глухо проворчал  Триглав.  -- Я  буду
ждать...
     Ядун взвыл,  свет  померк,  уступая  место предрассветной  дымке.  Тело
обдало холодом. Темная  зелень встала вокруг стеной, в тело вонзились острые
иголочки.
     Ели-плакальщицы... Темный идол с повязкой на глазах. Ядун...
     Я жива! Мне просто все привиделось! Туман по-собачьи преданно подполз к
ногам, окутал влажным  покрывалом. Ладони саднило от впившихся в  кожу сухих
еловых иголок.
     Я осмотрелась.
     Темных рядом  не было. Должно быть, отступились, узрев,  что Триглав не
принял  меня. Это ж  надо  такому почудиться со  страху! Боги  за кромкой...
Нелепица какая-то...
     Я встала. Ядун даже не пытался  мне помешать.  Немного болела шея, там,
где прошелся жертвенный нож. Я потерла ее рукой. Крови не было. Не верилось,
что все кончилось, что я могу просто собрать свои разодранные Темными вещи и
уйти обратно, в Новый Город.
     Я  накинула  на  плечи тряпье,  сунула ноги  в поршни... Ядун сидел  не
шевелясь -- маленький, понурый... Даже жаль его стало...
     -- Прощай, -- сказала я ему. -- Зла на тебя не держу.
     Он  вскинул  голову, проткнул меня колючим взглядом. Всю жалость словно
водой смыло.
     -- Твое глупое упрямство! -- взвизгнул он. -- Ты рассердила моего бога!
     Я устала. Нужно идти домой, к Эрику...
     Через  несколько  шагов обернулась  --  взглянуть  в последний  раз  на
жуткого идола.  Он уже скрылся  под низкими еловыми  лапами, зато  Ядун  шел
позади меня, будто привязанный.
     --   Ты-то  куда?  --   спросила   я  неудачливого  жреца.  Как  только
привиделось, что он -- Бессмертный?
     -- Ты слышала, -- он догнал меня, -- что велел Триглав... Я отведу тебя
к нему. С кромки это даже легче, чем с мира.
     Совсем свихнулся жрец...  Ладно, хочет идти -- пускай идет. Казнит  его
Эрик, и дело с концом.
     Я поправила на плечах порванную телогрею, весело зашагала к виднеющейся
впереди  заснеженной  реке.   Брошенная  Темными  волокуша  чернела  посреди
снежного  ровного поля.  За спиной огорченно  шумел лес. Я постаралась унять
нетерпение. Идти еще долго, нужно  придержать шаг, а  то свалюсь без сил, не
успев дойти до Нового Города. А мне нужно дойти... Меня ждет Эрик...

СЛАВЕН

     Время  безжалостно --  меняет людей,  мнет их, как  глину,  не  слушает
мольбы и стоны. Сотворяет оно из  глуздаря -- беспечного отрока, из отрока ч
-- сурового мужа, из мужа -- дряхлого старца, а последнего кладет на ложе из
сырой земли да земляным одеялом прикрывает.
     Меня оно потревожило-помяло, не  миновало и болотников, а Чужака словно
обошло,  не  заметило. Каким  помнил  я  ведуна, таким и вновь увидел, разве
только оделся он побогаче и теперь лицо не прятал.
     Мы  добежали  в Ладогу  к  полудню  да до  сумерок просидели на Княжьем
дворе, его дожидаясь.  Бояться нам теперь Меслава было нечего, а мне и вовсе
неумно -- сидели открыто,  вели разговоры со случайными прохожими. О Княжиче
мало кто  говорить хотел, все смущались,  едва  о  нем  слышали, да  плечами
пожимали. А те, что посмелее,  отзывались  худо.  "Не  наш,  -- говорили. --
Чужой какой-то!" Давно ли и мы так думали, а теперь пришла печаль -- к нему,
чужому, за подмогой притекли...
