лось Бегуну.
Пересиливая лень, я начал подниматься:
     -- Погоди, я с тобой.
     Непогода, разбушевавшись, хлестнула в лицо острыми струями. Обернулся к
оставленной нами землянке и углядел вылезающую из нее голову Лиса.
     -- Ты куда?!
     --  За  братом, -- огрызнулся он и, выпрямившись,  встал рядом.  За ним
бодро выполз Бегун.
     -- Я хоть покажу,  откуда кричали, -- начал оправдываться он,  чувствуя
на себе мой взгляд.
     -- А я одна боюсь, -- соврала, присоединяясь к нам, Беляна.
     Ветер срывал  с плеч  одежду, и даже  не  верилось, что совсем  недавно
светило  солнце и нежная утренняя прохлада гладила  по  щекам. Вглядываясь в
каждый бугорок, мы прочесывали заброшенное печище. Землянок на первый взгляд
было  немного,   пять-шесть,  не   больше,  и   выглядели   они   заросшими,
безжизненными.
     Я уже начал уверяться,  что крик Бегуну померещился,  когда из дыры под
моими ногами  донесся едва слышный  стон. Не веря своим ушам,  я пригнулся и
явственно  услышал  идущие из-под  земли жалобные невнятные всхлипы. Заметив
неладное,  ко мне  присоединились  остальные. Лис,  опустившись  на  колени,
потянул носом воздух и заявил:
     -- Землей пахнет да дымом, а больше ничем.
     Я ему, конечно, верил, но стоны под ногами не прекращались, и я решил:
     -- Полезу  --  гляну. Медведь, придерживай  меня за веревку  и запомни:
если дерну два раза -- спускайся, а если один -- тяни меня наверх.
     -- Может, не надо? -- Беляна озабоченно заглянула  мне в глаза. Струйки
дождя сбегали  по ее мокрым  щекам, отчего  казалось,  будто она  плачет. --
Может, просто покричать, позвать?
     -- Мы-то его еле слышим, а он нас, за дождем, и вовсе не услышит.
     Я  провел  пальцем по ее округлому подбородку и,  отвернувшись, обмотал
себя пенькой. Последнее,  что видел,  спускаясь, были  ноги  моих вервников,
мокрые, заляпанные грязью  и  словно  вросшие  в  землю.  Неожиданно  пришло
понимание: что бы ни  случилось  без меня,  они  не сойдут  с  места.  Новое
чувство придало уверенности, и я бесстрашно опустился в темноту землянки.
     К  моему удивлению,  внутри оказалось  тепло  и сухо.  Каменка исправно
топилась,  а  возле нее,  скрючившись,  сидел  человек в  охабне  и  жалобно
постанывал.
     -- Чужак,  -- окликнул я скорченную фигуру. Она не шевельнулась. Может,
не слышит?
     -- Чужак!
     Человек  неловко  повернулся ко мне.  Половину лица скрывал капюшон, но
губы неуверенно улыбнулись и стон прервался.
     -- Чужак! -- обрадовался я. -- А мы уж думали...
     Моя  речь оборвалась  на  полуслове.  Человек  откинул капюшон,  открыв
сморщенное  старческое лицо. Смеющаяся дряхлая  старуха,  постукивая клюкой,
неспешно двинулась ко мне, шамкая беззубым ртом:
     -- Сыночек... Нашла я тебя... Нашла... А люди злые говорили, будто умер
ты... -- Она понизила голос и, приблизившись почти вплотную,  зашептала:  --
Говорили даже, будто я сама тебя убила... Злые...
     И пискляво засмеялась.
     Мне только не хватало выслушивать болтовню полоумной старухи да еще  по
всему -- детоубийцы! Я шагнул назад. Цепкие  старушечьи пальцы впились в мой
рукав:
     -- Э-э-э, нет... Я нашла тебя... Теперь не пущу...
