милосердней?
     --  Сумасшедший.  Ты сумасшедший!  -- Беляна  попятилась  от  ведуна, а
потом, быстро отвернувшись, побежала в мою сторону. Таиться было бесполезно,
и я выскочил ей  навстречу. Отшатнувшись, словно от блазня, Беляна охнула, и
я успел заметить на ее щеках мокрые дорожки.
     -- Он там, -- даже не спрашивая, кого я ищу, бросила она и, смирив шаг,
прошла мимо. Я сделал вид, будто направился к ведуну, однако, подождав, пока
голова девушки скроется в землянке, присел на прежнее место.
     Не по себе мне было.  После всего услышанного, Чужак  не стал ближе или
понятнее,  наоборот,   отдалился   невыразимо.  Теперь  я  и   впрямь  начал
сомневаться, что  его отец был человеком. Почему-то стало  страшно сидеть  в
ночной  темноте,  глядя  на   его  неподвижный  силуэт,  и   размышлять  над
недоступными пониманию словами. Захотелось в тепло, к друзьям, где разговоры
проще,  смех веселее, а  люди  не  только действуют, но и  думают по-людски.
Осторожно, боясь обратить на себя внимание  ведуна,  я пополз к жилищу. Едва
приблизился  к   пахнущей  дымом  дыре,  как  из  влазни  высунулась  хитрая
физиономия  Лиса, и,  точно  мать, зовущая домой заигравшегося  с приятелями
сына, широко открывая рот, он завопил:
     -- Бегу-у-ун! Чужа-а-ак!
     -- Здесь я.  Не ори! -- отозвался я,  но,  ничуть не понизив голоса, он
продолжил:
     -- Славен зовет!
     Чужак лениво поднялся, плавно, будто  не касаясь земли,  заскользил  на
его зов. Я поспешно вполз в теплое жилище. Спустя пару  мгновений появился и
ведун.
     Для  человека, совсем недавно чуть не  умершего,  он  двигался  слишком
быстро.
     "Хватит! --  оборвал я сам  себя. -- А то такого надумаю,  что и дышать
боязно станет".
     Славен  дождался, пока Чужак  сядет,  и, пристально  вглядываясь  в его
лицо, спросил:
     --  Послушай, ведун, -- впервые он  осмелился  признать в Чужаке  вещий
дар, -- хватит уж таиться от нас! Коли грозит тебе что-то -- скажи...
     У  меня в ожидании ответа сердце замерло и  дыхание приостановилось, но
Чужак  молчал.  Просто смотрел на Славена спокойными, ничего не  выражающими
глазами  и молчал. Напряженная  тишина нависла над головами,  грозя лопнуть,
как чрезмерно  переполненный вином бычий  пузырь. Славен, растерявшись,  уже
менее уверенно повторил:
     -- Ты должен рассказать нам, если тебе что-либо грозит.
     -- Ты что -- не слышишь?! -- резко спросила  Беляка. Воистину униженная
женщина способна на дерзкие поступки!
     -- Слышу. -- Чужак изволил открыть рот. -- Мне нечего вам сказать.
     -- Как нечего? Кто затащил тебя сюда? Почему?
     -- Послушай ты, Славен,  --  Чужак откинул со лба белую прядь. Радужные
ободки  вокруг его  зрачков  стали  совсем  незаметными,  и  глаза  казались
обыкновенными,  лишь  немного  скошенными к  вискам.  --  Иногда чем  меньше
знаешь, тем  спокойнее.  Особенно, если  это  знание  ничего не  меняет. Мне
нечего рассказывать о себе, но есть, что рассказать о всех вас.
     Я  ощутил внутри съежившийся комок любопытства и страха.  Кто знает, не
собирается ли Чужак вытащить из моей души на всеобщий суд нечто сокровенное,
то,  о чем  и самому  себе  признаться  боязно, не  говоря уж  о других. Лис
настороженно  вытянул шею,  а  Славен  скосил глаза  на Беляну, словно желая
ощутить ее поддержку.
