, спертый,
словно говорила она из-под толстой шкуры.
     --  Я с  тобой!  --  поймал  меня  за  плечо  Оттар.  Крепка  рука воя!
Схватишься  за  нее, и кажется  -- держишь  в  ладонях  удачу, ничто уже  не
страшит, ни  враг неведомый,  ни беда горючая... Да  нельзя мне  чужой силой
дорогу торить. Сама должна...
     -- Не дури! -- Я вырвалась, шагнула в дымное облако.
     -- Снимай одежду, -- велел ставший незнакомым Неулыбин голос.
     Дым ел глаза, забивался в ноздри, кружа голову.
     Я  зажмурилась,  сорвала с себя все одним махом. Наготы почему-то и  не
почуяла. Скрыл меня удушающий дым, спрятал от мира...
     -- Закрой глаза и не бойся... Думай о Вассе, об Олеге... Ребенка своего
проси,  чтоб   отца  вспомнил...  Сама  вспоминай...  --  приказывал  кто-то
невидимый.
     Кто? Неулыба? А может, кто-то другой? Чьи холодные пальцы лежали в моей
руке?
     Внезапная боль пронзила ладонь, руки дрогнули, разжимаясь...
     -- Держи! Не пускай ее!
     Кого? Ах,  Вассу!  Вот она, здесь... Обжигает кожу  ее дыхание, вьется,
кружит надо мной запах ее волос... Брежу? Или -- нет?
     Я крепко сжала пальцы, удерживая трепещущую Василисину руку, крикнула:
     -- Васса!!!
     Она замерла. Конечно, как я могла сомневаться! Это она!
     Дым мешал увидеть ее лицо, но я знала -- это Васса. Мало того, чуяла --
где-то близко Олег, совсем близко!  Верста, может, две -- не  более.  Только
немного подождать нужно, и он придет на помощь!
     -- Васса! -- вновь закричала я.
     Эхо  понеслось  в  дымную  пустоту,  разверзло   пропасть  под  ногами,
прояснило ровную поляну вокруг провала темного.
     Цветы, трава  -- откуда  все это зимой? Где я? Что за яма страшная подо
мной?
     Я оглянулась. В шаге от меня, покачиваясь на краю бездны, будто слепая,
замерла Василиса.
     -- Эрик? -- удивленно спросила она.
     -- Васса!
     Колыхался на самой кромке ее тонкий силуэт, вот-вот -- и  упадет навеки
в бездонную пустоту.
     --  А-а-ах... -- выдохнула она  разочарованно,  взмахнула руками, будто
птица, собирающаяся взлететь.
     Я прыгнула  вперед,  поймала  в объятия тонкий девичий стан. Загорелась
боль в  груди, там,  где прижалось хрупкое тело Вассы  -- будто кто горячими
угольями приложился...
     --  Держись, Васса,  держись...  -- шептала я,  чувствуя,  как вместе с
болью уходит из тела  жизнь, и понимая: коли не  успею, не скажу главного --
не жить моему Олегу... --  Слушай, Васса! Эрик рядом...  Волх идет за тобой!
Только держись...
     Она тоже  говорила что-то,  плакала,  утирая слезы --  но  я ничего  не
слышала, будто оглохла.
     -- Беляна... -- угадала по губам единственное слово.
     Ах как  нужно было  спешить!  Грудь  горела, отнимались руки... Уходила
последняя капля  моей жизни... Моей?  Нет, не моей  -- девочки, что  жила во
мне... Моя уж вся вышла...
     Сильные руки  дернули меня назад  --  подальше  от  цветущей поляны, от
пропасти, от Вассы... Она утонула в туманной  дымке... Услышала ли она меня?
Поняла ли?
     -- Жди!  --  крикнула я  в последний раз и увидела над собой  злое лицо
Оттара.  Потом появились  обшарпанные стены, потолок, темная тесная клеть...
Изба горбуньи...
     Неулыба,  всхлипывая,   сидела  на  полу,  прижимала  к  телу  уродливо
заломленную  руку.  Откуда-то  несло  жутким  запахом  паленого  мяса. Грудь
саднило, словно ободрала ее об острые камни.
     -- Очнись! --  Оттар схватил  с  полока бадью,  плеснул на  меня водой.
Грудь защипало -- еле сдержала стон. Сжав зубы, опустила взгляд и тут уже не
выдержала -- взвыла истошно.
     На груди, у самой шеи, багровым страшным пятном вздулся ожог. Лопнувшая
кожа  уродливо  сползала  ниже,  на  ребра,  а под ней  судорожно  дергалась
обожженная алая плоть, вся изрезанная сине-черными разводами...
     Голова у меня закружилась, взор закатился к потолку... Вот и конец...
     Пропали мысли, канули в тихую молчаливую темноту...
