в  самый раз,  лишь бы  силы не подвели. Ладья шла
мимо.  Киото из варягов  уже заметил неладное, закричал на непонятном языке,
указывая на  меня. В  голове  у  меня  было  пусто,  словно  в  новой,  едва
завершенной бочке. Издалека долетел  женский голос. Я не оборачиваясь  узнал
-- Беляна. Значит, вернулась, уговаривать прибежала. Выходит, пора!
     Топор  выметнулся из-под воды, подняв  сноп брызг, вертясь  полетел над
рекой.  Варяг  у  борта  завопил  истошно,  тыкая  на  него  рукой.  Веревка
натянулась, дернула меня с места.  "Достал!" -- подумалось удовлетворенно. А
потом  хлынул  в  горло поток  воды, сорвало  в  глубину, вслед за  уходящей
ладьей.  Сперва я  ошалел,  вспомнилось, как чуть не  утонул всего несколько
дней  назад, а после  ощутил в  кулаке  зажатую  намертво  веревку  и  начал
подтягивать руками набрякшее тело. Волны плескали в лицо, скрывали ладью, но
уже  было ясно --  варяги не обрубили  пеньку, значит, наблюдают  --  долезу
ли... Веселятся,  наверное.  Ну и  ляд  с  ними,  главное,  не  срубили  бы,
куражась, у самого борта.
     Думалось, подтягиваться будет легко, а на деле оказалось  -- не так уж.
Руки  болели  и  ладони  жгло, словно  не пеньку держал,  а каленое  железо.
Хотелось  бросить все, расслабить измученное тело, закачаться на волнах, как
те белые птицы, провожая взглядом уходящую ладью.
     -- Нет, -- шепнул  я. Синие  губы не повиновались. -- Боги дали жить. Я
должен...
     Что  должен?  Зачем? В тот  миг эти мысли не возникали.  Наверное,  уже
тогда меня  поцеловала в губы страшная лихорадка Огнея, и даже река не могла
остудить ее жар. Горело тело, и горела вместе с ним душа и мысли. А все-таки
я  долез. Варяги, вдосталь  насмеявшись, сжалились, а может статься,  выгоду
поняли -- лишний раб всегда сгодится -- и вытянули  меня уже в  тот  момент,
когда закрывались глаза, не  выдерживая рокочущего перед ними пламени. Потом
мне  рассказывали, будто,  когда  уложили меня на  палубе, сам свободный ярл
Ролло  подошел посмотреть  на сумасшедшего  словена, в одиночку  пытавшегося
захватить корабль, а затем, сплюнув, сказал:
     -- Больной да дурной -- невелик улов.
     И под общий смех  отправился  вперед на нос  ладьи. Только  я  тогда не
смеялся. Только я...

БЕГУН

     Больно  было,  страшно,  и  я не  выдержал  -- открыл глаза.  Открыл  и
удивился --  воды  не было,  и берегини с ичетиками  не вертелись  возле,  а
нависали  надо  мной  плетеным узором зеленые ветви, танцевали на прозрачных
листах солнечные блики и  пела-заливалась над головой птица-осенница. Сперва
показалось, будто в ирий попал, а потом почувствовал в ладони резкую  боль и
вспомнил все. Ладью Княжью, стрелу, что Изок принял, незнакомца темноокого и
взгляд  его ненавидящий...  Одного вспомнить не мог --  кто вытянул  меня из
воды, принес на бережок, уложил на мягкую, уже пахнущую осенью траву  да еще
сверху ветвями прикрыл?
     И  так  аккуратно,  заботливо,  как лишь  близкого человека  привечают.
Может,  сжалилась надо  мной какая-нибудь  берегиня, вот и вынесла?  Разожму
сейчас кулак и увижу на ладони яркую радужную ракушку -- ее дар...
     На  ладони и  впрямь что-то блеснуло, но  сразу  понял  -- не берегинин
гостинец. Чванилась, сияя под солнцем, неведомая монета на золоченой цепочке
-- последний  подарок того,  кого  за  Чужака  приняли. А Чужака  больше  не
было...
