рекратился  так же внезапно,  как начался. Не пытаясь уклониться
от  моего  ничтожно малого  оружия,  Змей изучающе  смотрел на меня,  словно
ожидал чего-то. Я облизнул кровь с губы и опустил рогатину.
     -- Почему? -- спросил Змей.
     Объяснять  сил  не было,  и  я только  молча пожал  плечами. Неожиданно
понял, что самое страшное  позади, и накатилась усталость, налегла на грудь,
вызывая надрывный кашель, словно Грудница-лихорадка.
     Змею   надоело  ждать  ответа.  Радужные  крылья  трепыхнулись,  озарив
всполохами небо:
     --  Я помогу  тебе, болотник! Перенесу тебя  и ватажку твою через  наши
земли. Тело у тебя слабое, зато дух могуч да разум светел. Мог я тебя убить,
но не стал кровь зазря проливать, мог и  ты меня убить, а не почел за честь.
Ждите меня завтра на этом месте к восходу солнца.
     Очередной порыв ветра сбросил на меня чудом уцелевшие изломанные ветки.
Змей, извиваясь, огненной полосой взмыл ввысь.
     Я запрокинул голову. Мир закружился,  ноги подкосились, опуская меня  к
подножию сосенки-спасительницы.
     Сколько я просидел без движения -- не знаю. Наверное, долго, потому что
когда  решился  отереть  кровь  и  пыль  с  лица,  а  глаза  перестали  течь
болезненной  влагой,  увидел меж  сосен бегущие  ко  мне знакомые  фигуры. Я
помахал  им   рукой,  пытаясь   объяснить,  что  все  обошлось  и  не  стоит
волноваться.
     --  Живой! --  радостно  завопил  Бегун,  увидев  мой жест,  и  тут  же
поделился распирающим его восторгом: -- Я видел Змея! Видел!
     За ним длинными прыжками, словно дикий  зверь, бежал Чужак. Капюшон его
отлетел назад,  открывая лицо. Обычное лицо... Седые волосы взмывали и вновь
падали на плечи в такт шагам.
     Наполненные тревогой и  участием знакомые  лица  склонились надо  мной.
Стало легко и уютно, захотелось смеяться и плакать одновременно, но я сказал
только самое важное:
     -- Завтра. На первой заре.
     Должно  быть, после  переговоров с  Змеем  мои  слова  звучали  слишком
громко.
     -- Хорошо, хорошо, мы все поняли. Успокойся.  -- Затмив  все остальное,
засияли разноцветными  искрами глаза  Чужака. Я бессильно удивился внезапной
перемене,  произошедшей с  ними,  --  только что были  обычными,  синими,  с
радужными ободками  по  краю  зрачка  и  вот уже стали  чужими,  ведовскими,
завораживающими...
     Успокойся, -- монотонно запел  голос, а глаза,  увеличиваясь,  обнажили
темную  страшную пустоту,  из которой не было возврата. Я дернулся,  пытаясь
сопротивляться  чарам,  но  сознание,  словно  почуяв  что-то родственное  в
надвигающейся темноте, обреченно Рухнуло в призывно распахнутую бездну.

БЕГУН

     Звезды  смотрели  на меня  свысока,  словно осуждая  за  недозволенные,
отгоняющие сон, мысли. И хотел бы избавиться от них, но стоило смежить веки,
и уж не  лежал  я, свернувшись  калачиком, на  холодной земле,  а несся  над
облаками, наперегонки  с  ветром,  гордо восседая  на спине огромного  Змея.
Воздух  свистел в  ушах, а земля далеко внизу  казалась маленькой и скучной.
Ладони чувствовали мощные мышцы, перекатывающиеся под жесткой Змеиной кожей,
и становился я могучим и сильным, подобно Болоту. На этом останавливал мечты
-- нельзя  смертному, да еще из  простых, сравнивать себя с Велесовым сыном.
Боги видят все...
