-- поглядим, -- сказал спокойно.
     Марево остановилось, проглянуло сквозь него человечье лицо -- холодное,
с губами синими и щеками впалыми:
     --  От объятий моих, красавец, тебе плясать захочется, да так, что лишь
Белая -- Морены посланница -- ту пляску  остановить сможет! От поцелуя моего
схлынет краска с твоего лица, замучит жажда, задавит грудь камень тяжкий...
     Стерва! Еще пугать  меня вздумала!  Пуганый я  да битый -- слыхал,  как
родственница ее дальняя -- Чума, в огне визжала. На ту управа нашлась, так и
на эту сыщем!
     Я  углядел  на стене  длинный кнут, каким коров погоняют,  сдернул его,
прищелкнул о полок:
     -- Иди сюда, тварь!
     Кутиха, перестав кашлять, ожила сразу, поползла подальше  от  угрожающе
качающейся  тени  и  кнута,   что  даже  коровью  кожу  до  крови  продирал.
Верхогрызка замерла,  потянулась  ко мне руками -- тонкими,  цепкими, словно
крючья.
     -- Меня  взять хочешь?  -- Я взмахнул кнутом, полоснул по ее  рукам. --
Получай!
     Плетеная кожа легко прошла сквозь белое  марево, рассекла его на рваные
клочки, ударила громко об пол. Верхогрызка взвыла, качнулась ко мне --  едва
отшатнуться успел да еще раз полоснуть кнутом. Я разъярился, а  она  и вовсе
зашлась -- зашипела, точно змея, закружила по клети, норовя со спины зайти и
вцепиться намертво, как раньше  к  Кутихе цеплялась. Она опыт немалый имела,
да  и  мне  не  впервой спину  было сберегать.  Спина в  любом бою -- первая
мишень, потому и учил меня Ролло сперва о спине своей заботиться, а уж затем
о прочем. Одно было худо -- не сталкивался я еще с такими шустрыми бабами...
Кружилась  Лихорадка,  словно  вихрь,  -- едва  поворачиваться  да  хлестать
призрачное тело успевал... Уж и промахивался иногда...
     -- Вот тебе! -- неожиданно вклинился в свист Верхогрызки чей-то голос.
     Пролетело мимо  меня полено, ткнулось прямо в середку туманного марева.
Кутиха! Подползла к печи  да швырнула то  самое полено, которое мне отдавать
не желала... Хорошо, в меня не угодила...
     Верхогрызка  застонала  по-человечьи,  туманом  на  пол  склонилась  и,
странно заламывая к потолку  белое лицо, поползла,  растекаясь, к Кутихе. Та
углядела,  сжалась в комок,  не смея  убегать  от девки, с которой всю жизнь
мучилась...
     Добить тварь!
     Я заступил Верхогрызке путь, полоснул кнутом по запрокинутому лицу. Она
пискнула слабо, отклонилась, быстро заскользила туманной дымкой мимо меня --
чуть не по  ногам. Не разбирая, где тело у ней, а  где  голова,  я  принялся
лупить  по  туману.  Пот  застил  глаза,  ноги не  держали,  да  нельзя было
останавливаться. Уже  совсем  тихо подвывала Верхогрызка! Еще  немного  -- и
все... Не  будет  она больше у  малых  детишек  матерей и отцов отнимать, не
будет за чужими спинами жировать, не будет страх на печища наводить!
     -- А-а-ах... -- застонала в углу Кутиха.
     Я  обернулся. Незамеченный мной туманный клочок медленно вползал на  ее
спину, всасывался в тело. Приживется -- и вновь наберет былую силу!
     Кутиха смотрела на меня жалобно, чуть не плакала...
     -- Я ничего не могу... -- прошептала вдруг и зашлась глухим кашлем.
     Не было у меня  выбора.  Не от  моего кнута, так от  Верхогрызки  умрет
Кутиха. Все  одно -- недолго ей жить осталось. Истощенная Лихорадка все соки
из нее высосет, что остались еще...