     Припомнилось  и  почудилось,  будто   даже  солнце  померкло  и  птица,
затосковав,  оборвала  песню. Унес Чужак  свои  тайны, свои  секреты,  так и
остался  чужим, непонятым. А может,  и  не  было ему в  этой жизни места? Не
такой он был как все... Походил на ту голубую  даль, что называем небом,  --
вроде  вот оно, прямо над  головой нависает, а попробуй взяться хоть за край
-- ухватишь, да в руках пусто...
     От  ведуна  переметнулись мысли к  Меславу, к  его  злополучной  ладье.
Вспомнилось, как видение, -- снялась она с места и двинулась к Новограду.
     И чего дружинники туда пошли? Им бы к Меславу  вернуться, поведать, что
да как... Может, знал Меслав заранее, что налетим на ладью, потому и человек
на ней  другой оказался, не Чужак вовсе, и  отправилась она к  Рюрику, а  не
обратно в Ладогу? От мысли этой стало холодно. Не верилось, что провели нас,
точно глуздырей-несмышленышей, что чуть не попались в расставленную ловушку.
Однако ушли, спаслись. Видать, не все рассчитал Князь...
     Шорох за спиной  заставил  вздрогнуть, по привычке потянуться за плечо,
будто надеялся найти там короткую косу, во всех стычках первую помощницу.
     -- Тихо ты... -- фыркнул знакомый голос. -- Свои...
     Лис выполз  из зарослей,  призывно свистнул. Как неуклюжий и громоздкий
Медведь  к зверю подбирался -- не знаю, а только  по зову  Лиса так затрещал
кустарником,  будто стадо быков  сквозь лес проламывалось, подошел,  облапил
радостно:
     -- Я-то  боялся -- не выживешь! Почитай, уже третий день валяешься  без
памяти. Поначалу  все метался  да Чужака звал, а потом влагой изошел и стих,
словно умереть готовился...
     -- А где Славен?
     -- Откуда знать? Как он вместе  с  Беляной  с ладьи прыгнул, видели,  а
потом  их  река  утянула  в  сторону -- потерялись.  Верно, выплыли  ниже по
течению. Да куда они от нас денутся? Отыщутся, коли живы.
     -- А меня как сыскали?
     Лис  выразительно потянул воздух носом, аккуратной  горочкой приложил к
уху ладонь. Что ж я, дурень, спрашиваю, коли с малолетства про их  охотничье
умение наслышан!
     -- У Славена такого нюха да слуха нет. Не найти ему нас.
     Лис ухмыльнулся:
     -- Отомстила тебе река за прежнюю  боязнь -- мозги  все начисто вымыла.
Есть неподалеку место, куда направится Славен нас поджидать...
     Я уж и сам догадался, перебил его:
     -- К Неулыбе! -- И тут же припомнил старухин наказ, засомневался: -- Но
она говорила, коли не выйдет дело -- подальше бежать...
     -- А ты куда бы пошел? -- не сдавался Лис.
     Медведь смотрел  на  меня,  насупив  лоб. На  сморщенные  полоски кожи,
перетянувшие лоб, свисали  белесые, выжженные солнцем пряди. Под его тяжелым
взглядом мысли путались, ничего иного и в голову не приходило:
     -- Наверное, к горбунье...
     -- Так Славен тебя  не дурнее, --  заключил Лис.  --  И  остальные туда
пойдут.  Куда  еще?  У  нас  уже  и  плот  уготовлен,  чтобы  на  тот  берег
переправиться.