     -- Сновидица солгала, избирая вас. Никакой Княжьей воли не было. Меслав
даже не знает о вашем существовании.
     Сначала я не  понял.  А когда пришло  осознание  сказанного,  пришло  и
объяснение  --  ведун  бредил! Подобная нелепица может зародиться  только  в
горячечном бреду!
     Однако на  лице Чужака  сохранялось прежнее  невозмутимое выражение,  и
руки  не тряслись,  как у больного, да и речь была плавной, спокойной, точно
он  прежде,  чем сказать, взвешивал  каждое слово на невидимых весах и, лишь
убедившись в его достоверности, выпускал на волю.
     -- Что ты несешь?! Ты лжешь! -- Славен вскочил и, стукнувшись головой о
земляную крышу, рухнул обратно.
     -- Не суетись. -- Чужак улыбнулся. -- Я говорю  правду. Я всегда говорю
правду. Солгала Сновидица. Князь желал видеть меня, и только. Она боялась за
меня и оказалась права. Не Князь, а она избрала вас.
     Это не могло быть правдой! Солгавшая Сновидица каралась богами. Великий
Прове  владел ее устами, и осмелившуюся нарушить  их чистоту ждали  страшные
муки  рядом со  злодеями и убийцами  в пылающих  владениях неумолимого  бога
Кровника.
     -- Выходит, ты использовал нас? -- Лис не сделал ни одного движения, но
вложил в  слова  столько  презрения, что  мне показалось,  будто  он  ударил
Чужака. --  Молчал, позволяя нам мечтать о  Княжьей дружине? Спасал, надеясь
заполучить друзей? А что  стало бы с нами в Ладоге -- на  это тебе, конечно,
наплевать... Ведун ты или не ведун,  но  дела  твои похуже  собачьего дерьма
воняют.
     -- Почему?  -- Брови  Чужака приподнялись. --  Вы все мечтали служить в
Княжьей дружине. Я знаю -- вы будете в ней.
     -- Когда ты станешь Князем, не так ли? У тебя ведь большие планы! А что
ждет старика Меслава? --  Лис, разволновавшись, похрустывал суставами, ломая
пальцы. -- Убьешь? Заворожишь?
     -- Погоди, -- Славен оборвал горячую речь Лиса. И  обратился к  ведуну:
-- Зачем ты понадобился Князю? Это его люди затащили тебя сюда?
     Отсыревшее полено зашипело,  охваченное пламенем. Чужак  посохом выгреб
его из теплины, ответил:
     -- Да, это были близкие к Меславу люди -- Ладожские Старейшины. Но вряд
ли Князь догадывается об их делах. Я нужен ему живым, а они собирались убить
меня.  Возможно,  они  уже  поведали Меславу, что в заброшенном печище  меня
разорвала манья.
     -- Князю нужна твоя сила?
     -- Нужна, и сейчас больше, чем когда-либо.
     -- Да  при  чем тут  Князь! --  Ярость  Лиса,  подогреваемая мыслью  об
обмане, заставившем его покинуть родное печище, возрастала, и он уже кричал,
перебивая  Славена:  -- Ты  нас оскорбил!  Нас,  не Князя! Меслав хотел тебя
видеть, так на здоровье! Иди куда хочешь, но без нас!
     --  А куда же пойдешь ты,  братец? -- Медведь впервые  принял участие в
споре, и, глянув на его мрачное лицо и налитые печалью глаза, я почувствовал
холод. Медведь знал нечто гораздо более жуткое, чем откровения Чужака.
     Лис, не поворачиваясь к нему, резко ответил:
     -- Обратно! Домой!
     -- Нашего дома уже нет. -- Медведь тяжело вздохнул и замолчал.
     -- Да. -- Чужак сцепил руки на коленях. -- Через пять дней после нашего
ухода  топляки  разрушили деревню, а  Болотная  Старуха покрыла ее  водой  и
тиной.