     -- Задирай рубаху! -- заорал я старухе.
     -- Нет!
     -- Задирай, дура! -- Я крутанул  Кутиху лицом к стене, не  глядя на  ее
слабые рывки, сорвал исподницу, обнажил дряблое старческое тело.
     Кнут свистнул,  опустился на сухую  желтую кожу. Кровь брызнула мелкими
каплями. Кутиха пискнула  глухо и рухнула на пол лицом вниз, будто  мертвая.
Вот  и  ладно, что  обеспамятела, --  боли  не  почует... Я  еще раз ударил.
Кровавая  полоса  легла подле первой,  из спины Кутихиной  послышался легкий
всхлип. Когда бы мог подумать, что буду бесчувственную старую бабу кнутом по
спине  охаживать? А пришло время --  хлестал, сжав зубы, силясь не  замечать
глубоких рубцов на коже да не ощущать тяжести набрякшего от старухиной крови
кнута.
     -- Ух-о-о-ожу...
     Сизая дымка вытекла из маленького сморщенного тела, плавно скользнула к
двери.
     С этим кнут уже  ничего не мог  поделать. Дымка текла ровно,  но вдруг,
наткнувшись  на  полено,  резко  свернула  в  сторону.  Осина!  Полено  было
осиновым!
     Я  плашмя  кинулся  на пол, ухватил круглый край, швырнул полено в  уже
почти  скрывшуюся  за  дверью Верхогрызку.  Оно  звонко  шмякнуло  о  порог,
отскочило,  громыхая  покатилось  обратно. На  круглом  боку  алело  большое
размытое пятно.
     -- Не  трогай. -- Кутиха не  могла шевельнуться, лишь смотрела на  меня
ясными чистыми глазами. -- Сжечь его надо... Не думала... что сможешь... Она
очень сильна...
     -- Была. -- Я приподнял старуху, плеснул водой на раны. Как только жива
она осталась?
     Кутиха легла на лавку животом, шепнула:
     -- Печь затопи да поешь, коли что найти сможешь...
     -- Не ты ли гнала недавно?
     --  Так  то  недавно...  --  Она   вздохнула,  закрыла  глаза.  Ничего,
оклемается...  Та хвороба пострашней была,  чем просто спина порванная. Коли
от Верхогрызки не сгинула, значит, и от кнута оправится...
     Я  разжег огонь, выгреб из-под полка  скудные  запасы. Бежать все  одно
нельзя -- погодить следует, пока сыск утихнет...
     Печка уж трещала весело, а бабка сочно похрапывала, когда раздался стук
в дверь.  Я метнулся за печь, хватился за оружие. Кто  там? Чужак  обещал --
здесь искать не станут.
     -- Кутиха!
     Голос  мужской,  громкий  да уверенный.  Вой, похоже.  Знать,  шибко  я
Княгине нужен, коли в избу к Верхогрызке сунулись отыскивать...
     -- Пошел прочь! -- еще не отойдя от сна, сипло рявкнула бабка.
     За  дверью  иного  и не  ждали,  покорно  потоптавшись на  пороге,  вой
спросил:
     -- Нет у тебя там никого?
     Кутиха весело подмигнула мне, ответила:
     -- А  ты  зайди да  глянь.  Может, девка  моя  тебе по  вкусу придется,
станешь ее на своей спине носить да целовать-миловать!
     -- Тьфу! --  плюнул в сердцах вой, затопал грузно по снегу, подальше от
опасной избы.
     Я ухмыльнулся. Не шибко смелы Княгинины дружинники...
     --  Чего ищут-то  тебя?  --  Кутиха  села,  помигивая  яркими  глазами,
блаженно втягивая запах тепла и дыма.
     -- Долго сказывать...
     -- А кто обо мне поведал? Неспроста ты в мою избу шарахнулся...
     Умна бабка...
     -- Волх.
     -- Ты с волхом пришел? Тогда ясно, чего тебя Княгиня невзлюбила. А куда
бежать собираешься?