     Так и  промаялся  ночь между сном и явью, не склонясь  ни  к тому, ни к
другому. Нетерпение подгоняло, и, разбудив остальных, я первым отправился на
указанное  Змеем место.  Его еще  не было. Ничего, мне ждать не впервой... Я
уселся поудобнее, уставился в небо, ожидая его появления.
     Тонкие  сосенки, вооруженные  торчащими в разные стороны иглами, стояли
навытяжку,  словно   дозорные,   и  разделяли  мое   ожидание.  По  ближнему
шероховатому, в розово-коричневых  разводах стволу деловито сновали  мураши,
благоустраивали  крохотную, сложенную  из тоненьких веточек, копию  Змеиного
жилища -- свой  дом.  Чудно, однако,  у каждой твари, от громадного  Змея до
маленького мураша, есть дом,  который он бережет, в  котором детей растит да
внуков пестует.  Даже дикий зверь  после летних  гонов  или  зимней  отлучки
возвращается  обратно,  и только  человек  способен  навсегда  покинуть свое
жилище. Взять хотя бы нас -- бросили родное печище  по зову Меслава и навряд
ли когда вернемся. Я  не  то  чтобы скучал  по  тишине  родных  мест или  по
оставшимся там  людям, но иногда распирало желание хоть на миг, на крохотное
мгновение очутиться в  родительском доме, вдохнуть знакомый с детства запах,
прикоснуться рукой к вбитому  под  земляной крышей и давно  уже заржавевшему
гвоздю и успокоить смуту в душе, изгнать поселившиеся там сомнения.
     Грузно  топая  ножищами,  подошел  Медведь, с тяжким  вздохом опустился
неподалеку, продолжая что-то дожевывать.  Как обычно,  не замедлил явиться и
Лис.
     -- Нет  Змея? -- притворно удивляясь, спросил и тут же охнул, дразнясь:
-- Неужто пропустил?!
     Всплеснул руками, покачал растрепанной головой и участливо посоветовал:
     -- Надо было с ночи сидеть...
     Пререкаться с  ним настроения не было  -- сделал вид,  будто не замечаю
его шуточек.  Еще  немного  покуражившись,  он  утихомирился и, привалившись
спиной  к  сосне,  застыл  рядом  с  братом.   Наследник  с  Чужаком  пришли
последними.
     Краешек солнечного колеса уже показался над горизонтом, и,  приветствуя
новый день,  пронзительно  затрещала в  вышине  ранняя птаха; а Змеем  и  не
пахло.
     На  смену предвкушению  пришло  недоумение,  а  затем и  разочарование.
Нашел, дурак, о чем грезить! Оседлать Змея размечтался! Ничему меня жизнь не
научила --  верю,  как простак,  любым  обещаниям, а  ведь  яснее  ясного --
обманул Змей. Не прилетел...
     Темная  большая  тень  внезапно  заслонила  предрассветное   розовеющее
небо...  Сердце  захолодело,  словно  Ледея повела над ним  белым рукавом. Я
видел Змея издалека и не ожидал, что он окажется таким громадным.
     Сложив радужные крылья, он легко, почти бесшумно заскользил  по земле в
неведомом танце. Открыв рот, словно каженник, я следил за ворожбой, творимой
извивами  Змея. Века бы мог  простоять  наблюдая, но неожиданно он прекратил
свой колдовской танец. Сгрудившись кучей, мы выжидали.
     --  Чужак! --  тихонько шепнул  Лис. -- А ежели что, ты  его заворожить
сможешь? Хоть ненадолго?
     -- Цыц! -- рявкнул на него Славен.
     Заслышав знакомый голос, Змей медленно выпростал из-под  колец туловища
жуткую плоскую  морду.  Немигающие  глаза остановились  на Чужаке. Сжимавшие
посох пальцы ведуна побелели, но больше  он ничем не  выдал своего волнения.