     Этого я уже не смог вынести.
     -- Врешь! Врешь!  Врешь! --  завопил отчаянно,  сердцем ведая,  что все
услышанное -- правда.
     -- Он  не врет. Он никогда не врет... -- словно вынося приговор, сказал
Медведь. -- Я узнал об этом еще в Захонье, от старухи тамошней... Только вам
говорить не хотел. И без того бед хватало.
     Гибель родного села заставила забыть о распрях, и севшим голосом Славен
спросил:
     -- А люди? Спаслись?
     -- Не все. Отец твой  жив, и Росянка, и еще многие.  Сновидица ворожбой
сдерживала топляков, пока люди уходили. Всех ждала,  поэтому сама не успела.
-- Медведь бросил осторожный взгляд  на  Чужака и  чуть тише  добавил: -- Ее
топляки страшно рвали, злобу за успевших уйти людей вымещали. Кровь по всему
печищу была...
     Я тоже покосился на Чужака.  Ни тени  горя не отразилось на  его  худом
лице. Словно не  о матери его  говорили, а о  совершенно незнакомой женщине.
Зато моя  душа, объятая болью, рвалась надвое. Обманула нас Сновидица -- это
верно, но она же спасла наш род да и нас самих от верной смерти. Помогал нам
Чужак  ради своей корысти, но ведь помогал же... Сдерживая мучительный стон,
я  уставился на Славена. Он сначала сидел молча, сжав бледные губы,  а потом
медленно опустился перед Чужаком на колени:
     -- Твоя  мать  отдала жизнь за  мой  род. Я  отдам  свою  жизнь ее сыну
потому, что ничем другим я  не могу ее  отблагодарить. Я пойду с  тобой, как
она того хотела.
     -- И я. -- Боль смыла с Лиса злость, и голос у него стал торжественным,
точно перед богами клялся.
     Беляна,  нащупав  в  полутьме  мою руку,  сдавила ее  тонкими  крепкими
пальцами. Ее шепот ожег ухо:
     -- А ты? Что скажешь ты?
     Глупая девка!  Что я мог сказать,  если ни в душе ни в  голове  не было
согласия?  Если  больше  не   существовало  места,  являвшегося  во  снах  и
согревающего  сердце  теплом  в  самые  худшие  мгновения?  Если  беда  была
необъятной,  а  вера  --  сокрушенной? И понимая, что ответа  не  будет, она
ласково прижала мою руку к теплой и влажной щеке...

СЛАВЕН

     Кажется, вся земля наша  -- болота да  приболотья.  Сколько не  иди,  а
малые горочки то и  дело сменяются затянутыми ряской ложбинами да трясинами,
поросшими  мягким  душистым  мхом.  Обходить  их  --  вовек   до  Ладоги  не
доберешься,  вот и приходилось ползти, проверяя топь палками и  полагаясь на
сноровку Бегуна. Ему и не по таким топям ходить доводилось...
     Словно отзываясь  на мои мысли, Бегун негромко так,  чтоб слышал только
я, сказал:
     -- Ведуна нельзя в Ладогу вести. Дурное он замышляет.
     Я и сам знал -- негоже Чужаку с Князем встречаться. Князь его на службу
взять хочет, но  видел  я в Чужаковых глазах страшную силу. Меславу с ней не
совладать. Ведуны  разные  бывают.  Есть  такие, что заговорами  да  травами
болезни  гонят,  есть,  которые будущее зрят,  есть, что  зверьми  и птицами
повелевают.
     А давно  когда-то жили  и такие, которым  все подвластно было.  Волхами
звались. Кому в это верить нравилось, те болтали, будто  ходят еще по  земле
потомки  тех вещих и тоже великую силу имеют. Не такую, как у предков, а все
же большую, чем у иных ведунов. Они тоже по старой  памяти волхвами зовутся.