     День уж  к закату клонился, укрывал ясное солнышко багровым маревом,  а
где  Чужак -- никто не ведал. Спросили  бы  у Князя, да  он, кабы видеть нас
хотел,  сам  бы  на   крыльцо  вышел.   Не  выходил.  Звала   нас  в  хоромы
девка-чернявка, прикрывалась его именем. Да нам оттого обиды не было -- не к
Князю шли, к сыну его. Чужак, чай, не оборотень -- к ночи воротится...
     Прохожих  все   меньше  становилось,   спускалась  на   двор   темнота,
распугивала   случайный   люд,  лишь   рабов  за  конями  да  за  хозяйством
присматривающих щадила.
     Эрик у дверей  ждать не привык -- косился на проходящих  мимо воев так,
словно  убить  хотел. Узнавали его  многие, а подходить не  решались, издали
кланялись,  дивились --  явился  Рюриков  ярл  с малой  дружиной,  в избу не
входит... Медведь посапывал ровно, и не  поймешь сразу  -- спал иль нет, а я
больше  по сторонам  глядел  да  вспоминал... Было что  вспомнить...  Княжья
медуша  знакомой  дверкой  защемила сердце  --  лежал в  ней  без  тризны  и
погребения красный молодец, сын Старейшины Приболотного, Славен...
     -- Заходите  гостюшки,  не  позорьте светлого  Князя! -- в  который раз
выскочила на крыльцо босоногая девка, но Эрик отрицательно покачал головой.
     Девка орала громко -- помешала мне увидеть что-то тревожное  в знакомых
домах, в стайках воев, в воздухе  ладожском...  Словно испугавшись девичьего
голоса, ушла настороженность, лишь память о ней осталась...
     --  Что-то рабы здесь шибко  смело глядят, -- буркнул Медведь, провожая
взглядом ватажку галдящих мужиков. -- Кабы не железо на шее -- не признал бы
в них рабов.
     Верно охотник подметил -- смелы да бойки они были не в меру. Я к  таким
не привык. У Ролло рабы иными были -- голову без хозяйского слова поднять не
смели. А эти, пожалуй, скоро на хозяев и руку поднимут...
     Я не умом понял, кожей почуял  -- гуляет вместе с осмелевшими рабами по
Ладоге лихо-несчастье,  да  не такое, что  сразу  бьет,  а такое,  что  силу
должную  лишь  через  год-два наберет  и  обрушится  на  городище  мечами  и
пожарами.  Кто  зачнет  злое  дело  --  свои  иль  находники,  сейчас  разве
разберешь, а  только не долго осталось жить могучей Ладоге.  Не  спасут ее и
стены каменные...
     -- И ты чуешь...
     Я чуть  не подпрыгнул, обернулся. Стоял за  моей спиной  Чужак, смотрел
внимательно:
     -- Неужто чуешь?!
     Кто  волха поймет? Другой поздоровался  бы, о делах расспросил, о доле,
два года меня по морям гонявшей, а он...
     --  Чужак!  --  радостно  завопил  уже  проголодавшийся и  уставший  от
ожидания Медведь, облапил ведуна. -- Где ты был?  Мы тебя,  почитай,  с утра
дожидаемся!
     -- Вот и дождались. -- Волх мягко высвободился из его объятий, отступил
на шаг, словно присматриваясь к старым знакомцам.
     Я редко его без капюшона видал,  да и в странствиях не  вспоминал -- не
до  того было, потому, видать, и запамятовал,  как  красив волх. Портила его
лишь ранняя седина и чудные глаза.
     И он меня рассматривал. Необычно рассматривал -- не лицо разбирал, душу
наизнанку выворачивал. Казалось, ищут что-то во мне его глаза, щупают сквозь
тело и не находят...
     -- Так и продержишь гостей на дворе?
     Не пугало я перед ним стоять и дожидаться, пока налюбуется, не для того
пришел!
     --  Ведогон...  --  склонив голову,  прошептал  волх.  -- Взял-таки над
человеком верх? Перешел с кромки...