     -- Беляна... Беляна...
     Кто зовет меня? Олег? Нет, не его голос...
     Глаза открывать не хотелось -- хорошо было лежать и ни о чем не думать,
но голос не давал покоя, теребил:
     -- Беляна... Беляна... Оттар...
     -- Чего тебе? -- шепнула  устало, не размыкая  глаз, и  вдруг вспомнила
все, распахнула их, воззрилась на грудь.
     Аккуратно замотанная повязка  скрывала рану. И  боли не  было почти  --
пощипывало лишь  немного.  Сколько  же  пролежала  я без  памяти? День, два?
Почему испугалась ожога пустячного?  Чай, в  рабстве и посильней  увечили...
Видать, отвыкла от боли, зажирела да раздобрела, саму себя жалеючи...
     Веки налились тяжестью,  сами собой вниз поползли, вновь окунули меня в
сладкую дремоту.
     -- Я же говорила -- встанет она, и ожог заживет! -- раздался надо  мной
Неулыбин голос.
     -- Ох, старуха, кабы не болезнь  ее --  не руку бы я тебе сломал -- шею
свернул! -- Это Оттар, не иначе...
     --  Ну и дурак бы  был... -- беззлобно отозвалась Неулыба -- Она  мужа,
может, от смерти сберегла, с моей руки легкой.
     -- Какой смерти?
     -- Не знаю! Ведаю одно -- теперь тому подлецу, что  Вассу утянул, вдвое
тяжелей будет. Васса  Эрика дождется, а  значит,  придется злодею дело  не с
одной  упрямицей  иметь,  а  с  многими.  Да  еще  и  с  волхом, ему  богами
предназначенным...
     -- Не понять тебя... -- Оттар бережно смочил мои  губы мокрой тряпицей.
-- То ли заговариваешься,  то ли впрямь такая ведунья, что до самого Асгарда
зришь...
     -- Какого Асгарда? -- смутилась Неулыба.
     --  Асгард  --  городище  урманских  добрых  богов,  --  отозвалась  я,
по-прежнему не открывая глаз. Хорошо было лежать, слушать заботливые голоса,
чуять на своих губах нежную влагу...
     Оттар довольно заурчал, а Неулыба склонилась ко мне, зашептала, обдавая
чесночным запахом:
     --  Этот  ворог чуть  не  убил  меня! Понять  не  мог, почему ты к себе
головню  горячую  прижимаешь и ему не отдаешь... Ты-то  понимаешь хоть,  что
смогла до Вассы докричаться, лишь со смертью рядом пройдя? А он думал, это я
тебя  околдовала... Ринул  так,  что  руку  сломил.  Верно,  и  до  лета  не
приживется... А все-таки спас он  тебя  --  из рук самой  смерти выдернул. И
ребеночка твоего спас. А Олег твой...
     -- Знаю... Все знаю...
     Я и впрямь знала. Легко было на сердце -- значит, отошла от мужа скорая
беда. Ради этого я бы вся в пекло залезла -- не то что грудь спалила...
     И  еще чуяла -- нечего мне Олега на этой  земле искать -- не  добраться
мне  до  него, не долететь, не  докричаться... Все  мы идем дорогами, богами
проторенными,  и  неведомо никому, в какие края те дороги ведут... У  Олега,
знать, своя дорога, и я на ней не подмогой ему буду -- грузом тяжким...
     -- Полежишь, очухаешься, и к дому пойдем. Там  долечим  тебя. --  Оттар
приблизился. Пол засипел под грузным воем. -- Я этой старухе не верю...
     Я  открыла  глаза.  С  трудом,  а  открыла...  Странное было  что-то  в
Оттаровом голосе  --  будто  говорил он, но сам себе не верил... Закружились
надо мной в хороводе лица. Неулыба, Оттар, опять Неулыба... Потешно...
     -- Зато я  верю! -- сказала  твердо. Верней -- хотела твердо, а  вышло,
словно цыпленок пропищал...
     --  Здесь,  что ли,  останемся?! -- возмутился  Оттар. Неулыба  под его
плечо пролезла. Рука знахарки по локоть была тряпицами  замотана да к тонкой
дощечке прикручена. А ведь самой ей такую не выстругать...
     Да и привязать не смогла бы толком. Оттарова работа...  Коли друг другу
в малом помогать  стали, то  и в  большом разберутся. А мне какая разница --
где  Олега ждать? Здесь ли, в Новом ли Городе... Главное -- уцелел бы, выжил
в борьбе со злом неведомым, вернулся бы...

СЛАВЕН

     Что бы ни говорили люди, а вдалеке от  родной земли не шел ко мне сон и
мучили дурные предчувствия...
     Княгиня обихаживала меня, словно боярина, -- кормила,  поила, ластилась
кошкой домашней, коготки спрятавшей, а ближе к ночи одним жестом отослала от
себя всех и поманила меня на мягкое ложе.
