а мне рогатина больше
по сердцу.
     Я  тоже привык к  не раз выручавшей  косе  да небольшому топорику и  не
собирался их  менять. Зато тонкий, словно жало,  нож с трехгранным лезвием и
искусно кованной рукоятью поразил мое воображение.
     -- Бери, -- нахваливал торговец, -- кинжал хорош. Харлужный, цельный --
хоть камень режь. А легкий! Да ты возьми, подержи на руке-то...
     Я взял,  а  отдать  уже  не  смог.  Кинжал  и вправду  был  изумителен.
Настолько изумителен, что я решил  поступиться  гордыней  и, забрав кошель у
Беляны, вытряс торговцу две монеты. Узрев  деньги,  он заорал пуще прежнего,
призывая  обратить  внимание  на   копья  с   литыми  наконечниками,  кривые
басурманские сабли и широкие римские  мечи.  После оружейника отправились  к
тканям и женским безделушкам. Как никак, а приодеться Беляне не мешало. Да и
куцые  волосы  спрятать. К  моему удивлению,  обладая  несметным количеством
денег, она выбрала скромный  летник из крашенины, такой же платок, сермяжный
серник  и к  ним  лозяные  пленицы.  На  украшения  смотрела  долго,  словно
размышляя, сколько  сможет унести,  а взяла  лишь  шейное,  красное,  словно
рябиновые  гроздья,  ожерелье  да  медные  одинцы  с  браслетами.  Девке  не
терпелось примерить обнову, и мы поспешили обратно. Тем паче что вся площадь
гудела слухами об убийстве варяга.
     У  самой избы Медведь приостановился, разглядывая  глинистую  землю под
ногами.
     -- Что не так? -- насторожился Славен.
     -- Пока нас не было, здесь много  людей ходило. Беляна, выронив покупки
в грязь, прижала руки к груди и рванулась к дверям.
     --  Чужак,  --  едва слышно  выдохнул Славен,  устремляясь за ней. Меня
пронзило недоброе предчувствие. Чужак  оставался один,  без своей чародейной
сумы,  и  если варяг,  припомнив старое,  вернулся,  ему  пришлось  нелегко.
Подтверждая мои опасения, глухо заворчал Медведь. Опасаясь увидеть в горнице
искалеченное тело ведуна, я робко протиснулся под его плечом.
     На полу действительно распластались два бездыханных тела. Но ни ростом,
ни одеждой они на Чужака не  походили. Следов драки и крови на полу не было,
словно незнакомцев втащили  сюда уже мертвыми. Лис поддел одного  из них под
плечо и перевернул на спину. Тело еще не окоченело, а в остекленевших глазах
застыло недоумение.
     -- Да это ж тот, с площади. -- Славен нагнулся, зацепил мертвого мужика
за ворот рубахи. -- Точно, у него такая подоплека была, и лицо похоже. Я еще
удивлялся, чего ему от нас надо. Следил он за нами.
     -- Похоже, не за  нами... -- Лис обвел  взглядом пустое помещение. -- И
не следил, а момента выжидал. Чтобы тихо было да без видоков.
     Беляна остервенело плюнула мертвецу в лицо и выругалась  так, как  наши
девки никогда б не посмели.  Успокаивая ее,  Славен приобнял хрупкие девичьи
плечи.
     -- Где же Чужак?
     Кто  ему  мог  ответить?  Кто мне мог ответить --  какие  посулы, какая
неведомая сила  увела нашего ведуна?  Или сам ушел,  отняв две  человеческие
жизни? Но куда?
     Под  полоком  раздался шорох. Лис молнией  метнулся на  звук, отдернул,
сползающий до пола край полавочника и, сунув под него руку, дико взвыл. Брат
поспешил ему на помощь, и вскоре они с величайшим  трудом выволокли на  свет
божий девку-чернявку.  Словно  нажравшаяся  валерьянового корня  кошка,  она
рвала ногтями и зубами  держащие ее руки. Глаза девки с перепугу были плотно
закрыты, а разметавшиеся по плечам волосы придавали ей сходство с кликушей.