     Я чуть  не задохся.  Как, на тот  берег? Неужели я с  перепугу всю реку
переплыл? Глянул  на ползущую под берегом  темную  воду, на зеленые кусты за
туманным извилистым телом реки и чуть  героем себя не  почувствовал, а потом
вспомнил умирающего человека на ладье, который, всхлипывая  кровью, шептал о
смерти нашего ведуна, и налилось  тяжестью сердце. А  еще Василиса... Нежная
шея, тонкие руки, не  девушка -- ласточка  вешняя, -- совладала  ли с темной
речной  силой?  Одна надежда --  Стрый ее  в беде  не оставит,  вытянет хоть
живую,  хоть...  Дальше  и додумывать не  хотел.  Жива  Васса!  Я бы почуял,
случись с  ней  неладное. Сквозь  бред  и  болезнь почуял  бы... Затмило  бы
солнечный  лик  темной  тучей, закаркали  вокруг  вороны,  перестало  биться
сердце... Нет, жива лада...
     Переправу  наладили к вечеру.  Лежали  на  брюхе на  увязанных  кусками
срачицы бревнах, плескали по воде руками да ногами, а с места  не двигались.
Смотрела река на наши старания, подталкивала, а потом, видать, притомилась и
разорвала подводными десницами некрепкую вязку, отринула два крайних бревна,
где Медведь пыхтел. Он того не ожидал -- как в воде очутился, глаза выпучил,
пальцами  впился  в  остатки  плота, так что  побелели  даже, и  принялся  с
перепугу  лупить  ногами.  Да  такой  ход  плоту  дал, что  не  всякая  рыба
угонится...  Лис потом над ним  от  души потешался,  все забыть не  мог  его
исполошного лица и вытаращенных по-жабьи глаз.
     С  рассветом восстал перед  нами знакомый  взгорок  и упрямый маленький
домик, чудом  на  нем держащийся.  До того я шел,  ничего не  боялся,  а как
увидел  его -- заметались дурные предчувствия, и  даже  рассвет не  радовал.
Выдался он грустным,  тревожным.  Не возносил из-за  туч сияющее тело  Хоре,
ползли, тянулись по земле белесые туманные лапы Водяного Хозяина, изготовлял
в  темной  небесной пелене громовые стрелы  Перун,  бренчал в своей огненной
кузне молотами.
     Чего  опасался,  то  и  случилось  --  невеселой,  тягостной  оказалась
встреча. Мы  и  постучать  не  успели, как  появился на  пороге  знахаркиной
избенки  Стрый.  Замер, не веря, и вдруг попятился  испуганно, будто не  нас
увидал,  а  Меславовых  дружинников,  за  ним присланных. Тогда  сразу глаза
кольнуло,  как изменился  он -- будто высох  весь, сморщился.  Даже говорить
толком  не мог,  лишь шептал  дребезжащим  голосом да  так быстро,  что едва
разобрали:
     --  Что  пришли? Брата моего нет больше. Убил  его Княжий  стрелок.  Не
осталось вам здесь помощников. Ступайте, другой приют ищите.
     Был бы с  нами  Славен, сумели бы ответить гонящему голодных да усталых
хозяину,  но  его не  было, и никто не  знал, что сказать Стрыю. Он  ведь  и
впрямь брата потерял...
     -- Славен не приходил? Беляна? -- нашелся Лис.  Он не пытался спорить с
кузнецом --  хозяину не перечат, и даже отступил назад, будто показывал, что
не войдет без приглашения. Стрый и  за то был признателен, что согласны уйти
без ссоры:
     -- Приходили они. Дня два назад. Неулыба говорит, они лишь переночевали
и дальше пошли. Вниз, к Нево -- вас искать.
     -- Кто  там,  брат? -- донесся из  избы нежный голос. Я бы его из сотни
признал. Слаще соловьиной свадебной песни звучал для  меня этот голос,  чище
журчания ручья лесного...
     А Стрый того голоса испугался, аж скривился весь:
     -- Пожалейте ее... Не  показывайтесь...  Неужто вам смерти  брата мало,
еще и сестру возьмете? Она ведь лишь  вас и дожидается -- уйти хочет... Сама
не понимает, дурочка, что не всякий раз уцелеть повезет... Все полной жизнью
жить желает, полной грудью дышать...