     Пытаясь  освободиться, я сильно  дернул  руку  к  себе, но  не  сдвинул
старуху с места. Зато она  медленно, но верно  подтягивала мое лицо к своему
дурно пахнущему  рту,  будто съесть собиралась.  Поняв,  что  в  одиночку не
справиться, я дважды дернул веревку. Сверху, вместе с комьями влажной земли,
шлепнулся Медведь. Мигом  сообразив,  в  чем  дело, он ловко  обхватил бабку
сзади и удивленно заметил, удерживая тщедушное с виду старухино тело:
     -- Сильна бабка!
     Мне   удалось  разогнуть  крепкие,  как  когти   хищной  птицы,  пальцы
незнакомки и освободиться.  Ощутив в руках пустоту, она дернулась,  завопила
истошно:
     -- Сыночек! Сыночек! Вернись!
     И  вдруг зашлась  нечеловеческими хрипами. Медведь, опешив,  постарался
что-то втолковать ей,  но, охваченная своим мнимым горем, старуха, ничего не
слушая, завывала, хрипела и неестественно выворачивала шею в попытке укусить
его.
     Привлеченные ее  воплями, в землянку спустились остальные. Беляна, едва
глянув  на безобразно  сморщенное лицо старухи, зажала рот руками, сдерживая
крик.
     -- Ты ее знаешь? -- Я надеялся хоть немного прояснить ситуацию.
     Беляна молча закивала, продолжая испуганно пялиться на бабку.
     -- Да кто же она?!
     Девушка  наконец  отлепила  ладони  от  губ  и жарко,  словно  опасаясь
чего-то, зашептала:
     -- Это Баска, манья. Ее все древляне знают. Она страшное дело сотворила
-- сына убила. Не случайно,  а по злому умыслу. У нее в лесу  места потайные
имелись, куда  богатство  свое  закапывала, а  мальчонка  сдуру  подсмотрел.
Застала  она его как-то  раз возле  своего золотника и убила, чтоб никому не
рассказывал, а тело рядом с сокровищами зарыла. Домой вернулась и к ночи вой
подняла, стала волосья  на  себе рвать. Мол, пропал  сынок,  искать надобно.
Весь люд на поиски подняли, да так и не нашли. А  под конец  сеченя Земляная
Кошка на  том  месте вертеться стала  и выть жутким  голосом. Земляная Кошка
клад  нечистый  стеречь   не  станет,  но  бросить  тоже  не  может,  вот  и
кричала-плакала.  Стали  в  том  месте копать и нашли  мальчишку. А Кошка на
Баску бросилась, и  стало  всем ясно,  кто  клад осквернил и к убийству руку
приложил.  Мужики ее деревьями разорвать  хотели, но вещунья  повелела живой
оставить и  привела откуда-то  старика  дряхлого,  с бородой до земли. Он на
Баску поглядел и говорит: "Значит,  сынка  найти хочешь?" А она,  упрямая, в
злодействе не  признается. "Хочу", -- говорит. Кудесник в затылке почесал  и
решил: "Ну, коли желаешь,  будь по-твоему.  Ищи  сына,  и покуда не найдешь,
быть тебе бессмертной маньей..."  Сказал  и пропал. А как  он  исчез,  Баску
развязали и отпустили. Она, словно оглашенная, в лес побежала, на ходу клюку
схватила и  все  причитала: "Сыночек мой, сыночек..."  Так и убежала совсем.
Я-то думала, ее звери сожрали, да, видно, и они ею брезгуют.
     Бегун недоверчиво обошел вокруг притихшей старухи, поморщился. В глазах
нашей  пленницы  появилось  осмысленное  выражение,  и,  плюясь слюной,  она
закричала:
     -- Врешь!  Все  врешь, злыдня! Есть  люди добрые!  Они знают,  где  мой
сыночек! Они меня позовут! У чародея  проклятого тайну-то  про моего сыночка
выпытают и мне скажут! А ты -- злыдня мерзкая! Тьфу!