Может, и в Чужака при рождении такая душа перешла? Тогда его к Меславу вести
-- все равно что самому на Князя руку поднять. А выбора нет. Обманешь его --
не простит, а того хуже, один пойдет беды творить. Может, поговорить с ним?
     Я обернулся. Ведун  осторожно, сберегая силы, нащупывал дорогу посохом.
Из  рваного плаща сотворил себе что-то вроде шапки с навесным концом и конец
этот  на лицо  спустил. Не хуже, чем  капюшон, под которым раньше  прятался.
Теперь  желание Чужака  прикрыть  лицо  не  вызывало  во мне  неприязни  или
подозрений. Владей я такой  силой,  тоже  постарался бы  глаза скрыть,  чтоб
ненароком или по горячности бед  не натворить. Я взглянул чуть  в сторону от
ведуна и увидел Беляну. Была она возле Чужака, точно  голубка возле коршуна.
Моя бы воля, пригрел бы ее на груди, поцелуями смыл с милого  лица заботы да
горестные воспоминания, привел в дом женой -- жить в радости и довольстве. А
то, что  роду  она не нашего --  древлянского, так до  того кому  есть дело?
Подумать, так и у меня теперь дома своего нет.
     Стоило мне вспомнить  о родном  печище, как  заныло в груди  и к глазам
подкатила недостойная влага.
     -- Славен, слышь, придумать что-то надо. Угробит ведун Меслава. Я уж не
знаю как, колдовством ли, силой ли, а только точно угробит, -- разволновался
Бегун.
     -- Не забывай, Меслав тоже дар имеет.
     -- Имеет, -- печально вздохнул он. -- Да только стар он и слаб, а Чужак
к Ладоге оклемается. Он и сейчас уже, будто и не битый вовсе.
     Бегун верно подметил. Ведун  действительно казался слишком  свежим, а я
ведь видел его  изорванную в клочья грудь.  Может,  раны  были  и не слишком
глубоки, но  другого на  день  к  ложу приковали  бы, а Чужак за  пару часов
оправился. Без трав, без снадобий. Все-таки могуч ведун, зря я в его силу не
верил. Идет к Ладоге вместе с ним Княжья погибель, дорогу посохом проверяет.
     -- Я, Бегун,  так думаю  --  до Ладоги дойдем, а там поговорю с ним. Не
дурак же он, поймет, что смерть Меслава кровью многих отплачется. Я подметил
--  он убивать не любит. Оборотня пожалел  и  варяга  в живых оставил.  Если
объяснить  ему,  что многих  убийство готовит,  а не  только  Князя,  может,
откажется от задуманного.
     -- А если нет?
     -- Тогда костьми ляжем, а на Княжий двор его не пустим.
     Удовлетворенный ответом  Бегун  отошел в сторону,  а  его место  тут же
заняла Беляна.
     -- Что ведун ищет? -- спросила она, заглядывая мне в глаза.
     Ищет?  Что-то я не заметил... Я вновь оглянулся. И верно, ведун не топи
промерял посохом,  а вглядывался в водяные лужицы, оставшиеся после дождя. В
них  кишмя кишела  разная  мелкая  живность  -- опасные,  несмотря  на  свою
призрачность, черви-волосатики,  толстозадые жуки-плавунцы, безобидные, хоть
и  жуткие  с  виду,  водяные скорпионы.  От  малейшего  колебания  воды  они
прятались  в  глинистый  ил,  поднимая  со дна  своего  маленького  владения
размытые дымки грязи.
     Что хотел отыскать Чужак, заглядывая в зеркальные  озерца?  Может, себе
лекарство?  У ведунов на лечение все сгодится  -- и змея дохлая,  и трава, и
ягода, и вода луговая.
     Бегун тоже заметил странное пристрастие Чужака к лужам, спросил:
     -- Что ищешь?
     -- Не ищу. -- Чужак вскинул голову и чуть не оступился на топком месте.
Медведь вовремя подхватил его  под локоть, помог выправиться. -- Следует нам
встречи  остерегаться -- да не простой. Бежала этим путем Росомаха. Не одна,
с краденным ребенком.
