отной, сильней. И  коли пожелают они, уйдешь  ты  с  места
своего и в глуши болотной спрячешься..." "Глупости  ты говоришь, хоть и умен
с  виду! --  засмеялась  над  ним  Старуха. --  Никому меня  в  болотине  не
одолеть!" А Волот не сдавался, на своем стоял... Долго они спорили, а  потом
надумали спор  делом порешить. Созвал Волот на земли болотные самых  сильных
да храбрых людей и повелел  им  на  болотине  гиблой городище выстроить.  Да
такой, чтобы, на него глядючи, смутился сам Хоре ясноликий... Поперву дело у
людей споро шло, трудились они рук не покладая, а когда увидала Старуха, что
людишки,  ею  презираемые,  болото теснят,  то  пошла на них  войной. Сперва
топляками напугала, потом Лихорадок наслала, а  затем  Мор Болотный страшный
напустила.  Пришли  времена  тяжкие,  когда  стало  средь  людей,  в  болото
вошедших,  мертвых  больше,  чем  живых. Днями  живые мертвецов хоронить  не
успевали, а ночами  по болоту тени непогребенные шастали, родичей кликали...
Испугались тогда  многие, работу  свою оставили и  стали  обратно, на  место
сухое  собираться.  Увидел  это  Волот,  разъярился  на   ослушников.  "Куда
собрались?"  --  крикнул  грозно,  аж деревья затрещали, ломаясь, и болотина
задрожала в страхе. "Домой", -- ответили людишки. "Здесь дом ваш! И очаг вам
здесь!" --  сказал  тогда Волот  и призвал  к себе  Ящеров,  что  в  небесах
невидимыми летают  и плотью облекаются  лишь  по воле  божеской.  Узрев  тех
Ящеров,  разбежались люди  кто  куда  и осели  на землях приболотных  малыми
печищами. А Ящеры в ночь одну сгребли все  тела  неубранные  округ болота да
спалили их дыханием огненным. На пепле том поднялись  холмы-пригорочки, а на
них -- деревья стройные да  высокие. За пригорками повелел Волот двум реками
бежать  -- Равани да Тигоде и так  сказал пригоркам  тем: "Быть  вам  отныне
стражами людей болотных. Сотворили они мне позор, и за это обрекаю их веками
с  той  биться,  которую однажды одолеть не  смогли!  А  коли  кто  из  рода
болотного  мимо вас пройти пожелает -- остановите вы их,  пригорки, красотой
да ладностью своей и усыпите смертным сном!"
     -- Болотняк-то тут при чем? --  перебил меня Лис. Я удивился  -- неужто
главного не сказал?! Добавил покорно:
     -- Те пригорки и зовутся Болотняком...
     Больше  рассказывать было нечего. Оставалось лишь на  зелень буйную под
ногами  глядеть  и  гадать -- чем меня, нерадивого, покарают?  Как  накажут?
Хорошо, коли затрещиной да тычком обойдутся, хуже, ежели погонят прочь -- на
позор...
     Первым Медведь  заговорил, хоть  ворочались в его большой  голове мысли
туго:
     -- Интересные ты байки знаешь, Хитрец, и сказываешь здорово, вот только
никак я в толк не возьму -- чего ты винился перед нами? Что сделал не так?
     -- Ох, и тупой ты, братец!  -- хмыкнул Лис. -- Он  же  обо всем заранее
ведал, а нам не сказывал...
     -- Ну и что?
     Теперь уже не сдержался Бегун, хихикнул. Медведь  озадаченно потер лоб,
пустился в рассуждения:
     -- Все живы, здоровы, а что ночь спали худо, так ведь такое и в родимой
избе случиться может... В чем Хитрец-то виноват?
     Редко когда  болотники  так веселились  -- от души да  во весь голос...