     -- Погоди-ка, -- заинтересовался Лис. -- Что за люди, что за чародей? О
ком ты болтаешь?
     Манья хитро покачала пальцем перед его глазами:
     --  Богатые  люди,  сильные...  Наузы  у  них  от  всякого  чародейства
заговоренные... Велели мне молчать о том, а то про сыночка не расскажут... А
когда ушли они, я к чародею-то подобралась. -- Она мерзко  хихикнула. --  Он
не хотел отвечать... Не хотел... Беляна оттолкнула Лиса:
     -- Говори, тварь, где колдун?!
     Старуха, видя написанную на ее лице муку, развеселилась:
     -- Ищи его... Ищи... Маньей станешь!
     А потом, словно вспомнив, опять жалобно запричитала, призывая сына.
     -- Больше  от нее ничего не добьешься.  -- Лис отступил к огню, присел,
обогреваясь. -- Да отпусти ты ее!
     Он махнул рукой, и Медведь разжал крепкие объятия. Продолжая бормотать,
манья выскользнула в дождь, совершенно забыв о нас.
     -- Зато, -- поспешил утешить Беляну Бегун, -- мы теперь наверняка знаем
-- Чужак где-то рядом.
     -- После встречи с маньей колдуны  не выживают. -- Беляна присела возле
Лиса, тоже  потянула к огню бледные руки, покрытые пупырышками гусиной кожи.
Теперь по ее щекам катились настоящие слезы. -- Маньи считают,  будто верный
способ найти убитого ею ребенка,  это допросить  колдуна.  А в допросах  они
мастерицы. Те люди, что Чужака похитили, нарочно манье на него указали. Пока
он в мучениях умирает, они уже далеко уйдут.
     -- Наузы против чародейства... -- Бегун покачал  головой. -- Вот почему
Чужаку с ними было не справиться...
     -- Вы как хотите, а я искать пойду, -- решил  Медведь и, пока  никто не
успел его остановить, полез наружу.
     -- Опять...  -- хмыкнул Лис, устремляясь за братом. Теперь мы не просто
прислушивались к звукам, а уже  испробованным  способом спускались  в каждую
нору,  шарили по  темноте  руками, распугивая  невидимых пушистых  зверьков,
похожих на крыс, и звали, звали, звали...
     Нашла ведуна Беляна. Я не заметил, как, отстав от нас, она пролезла под
наросший над одним из влазней куст,  и вдруг услышал громкий отчаянный крик.
Так  голосят  бабы  по  покойнику,  и  сердце  у  меня   сжалось   в  дурном
предчувствии. Меньше всего на свете желал я  видеть  Чужака мертвым,  однако
ноги послушно понесли меня к Беляне.
     Посреди  землянки,  куда  она забралась, было  вкопано  толстое бревно.
Привалившись  к  нему  спиной, сидел Чужак. Его изодранный в клочья  охабень
валялся в  углу,  глаза  скрывались  за рассыпавшимися  в беспорядке  седыми
прядями, а голова безжизненно  свешивалась на грудь. Руки Чужака были плотно
прикручены  к столбу,  словно  обнимая его  сзади. Плечи и грудь  расчертили
тонкие  рваные раны, точно  громадная  кошка  рвала  его  тело. Капли крови,
выползая из них,  скатывались на уже намокший пояс,  поддерживающий холщовые
штаны. Лис, поспешно вынув нож, ловко начал резать веревки, стягивающие руки
ведуна, а  Беляна, сглатывая слезы,  откинула с его лица белую прядь и нежно
провела  ладонью по  закрытым  глазам.  От  ее  прикосновения ресницы ведуна
затрепетали, и веки медленно, с трудом поднялись.