     -- Есть у меня друзья. К ним и потеку за подмогой...
     -- Не  лез бы ты в волхские дела, -- посоветовала старуха. -- Они силой
особенной наделены -- даже кромку открывать могут...
     Я прислушался. На дворе еще топали, переговаривались.
     -- Ищут еще, -- подтвердила Кутиха. -- К ночи только угомонятся.
     Я поежился. До ночи времени много. Слишком много. Не могу я ночи ждать.
Да деваться некуда...
     --  Зачем волх наш хочет с вашей  Княгиней драться? Разошлись бы миром.
Она здесь осталась бы княжить, он -- себе иное место сыскал...
     -- Откуда ты взялся неученый такой? -- удивилась бабка. -- Волхский род
Свободе кланяется. Всякий, кто ею поступится,  -- других позорит. Тогда боги
и сталкивают их меж собой -- правого да неправого.
     Раньше  я подивился  бы  -- к чему драться, и без драки ясно  -- правый
победит, коли боги поединок сей судят,  а теперь уж знал -- не всегда Правда
сильней оказывается... Потому и спросил о другом:
     -- А как дерутся они? Силой ведовской иль врукопашную?
     Кутиха улыбнулась. А она вроде и не так стара, как сперва показалось...
Видать, Верхогрызка из нее соки выпивала.
     -- А это как когда... Бывает так, что земля дрожит, а бывает -- никто и
не подметит ничего, а один из них уже силы своей лишился...
     -- Не убивают друг дружку?
     --  Для  них  силу  утратить  страшней.  Это  как  тебе  руки  да  ноги
отрубить...  --  Кутиха тихонько шевельнулась, закусила губу.  -- Здорово ты
меня...  Ничего,  пойду, к  вечеру поклонюсь Банной  Матушке --  она попарит
меня, погреет, боль и уйдет.
     Ладно, коли так... А то совестно было на ее раны глядеть...
     Полено,  которым Верхогрызку убил,  запищало  в  печи тонким голосом. Я
копнул уголья,  прочертил по стенам полосы -- на  всякий случай. Если  какая
другая Лихорадка сунется -- почует сразу,  что родне ее здесь худо пришлось,
да  и уйдет восвояси. У двери прислушался. Издалека доносился гомон. Похоже,
созвала Княгиня  своих воев для указов, как лучше беглеца сыскать...  Покуда
они  там толкуют, мне самое время текать из  городища.  Вот только ворота...
Небось на них тоже меня поджидают.
     -- Неймется?
     Я  кивнул.  Ох, Кутиха, кабы знала ты все... Стала бы ньярову защитнику
помогать?
     --  Отвори сундук,  -- неожиданно приказала она. -- Возьми  там  поневу
длинную, шубу -- все, что для бабьего наряда полагается.
     Отошла совсем от хвори, раз принарядиться решила...
     Я  покорно доставал  все, что велено было, а сам мыслями далеко метался
-- у самых городских ворот.
     -- Скидывай свою одежку да натягивай мою! Свихнулась она, что ли?
     -- Чего глядишь?  Стыдишься иль думаешь -- станут вой у бабы вызнавать,
кто такая да куда идет?
     Верно! Ох бабка головастая!
     Переоделся  я быстро. Свое так и не сбросил -- по лесу в  портах бежать
сподручнее, а Кутихино платье поверх натянул.
     -- Баба!  Ну как есть баба! -- развеселилась  она, разглядывая меня. --
Только ходи не шибко да бедрами по сторонам води,  будто ровно держать их не
можешь!
     Я попробовал. Может, засмущался бы раньше, а сейчас все средства хороши
были... Глянул на маленькую советчицу:
     -- Так ли?
     -- Так.  -- Она поднесла к глазам дрожащую слабую руку,  утерла быстрым
движением неожиданно проступившую влагу:
     --  А теперь ступай отсюда! Беги,  не  оглядывайся,  да лихом  меня  не
поминай!