     Я знавал  бешеных девок и как их угомонить -- тоже  знал. Размахнувшись
сильно,  наотмашь  ударил  ее по  щеке.  Голова  чернявки  дернулась,  глаза
распахнулись,  и, внезапно  осев  на столец, она  горько разрыдалась. Беляна
опустилась  возле нее  на колени, ласково заправила  под берестяной кокошник
растрепанную  косу.  Девица  сначала  отводила  ее  руки, отворачивалась  от
вопрошающих глаз, а потом, словно  почуяв родную, истосковавшуюся по теплу и
ласке  душу,  прижалась   к  Беляне,   заходясь  жалкими  всхлипами.  Славен
подтолкнул меня вперед, и, стараясь говорить как можно мягче, я спросил:
     --  Скажи,  красавица, что здесь  случилось? Девушка  вскинула  на меня
красные припухшие  глаза,  и вдруг  я  понял,  что  она совсем  еще девочка.
Испуганный  и очень одинокий  ребенок, которому пришлось увидеть то,  чего и
взрослому не под силу выдюжить.
     В  груди   застонало,  словно  трава-баранец  проросла  внутри.  Бросив
поспешный  взгляд на Славена, она  сразу признала  в  нем  старшего и, пряча
слезы, быстро-быстро затараторила:
     -- Прости, нарочитый. Испугалась я очень, потому и пряталась...
     -- Да ты не спеши, угомонись. Расскажи только, что видела.
     Девчонка сглотнула слезы, постаралась говорить спокойно:
     -- Меня хозяйка прислала.  Все знают -- дрались здесь, вот она и велела
мне прибрать  да помыть все. Я идти  не хотела, боялась человека  страшного,
того, что в  охабень прячется, но она выгнать грозилась, и я пошла.  В сенях
прибрала, рогожки разложила,  утварь на место поставила, а в горницу входить
побоялась.  Стою, не знаю, как дальше быть  -- то ли обратно с кривдой идти,
то ли страх побороть  и работу  доделать, как дверь  отворилась и колдун ваш
вышел. Посмотрел на меня, засмеялся и говорит: "Иди, не бойся,  худа тебе не
сделаю,  но помни:  коли придут  ко мне,  беги со всех  ног. Не следует тебе
слышать наши разговоры".
     Делать нечего, вошла я. Стольцы на место ставлю, наоконники постилаю, а
он, точно ворон на суку, сидит и молчит, только палкой своей об пол  тюкает.
Стукал,  стукал  и  вдруг  как  закричит:  "Уходи,  девка!  Беги!" Я  в сени
выскочила, а они уже на пороге стоят -- в высоких шапках, богатых корзнях да
чадыгах турецких. Мечи  на золотых поясах качаются. Ладные  оба, красивые, а
при  них холопы. Тоже двое. Вроде бояться мне было нечего, а все  же исполох
меня взял. Шмыгнула обратно да  и забилась под лавку.  Они меня не заметили,
подошли к колдуну вашему, поклонились ему в пояс и  как начали говорить! Я с
перепугу  и понять ничего  не  смогла, помню только, о Князе нашем, Меславе,
говорили  и о  конунге варяжском, Рюрике, тоже. Кажется, убеждали его к морю
идти, ладьи, мол, его ждут какие-то, а он все о Князе твердил, отказывался.
     Девчушка поморщилась, вспоминая, грязные босые пальчики вылезли  из-под
подола, потерлись друг о друга, точно озябшие щенки.