Змеиная  пасть  приоткрылась,  выпустила  тонкий  кроваво-красный  язык.  Он
подергался немного,  будто силясь лизнуть воздух, а затем неуловимым броском
оплел руку Чужака. Медведь крикнул, предостерегая, однако ведун стоял прямо,
не шелохнувшись, будто не его запястье охватывал смертельный браслет.
     -- Ты? Почему не на кромке? -- зашипел Змей.
     -- Я  еще не свободен. -- Чужак  шагнул вперед, склонился перед Змеиным
взглядом.
     -- Я чую твой дух. Ты силен... Ты опасен...
     -- Ты сильнее меня, но придет время, и малые повергнут тебя.
     Змей взвыл тонко, пронзительно:
     -- Молчи!
     Чужак вновь покорно склонился.
     Рассердившись неведомо на что, Змей полоснул по нам обжигающим дыханием
и, прихватив зубами, по очереди ловко забросил на спину, между гребней. Тело
его оказалось твердым  и холодным. Слегка разведя крылья в стороны и высекая
ими из камней  огненные искры, он рванулся вперед. Не взлетел, как я ожидал,
а заскользил,  извиваясь, чуть приподнявшись над землей. Казалось, я сижу не
на  чудовище,  коим с детства пугали, а  на молодом  необъезженном  жеребце.
Обхватив  обеими  руками   жесткий  нарост  спереди,  я  старался  сохранить
мужество, когда пыль и грязные брызги  Пустоши под ногами сменились поначалу
болотными  густыми травами, а затем на ужасной скорости Змей пропорол брюхом
водную гладь.  Потревоженная  им  вода плеснула в  меня холодными  брызгами.
Утереться я  не мог, опасался свалиться, и поэтому приходилось терпеть, пока
ледяные струи, проникая под рубаху, скатывались по животу. С трудом заставив
себя  оторвать взгляд  от бездонной  пучины, пенящейся  внизу,  я оглянулся.
Тоненькая темная  полоска берега  неумолимо  убегала назад. Я прикрыл глаза.
Змей разогнался и теперь несся громадными прыжками, то  высоко подлетая  над
плещущимися волнами, то звонко шлепаясь о них брюхом. С перепугу я умудрился
затолкать пальцы под крепкие Змеиные чешуины и, не чувствуя боли, вцепился в
их  острые  края.  Холод и темная влажная пустота  облепили  со всех сторон.
Перед глазами мелькали темные  точки, голова кружилась. Небесная высь уже не
манила меня, зато  милая добрая земля  то и дело представала перед мысленным
взором. Нехорошие мысли бередили душу. Вот  затащит  нас это чудище  в самую
глубь моря-океана к Морскому  Хозяину, и не видать мне больше зеленых лугов,
не ласкать красных девок.
     -- Не  хочу, -- прошептал я, сопротивляясь  наваждению. Не знаю, то  ли
боги  меня услышали,  то  ли  доля  счастливая  выпала, а  едва я эти  слова
вымолвил,  как  появилась вдалеке береговая  ниточка и,  приближаясь,  стала
разрастаться, превращаться в  заболоченный берег с чахлыми голыми деревцами.
Змей, не замедляя  хода, махнул крыльями и, с корнем  выворачивая задетые по
пути  деревья, приподнялся над топью.  Затем  взмыл еще выше.  Сбывались мои
мечты о небесном полете, а радости не было.  Вовсе не так мыслил я летать, и
не было  в мечтах моих мокрой, задубелой от холода одежды, и не бросало меня
по Змеиной спине, душу вытряхивая, и не рвалась грудь от хриплого дыхания.