     Что меня рвануло к ней --  жалость,  почти позабытая, иль благодарность
--  не  знаю, а только  обнял  бережно хрупкое тело, прижал  к  груди  седую
голову:
     --  Мало тех,  кого я  помяну  перед  смертью, мало,  о  ком богов буду
просить, а тебя не забуду...
     Она заплакала, да и я, коли еще помедлил бы миг, -- прослезился б... Не
прав  Чужак, говоря,  будто  ведогон мой  плакать  разучился. Все  я помнил,
только  слезы глубоко таил.  Так глубоко, что  даже  волх их не  углядел,  а
старуха, на кромке живущая, увидела... Видать, не для всех были мои слезы...

ВАССА

     -- Ты готова? -- спросил Ядун.
     Готова ли к пустоте вечной, к холоду, до  костей пронимающему? К камню,
в душу въевшемуся, к надежде задохнувшейся? Можно ли к этому готовой быть?
     --  Правду говори!  --  настаивал  Ядун. -- Второй  ошибки  Триглав  не
простит...
     Триглав  ему не простит,  а  простит  ли мне Эрик?  Поймет  ли,  почему
решилась на такое, когда он уже совсем близко был...  Поймет  ли любовь мою?
Любовь и страх за него... Любовь он, верно, и не  забыл еще, а вот о страхе,
совсем недавно пришедшем, вряд ли ведает...
     Случилось  это  в  заброшенной избе,  где хлопотал  над  нами маленький
косматый Голбечник. Почему его изба мне других больше глянулась, хоть стояла
на отшибе? Почему именно в ней заночевать надумала? Верно, потому,  что Ядун
мимо идти уговаривал, все про печище, недалече лежащее, вещал...
     Мне идти никуда не  хотелось, особенно  в  те  дни, когда почуяла -- не
увидеть мне больше родимых земель, не поклониться речке-матушке, не вскинуть
глаза  на  стены  высокие Новоградские...  Хотелось в каждой избе, где приют
давали, остаться навеки -- плакать и долю свою клясть. А едва  задерживались
-- еще хуже делалось... Мучили полные безделья дни да бессонные, в сомнениях
и надеждах тайных ночи.
     Ядун меня не  подгонял -- ждал терпеливо,  точно  паук мушку, что уже в
сеть попала. Чуял -- близится день, когда сломается моя вера, завою истошно,
умоляя унести подальше от опостылевшей нежити.
     -- Не устала ли? -- заботливо спрашивал, замечая меня  за малой работой
и тут же виноватил хозяев: -- Заморили гостью... Негоже так!
     Незнати смущались,  точно люди,  кланялись,  работу у меня отбирали  --
оставляли нежиться, сохнуть от тоски-безделья.
     Верно,  совсем немного ждать Ядуну  оставалось, да как-то ночью удалось
мне заснуть крепко, сладко, как спалось в  Новом Городе рядом с Эриком. Даже
жаркое  дыхание  у  шеи  чувствовала  и  крепкие  руки,  над  черной бездной
держащие, упасть не позволяющие...
     -- Эрик? -- спросила, себе не веря.
     -- Ва-а-с-са-а! -- едва расслышала слабый женский крик.
     От обиды  и  разочарования  закачалась  над  пропастью,  почуяла  снизу
ледяную пустоту. Испугавшись, отдернулась,  да поздно -- потянуло меня вниз,
повлекло...
     -- Васса! Держись!
     Голос знакомый  подхватил уже на самом  краю,  вынес из  зыбкой мути на
ясную, залитую солнцем поляну, бережно опустил среди трав душистых и мягких.
Я оглянулась, ища спасительницу, и обомлела, увидев ясные карие глаза.
     --  Держись! Эрик помирился с волхом. Они помогут  тебе! Дождись их, --
говорила Беляна.