     Я не  понимал.  Да и не хотел понимать. Хватает  дел и без ведуна с его
причудами. Ждала дома Беляна, ждал Рюрик, ждали вой...
     --  Как  твое  имя,  ведогон?  -- неожиданно спросил Чужак,  выбрасывая
вперед левую руку. Пальцы на ней  вытянулись, будто  выросли даже, коснулись
моего  лба.  Огромные  вопрошающие   глаза  вспыхнули  радугой.  Завертелось
стремительной  синью небо, колесом  закрутились  знакомые лица,  зазвенели в
ушах сотни колокольцев...
     Я и сам не понял, как отворились губы, замычали:
     -- О-о-оле-е-ег...
     -- Худо  ему! -- Лис оторвал ледяные  пальцы ведуна  от моего  лба.  --
Прекрати!
     -- Славен! Славен! -- Бегун шлепнул мне на щеки снежные лепешки, затряс
за грудки. -- Славен!
     Чужак покорно отошел в сторону, покачал головой:
     -- Нет больше вашего Славена.  Сгорел весь, а что  осталось от  него --
ведогон сберег и на родную землю доставил. Может, и доброе дело он сотворил,
но не место духу средь людей...
     Снег начал таять, потек мне за шиворот.
     Ох, Чужак, Чужак... Не тронуло тебя время. Как был упрям, так и остался
упрямцем. Какой же из  меня ведогон  --  дух бесплотный? Человек я,  а  коли
мерещится тебе, будто нет во мне ничего человеческого, то проверить легко --
пустишь кровь да  увидишь, какая она теплая... Валландский снег от нее таял,
дымился...
     Волх засмеялся, будто мысли прочел:
     -- Ладно, ведогон ты  слитый иль нет, а коли хочешь  человеком жить  --
живи. Я до сей поры тоже не там сидел, где должен был...
     -- До сей поры? -- расстроился Бегун.  -- Неужели в дорогу собираешься?
А мы-то к тебе с просьбой...
     Чужак  скосился  на  него,  мельком   скользнул  взглядом  по  Эрику  и
отвернулся, будто не видел. Умен был волх, знал --  гостя  обижать никому не
дозволено, проще не заметить его...
     -- Ладно, не на дворе же о том  беседовать. -- Он повернулся, зашагал к
ограде. -- Пошли...
     -- Куда? -- наивно спросил Бегун.
     -- В мою избу.
     -- А как же...
     Не  мог  Бегун  понять,  с  чего Чужак  в  Княжьих палатах не живет, да
спросить о  том  не смел  -- мялся, а мне и спрашивать не надо  было, нутром
чуял -- рознятся сын с отцом, так рознятся, что вместе не уживаются...
     Ведун недалече увел, приостановился у ворот невысокой избы:
     --  Не по  мне Княжьи хоромы, не по отцу  сын, но коли вам теснота не в
обиду -- милости прошу.
     Я отодвинул рукой сунувшегося было  в избу  Лиса, вошел первым. Волх --
не  простой человек,  что у  него на  уме -- никому не ведомо.  Дурного  он,
может, и не замышляет,  а  поберечься нигде не зазорно... Чужак поводил меня
взглядом,  усмехнулся, словно вновь мысли учуял. Да  и я, казалось,  заранее
знал, что увижу в его горнице. Чисто  и пусто...  Даже лавка  всего  одна --
едва разместились.
     Ведун  встал поближе  к  каменке,  скинул полушубок,  тряхнул  длинными
волосами:
     -- Сказывайте -- зачем пожаловали?
     Быть того не может, чтоб  не знал он! Не глазами --  душой я его видел!
Ведает Чужак про Вассу!
     Я глянул на Эрика. Большой мукой  дался ньяру путь  до  Ладоги.  Сломал
гордыню,  смирил боевой  норов...  Для него это  похлеще, чем семерых врагов
разом завалить. Не дело его пред ведуном на колени ставить.
     -- Сам знаешь, -- грубо ответил я волху, -- к чему спрашиваешь?