     И тут Змей заговорил. Засвистел, зашипел, будто заспорил  с ветром, чей
посвист  громче. Сначала трудно было понять, о чем он толкует, но постепенно
напевная  речь  захватила  меня,  и  прошли  перед  глазами,  словно  наяву,
Перун-громовержец  с огненным камнем в руке, и скотий бог Велес  со  змеиным
взором, и большеголовая Мокоша  со своей вечной  пряжей, и суровый Руевит, и
справедливый Прове, и прекрасная Лада. Змей говорил о  них,  точно  о старых
знакомцах, равнодушно-небрежно, а у меня от восторга трепетала в горле душа,
желая  вырваться  наружу и пасть ниц  перед Великими. Я  даже забыл о боли и
страхе, прислушиваясь к монотонному голосу Змея.
     --  За  кромкой ходит  Желтобородый,  и кровь  стекает с  его топора на
кромку, и тогда плачет небо,  и ссорятся в миру меж  собою большие, и теряют
жизни малые... -- говорил Змей, и  я видел этого сурового бога, и знал  его,
но, охваченный  трепетом,  не  мог  назвать  его  имени,  ибо имя взывает  к
владельцу, и  страшно было так  далеко от земли  обратить  на себя  внимание
громовержца.
     -- Касание ее легче  дуновения летнего ветерка, а глаза ее  полны слез,
-- Змей уже вещал о богинях, -- ее любовь  прекрасна и ужасна,  ибо сама она
--  любовь,  и  нет  ничего  без ее  участия.  Не  родится  ребенок  без  ее
благосклонного взгляда, и не поднимает голову  солнечный  Хоре,  не видя  ее
печальной  улыбки.  Могущественная и  беззащитная, сидит она за  пряжей и не
может остановить вечно вращающееся веретено.
     Змей на несколько мгновений умолк, а затем плавно накренился набок, так
что ноги  мои заболтались в пустоте  над ужасающе маленькими зелено-голубыми
пятнами  земли.  Едва  очухавшись, я вновь услышал  соперничающее со свистом
ветра шипение:
     -- Не один --  все, и малые,  и  большие, начались  от Рода и  жили под
властью Перуновой,  когда умыкнул их  Белее,  унес  за кромку и  ушла с ними
услаждающая  взор  воинственного  бога Лада.  Осерчал Перун и  погнал Белеса
сквозь камень,  и дерево,  и плоть, и поверг вора, но  прикоснулись малые  к
прекрасному телу  Матери-земли,  и  возымели свою волю,  и жить  стали своим
умом.  Кидает могучий  камни  и проливается на землю дождь,  жизнь дающий, и
опекает он лучшего  и сильнейшего  из рода человечьего -- Князя и верную его
дружину, ибо любы сердцу громовержца военные забавы. Знавал я многих храбрых
и  достойных,  но  величие  из  невеликого  вырастает  и  не  Перун,  небеса
попирающий, мне люб, а  Белес -- защитник сирых на земной тверди. Знавал я и
сына Белеса, от смертной жены зачатого, и любил его,  и служил ему  опорой в
мире, а еще  видел  я порождение  -чудовищное с душой  темнее  забрызганного
грязью  коня  Свентовита, приносящего  ночь.  Просил я за первого  слезно, и
молил   за   сына   великий  Белес,   но,  громовержцу   подвластные,  иначе
распорядились волоокая Жива и бледная Морена. Притягивает противоположное, и
одарила  своим нежным  вниманием богомерзкое  создание Жива, и  принесла ему
бессмертие, а несущая вечный покой Морена обагрила  свою острую  косу кровью
Болота.  С той  поры  нет  на земле  покоя,  ибо злоба Ядуна, и  зависть,  и
жадность его  не  ведают пределов. Два  великих племени были обмануты  им, и
самая ужасная  война,  не подвластная ни людям, ни  богам, им  была затеяна.
Бесстрашны были ньяры, пришедшие по морю, нет больше на земле  таких воинов.
Многомудры  были волхи, любили  их и  зверь,  и  птица, и  дерево, и  Мокоша
улыбалась им, и  внимали они речам ее, как ученики  прилежные. А теперь и их
нет в миру.