Даже о  вине моей забыли. Бегун всхлипывал  жалобно,  утирал  глаза рукавом,
Наследник трясся, покряхтывая, а  Лис визжал поросенком, по траве катаясь да
за живот держась. Я  и сам, хоть горели  щеки стыдом, а улыбнулся -- потешен
был Медведь тугодумный. Лицо у него вытянулось, глаза обидой налились, губы,
будто у  глуздыря,  реветь  приготовившегося,  толщиной набрякли... Бормотал
обиженно и не понимал, что словами своими всех смешит:
     -- Экие понятливые... А я вот не понимаю... Волот да Ящеры... Когда это
было-то? Да при чем тут Хитрец?
     Покосился на брата, сверкнул глазами, передразнил:
     -- "Не сказывал, не сказывал..." Так ведь живы все!
     -- Жив ты, -- задыхаясь от хохота, вымолвил Лис,  -- оттого, что Славен
нас огнем опалил, дурные сны прочь отогнал...
     Медведь засопел,  приподнялся  с  травы примятой,  склонился  Славену в
ноги:
     -- За то -- благодарствую...
     Болотники  к этакой церемонности  не привыкли. Славен смутился, спрятал
взгляд, словно что скрыть хотел...
     -- Да я...
     Лис унял смех, хлопнул меня по плечу:
     -- Ох,  старик, кабы не Славен --  вразумил бы  я тебя  кой-чему, о чем
рунами не  пишется! За  то лишь прощаю,  что научил его,  как  с наваждением
сонным бороться!
     Я  научил?! Не учил я его  этому! Сам не ведал,  испугался  даже, его с
головней горячей увидя! Неужто мальчик сам догадался огнем дурное отогнать?!
     От  гордости  да  радости  у  меня  сердце  зашлось. Захотелось  обнять
Славена,  вместе с ним  порадоваться,  но поднял на него взгляд и испугался.
Сидел  он, понуря  голову и  палочкой  в  земле  ковыряя, -- глаза от  света
прятал, а  на щеках румянец  нехороший  алел -- такой  лишь  у виноватых  да
неправых бывает...
     -- Что с тобой, Славен?
     Поднял  он  на  меня серые  глаза,  моргнул,  а  потом  отбросил  прочь
сломанную палочку, буркнул невнятно:
     -- Ничего...
     И пошел прочь -- вещи собирать...

БЕГУН

     Смех унес распри, обиды, кошмары ночные, а заодно  и сумраки  зловещие,
гостями незваными вокруг костра  столпившиеся. Незамеченной, тихой взошла на
небо  дева-Заря, погнала домой темных  Перуновых  жеребцов, а  белых на волю
выпустила.  Братец ее меньшой,  Рассвет,  засеребрил  росу в высокой  траве,
окутал  легкой влагой ветви деревьев, пробежал робкими да нежными пальчиками
по  лицам  измученным. Незнакомыми,  звонкими голосами птицы  затренькали --
разбудили деревья заспанные. Те  неохотно просыпались --  стройными стволами
потягивались и, словно девушки перед купанием, расстилали на травяной зелени
тени-одежды,  нежились,  подставляя  ровные  округлые  бока солнечным лучам.
Металось  вокруг что-то волшебное -- казалось, от  малейшего вздоха взлетят,
перешептываясь,  пылинки  чудные,  понесут   мое  дыхание  в  прекрасные  да
таинственные страны.
     Рвались из  сердца слова,  молили беззвучно: "Возьмите  меня  с  собой,
покажите иной мир, тот, что взору человечьему недоступен!"
     Разомлел  я под  ладонями солнца ласковыми,  как  вдруг  отпрянули они.
Скользнул по  щекам  холодный влажный ветер,  заставил вздрогнуть, сжаться в
недобром предчувствии.
     С  неприятным  шорохом, заслоняя собой поднимающееся меж деревьями тело
могучего  Хорса, похожий  на  еще  одну  ночную  тень,  за своими сбежавшими
собратьями  ускользающую,  прошел мимо Чужак. Болталась  на его плече  торба
старая, посох о землю постукивал... Куда это он?