     --  Странно  он  говорил. Мол,  стану  Князем, сам  решу,  как  быть. Я
удивилась даже, а может, просто поняла не так. В общем, не шел он. Тогда эти
двое шапки оземь бросили, а  холопы их на колдуна кинулись. Не ведаю, что он
сделал, а только  подойти к нему они  не смогли. Толклись на  месте, точно в
камень бились. Тогда один из пришлых снова стал уговаривать.  Да слова такие
говорил непонятные, что только чародеям ведомы. А  потом загремело вокруг, и
потащили меня  чьи-то руки  наружу,  а  я чуяла, коли дамся --  умру,  вот и
уперлась, как могла. Потом отпустило, все стихло, а затем и вы пришли.
     Девочка замолчала.
     -- Все? -- Славен даже присел перед чернявкой.
     -- Все, -- подтвердила она.
     -- А куда эти пришлые колдуна нашего пойти уговаривали?
     Девочка поморгала, подумала и наконец вымолвила:
     -- Слышала я про Даветь, а точно не упомню. Страшно было очень.
     Беляна бросила на Славена уничтожающий взгляд,  и он покорно отошел  от
девчонки.  У  меня голова шла кругом от услышанного. Выходит, кому-то сильно
наш ведун нужен. Только знать бы, кому. Верно, не простому люду. О  Князе да
о  Рюрике речь  шла, значит, им он и понадобился.  К Меславу  он сам спешил,
получается,  варяги его похитили. Правда,  настораживали  его слова --  "сам
Князем стану".  Неужто он против Меслава дурное замыслил, возжелал  с тверди
земной ясным соколом взлететь? А коли так, то мог и Меслав вещим оком измену
узреть да призвать виновного для суда...
     -- Скажи, девонька,  а пришлые из словен или варяги? --  Лис словно мои
мысли услышал.
     -- Нарочитые, из Ладоги, -- отозвалась девочка. -- Словене.
     Меня передернуло. Похоже, сбывались худшие мои опасения. Тут еще и речь
Змея  припомнилась о неведомом колдуне, который смерть несет Князю. Не Чужак
ли то наш?
     -- А я его искать пойду. -- Медведь громыхнул о стол тяжелой дланью. --
Покуда не сыщу, никаким наветам не поверю.
     --  И я.  --  Беляна,  гордо  выпрямившись,  встала  у  его  плеча. Эх,
присушило девку к ведуну!
     -- И я, -- сказал непривычно угрюмо Лис. -- Он мне жизнь спас. А сейчас
не по своей воле ушел. Некому ему помочь, кроме нас.
     Вот,  подумал  я,  зачем  ведун о  нас  пекся.  Чуял,  что  в  долгу не
останемся, жизнью за жизнь расплатимся. Хитер...
     -- Чем же ты ему поможешь, коли вся его сила ничего поделать не смогла?
     --  А  может,  и  невелика  она, сила  его...  -- задумчиво пробормотал
Славен. -- Если подумать, он и не  ворожил толком. Говорил слова колдовские,
так то и ты, коли  знать будешь,  сказать сумеешь, а как Сновидица, с богами
не  беседовал  и погодой  не повелевал,  как Облакопрогонники,  и в зверя не
перекидывался... А заговоры разные от матери мог слышать, чай, не глухой.
     --  Может, и так, --  согласился я, -- только зачем он таким охотникам,
как Меслав и Рюрик, тогда понадобился?
     -- А об этом мы его самого спросим, если отыщем.
     -- Где  отыщем? -- привел  я последний довод. Беляна чуть не испепелила
меня злым  взглядом,  Медведь хмуро  уставился в  пол,  а Лис  уныло покачал
головой.
     -- Для начала в Давети,  а там видно  будет,  --  не растерялся Славен.
Спорить  не имело смысла. Все они словно сговорились найти ведуна, и я, хоть
по-прежнему считал  это  дело  безнадежным, сдался. В  конце гонцов мне тоже
есть за что Чужака отблагодарить.