     Змей, переживая давно  минувшие события, тяжело вздохнул. Я  качнулся и
ухитрился восстановить прежнее положение, не отвлекаясь  от рассказа. Однако
мои старания пропали даром, потому что он с  потрясающей непосредственностью
перенесся из далеких веков во времена сегодняшние.
     -- Меслав хорош. Перуна почитает, но и Белеса помнит  -- блюдет мир как
умеет, простой  люд  сберегает.  Тяжко  ему  с  Князем  самозваным, Рюриком,
мириться,  а терпит,  понимает  -- не  по зубам ему конунг  варяжский. Умен.
Только недолго Меславу осталось. Идет к  его  покоям  Морена,  и ведет ее за
руку колдун такой силы, что и мне не упомнить подобного. Многое видит  вещее
око Князя,  а врага, что под тайной личиной к нему подбирается, не замечает.
А может, и  чует  Меслав, да выжидает момента удобного --  не  знаю. Скрытны
дела людские, непостижимы в своей бессмысленности...
     Слова  Змея смутили душу.  Если  он говорит  правду  и  Меславу  грозит
гибель,  то,  возможно, вскоре и  миру  с Рюриком придет конец.  Да  что там
Рюрик,  в своей крови захлебнемся.  Поговаривали,  у  Князя жена  умерла при
родах и  с той поры он не  женился  больше, а  значит, и унаследовать за ним
некому. Меслав  в Ладоге  всех  привечает  -- и словен, и чудь,  и  весь,  и
нарову,  а не  станет  его,  передерутся нарочитые  псы  меж собой,  поминая
прежние  ссоры, а нам, людям подневольным,  смуту расхлебывать  да  на своих
горбах  выносить.  Еще  ходили слухи, будто  варяжский  воевода Эрик  желает
посадить  брата  своего Гуннара  в Ладоге Князем. Готовит своих  хирдманнов,
дожидается Меславовой кончины.  Охваченная мелкими распрями, Ладога для него
и   легкая   добыча,   и   лакомый  кусочек.   Рюрик  тоже  нашими   ссорами
воспользовался, сперва  Гостомысла  убил,  затем  Вадима,  а потом  выстроил
городище  на месте старых печищ словенских и нарек себя Князем Новоградским.
Яблоко от яблоньки недалеко падает, вот и  выжидают Гуннар с Эриком смутного
времени. А после придут  с мечом да с огнем  и скажут: "Следует  нам княжить
над вами, ибо  нет на ваших  землях порядку". В общем, как ни крути,  смерть
Меслава за собой много крови  потянет. Словно услышав мои мысли,  Змей опять
заговорил:
     -- Коварен и умен  пришлый Князь, и ярл его ему под стать. Кровь в  нем
урманская  да дух  могучий,  древний, воинственный.  Ньяров  дух мне  знаком
других лучше.  В брате  его тоже такой гуляет... Да не  в руки идет, а нутро
выжигая, к знаниям запретным гонит. Потому и зовут его Темным.
     Дальше  я  ничего  не  разобрал  --  рухнул  Змей...  Именно  рухнул  с
невообразимой  высоты,  а не плавно снизился, щадя свою  живую  ношу.  Нутро
подпрыгнуло, комом застряло в горле,  сдерживая рвущийся на  волю крик. Меня
швырнуло  навстречу земле, затем  подкинуло вверх  и,  наконец, выбросило на
мягкий травяной настил. Приземляясь, неподалеку от меня  отчаянно взвыл Лис.
Огромный  силуэт Змея, смешные фигурки  копошащихся  в  траве людей и  яркая
синева  неба  вертелись  перед глазами, заслоняя  друг друга и  наполняя мир
невероятными красочными узорами. Я,  стоя на четвереньках, вцепился пальцами
в траву, твердо  сознавая --  никакие  посулы  на  свете  никогда больше  не
заставят меня оторваться от нее.  По кряхтению, доносящемуся сзади, понял --
выброшенный Змеем  в кусты  Медведь разделяет мое мнение.  Кому-то  все-таки
удалось  встать на ноги,  и, пошатываясь,  человеческая фигура  двинулась  к
Змею. Чужак...