     -- Живой! -- закричал  я и больше ничего не успел сказать, потому что в
глубокой  синеве Чужаковых глаз разноцветными огнями  полыхало безумие. Меня
обжег  неведомый  безрассудный гнев  на  тех,  кто  посмел совершить такое с
ведуном. Затем гнев, разгораясь, перекинулся на стоящих рядом людей, на весь
этот жестокий и бессмысленный мир. Теперь не в глазах ведуна  полыхал пожар,
а моя душа, объятая  пламенем,  требовала крови. Много,  очень много  крови.
Остатки разума приказывали мне: беги, спасайся, уходи...
     Но желание убивать оказалось сильнее, и рука  привычным жестом вытянула
рогатину. Словно в дурном сне, я увидел перед собой озверевшее лицо Медведя.
На его губах пузырилась пена, но я не боялся, знал -- моя ярость  сомнет его
силу и как вихрь понесется над его бренными останками. Я размахнулся...
     И  гнев  неожиданно пропал...  Мгновенно, загадочно,  как и появился...
Недоуменно  я  уставился  на  занесенное  для  удара  оружие.  Медведь, стоя
напротив, вглядывался в меня, словно впервые увидел.
     --  Что  с  вами?! -- Лис  вклинился между  нами.  --  С чего  вы вдруг
сцепились?
     Он не понимал, как мы были близки к убийству друг друга,  но обнаружив,
что все обошлось, недовольно забурчал, опуская вновь закрывшего глаза ведуна
на землю:
     -- Словно спятили. Кинулись друг на дружку, точно волки при дележе.
     --  Это он!!!  -- Беляна догадалась, в чем дело, и быстро набросила  на
лицо Чужака  его же рваную срачицу. Молодец девка! Но какая же сила в Чужаке
гуляет,  если он  одним взглядом может породить смертную  ненависть?!  Такой
ведун любому Князю нужен,  конечно коли тот  знает, как  с ним  совладать, а
коли не знает, то всеми средствами истребить его постарается.
     Чужак  застонал, приподнимаясь, и Беляна обеими  руками подхватила  его
под  спину, но  сил ведуну не хватило, и он опять  упал.  Лис  стянул с себя
промокшую  от  дождя  рубаху,  вытер  ею  раны  Чужака и  потянулся  было  к
прикрытому лицу, но я его остановил:
     -- Не трогай. Пока не убедимся, что  он в своем уме, лицо ему открывать
не будем. Он сам опасался свою силу во зло применить, потому и прятался.
     -- Но..
     -- Не но! Делай, что велю, иначе всем хуже будет.
     -- Не будет, -- из-под покрывшей лицо ткани глухо, словно из-под земли,
донесся голос Чужака. -- Теперь уже не будет...

БЕГУН

     День  подходил  к концу,  дождь тоже  приутих,  и  в  покинутой  маньей
землянке, куда мы перетащили Чужака, было тепло и сухо. В радостной суматохе
не  хотелось  ворошить отдалившиеся хотя  бы  на  время  сомнения  и страхи.
Потому-то ни  у  кого  не поворачивался язык  спросить у ведуна,  что с  ним
произошло  и  кто посмел  оставить его  на растерзание  манье.  Сам он  тоже
молчал, лишь изредка кося чуть приподнятыми к вискам глазами в  сторону огня
и равнодушно улыбаясь шуткам Лиса. После одной,  особо удачной  его выходки,
когда охотник полностью завладел нашим вниманием, ведун осторожно,  стараясь
не тревожить раны, поднялся и выскользнул в вечерний сумрак.
     -- Опять ушел! И  даже не поблагодарил! --  возмущенно прошипел Лис ему
вслед.
     -- Будто ты благодарил, когда он нас выручал? Натура у него такая... --
Медведь, тяжело вздохнув, подвинулся к теплине.
     Славен посторонился, уступая ему место, и огорченно покачал головой:
     --  Верно,  натура у него такая... Я даже не знаю, как спросить его обо
всем...
     -- А надо ли?  -- Беляна, улыбаясь огню в каменке, мечтательно прикрыла
глаза. -- Все хорошо, что хорошо кончается. Не стоит старое ворошить.