     О  Росомахах все знали. В нашем печище они не водились -- мы промышляли
больше охотой, чем пахотой. Зато в Порубке,  что стояло в дне  пути от  нас,
было  много ржаных полей.  Туда  Росомаха  частенько наведывалась.  Вставала
посреди ржи,  распущенные волосья  струились по спине,  отливали  золотом на
солнце, слепя неразумных детей. Матери в  поле работали, а без  материнского
пригляду детишки, точно воробушки малые. Чирик да чирик, и поскачут в  рожь,
смотреть, что там сияет. Тут-то Росомаха и становится зверем. Прыгает к ним,
точно огромная  желтая кошка, да так быстро, что и глазом не уследить, хвать
одного иль двух ребятишек и -- в лес. Куда она похищенных детей несла, никто
так  и не узнал.  И  словить  ее  не  удавалось -- хитра была и проворна. Со
Стрибожьими внуками в беге могла поспорить. Я сам ее однажды видел, когда  с
отцом  в  Порубок  приходил  невесту приглядывать.  Было  это в травень,  на
комарницу, рожь еще только робко потянула к солнышку веселую зелень ростков.
Росомаха  шла  по  полю,  словно  приглядывая, хороши  ли  посевы. Она мягко
переступала босыми ногами, не приминая зелени, а волосы летели за ней черным
покрывалом.  Это мне уже  после объяснили, что  волос  у  нее вместе с рожью
поспевает.  Как  начинает  рожь  колоситься,  так  и  у  нее  золотой  волос
проявляется. А тогда я не знал ничего и, помню, смеясь, крикнул отцу:
     -- Глянь, девка бесстыжая иль полоумная по лядине ходит!
     Росомаха услышала, всполошилась  и  огромной  черной кошкой метнулась в
лес. Помню, я  напугался тогда, точно малый глуздырь,  а ведь уже женихаться
собирался. Лицо у меня побелело, сдавил отцовскую руку так, что он посмотрел
на меня и сказал:
     -- Мал ты еще смелым быть, знать, мал и жену в дом вводить.
     И повернул обратно, забыв про смотрины. А мне жену хотелось. Не потому,
что тело  жаждало, а обидно было, что  малым обозвали. Только сейчас понимаю
-- и впрямь мал был...
     --  Лис, -- обратился ведун к  насторожившемуся охотнику.  -- По запаху
сможешь узнать,  где она прячется? Я  чую недалеко,  точно не  скажу, нюх не
тот.
     Лис  старательно  засопел  носом,  а  потом  указал  рукой  на  высокую
ель-отшельницу,   выросшую  пышной  и  зеленой,  словно  назло  своим  тощим
соседкам. Чужак кивнул и зашептал Лису:
     -- Стой здесь, а если Росомаха на  тебя побежит, говори: "Красна девица
по  полю бежит, чужих детушек  к себе ворожит, в  дом  не  заходит,  косы не
заплетает, меня, паренька, не замечает. Я колдунье-ворожее не люб, а полюбит
--  на  третий день стану к камню,  сердце ретивое вырежу  да ей отдам" -- и
станет она опять девушкой.
     -- Да ты что?! -- хором возмутились братья. -- Такое пообещать!
     -- Дело ваше, не  хотите -- не надо,  а  добра  от встречи с  Росомахой
ждать   не  приходится.  Лучше  самим   ее   выманить,  чем   она   на   нас
нежданно-негаданно кинется.
     Братья упорно  отказывались, качая головами,  да и мне  затея Чужака не
нравилась. Беляна, раздумывая,  закусила губу. Бегун  недоверчиво косился на
ведуна, но все же любопытство взяло верх, и он заявил:
     -- Я скажу, что надо. Гони Росомаху.