     И громко крикнул:
     -- Никого! Ветер...
     Я взглянул  в страдальческие глаза  кузнеца, понял -- нет больше Стрыя.
Не он живет, а страх, в нем  поселившийся... Нелепым показалось  его крупное
тяжелое  тело при  такой  жалкой душонке. Будто был  большой сундук, разными
диковинами заполненный,  а пришел злой  тать  и  оставил в нем  лишь старую,
никому не нужную, рухлядь.  Раньше  я  кузнецу завидовал,  думал, вот они --
мощь,  задор,  смелость...  Ничего  не  осталось...  Изок  и  тот  со  своей
ненавистью краше был.
     Я  повернулся и  пошел  прочь от дома.  Не  услышал,  почуял лишь,  что
двинулись за мной охотники.
     -- Погоди, -- догнал меня Стрый, прихватил за голую руку. -- Куда же вы
так? Одежду дам, еду...
     Я с ним говорить  не  хотел, мыслил молча  руку высвободить из  крепких
пальцев, но он держал цепко --  не вырвешься. Пришлось остановиться, глянуть
в глаза:
     -- Не привыкли у  чужих одалживаться... Пусти.  Он покачнулся, точно от
удара,  разжал пальцы, а ответить не смог. Труслив  стал  для ответа.  Так и
остался за спиной,  оглушенный  да  перепуганный. Я даже проститься с  домом
знахарки не повернулся. Пускай живут, как жили -- будто во сне...
     В  Ладогу мы  заходить  побоялись. Лис  твердил,  мол,  не  такой дурак
Славен, чтобы самому в  пасть волка соваться, Медведь кряхтел, не ведая, что
сказать, а я  считал  -- мог Славен пойти в Ладогу. Меслав-то  нас в утопших
числит.
     Стояли мы на  краю поля, недалеко от городского тына, спорили, кричали,
чуть  не  передрались  вовсе,  когда заметили  совсем  рядом, в двух  шагах,
босоного  мальчишку  в   длинной  рубахе,  с  деловито  всунутым  в  широкий
веснушчатый  нос  пальцем. Откуда он пришел, как подобрался,  сколько слышал
того,  чего не  следовало -- бог весть,  но смотрел  пристально, а в круглых
хитрых глазах таился интерес.
     -- Брысь! -- рявкнул на него Лис, но мальчишка лишь сменил копающийся в
ноздре палец. А потом глубокомысленно произнес:
     -- Вы те, которых  Князь Меслав ищет. Лиса будто  вихрем  подбросило  к
парнишке. Схватил за худые плечи:
     -- Подслушал?
     -- Вот еще... -- гордо заявил тот. -- Вижу.
     Медведь отодвинул брата, склонился к мальцу:
     -- Как звать-то тебя?
     -- А  тебе что за  дело?  --  не растерялся  тот,  но внушительный  вид
Медведя безотказно действовал на мальчишек, и он сдался -- Ну, Препа...
     -- Скажи, Препа, не видал  ли ты  в городище  человека,  речью  на  нас
похожего, в рваном платье и с девицей в мужских портах?
     -- Во даешь! -- восхитился Препа. -- Да  неужто  я  таких пропустил бы.
Не-а... Не видел...
     Медведь  разогнулся, разочарованно  пожал  плечами. Я  вскинул глаза на
заходящее солнце. Раскатилось оно над сжатым полем закатным заревом,  знать,
погуляет завтра Позвизд, потешится,  сгибая деревья, срывая с дороги пылевой
покров,  заглядывая  в  людские  дома.  Да  и сами  мы точно  в  его  бороде
запутались, мотаемся по белу свету, и конца тем скитаниям не видно...
     -- Где живешь, Препа?
     --  Да  вон.  Хотите -- переночуете у нас?  -- Парнишка махнул рукой на
невысокий холмик  с  краю поля  и  добавил:  -- Да  не  бойтесь,  я  про вас
сказывать не стану.