     -- Где ты?! Где они? Как меня сыщут? -- Я кричала изо  всех сил, срывая
голос, но она не слышала, качала головой и все повторяла:
     -- Не сдавайся! Они спасут тебя.  Эрик помирился с  волхом... -- Сперва
плакать хотелось от глухоты  ее,  а потом хорошо стало от того, что была она
рядом, что могла я глядеть в ее ласковые глаза, слышать бархатный голос...
     Так и сидела -- размазывала по щекам  светлые слезы и слушала, но вдруг
потемнело  все,  затянулось  туманной  моросью.  Налетел  ошалелый  Позвизд,
взлохматил ветряную  бороду, оплел ею Беляну, поволок  прочь, кружа,  словно
осенний лист, -- лишь слова ее последние успела расслышать:
     -- Жди-и-и!
     Костлявые  руки   схватили   меня,  затрясли...  Я  распахнула   глаза,
поморщилась от наступившей темноты. Слабый свет лучины  выхватил тощее  лицо
Ядуна, заботливо склонившегося над моей кроватью.
     -- Зачем?! -- почти простонала, досадуя, что прервал он светлый сон.
     -- Ты кричала, -- пояснил жрец. -- Я подумал -- кошмар тебе привиделся.
     Врал он!  Знал,  что видела  я  во сне, знал, что  дала  мне призрачная
Беляна новую надежду! Последнее отобрать хотел!
     Взыграла  во  мне былая строптивость. Ничего  он от меня не получит! Ни
он, ни бог его слепой! Мне Беляна ждать велела --  я и буду ждать, но не  на
месте  сидя, а  в  пути-дороге. Путь  время  быстро коротает,  к  вечеру так
выматывает, что думы  темные не успевают одолеть -- сон быстрей оказывается.
Попробуй тогда согнуть  меня тоской и хворобой! Идти буду,  покуда последнюю
веру не потеряю иль не помру от усталости!
     -- Поутру собирайся! -- резко заявила я жрецу. -- Пойдем...
     -- Куда? -- удивился он.
     --  Новый  Город  искать! --  Я отвернулась,  натянула до  ушей  теплое
одеяло.
     Ядун до утра ворчал, кряхтел недовольно. Попробовал и с  утра, за едой,
меня отговорить, а потом понял -- без толку спорить с упрямой бабой, взвалил
на плечи  котомку и поплелся  за  мной следом. Я понятия не  имела, куда  да
зачем иду, но раз решила все наперекор  Ядуну  творить, то и шла  совсем  не
туда,  куда  он  советовал.  Коли  он  посолонь  шагать   советовал,   то  я
противосолонь шла, коли прямо велел, то непременно поворачивала...
     Гладким, конечно, не получался путь --  бывало, и в переделки попадала.
На Мертвой Гати, к примеру, налетели на Блудячие Огни -- еле убежали от них.
Задыхаясь,  сидели  в осиновом  овраге до  самого  полудня,  боялись  голову
поднять.
     Блудячие Огни сами-то  не опасны,  но коли  коснутся  они  ведогона иль
человека -- теряет тот  зрение и память. Ходит в темноте да  пустоте -- себя
забывает.  Постепенно  сам  Блудячим  Огнем становится,  примыкает  к  своим
собратьям,  принимается охотиться за  неосторожными путниками. Ежели удастся
ему  свою слепоту  на  другого  перекинуть  -- тогда лишь гаснет, уходит  за
кромку,  как  прочие  ведогоны. А  ежели нет  --  мечется  долгие  годы,  на
бессмертие обреченный...
     Меня  один Огонек  чуть не коснулся -- еле отскочила.  Ядун зашипел  на
него кошкой, мечом откинул подалее -- тот даже запищал тоненько от обиды...
     После  Блудячих  Огней я осторожнее  стала  --  в  голос  Ядуна  начала
вслушиваться. Коли верная опасность грозила,  он за  меня пугался -- дрожали
слова страхом. Тогда я поступала по его речам, а так -- больше наоборот...