     -- Скатертью дорога, -- выдохнул рядом Лис.
     И он Чужака не любил, и он не верил сыну ведьмину...
     -- Твоя правда, --  отозвался Хитрец.  --  Пользы от него никакой, да и
спокойнее без него будет.
     Тут  я  спорить  не стал  -- без  Чужака, и  правда, душа  от  опасений
отдохнет... С этаким  взором,  как у  него, покоя не сыщешь. К нему, небось,
напасти все сами липнут, родича чуя!
     Чужак  удалялся. Солнце  ткало  за  ним  прозрачно-серебряную  паутину,
кутало в лучи рассветные, будто в материю шелковую, тонкую...
     Жаль было  его  все же...  Загадочный он, нелюдимый,  но  разве все  мы
одинаковы?  Вон Лис болтлив да насмешлив сверх  меры, так его ж не  гонят за
это, не вздыхают за спиной, его уходу радуясь!
     --   Чужак,  постой!   --   Славен   сорвался   с  места,  подбежал   к
остановившемуся Чужаку, стал ему что-то втолковывать.
     Хитрец глаз  с  него не сводил  --  топтался возле  Медведя  и  жалобно
поскуливал, беспокоясь о своем любимчике:
     -- Зачем побежал?  Ведьмино отродье до добра не доведет... Зачем с  ним
разговаривать?
     Не знаю, что меня зацепило  больше --  нытье Хитреца  иль  благородство
Славена, но не вытерпел, сказал, что на языке крутилось, покоя не давало:
     -- Ты, Хитрец, иногда словно и не человек вовсе!  Голова есть, а сердца
недостает! Тебе бы в озере жить, с рыбами холодными.
     Лис расхохотался и спросил вернувшегося Славена:
     -- Чужак с нами?
     Тот молча кивнул на разбросанные вещи:
     -- Собирайтесь. Пора.
     Мне  на сборы  много времени не потребовалось. Медведю с  Лисом  и того
меньше, чай, привыкли к походам. Хитрецу Славен сам помог. Скоренько покидал
в мешок его вещи, а на упреки ответил коротко:
     -- Тебе лучше помалкивать, после всего...
     Старик  и  без  того  ходил,  будто  в  воду  опущенный,  а  тут  вовсе
расстроился -- поплелся позади, еле ноги передвигая...
     А  меня они, наоборот, поперед всех несли -- интересно  было на  новые,
незнаемые места поглядеть...
     Болотняк  скатился пологими склонами  к  Тигоде --  ее вброд перешли  в
месте  неглубоком, а за ней вырос  густой и  непролазной стеной могучий лес.
Едва ступил я в него -- почуял робость и благоговение нежданное, будто попал
в капище богов неведомых.
     Высокие  разлапистые  деревья  синеву  неба  за  кронами  прятали.  Ели
стыдились  ног  своих  шершавых,  прикрывали  их  подолами  веток, до  земли
спускающимися.  Исполинские  осины, будто сплетницы печищенские,  болтали да
шумели над головой.
     Лес -- не болотина, где все за версту видать, менялся он, как  девка на
выданье, -- то сиял березками белыми и  вешним солнышком, а то заслонялся от
гостей  непрошеных  частым молодым ельником, сквозь  который  лишь ножами да
топорами  путь торили. Может,  потому и выбрались на большую, залитую светом
поляну  только к вечеру, хотя  клялся  Хитрец, что от Болотника  до  нее  не
больше версты.
     Посреди поляны  высился горделиво могучий  властный  дуб  --  я  такого
раньше и представить бы не  смог...  Руками зелеными нависал он над травяной
зеленью  да  на нас с  высоты своей презрительно поглядывал, будто  прогнать
хотел...
     Я пред ним замер в восхищении, а Лис мигом под ветви заскочил, ахнул:
     -- Ух ты! Ему лет пятьсот, не менее...