     --  И  с  чего  это ты такой добрый? -- съязвил Лис. Парнишка смутился,
указал рукой на меня:
     -- Вон та штука нравится. Дадите -- смолчу...
     Я  ощупал  висящую  на  шее  монету  -- дар умершего  на ладье  варяга.
Почему-то не хотелось расставаться с  ней даже  за  теплый  ночлег  и сытный
ужин.
     -- Слишком смел  ты,  парень. Этак  недолго и по шее схлопотать,  -- не
поддался на его предложение Лис.
     И Медведь, всегда охочий до еды, на этот раз лишь усмехнулся:
     -- Рановато тебе торговлей заниматься.
     -- Ну и спите  тогда в лесу, --  обиделся тот и,  бодро припрыгивая  на
ходу, побежал к своему земляному дому.
     Мы так и поступили. Отошли к лесочку и устроили на земле мягкое ложе из
веток.  Ими же и  накрылись. А  Препа, хоть и понабрался от варягов привычки
все покупать да продавать,  а  души широкой  словенской не  утратил. Отыскал
нас.  Приволок  тайком  унесенные  из  дому  кремни  --  огонь  высекать,  и
полкаравая хлеба.  Глаза у него светились во тьме,  словно малые огоньки,  и
вспомнил я,  как в  детстве мечтал совершить что-то  загадочное  и страшное,
чтоб была  у меня тайна,  мне  одному известная. Препе такой случай выдался,
вот и сиял паренек от собственной  значимости, от превосходства  над прочими
сверстниками. Дня два еще помолчит, а потом не  вытерпит -- поделится тайным
с приятелем, а тот  еще с одним и  еще,  и  спустя  неделю вся Ладога  будет
знать, как  он помог Княжьим  преступникам.  Его-то  не накажут  --  какой с
мальчишки спрос, а родителей его, верно, потянут к  Меславу на дознание, что
да  как... За  детские  шалости  взрослые  в  ответе...  Придется  бедолагам
объяснять, что купился сын на загадочную монетку, пытался торг вести...
     Я дотронулся до витой цепочки, вспомнил Чужака:
     --  Скажи,  Препа, что  сталось  с тем  ведуном  варяжским,  который на
Меслава покушался?
     Парнишка  повернул   голову.  Блики  от  разведенного  Медведем  костра
запрыгали на веснушчатом лице:
     -- Убили его.
     -- Когда? -- выдохнул Медведь.
     Грязные маленькие пальчики стали загибаться,  губы зашевелились.  Препа
пытался ответить поточнее:
     -- Дня два, а то и три назад.
     Мы в  то время  как  раз Меславову  ладью отбивали. Обманул  нас Князь,
схитрил...
     -- Ты иди домой, Препа, --  потерянно сказал Медведь, -- чай, заждались
уже.  А завтра приходи с утра, получишь подарок. Только не тот, что у Бегуна
на шее. Другой, не хуже.
     Паренек ушел,  обрадованный  обещанием. Небось, солнце  не  успеет  лик
ясный явить, а он уже прибежит, сбрасывая босыми ногами первую росу...
     Лис  улегся,  и я  тоже, а  Медведь вытянул  из-за  пояса  единственное
уцелевшее оружие --  охотничий нож и  двинулся в  темень, махнув  напоследок
рукой:
     -- Все одно не засну, а мальца порадую. Обещался ведь...
     Я уснул, словно в беспамятство провалился,  а  утром разбудил меня  все
тот же Медведь. Лис протирал заспанные глаза,  беззлобно ворчал на брата, но
я видел, как нет-нет,  а  мелькнет в его глазах  беспокойная  искра. Слишком
мучился Медведь,  что не сумел помочь Чужаку.  Мне тоже не  по  себе было, а
все-таки не переживал так. Выше своей головы не прыгнешь, как ни старайся...