     И  в  заброшенный  домик,  у  дороги  притулившийся,  тоже назло  Ядуну
сунулась. Тот все убеждал, чтоб дальше шла до  ближнего печища, а я взяла  и
шагнула на порог избушки первой  попавшейся. Мохнатый хозяин гостей не  ждал
-- шарахнулся от меня  поперву, а потом заверещал радостно, заскакал вокруг,
засуетился...  Погрустнел  только,  когда  Ядуна признал.  Поморгал  темными
глазками, потер их мохнатой рукой:
     -- Ладно, кем бы ни был гость, а все же -- гость...
     Звали мохнатого  да  неказистого хозяина Голбечником. У нас так всякого
Домового звали, что под голбцем селился, да и тут, по словам хозяина, многие
так прозывались.
     -- Нас, Голбечников, семья большая,  -- хвалился он, гордо вышагивая из
угла в угол короткими босыми ногами. -- Потому и дом  у меня не ухожен  и не
убран, что сидят в  Далеке, печище в семи  верстах  отсель,  два мои меньшие
брата.  Им от отца в наследство большое хозяйство  досталось, а они малы еще
-- не справляются. Вот и бегаю -- помогать...
     -- А  чего насовсем не  уйдешь? --  Голбечник мне нравился. Говорок его
мягкий, походка неслышная да смышленые черные глазки. -- Иль не зовут?
     --  Как -- не  зовут?! -- обиделся он. -- Зовут-зазывают, только я свой
дом не брошу. Мы, Голбечники, за свою  избу  до последнего дня стоим. Многие
даже при пожаре не убегают. Честь бережем...
     Ядун фыркнул небрежно:
     -- Баньку бы лучше стопил, чем бахвалиться!
     Бедный нежить всплеснул руками,  извиняться принялся.  Расписная рубаха
на нем  переливалась  узорчатой  вышивкой,  казалось  --  сама кланяется  да
винится перед гостями.
     --  Сейчас, сейчас...  --  Голбечник с причитаниями  выскочил во  двор,
побежал к  баньке у ручья. -- Сейчас Банника задобрю -- отдаст вам четвертый
пар!
     Я Ядуну уж так перечить привыкла, что хоть и хотелось с дороги в баньке
попариться, а припомнив людскую веру, заартачилась:
     --  В  четвертый пар после  солнечного  захода в  баню ходить не  след!
Хорошая хозяйка на четвертый пар лишь веник в баню ставит да мыло кладет для
Банного Хозяина! Вся нежить в четвертый пар моется!
     -- А ты кто? -- ухмыльнулся Ядун. -- Ты сама нежить и есть! Ведогонка!
     Хотелось  ответить  ему пообидней, но придумать  ничего  не  успела  --
замерла,  рот разинув.  Голбечник  дверь  за  собой  неплотно  притворил  --
осталась  малая щелочка. В эту щелочку и скользнула белая с ярким узором  по
бокам змейка, извиваясь, потекла к  ногам. Змея посреди зимы?! Да не простая
змея -- гадючка белая! Укусит -- дня не проживешь...
     Я завопила, прыгнула к ухвату, у печи стоящему, замахнулась на змею, но
та изловчилась -- утекла под лавку. Я даже стукнуть не успела...
     -- Не тронь  ее! -- взвыл Ядун, выдергивая у меня ухват.  -- Она Морене
двоюродная внучка! Не простит богиня ее гибели!
     Мне  и  боязно  было,  и  смешно...  Что Морена  мне  сделать может  за
родственницу?  К  себе забрать  иль, наоборот,  вечной  жизнью покарать, как
самого Ядуна? Ему-то небось тоже нелегко столько веков жить да этакую злость
в себе носить...
     -- Верно, верно, Морена меня любит...
     Я обернулась, ахнула. Не могла никак со здешними чудесами свыкнуться...
     Сидела на  лавке красивая узкогрудая  девка в охотничьем наряде. Иссиня
черные  волосы волной по плечам  сбегали,  умные холодные глаза смотрели