     --  Больше... --  подал  голос  Хитрец.  --  Это  Старый Дуб  --  страж
Волхского леса.
     -- Страж?
     -- Да.  Вон вокруг  ствола кора стертая.  От цепи след. В старину здесь
волхи  жили.  --  Смутился,  замялся,  но  добавил  все-таки:  --  Руны  так
говорят...
     -- Волхи? Это те колдуны, от коих волхвы пошли?
     Глаза у Лиса разгорелись,  будто  увидал перед  собой не  дуб, а самого
волха древнего... Хитрец за ухом потер, покраснел:
     -- Что  до  колдовства,  о том не  ведаю,  а  руны  о  волхах  немногое
помнят... Упоминают, будто и зверя, и птицу волхи понимали...
     Лис фыркнул, хлопнул ладонью о могучий ствол:
     -- Ха! Любой охотник зверя да птицу понимает!
     --  Сказывают  еще,  что  они лес этот из другого  мира перенесли. Мол,
взяли  за какой-то кромкой  ростки малые и здесь их посадили. Из ростков тех
могучий  лес, всяких диковин полный,  поднялся... Все  остальные  деревья на
земле -- тех ростков дети...
     --  Стало  быть,  дуб этот для  всех деревьев -- что Род  для людей? --
задумчиво произнес Славен.
     -- Стало быть...
     Хитрец  то ли  боялся  воспитанника  своего,  то ли  виной  до  сих пор
мучился, а смотреть на него избегал, лишь втихомолку поглядывал... Да мне-то
что?  Свои дела пускай сами решают, а мне интересно было  о волхах да цепях,
что на дубе висели, узнать.
     -- А кто тут на цепи сидел? -- спросил Хитреца.
     -- Коты громадные... Баюнами их звали...
     -- Почему коты? Чего они худого сделали? -- удивился Медведь, задумчиво
проводя толстым пальцем по изрезанной коре.
     --  Коты  тропки заветные,  к  волхам  ведущие,  обороняли.  По-своему,
конечно,  по-кошачьи...  Только захочет  кто до  печища волхского  дойти  --
ступит в лес, а Баюн -- прыг перед  ним  на  тропу и давай сказки сказывать,
песни  петь,  да  так,  что  не хочешь,  а  заслушаешься.  Сам он  красивый,
пушистый,  домом пахнет, уютом. Коли нет у путника дела неотложного -- сядет
послушать кошачьи байки о богатырях могучих, девицах прекрасных,  сокровищах
несметных,  да так  и останется  сиднем сидеть до самой  смерти,  небылицами
одурманенный.  А тому, кто  мимо  Баюна  проходил,  лес  уж  и  сам  загадки
загадывал.  То  белая березка  стройным девичьим станом мерещилась, то  куст
корявый  воином  израненным казался. Глупый  да невнимательный непременно  с
тропы сходил. А там его нежить  одолевала. Кого били и прочь выгоняли,  кого
до  смерти запугивали. Добирались до волхов  только самые отчаянные. Да  еще
блажные.  Первые  отвагой и  умом  брали,  а  вторых  лес сам  не обижал  --
считалось, богами они отмечены...
     Все Хитреца слушали и вокруг дуба топтались, будто ждали  знака какого,
его слова подтверждающего... А мне до конца дослушать хотелось всего более.
     -- Хитрец, а что потом с волхами сталось?
     -- Да  кто их  ведает... Воевали они долго  с ньярами, случайно  в края
наши  заскочившими и проведавшими, будто в лесу  у волхов тайные да  богатые
клады упрятаны. А потом волхи пропали, а ньяры назад в свои фьорды ушли...