     Не боялся я его. Знал -- убить может, в  создание богомерзкое обратить,
огнем сжечь -- а страха не было. Остался страх в синем море и на валландском
снегу...
     --  Верно.  --   Волх   сжал  руки.   Высунулись   из  рукавов  золотые
змеи-браслетки, сверкнули недобро. -- Знаю и не стану ньяру помогать.
     Эрик вскинулся, вспыхнул сухой хворостиной:
     -- Старые обиды поминаешь?!
     --  Обиды? -- Чужак крутнулся к  печи, согнулся,  словно  ударили  его,
зашипел по-змеиному: -- Думаешь, из-за пустой обиды прокляли твой род волхи?
Что знаешь ты, глупый слепой щенок,  о моем  племени? Ничего!  Разве помнишь
ты, как  ньяры прогнали  нас  на кромку,  к  нежити и ведогонам?  Разве твои
пращуры проходили сквозь  холод и  мрак, оставляя  бессмертную душу на руках
Морены? Разве ты плакал кровью  над покинутой родиной, ты мучился, видя, как
слепнут без  нас люди,  как смыкается меж ними и их духами кромка? Нет! Твое
сердце  не  болит за тех, кто едва видит сквозь пелену загадочные очертания,
слышит неясные голоса...
     -- Я не понимаю, волх, -- перебив Чужака, честно признался Эрик.
     --  Конечно, --  зло  хмыкнул  тот.  --  Ты слеп. И  люди  слепнут. Еще
немногие способны различать кромку и говорить со своими ведогонами, но время
завершит то, что не успели  твои предки. Оно закроет людям глаза, сделает их
похожими на новорожденных котят.  Они будут проходить мимо своей  судьбы, не
замечая знаков Домового, они перестанут различать в шуме леса голос Лешего и
примутся убивать  леса,  они начнут терять своих детей, не  углядев в спелой
ржи золотую шкуру Росомахи... Даже  грибы  и травы обретут над ними  власть,
смертельными ядами приближая их  к кромке. Вот в  чем  повинны твои пращуры,
ньяр! Вот что зовешь ты пустой обидой, слепец!
     О чем  он  говорит?  В  чем  винит Эрика?  Какая кромка? Какая слепота?
Немыслимо, невозможно...
     -- Чужак, --  робко вставил Бегун, -- не мое,  конечно, дело, но все же
-- о чем ты?
     Волх поник, огорченно вздохнул:
     -- Неважно...
     -- А он о  том, -- Лис притянул к себе Бегуна, нарочито громко зашептал
ему на ухо, -- что коли твой дед на вилы сел, то у тебя зад заболит.  А еще,
коли  ты  ослепнешь  да оступишься,  Чужак тебе  на  то попеняет, а руки  не
подаст!
     Меня  передернуло  --  не  ко  времени  этак  с  ведуном шутить!  Чужак
вздрогнул, выпрямился, одним движением очутился перед Лисом:
     -- Повтори.
     Нет,  он драться  по-глупому  не  станет.  Голос ровный, без злости  --
значит, размажет по стене одним взмахом руки, и дело с концом! -- Пожалуй...
-- Лис пожал плечами, открыл рот.
     -- Молчи!  -- рявкнул я,  встал перед Чужаком. -- Он сказал,  ты коришь
человека за чужую ошибку, к тому ж по неосторожности совершенную...
     Что  я несу?! Сущий вздор, а все  помягче,  чем у Лиса,  вышло... Ведун
задумался...
     Что-то громко звякнуло. Кто с мое повоевал, тот звон оружия ни с чем не
спутает.
     --  Я мало что понял, волх. -- Эрик подтолкнул ногой сброшенный меч. --
Знаю лишь, что обидели мои пращуры твоих  и давно за это расплачиваются,  но
сейчас не  о том речь. Пропала моя жена  --  помоги разыскать ее.  Коли ради
этого убить меня надо,  так убей, только ее  найди и  сбереги, а если  не  в
силах ее сыскать, все равно убей, потому что не мила мне жизнь...