     Опытна она оказалась в любви. Не одна девка в моих объятиях побывала, а
не доводилось встречать такую. Тело у нее, будто  у оборотня, менялось -- то
мягкой шелковой водицей по груди текло, то пламенем обжигало.  Ловкие руки и
ласкали, и рвали до крови...
     Измотала меня страсть ее  сумасшедшая -- лишь к рассвету  очухался. Под
лучами  мягкими  не сразу  вспомнил, кто я да где...  Глянул на Княгиню. Она
раскинулась  на  ложе  -- красивая,  властная,  даже  во сне  на  других  не
похожая... Будь Беляна на ее  месте --  не  смог бы оставить, оторваться  от
нежного  тела,  а к этой  вовсе не потянуло, словно не было безумной  ночи и
горячечных губ. Пустая страсть быстро забывается...
     Я натянул порты, осторожно подкрался к  пологу. Может, и был я гостем у
волховки, а только видел, как косились на меня ее вой, -- так собаки на вещь
смотрят, что хозяин стеречь поручил. Волховка во мне усладника видела, вот и
стерегли вой, как умели, хозяйкину забаву...
     Взять меч и обоих  одним ударом положить? Или лучше ножом по горлу -- и
верней,  и тише? "Твоя  забота  --  Эрик",  -- сказал Чужак.  Положу  я этих
стражей и еще двоих, у темницы, а  дальше что? Потащу Эрика в лес на плечах?
Волх  мне  не  помощник  --  коли решил  он с  Княгиней  сцепиться, сцепится
непременно, и наплевать ему будет на наши беды. Уйду  ли далеко с  ньяром на
спине?  Вряд ли шамаханские незнати  мне четыре  жизни, невинно погубленных,
простят. Догонят, как пить дать... Одна надежда -- оглушить воев, покуда они
в дремоте у входа сопят, и рвануть к Кутихе, о которой Чужак сказывал. А как
уймется все --  в лес, за  своими. Троим  легче  будет ньяра вытянуть, чем в
одиночку. Только поспешать надо...
     Я  перевернул  меч  плашмя,   легко  выскользнул   за  полог,  даже  не
обернувшись  на волханку, -- спиной чуял  -- спит. Один  из  воев  посапывал
мирно, а другой проснулся от шороха, вскинул на меня недоуменные глаза:
     -- Куда? Не велено...
     Дурак! Чем болтать  попусту, лучше бы вовремя голову  прикрыл! Ударил я
не сильно -- лишь  на время обездвижил  болтуна. Перешагнул через его  тело,
покосился на второго -- не проснулся ли? Он молод оказался, совсем мальчишка
еще,  не привык к  дружинной службе  -- сопел,  сладко  причмокивая... Вот и
ладно.
     Короткими рывками, от шатра к шатру, от ямки к  ямке, я перебежал двор,
выскользнул за ворота.
     Печище  рано утром  встает, еще  до первых петухов -- поутру любое дело
лучше спорится,  да  и скотина  ждать не станет, покуда отоспится  хозяин --
зачахнет. А городище, каким бы ни был -- большим иль малым, -- ленив, встает
лишь после вторых петухов, а на первых еще и глаз не размыкает. Никто мне по
пути не встретился.
     Шамахан  с  Новым  Городом словно братья-близнецы  роднились  -- те  же
дворы, те  же  избы.  Может, потому и  нашел Кутихину избенку  до того,  как
услышал  с Княгининого  двора  громкий злой  крик. Проснулся-таки  нерадивый
страж! Сейчас гвалт поднимут, искать примутся...
     Я толкнул  узкую дверку,  нырнул  в полумрак  избы. Холодно было в ней,
нетоплено -- как только жить в такой? Может, ошибся я -- не о той избе Чужак
говорил?
     -- Пошел прочь, кто бы  ты ни был! --  послышался из темноты  скрипучий
старческий голос.
     Нет, похоже, верно пришел...
     Я приложил ухо к двери,  прислушался. Уже  голосили по  дворам  -- меня
сыскивали...
     -- Пошел прочь, говорю!
     -- Отстань, -- отмахнулся я.
     -- Таишься? -- заинтересовались из темноты.
     -- Помолчи!  --  Я обежал глазами  клеть,  силясь отыскать подпорку под
дверь -- на крайний случай.
     У  печи  валялось большое  корявое полено. То,  что надо! Одним прыжком
скакнул к печи, подхватил дровину.
     -- Мое! Положь,  откель взял!  Мое-е-е!!! -- истошно заверещала из угла
хозяйка.
     Этак меня по ее воплям быстро сыщут... Я швырнул полено  на пол, шагнул
к заваленному шкурами полку:
     -- Рот закрой, ведьма старая! Не до тебя сейчас!