     -- Как пропали?! -- хором охнули Лис и Наследник. Хитрец  пожал слабыми
плечиками:
     --  Не знаю. Просто исчезли и  все. А с ними вместе Баюны, цепи златые,
зверье говорящее да нежить лесная. Остался лес обычный, разве  что деревья в
нем других больше и тропки уже. Рунами  так сказано: "В ночь наладили  волхи
ладьи  белые да ушли по лесной реке Ящере  из мира этого на  кромку. И стоял
той ночью стон  страшный по всей  земле,  ибо обернулась  вихрем черным сила
лесная и умчалась вслед за  волхами. С той поры  поднялась стена меж людьми,
богами да разной нежитью..."
     Я не мог понять, о какой кромке говорил Хитрец и куда волхи подевались,
но думать нравилось, что бродили  когда-то в темных глубинах  векового  леса
люди  таинственные,  говорили  с  разной  живностью,  с деревьями,  кустами,
травой...
     -- Так  и вижу их!  -- шепнул Лису. -- Даже мерещится, будто мурчит над
ухом кот Баюн.
     --  Радуйся, что  не мурчит, -- отозвался он. --  А то  ты  возле  него
надолго расселся бы.  Вот только не  знаю,  кто кого заморил бы: ты -- кота,
своими расспросами, или кот -- тебя, байками.
     Обидно стало. Я сокровенным поделился, а ему лишь бы посмеяться!
     -- Грубый ты, Лис.
     -- Ну, на тебя не угодишь! Хитрец -- черствый, я -- грубый. Горазд ты в
чужих оплошностях копаться.
     Я понапрасну  ссориться не люблю,  но коли задевают за  живое  мечты да
веру мою -- тут без потасовки не обойтись...
     Я за пояс хватился, нож потянул. Лис, будто только того и ждал, -- свой
вытащил...  Коли надеялся он меня резаком охотничьим напугать, то не на того
нарвался.  Я  и  не  такое видывал.  Один  Чужак с  глазами, будто  пропасти
бездонные,  чего стоит! После  него Лис со  своим ножичком -- создание вовсе
безобидное.
     --  Лис, брось нож. --  Медведь  подошел  к брату, легко, без малейшего
усилия выкрутил ему руку за спину. -- Я что сказал?!
     Оружие стукнуло о землю, вывалившись. Охотник пискнул жалобно:
     -- Да бросил я, бросил. Уж и пошутить нельзя...
     -- Дома шути, -- проворчал Медведь и хватку ослабил.

     В круглых карих глазах  засветилось блаженство радостное. Не столько он
обо  мне  позаботился,  сколько  с  братцем  молодшим за  недавние  насмешки
поквитался.
     Ко мне подошел Славен:
     -- Не лезь на рожон... Ты Лиса не первый год знаешь.
     Помолчал немного, а затем добавил грозно:
     -- Надумаете еще поцапаться -- у обоих все оружие отберу.
     Именно так он и поступит. Старшой он для нас -- может и  жизни отобрать
без колебаний...
     Я  покосился  на  Лиса. Обида  в  душе  шевелилась  еще, однако  стоило
взглянуть в веселые, шкодливые Лисьи глаза, как пошла она на убыль. С богами
не поспоришь, а ведь это они сотворили такое с беднягой. Все, чего не додали
старшему брату, -- младшему в избытке выделили.
     Лис заметил мой взгляд, подмигнул задорно и, повернувшись, двинулся под
изогнутые дубовые ветви. Наследник за ним. Я последним оказался...
     Волхский  лес дышал древней волшбой,  в каждом  шорохе чудо  мнилось, в
каждом дереве  -- жизнь, с людской  схожая. Скрывались  под корой  древесной
сердца живые, никому не видимые...
     А  меж  тем,  покуда  любовался  я, угрюмые  деревья  потеснились  пред
березняком молодым, веселым,  а тот, в свою  очередь,  уступил место частому
кустарнику. Тропа пропетляла немного по непролазным зарослям и выскочила  на
круглую  лужайку, со всех сторон пестрой березовой  бахромой окаймленную. На
ее краю, будто стесняясь неприглядности своей, притулилась избенка, по крышу
заросшая крапивой да малинником.