     Чужак  склонил  голову, замер,  глядя на  брошенный к его ногам меч,  а
потом  ловко  подхватил его,  приставил к  груди Эрика.  Я  ярла в  шутейных
поединках  не раз видел, знал его  верткость  и воинскую сноровку, но на сей
раз  он даже уклониться не попытался. Просто стоял и ждал смерти... Молодец!
Поставил  волха  перед  выбором  --  иль  помогать,  иль  убийцей  стать. Не
склонился, не покаялся, а своего добился... Прежний  Эрик! Умный, спокойный,
бесстрашный...
     Я вмешиваться не стал -- сами разберутся-рассудятся, а Лис не выдержал,
рванулся на выручку ньяру, но волх уже легко перебросил меч Эрику:
     -- Помогу.
     Давно бы так. Медведь довольно заворчал, приобнял ярла за плечи:
     --  Вот  отыщем твою красавицу и будем миром жить-поживать... Мы теперь
почти что родичи...
     -- Нет,  Медведь. -- Чужак согнул ноги, опустился прямо на пол. Золотые
браслеты на запястьях заиграли  бликами, зазвенели тонкими  голосами. --  Не
тебе Вассу искать. Ее на этой земле уже нет.
     --  Нет!!! --  Эрик рванулся  из могучих  Медвежьих  рук. Тот сцепил их
покрепче, удержал ярла.
     -- Погоди!  -- рыкнул на ньяра  Чужак.  -- Я найду  ее, только  обратно
вернуться с ней не смогу. Мое место на кромке.
     -- Я не понимаю! -- Эрик чуть не стонал от бессилия.
     Не один он волха постичь не мог. Пялились все  на  ведуна, точно бараны
на  новые  ворота...  Мудрено  уразуметь,  когда он  все  о  какой-то кромке
твердит...
     --  А  ты и не возвращайся, коли не хочешь, -- услужливо предложил Лис.
-- Мы с тобой  хоть  на кромку эту пойдем, хоть под землю,  да  сами Вассу и
вернем обратно... Чего тебя утруждать...
     --  Несмышленый  ты,  вот  и  болтаешь,  --  засмеялся ведун.  --  Змея
припомни,  тогда,  может,  кромку  почуешь.  Ведогон тогда  лишь  глаза твои
получил, да и то -- на время,  а каково будет тебе с  ним в единое слиться и
средь прочей нежити ходить? Славен там был -- где искать его теперь?
     Шевельнулось что-то слабо в груди, ткнуло больно...
     Лоскутья  кожи  на весле, исполошная  кликуша, крики: "Хельг  гейст!" И
ощущение, будто умер кто-то во  мне, а взамен него вошел-вселился в тело дух
бесплотный... Ведогон...
     Я не спросил, потребовал:
     -- Кто таков ведогон?!
     --  Кому знать, как не тебе! -- Чужак скосил на меня глаза.  -- Человек
по  земле ходит, а ведогон -- за ним, по кромке. Человек спит, а ведогон его
добро  и жизнь  сохраняет... И ты  Славена  сохранил, то,  что  осталось  от
него... Без  ведогона  человека  нет,  а ведогон умрет, так и человеку  жить
недолго...
     Значит, ведун  считает,  я  -- ведогон?  Но  должна  же  быть  какая-то
разница?! Я думать должен иначе, и чуять иначе, и говорить, и...
     Нечего было возразить... Верно сказал ведун  -- умер Славен, а я, Олег,
в его обличье по земле хожу...
     -- Я пойду с тобой. -- Я встал. -- Мне ли кромки бояться?
     Чужак кивнул.
     -- И я пойду!
     Эрик сам не  знал, на что решился. Не ходил бы он туда, где  в один миг
людская душа в пепел и золу обращается...
     -- Васса, -- объяснил он.
     Верно.  А как  же Васса? Неужто,  подобно мне,  стерлась,  при рождении
данным духом заменилась? Нужна ли она такая Эрику? Хотя я Беляне по сию пору
дорог, вон как мучается, к делам Княжьим ревнует...