СЛАВЕН

     Странное было это место  -- Даветь. Когда-то  давно жили в ней  люди, а
затем перебрались в богатую  гостями и товарами Пчеву, оставив без присмотра
дома, поля и святые места. Поговаривали, будто стонут  ночами в пустых избах
кикиморы  и домовые  и, словно желая шагнуть  вслед  ушедшим людям,  тянется
ветвями святое  дерево,  а на  погосте ходят  белые блазни, взывая  к родным
душам. Многое говорили о Давети, но наверняка не знал никто --  боялись люди
ходить в заброшенное печище. Даже охочие  до  всего загадочного мальчишки не
отваживались  пройти  сквозь  лес,  взобраться  легкими  ногами  на  холм  и
взглянуть  на  провалившиеся  крыши  пустого села.  Одно странно -- никто  в
Даветь не  ходил, а дорога, ведущая к ней, оказалась на редкость раскатанной
да утоптанной. И  лес  вокруг не громоздился зловещим живым  тыном,  а шумел
приветливо, словно одобряя наш путь. Лис, покосившись  на  безоблачное небо,
недовольно пробурчал:
     -- Вот и верь приметам!  С утра собака  хозяйская по  земле  валялась и
куры ощипывались, а на небе -- ни облачка.
     -- Ты радуйся, что ведро стороной прошло, -- Медведь легонько подпихнул
брата вперед, -- да шагай побыстрее, а то мы Чужака вовек не догоним.
     -- И так не догоним, -- повел плечом Лис, -- следов-то на дороге нет.
     Медведь потемнел лицом, но уверенности не утратил:
     -- Догоним.
     -- Всегда они такие?
     Ко  мне бесшумно подошла  Беляна  и, приноровившись  к  широким  шагам,
пристроилась  рядом. В обычной одежде она стала невероятно красивой. Голубой
плат скрывал  короткие  волосы,  а  глаза под  ним светились влажной манящей
глубиной. Я и разговаривать с ней не мог -- почему-то срывался голос и фразы
получались грубые, неуклюжие, точно доски-горбыли.  Иногда  лучше  смолчать,
чем глупость сморозить...
     Беляна, подождав немного, усмехнулась и вновь спросила:
     -- Как считаешь, догоним ведуна?
     -- Не знаю, -- с трудом выдавил я.
     Она, нагнувшись, на ходу сорвала с придороги травинку, пососала влажную
мякоть пухлыми губами и, зардевшись, попросила:
     -- Расскажи мне о нем...
     Мне доводилось испытывать боль,  но ее просьба  обожгла страшно, словно
кипятком  плеснули  на  рану.  Все  во  мне  возмутилось,  а  воспротивиться
глубокому  девичьему  голосу  не  смог.  Пришлось   рассказывать.  Начал  со
Сновидицы,  как  выгнали ее  и как вернулась она с ребенком, а  закончил уже
Пчевой. Пока переживал  заново смерть  Хитреца и  схватку с  оборотнями,  не
заметил,  как спало  напряжение  и  полилась  ровная спокойная речь.  Беляна
слушала внимательно, не  перебивая. Видно, крепко  зацепил ее ведун. При его
имени в  глазах у нее словно маленькие звезды зажигались. Мне казалось, если
ей  о  Чужаке  рассказывать,   она   по  воде  пройдет  --  не  заметит,  и,
разозлившись, я неожиданно заявил:
     -- Теперь твоя очередь.
     -- Что -- моя? -- не поняла она.
     -- Рассказывай, кто ты, какого  роду, как в Пчеву попала,  почему домой
не ворочаешься...
     Мягкость  с ее лица  точно  ветром  сдуло.  Соболиные брови сошлись  на
переносице, милые девичьи губы сжались жесткой линией:
     -- А тебе зачем про то знать?
     -- Как зачем? Все же вместе идем, один хлеб жуем...
     Я  ожидал,  что  она,  по  обыкновению,  вскинет   гордо  подбородок  и
отправится к Бегуну  болтать о  всяких пустяках, но ошибся. Тяжело вздохнув,
она сказала:
     -- Ладно.  Не век же мне таиться. Нет на мне  ни позора, ни злодейства,
нечего и скрывать.