     --  По  всему  видать,  этот дом  еще волхи ладили, -- заметил  Хитрец,
пытаясь отпихнуть закрывающую вход подпорку. Та стояла прочно, не двигалась,
точно  впускать  не  желала  нежданных  гостей.  Хитрец  кряхтел,  заливался
краской, но не сдавался -- толкал ногой корягу упорную. -- Они таких избушек
по всему  лесу понаставили, чтоб  было где заночевать.  В те  времена зверье
водилось  разное. Много такого  было, что  человечину за лакомство почитали.
Руны  сказывают, будто волхи убивать не любили, даже  нежить не трогали  без
великой нужды, а спрятаться от опасности зазорным не считали.
     Пока он объяснял, Медведь,  сжалившись,  подтолкнул подпорку,  и  дверь
легко  распахнулась.  Пахнуло  изнутри  сыростью. Да и  в лес  вечерняя мгла
вползала,  будто кошка льстивая -- брюхом земли касаясь... Ясно стало, зачем
волхи избенки в глуши лесной ладили, -- самому захотелось в тепло да к огню,
подальше от заговорщицкого лесного шелеста.
     --  Тьфу ты!  --  ругнулся вошедший  в дом Медведь, налетев на что-то в
темноте и на весь лес загромыхав. -- Свету бы...
     Свет, конечно,  не помешал  бы, да где  его взять?  Кремень,  небось, у
каждого в суме есть, но кто за лучинами-дровами пойдет в этакую-то пору да в
незнакомом лесу? Уж точно, не я...
     Однако  Хитрец  не зря  мудрецом  слыл,  знал  он  и  впрямь  многое...
Медленно, на ощупь добрался  до окошка, пошарил там,  замахал рукой, Славена
подзывая.  Тот ждать  себя  не  заставил --  подошел  к  старику. Повозились
немного  они,  пощелкали  да  похрустели,  а потом  распалили  лучину  --  и
затанцевали  на  гладких, широких полатях вдоль стен отблески света слабого,
пробежали по столу, высветлили в дальнем углу каменку.
     Лис перехватил огонь, сунулся в печь, поведал восторженно:
     -- Растопка заготовлена! Да сухая!
     Дрова, действительно, оказались  сухими, быстро занялись --  растеклось
тепло по всему телу... Хоть и мала была избенка  волхская, да  уютна. И было
все в ней заранее припасено для путника нежданного -- кувшины, плошки, хлеб,
камнем за  многие годы зачерствевший... Даже  бадьи  для воды стояли,  жаль,
самой воды в них недоставало.
     Неугомонный Лис полез на полати, сбросил оттуда ворох мохнатых истертых
шкур. Пыль с  них  удушливым столбом  к потолку взвилась -- Хитреца  с  глаз
долой скрыла... Показался он еще  меньше да  старей, чем  раньше, и от этого
защемило глубоко внутри, там, куда не в силах рассудок дотянуться.
     --  И  для кого здесь  добро лежит? -- удивился Лис  -- Тут и не  ходит
никто.
     --  Мы-то  зашли, -- заметил Славен, потихоньку  вещички мокрые,  что в
Тигоде замочили, возле печи раскладывая.
     Лис плечами пожал, но  спорить не  стал. Не должно простому болотнику с
сыном Старейшины спор вести, хотя ничем Славен других не лучше был. Молодой,
статный да сильный -- но  и Лис, и  Медведь, да и  я  сам тем  же похвастать
могли. Не  знай я  его раньше, так и  не поверил бы, что он -- из нарочитых.
Разве только по одежде видать было. У него даже на ноже золотом вензель Рода
был выбит, а короткая рогатина с острыми костяными концами вся изрезана была
именами предков могущественных. Простой  парень о таком оружии и мечтать  не
смеет.
     -- Куда, думаешь, он собирается? -- оторвал меня от размышлений Хитрец,
указал глазами