     -- Не скажи... Если ему что угрожает, не мешало бы о том знать.
     Воспользовавшись  этим  спором, я незаметно вышел за ведуном.  Я  не то
чтобы  волновался,  но  оставлять  его  одного  не  хотелось.  Всякое  могло
случиться.
     Небо  еще  освещалось  лучами  уходящего  на покой  солнца.  Прячась  в
верхушках темно-зеленых  старых  сосен,  оно  угрожающе  пламенело  багровым
заревом.  Казалось,  будто  притаился  в  кронах  деревьев змей-любостай  и,
разглядев средь девиц одну, краше которой не  видывал, рассыпался  по ветвям
огненными искрами.  Знать  бы, как запечатлеть эту  красоту, не позволить ей
пропасть  бесследно, дать и другим на нее полюбоваться! Я вздохнул. Мог  бы,
конечно, песню придумать о влюбчивом змее и красавице-девице, однако словами
всего не передашь...
     Размечтавшись, я споткнулся о брошенную прежними хозяевами суковатку и,
шлепнувшись  на приземистый  куст  чертополоха,  заметил  выскользнувшую  из
землянки Беляну. Тревожно осмотревшись, она  легко  и уверенно пошла вперед,
вглядываясь в темные заросли. Меня распирало любопытство, и,  чувствуя  себя
ничем не лучше вора,  пригнувшись, я  поспешил за ней. По каким приметам она
отыскала Чужака, для меня осталось загадкой.
     Он сидел на поваленной  яблоне  у края копани и наблюдал за резвящимися
водомерками.
     -- Чужак! -- окликнула его Беляна.
     Ведун   обернулся,   отблески  заходящего  солнца  маленькими  кострами
отразились в его глазах.
     -- Чужак, -- опять повторила Беляна чувственным голосом.
     Как многое может выразить женщина одним коротким словом! Сейчас в слове
этом слышалась страстная мольба, животный призыв и нежное обещание, но ведун
лишь вежливо склонил седую голову:
     -- Чего ты хочешь?
     -- Ты  ведь знаешь... Даже слепой смог бы увидеть в моих глазах пламень
древнего  Уда. А ты  делаешь вид,  что не замечаешь.  Почему? Я недостаточно
красива или, может, слишком проста и  глупа для сына  болотной колдуньи? Или
ты презираешь меня? Или тебя вообще не привлекают женщины?
     На каждый ее вопрос Чужак отрицательно качал головой, и наконец  Беляна
не выдержала:
     -- Объясни же!
     -- Что? Что твое  лицо некрасиво, а твое тело  непривлекательно? Но это
будет ложью. Ты смела, умна,  красива, и твое прошлое  не делает  тебя хуже,
ибо наступившее мгновение сметает то, что было перед ним, и  приносит совсем
иной, чем прежде, мир. Сказать, что я не люблю тебя? Но это тоже неправда. Я
люблю тебя так же,  как люблю окружающие меня деревья, и  землю, и тех, кого
ты называешь нежитью, но такой любви тебе мало, а большей я не могу дать.
     -- Не можешь -- мне? А другой -- сможешь?
     -- Нет. Дело не в тебе. Ты не понимаешь...
     --  Я прекрасно понимаю! -- Беляна сорвалась на крик.  -- Конечно, дело
не  во  мне! В  тебе! Ты  мнишь  себя лучшим,  но ты не  способен даже взять
предложившую себя женщину! Холодный и бесчувственный, как жаба, ты никого не
любишь и никогда не полюбишь!
     Она перестала кричать и, закрыв лицо руками, заплакала, причитая:
     -- Я дура, дура...