     Он  почти  лег  на посох  и  неожиданно,  словно  желая что-то пояснить
неразумному существу, протянул руку к жуткой Змеиной морде.
     -- Благодарю, Змей. Жаль, что мой отец не знает тебя.
     -- Он -- не ты, -- возразил тот.
     Голова чудища качнулась в сторону. Стараясь  уследить за ней,  я нелепо
кувыркнулся набок и услышал голос Славена:
     -- Прими и мою признательность.
     --  За что они все его благодарят? -- зло  зашептал над ухом Лис. -- За
эту пытку,  что  ли?  Так я  бы за это  ему  морду  набил...  -- Лис немного
помолчал, а затем добавил с некоторым сомнением: -- Если б дотянулся.
     Ну что скажешь этакому дурню? Поневоле я рассмеялся и тут  же  чуть  не
завопил от  боли, прострелившей все  тело.  Опасаясь,  не сломалось ли чего,
начал старательно ощупывать себя.  Ушибов  было много, словно крепкие мужики
долго  и зло били ногами, но,  слава богам,  кости оказались целы. Мне бы  в
воду горячую да опосля отдохнуть денек, и буду здоровехонек. Славен встал на
ноги и, проковыляв мимо меня, подошел к Чужаку.
     -- Я ведь не верил в тебя,  Змей...  -- зачем-то признался  он. -- Но я
рад, что ошибался.
     У другого эти слова выглядели бы нескладной  лестью, но в устах Славена
они прозвучали складно, искренне.
     -- Ты -- лучший из слепцов, -- засмеялся клохчущим пришептыванием ящер.
-- Лучший...
     По обычаю, отпуская от себя Змея, нужно разорвать рубаху до пояса, а то
утащит  с  собой.  Заметив,  как нервно подергивается  Змеиный хвост,  Чужак
рванул  на себе срачицу. Изношенная ткань с треском лопнула, обнажая сильную
грудь.
     -- Прощай,  вой. -- Змей глянул на Славена и  развел в стороны кожистые
полотнища крыльев.
     --  Прощай, -- эхом отозвался сын Старейшины. Оттолкнувшись сразу  всем
телом,  Змей  словно  прыгнул в небо, и только с вышины  донеслось невнятное
шипение. Чужак вздрогнул, словно услышал нечто  неприятное, а потом, покачав
головой, тихо прошептал:
     -- Я запомню, Змей.
     --  А  я  постараюсь забыть этот  ужас, и чем  быстрее, тем  лучше,  --
потирая бока, громогласно сообщил Лис.
     Я с ним не согласился -- такое не забудешь, даже если очень захочешь. А
потом, то  ли оттого, что на Змея огненного долго  глядел,  то  ли от страха
запоздалого, то  ли потому, что зелье Чужаково силу теряло  --  помутилось у
меня в голове, встала пелена темная пред глазами, весь мир на миг застила да
пропала, опять взор ясным сделав.
     Казалось,  летели  мы   невероятно  долго,  однако  на  деле  небо  еще
золотилось  рассветными  лучами  и  роса  на  траве  помигивала  серебряными
глазками,  узрев   ясный  солнечный   лик.  Равнина   вокруг   только-только
пробуждалась  ото  сна. Потягивалась сонной ленивой девкой, нежилась буграми
полей,  размыкала  голубые  озерные  глаза.   Светло-сиреневые  колокольчики
приподнимали   скомканные  заспанные   лица,   белорукие  ромашки   опасливо
раскрывали  желтые сердцевины, и неизвестные мне  махонькие цветики смущенно
разгорались пунцовым румянцем. В тихом, пронизанном солнцем и  теплом, после
небесного  холода, воздухе отчетливо разносился голос  большого печища. Пел,
призывая буренок, пастуший  рожок,  вторили ему громкоголосые петухи