     -- А мы что? -- Болотники надвинулись на Чужака. -- Мы Вассу обидели --
нам и искать ее!
     Где искать?! Я  и то не очень-то в кромку  верил,  хоть знал -- не лжет
ведун. А они, небось, вовсе не понимали, о чем речь идет!
     -- Ты нам  не  вкручивай!  Выдумал тоже  -- ведогоны, кромка...  Опоишь
зельем, вот  и померещатся вместо земляной избы Княжьи палаты! -- подтвердил
мои опасения Медведь. -- Видал я твоего Змея -- жив остался, знать, и теперь
не помру. Веди куда хошь да не болтай лишнего...
     А может, прав он? Задурил мне голову  ведун, оплел  сетью  словесной...
Забыл  я  Роллову  науку,  поверил  волху! Хотя  такой,  как  наш  Чужак,  и
норангенского ярла проведет, а тот не заметит... И  он поверил бы, что духом
стал  и в чужом  теле  живет...  Откуда волху  такое  умение  ведомо? Гладко
придумывает -- ни зацепки ни задоринки...
     Болотники  галдели,  стояли  на  своем.  Чужак  понял   --  не  уломать
строптивцев, ударил ладонями по коленям:  -- Воля ваша! Проведу вас,  помогу
Вассу сыскать,  а  там уж сами справляйтесь -- избавляйтесь от ведогонов,  с
какими  срастись  успеете,  да  знайте  заранее -- он человека  без  боя  не
отпустит, потому как о хозяйском теле с рождения мечтает. И еще: там умрете,
что здесь умрете -- никто не возродит...
     Конечно, мертвого возродить  лишь  живая вода может  -- хоть  он себя в
ином миру представляет, хоть все наяву видит...

ВАССА

     Я ничего  не  понимала.  Темные меня от Нового Города  за  полдня в лес
оттащили,  а назад я уже день  ворочалась, да только  не появлялись знакомые
берега,  не поднимались на них  высокие городские стены. Ядун тащился позади
--  молчаливый,  пришибленный.   Затаил  в  себе  злобу  и  нес  ее,  словно
драгоценный  напиток, -- ни капли  не хотел расплескать. Мне до него дела не
было, привыкла уж, что плетется сзади, -- все не одной шагать.
     Эрик,  Эрик...  Кабы  не  ты,  давно бы уж  подкосились резвы ноги,  не
удержали... Одно имя твое силы им прибавляет, бегут они вперед без устали, к
любимому ближе несут.  Нет  мне жизни  без тебя, да  и смерти,  похоже, тоже
нет...
     В голове  у меня  слегка гудело  -- видать,  никак не могла  отойти  от
видений, что в лесу примерещились.
     И ведь до чего  казались  явными! И  голоса  богов  до сих  пор  в ушах
раздавались,  и  ослепительный свет  глаза слезил, и даже нога побаливала --
та, за которую меня Триглав ухватил...
     -- Упрямица... -- проворчал  за  спиной Ядун.  Вот клещ -- вцепился, не
отстает!
     --  Без  меня --  пропадешь,  --  бубнил уж в  который раз.  --  Глупая
девка...
     Да сговорились они, что  ли?! Пустодомка, что в Ладоге  ночью  бродила,
тоже меня все глупой и упрямой кликала. А какое ж в том упрямство, что  жить
хочется, да не в одиночестве, а с мужем милым и  с друзьями добрыми...  Всем
бы такими  упрямцами  быть!  Припомнились болотники,  защемило сердце,  ноги
веселее  замесили  вязкий  снег.  Как   они  там?  Обнаружили   пропажу,  не
поссорились  иль уже  друг  на друга  зверьми глядят? Эрик  горяч,  вспылить
может, глупостей натворить... И все из-за меня! Спешить надо... Должно быть,
недалече уже... Вот заверну за ольховник и увижу высокие стены городища.
     И точно -- увидела, только не то, что ожидала.  Стоял на  рек