     Чужак хладнокровно отвернулся от рыдающей девушки, опустил конец посоха
в копань и, распугивая водомерок, обвел  по  воде  большой круг. Серебристая
рябь  побежала  к  его ногам, задирая вверх тонкие гребешки волн.  Теперь  я
видел только  его белые  волосы и  слышал  голос, доносившийся так тихо, как
будто ведун делился сокровенным:
     --  Возможно,  ты  права и  мне  не дано познать  то уничтожающее разум
чувство,  которое  меж людьми принято именовать  любовью,  но послушай  одну
историю. Она вряд ли утешит тебя, но все же... Когда-то здесь жили люди. Они
плакали и смеялись, любили и ненавидели, лелеяли мечты и вынашивали планы. У
них было много чувств, сжигающих их души. Теперь их нет. Они ушли и унесли с
собой свои чувства, и ничто не напомнит случайному прохожему ни о них самих,
ни,  тем более, о бушевавших в них  страстях. Но осталась деревня. Дома, где
мохнатые  существа, скрываясь  по темным углам, ждут своих хозяев. Поля, где
до  сих пор в порубежной полосе стоят термы,  сохранившие запах приносимых в
дар Чуру вин. Вот эта сотворенная руками копань, которую населяют уже новые,
неведомые  ушедшим   людям  жильцы.  И  существование  всего  этого  гораздо
таинственнее, прекрасней и долговечнее, чем все чувства человеческой души. С
годами  это очарование  затмит все  остальное, и  случайно  наткнувшийся  на
древнее  поселение человек благоговейно вытащит из-под земли глиняный светец
или закопченные  камни теплины. Глядя на них, наш далекий  потомок увидит  и
печище, и  лес, и  даже  людей, некогда живших  здесь.  И тогда в его сердце
войдет настоящая  любовь. Не та, что греет только двоих, а та, что согревает
и сохраняет все, даже богов.
     -- Ты говоришь глупости. --  Беляна  вытерла глаза, но  тон по-прежнему
оставался  злым  и обиженным.  -- Кого  волнуют плошки  или  сырые подземные
жилища?   Как  можно  сравнивать  радость,   посланную  Ладой,   с   жалкими
воспоминаниями?
     -- Конечно, сравнивать нельзя. Но и то, и другое имеют право на  жизнь,
а мы имеем право выбора.
     Беляна подсела к нему на бревно:
     -- Я не понимаю, ведун.
     Чужак засмеялся. Я впервые услышал  в его смехе не равнодушие, а мягкую
ласку.
     -- Тебе и не нужно понимать. Достаточно лишь верить...
     -- Во что?
     -- Во все, что хочешь.
     -- Это глупо.
     -- Возможно... -- Чужаку надоел разговор, и он, замолчав, уставился  на
воду. Моя прижатая к земле рука начинала  потихоньку  затекать, и  я  слегка
шевельнулся. На беду под ней оказалась махонькая, но сухая палочка, которая,
сломавшись, оглушительно треснула.
     -- Кто  здесь?! -- Беляна подскочила, вглядываясь в темноту. Я сжался в
комок, поспешно  размышляя  --  а не лучше ли  вылезти из  своего укрытия да
сделать вид, будто я только подошел, но время было упущено, и мне оставалось
лишь  уповать,  что она не надумает разыскивать случайного  видока.  Чужаку,
казалось, все было безразлично, зато Беляна паниковала, теребя его за рукав:
     -- Это манья...
     -- И что?
     -- Неужели ты не боишься ее? Она -- убийца.
     --  Смерть  --  всего  лишь  переход к  другой жизни.  Беляна,  покачав
головой, отступила от Чужака и, глядя на его согнутую спину, спросила:
     -- Ты не боишься умереть?
     -- Не знаю. --  Ведун вскинул голову,  всмотрелся в затухающее небо. --
Манья причинила  мне много боли,  наузы посланных за мной людей отняли много
сил,  но никого  из них я  не  боялся.  Наверное,  нельзя  бояться тех, кого
любишь.
     --  Может, ты  и Гореловских  оборотней  любил?  --  В  голосе  девушки
зазвучала насмешка. -- Так же, как меня?
     -- Они желали моей крови, ты желаешь моей души -- кто же