     Столько  было  в  ее голосе печали  и неизбывной  тоски, что  пожалел о
сказанном,  но  поздно. Она  стала говорить  негромко, но так,  что,  словно
наяву,  я  увидел вервь на крутом берегу  реки  и ее,  разодетую в  нарядные
одежды и стоящую по пояс в воде. А на мелководье толпились улыбающиеся люди.
Все смотрели на нее, а она шла все глубже и глубже, в реку, потому  что ждал
ее великий Даждьбог и  была  она избрана  в жертву  к  его свадьбе с девицей
Заренницей.  И вдруг  вынырнул из-за речного поворота  высокий нос варяжской
ладьи.  Хлопнули  весла  о берег,  и, точно по сходням, посыпались по ним на
берег урмане. Да не те, что ходили  раньше по  реке  с товарами,  а иные, со
злыми лицами и острыми, готовыми  к бою  мечами. Никто не  ожидал  подобного
кощунства, потому  и  не  сопротивлялись  почти,  когда  полилась  на  траву
древлянская кровь. А праздник великий стал великой печалью.
     Почему  урмане напали, она так  и  не  поняла. Может, не зная  обычаев,
решили,  будто собравшиеся на берегу  люди  со злыми мыслями их поджидают, а
может, поход был неудачен, вот и выместили злобу на малой верви, но оставили
в  живых из всей родни лишь  ее да братца  титешного. Надрывающегося в крике
мальчонку  варяги там и бросили, а  ее вытянули из воды и с собой взяли. Что
было  с  ней  в  плену,  Беляна  говорить  не захотела,  а  лишь  повторяла:
"Ненавижу, ненавижу, ненавижу..." -- будто клятву шептала.
     Мне стало страшно. Были и у меня  враги,  но ее ненависть ужасала.  Что
нужно сотворить с женщиной, чтобы она научилась так ненавидеть?!
     Беляна закончила шептать, помотала головой, словно  отгоняя видение,  и
повела  речь  дальше. Когда ее  привезли  в  Новый  Город, она  сменила  уже
множество  хозяев.  Ее  охотно обменивали на  оружие и товары  --  уж больно
строптива да  зла была девка. Последний хозяин,  привезя ее  в Пчеву,  решил
выбить древлянский дух плетью. Да только не ожидал нас встретить...
     После ее рассказа стало ясно, почему  она не желает возвращаться домой.
Все  знали  --  подмяв под  себя  древлянские  племена,  варяги нарекли себя
Князьями и сели править в  Киеве.  Даже в  Приболотье  слышали  их  имена --
Аскольд и Дир...
     Я даже не знал, что ей сказать, как выразить смятение и  боль, грызущие
изнутри, когда услышал восторженный вопль Лиса:
     -- Верные приметы! Верные!
     Чуть ли не вслух возблагодарив богов за столь счастливое  избавление от
бесполезных слов сочувствия, я крикнул Лису:
     -- Что случилось?
     -- Дождь! -- Он указал пальцем на ползущую по  кронам деревьев тучу. На
его хитрой физиономии плавала довольная улыбка. Меня дождь вовсе не радовал.
Во-первых,  нам  еще нужно было  довольно далеко идти, что  посуху легче,  а
во-вторых, подставлять спину холодным струям  и при этом знать, что сушиться
придется нескоро, тоже не хотелось.
     -- Чему ж ты радуешься, дубина? -- беззлобно  поинтересовался я у Лиса,
но ответил Бегун:
     -- Спорили мы с ним. Он выиграл, вот и скачет, словно недоеная коза.
     Беляна  за  моей спиной звонко рассмеялась. У  меня  словно груз упал с
души.  Махнув остальным и  крепко  ухватив  ее  за  руку, я побежал  вперед,
стараясь  держаться близ нависающих веток, поскольку редкие осторожные капли
уже падали на непокрытые  головы. Когда лес  кончился, все  уже  промокли до
нитки, а тучи над нами по-прежнему  вызревали  темным  гневом.  Пробежав еще
немного по изрытому кабанами  полю, я нырнул в  какой-то узкий и темный лаз.