     -- Воры!!! Грабят!!! Убивают!!! -- окончательно разошлась старуха.
     Верно Чужак  сказал -- зла да сварлива эта Кутиха. Не  хотел  я  ей зла
чинить, да, видать, придется...
     Шкуры оказались истертыми, легкими, их и стаскивать не пришлось -- сами
поехали  грудой на пол, едва прикоснулся. Я  уж и  меч приподнял -- стукнуть
слегка  бабку, чтоб не орала, а едва  сползли они -- замер. Давно никого мне
жалеть не доводилось, на любого ворога мог руку поднять, ребенка,  и того не
пощадил бы дела ради, но то, что под шкурами лежало, не мог ударить!
     Как жила еще Кутиха? Каким чудом еще светились огромные, совсем не злые
глаза на страдальчески сморщенном лице?
     --  Уходи!  Уходи!  Уходи!  --  вновь  завопила   старуха,  прикрываясь
костлявыми руками.
     Не  мог я  поверить, что живет она одна. Она ведь  и  печь растопить не
сможет -- помрет под тяжестью полена малого...
     -- Ты -- Кутиха? -- спросил недоверчиво.
     -- Уходи! Уходи! Уходи! -- заладила  она,  скрючиваясь, и вдруг зашлась
тяжелым надрывным кашлем.
     Я этот кашель знал -- помнил его с  детства. Нередкой гостьей  у  нас в
Приболотье  была девка-Верхогрызка, что одним поцелуем здоровенных мужиков в
землю вгоняла. По  весне, едва снег сходил, Сновидица по всем избам золу, из
семи печей собранную, разносила. Бабы на той золе воду настаивали и все избы
обмывали, чтоб не зашла ненароком в какой-либо дом проснувшаяся после зимней
спячки  Верхогрызка. Сновидица же  и говорила, будто  девка  эта --  одна из
Сестер-Лихорадок, и  будто обычному человеку  она лишь в темноте  видима,  а
ведунам да знахарям и днем является -- тощая, высокая, в длинной, белой, без
единого  пятнышка  рубахе.  А еще она  сказывала, что девка  эта  не всякого
целует,  а  лишь  ее испугавшегося.  Мол, является  она и  начинает стращать
человека по-всякому. Того, кто выстоит, не струсит, она с миром оставляет, а
того, кто испугается,  -- целует в лоб, а  то и на спину  влезает. После  ее
поцелуя  чахнет  человек...  Поговаривали  также,  будто  Верхогрызку   тоже
напугать  можно --  тогда  заболевший и вылечится, да только у  нас мало кто
вылечивался, как ни стращала ее Сновидица...
     -- Чего же гонишь?  --  беззлобно спросил я Кутиху. -- Ведь сама знаешь
-- помрешь скоро... Неужто одной отходить легче?
     Бабка орать и охать перестала, сверкнула на меня шалыми глазами:
     --  Коли  помру,  значит,  время мое  за кромку  заступать  приспело! А
тебе-то какая с того печаль? Поди вон, покуда людей не созвала!
     Будто кто на ее зов явится! Верхогрызка всех страшит -- никто в ту избу
не сунется, где  она  гнездо свила...  Ори не ори -- никто  сюда  не придет.
Будто  заранее  догадывался  волх  о  страшной  болезни,  в  Кутихиной  избе
поселившейся... Будто?..
     -- Давно ли кашляешь, Кутиха? -- поинтересовался я. Старуха смягчилась,
пробурчала:
     -- Сколь живу -- столь и кашляю...
     Чужак... Знал  о Верхогрызке,  потому  и  сказал, что  никто меня здесь
искать  не будет!  А  Кутиха бедой  своей, небось, уже не одну жизнь спасла!
Хорошо, что я ее мечом не стукнул...
     -- Уходи!
     Поздно...  Ежели  приметила  меня  девка --  за мной  пойдет. А  как не
приметить?.. Вопли, с Княгинина двора доносящиеся, стихать  начали... Теперь
по избам шарить станут...
     -- Успокойся. --  Я  устало присел  на  полок к  старухе. -- Не боюсь я
болячки твоей. Поздно мне бояться чего бы ни было...
     Кутиха упала лицом вниз, заскрипела зубами по дереву полока, а от спины
ее будто  белое марево  отделилось, двинулось ко мне, покачиваясь в  темноте
туманным облаком:
     -- Меня не б-о-оишь-шь-ся?
     Вот и довелось с той свидеться, что мать мою унесла. Думал, увижу  ее и
испугаюсь, а страха  не было. Лишь возродилась в  душе  прежняя ненависть да
клятвы мальчишечьи. Клялся  -- отомщу убийце, кем бы ни был  он... Давно это
было, а казалось, будто вчера только...
     -- Иди сюда