     Чужак подкрался к ели,  зашевелил губами, прося у  дерева прощения, что
осмелился его  потревожить, и приподнял могучие нижние ветви.  Оттуда словно
огневая молния метнулась.  Бегун не оплошал, заорал  во все горло, что ведун
велел. Уже скрывшаяся было из  виду Росомаха далеко у деревьев остановилась,
а потом, неведомо каким образом, словно мгновенно переметнувшись через топь,
возникла  возле  Бегуна.  Только не  кошкой  уже,  а  обнаженной  девицей  с
маленькими  звериными глазками и  сплюснутым, точно  вдавленным внутрь лица,
носом. Зато волосы у нее были  роскошными. Золотая полноводная река  стекала
по  белым  плечам  до  самой земли  и рассыпалась  на  зеленом  мху огневыми
разводами.  Девица  едва доставала Бегуну до плеча. Приподнявшись  на носки,
она заглянула ему в глаза и спросила низким рычащим голосом:
     -- Правду ли сказал?
     Бедняга  Бегун  забегал  глазами,  точно уличенный  воришка,  отыскивая
Чужака, но того и след простыл.
     Мне тоже  стало не по  себе.  Вообще-то Росомаха  лишь  детям  да бабам
беззащитным опасна,  а  для  прочих  -- создание  безвредное, но кто  знает,
какова она будет в ярости?
     Росомаха   молчала,   ожидая   ответа,  и,  заалев,   Бегун  попробовал
вывернуться:
     -- А ты как думаешь?
     Девица  зашипела,  словно рассерженная  кошка,  губы  ее  приподнялись,
по-звериному обнажая длинные острые клыки:
     -- Обманул!!!
     И никто  не успел схватиться за оружие,  как  на месте,  где только что
была девушка, взметнулся огненный вихрь. Скрутившись воронкой, он, подвывая,
двинулся  на Бегуна.  Тот попятился и, споткнувшись, еле удержался на ногах.
Над моей  головой  что-то тонко свистнуло, и, обернувшись, я увидел  Чужака,
прятавшегося   под  прикрытием  елей.  В   вихрящемся  огне   нечто,  совсем
по-человечьи, застонало, ахнуло, и он безжизненно  опал на землю. В ползущем
по  земле  тумане лежала Росомаха.  Золотые  волосы  ее разметались  вокруг,
открывая взгляду слабое девчоночье тело. Грудей у нее вовсе не было, а тощие
ребра, казалось, светились сквозь белую кожу. Она была жива  и часто дышала,
но почему-то не пыталась подняться. Мне даже стало жаль ее, когда увидел нож
ведуна, пригвоздивший к земле ее длинные волосы.
     -- Пусти,  -- попросила она тонким голосом, безошибочно угадав в Чужаке
своего обидчика.
     -- Ребенка  куда дела? -- не обращая  внимания на ее  просьбу,  спросил
Чужак.
     -- Съела... --  честно призналась Росомаха,  и жалость  моя пропала. Не
верилось, что лежащая на земле хрупкая женщина могла  съесть ребенка, словно
дикий зверь, а если бы поверилось -- убил бы ее без промедления.
     Однако  Чужак верил  ее  словам,  но  тем не менее не  спешил  казнить.
Немного помолчав, он опять спросил:
     -- Если освобожу, через топь до Ладоги проведешь?
     --  Не до самой Ладоги,  до берега  Мутной, откуда  Ладогу  видать,  --
быстро ответила Росомаха, почуяв надежду на спасение.
     -- И то ладно. -- Чужак  потянулся было  вытаскивать из ее волос ножик,
как Бегун перехватил его руку. Побледнев, зашептал:
     -- Не верь! Не верь! Лжет перевертыш!
     --  Глупости! --  Чужак стряхнул с руки  его пальцы, словно  назойливую
букаху. -- Мне лучше знать, кому верить.
     Пока  они говорили,  Росомаха, по-прежнему  лежа  на спине, затравленно
переводила глаза с одного на другого и, наконец, поняв, что Чужак настоит на
своем, заулыбалась, показывая белые клыки.
     --  Не лыбь