     Проспал Препа... Ушли  мы до рассвета,  а на месте,  где спали, положил
Медведь чудную игрушку. С виду похожую на маленького пузатого да головастого
человечка, толкнешь ее -- ляжет, почти касаясь земли головой, и тут же вновь
поднимется, закачается, насмехаясь над обидчиком. Верно Медведь сказал -- не
хуже  моей  монетки  такой  подарок.  Не  выдержит  парень  и  дня,  покажет
дружкам...
     Потому и  шли  ходко  да больше лесом  --  Княжьи  холеные кони  быстро
бегают, в чистом поле с ними не посоперничаешь... Меслава-то  мы  не особо и
боялись,  а попадаться ему не  хотелось --  ждал  нас на  берегах моря  Нево
Славен, верил, что отыщемся...

СЛАВЕН

     Ладьи Ролло назывались драккарами.  Они  сильно отличались от привычных
моему взгляду Ладожских ладей. Черные просмоленные корпуса, легко скользящие
меж  волн, казались хитрыми и хищными, словно гладкие резвые выдры. И морды,
украшавшие острые вздыбленные  носы, тоже больше всего походили на чудовищно
оскаленные пасти маленьких озерных хищников.
     Ролло был свободным и очень богатым ярлом. Шесть драккаров принадлежали
ему. И еще каменистая, богатая морской дичью земля, где жили жены и дети его
многочисленного хирда. Земля эта называлась странно -- Норангенфьерд. Словно
отрывистый собачий лай, внезапно переходящий в соловьиную трель. И Ролло был
такой же,  как имя своей  земли и свои корабли, --  непредсказуемый, хитрый,
жестокий. Пил ли он вместе со своими сотоварищами, грустил ли, смеялся ли --
никогда не  таял голубой опасный лед  в его глазах.  Зато  настроение у ярла
менялось часто и внезапно,  словно метался в его душе, не находя выхода, сам
Позвизд.  Это только  потом  я начал понимать,  что хитрый  викинг  шагу  не
ступит,  не  подумав,  а необъяснимые перемены его настроения --  всего лишь
уловка для простаков. Выручила она его и в нынешнем путешествии в Хольмгард,
как он называл Новый Город. Шел-то он поживиться  богатой данью,  но  первые
сомнения зародились  у  викинга  еще  в  Ладоге  --  город  оказался  хорошо
укреплен,  и к тому же на пристани встретили  ярла дружинники Князя Меслава,
среди   которых  Ролло   легко  распознал   пришлых  варягов.  Смирившись  с
обстоятельствами,  осторожный ярл  решил пойти дальше  по  реке  и у порогов
натолкнулся на целый городок воинов, которые споро и молчаливо  помогли  ему
переправиться через пороги. А в Хольмгарде налетел на дружину такого же, как
он, любителя  дани --  Рюрика и,  прикинув, что  к  чему, вздернул на  мачту
красный щит, возвещающий о добрых намерениях и торговле, хотя торговать  ему
было нечем  -- воровать  шел, не торг вести. Рюрик поверил  или вид  сделал,
будто поверил находнику, -- принял "гостя" с  уважением. А ведь знал, не мог
не  знать,  о  том,  что изгнало Ролло  за  неповиновение  конунгу  Харальду
Харфагеру варяжское вече -- тинг. Видать, тоже  был смекалист, сообразил  --
коли дело  миром решить,  убытков будет меньше.  Вот и шел  Ролло  обратно в
Норангенфьерд злой да пустой, когда угораздило меня забросить  свой топор на
борт его ладьи.  Потому и  хохотали  над  его  шуткой  хирдманны  --  вместо
ожидаемой богатой добычи  везли  из Хольмгарда одного  лишь  меня да и  того
почти  при  смерти -- Огнея вцепилась прочно, не отодрать. На  счастье, море
было спокойно и обычные  для этого времени ураганы не тревожили урман, иначе
полетело бы вместе с  первым грузом за борт и мое пылающее в лихорадке тело.
Лечить  меня Ролло не