Ноги утратили опору, и, цепляясь за  невидимые в темноте корни,  я покатился
вниз. За мной остальные. Беляна изо всех сил прижалась  ко мне, и внезапно я
пожелал как можно дольше катиться в пропасть, вдыхая медовый запах ее кожи и
ощущая приятное тепло ее тела.
     Блаженство  испарилось,  когда  падение  закончилось  и  рухнул  сверху
тяжелый, словно дерево-столетка, Медведь.
     Лис  освоился  первым.  Принюхавшись,  он  пополз  куда-то  в  темноту,
старательно щупая землю впереди себя.
     -- Да  здесь люди жили!  -- громко  удивился и, уже не опасаясь, быстро
зашарил руками: -- Вот каменка... и полок... Вот...
     Что-то  пискнуло,  метнулось  мимо,  обдав  щеку  теплым  мехом. Беляна
закричала. Смеясь  над  ее  страхами,  небо  вспыхнуло,  вспоротое  огненной
стрелой Перуна,  расхохоталось  зловеще. Блики немного осветили укрывшую нас
нору. Лис  был прав. Здесь  когда-то  жили  люди. Свет  выхватил  из темноты
грубый  полок  и яму, обложенную  камнями.  В земляной стене были выдолблены
углубления,  где  валялось кресало и глиняная круглая плошка. Лис  сунулся в
плошку и недовольно зашипел:
     -- Жир какой-то...
     Беляна, отстранив меня, пригнулась и подошла к  Лису.  Понюхав  плошку,
она, умело чиркнув кресалом о каменку, высекла сноп искр. Ругнулась  и вновь
озарила помещение огоньками. На  четвертый или пятый раз ей удалось  поймать
на лету  пылающую искорку. Угодив  в  плошку, искра загасла, испуская слабый
дымок, а затем, медленно, словно просыпаясь, замерцала тихим огоньком.
     -- Светец с конопляным маслом,  --  пояснила Беляна. -- Странно только,
что крысы на масло не польстились...
     Слабые блики запрыгали на наших лицах.
     -- Хорошо бы и дровишек сухих, -- мечтательно протянул Медведь.
     -- А  перину пуховую не  надобно? --  фыркнул Лис и, немедленно получив
затрещину, возмутился: -- За что?!
     -- Уважай старших, -- назидательно  произнес Медведь, вызвав  у  Беляны
веселую улыбку.
     Я  смотрел  на  ее мокрое после дождя лицо  и  удивлялся,  до  чего она
отличалась от  наших изласканных вниманием да  заботой девок. Любая  из них,
кабы очутилась в полутемной землянке с незнакомыми парнями да еще и в грозу,
начала бы  рыдать,  взывая  к богам, или,  забившись в  угол, молча  глотала
слезы, а Беляна -- смеялась!
     --  Тс-с-с...  -- Бегун, сидевший ближе всех  к  влазне,  насторожился,
услышав  что-то, и высунулся наружу.  Мгновенно  все стихли, вспомнив, зачем
явились в Даветь и что о ней слышали.
     --  Что   там?  --  Лис   придвинулся  к   Бегуну,  но  тот,  продолжая
всматриваться в сверкающий ливень, только покачал головой:
     -- Не знаю. Померещилось, будто кричал кто-то. Верно, гроза...
     -- А если не гроза? -- Медведь пополз к светлому отверстию.
     --  Куда! Сиди, дурак, все одно ничего в такой дождь не увидишь. -- Лис
потянул брата за руку, но, остервенело рванувшись, тот веско сказал:
     -- Когда ты помирал, тоже дождь шел...
     Мне не хотелось отпускать Медведя одного, тем  более что  Лис был прав,
однако, судя по голосу,  он твердо решил  выяснить,  что послыша