ед,  взад-вперед.  Меня  вдруг
охватило сильнейшее отвращение к самому себе И к  ней  тоже.  Хорошо  бы
сейчас заснуть и больше не просыпаться!
   - Презрение причиняет боль... - услыхал я ее голос откуда-то сверху и
понял, что она идет к двери.
   Наконец-то я мог что-то сделать. Побежать за ней. Официант решительно
остановил меня. Я не сразу понял, что он хочет получить с  меня  за  два
стакана сока. Наконец я растерянно вытащил из кармана деньги.
   Когда я выбежал на улицу, Анна стояла, держась за фонарный  столб.  Я
обнял ее, не заботясь  о  том,  что  это  может  разгневать  публику  на
Конгенс-Нюторв.
   - Анна, ты сможешь когда-нибудь простить меня? - прошептал я.
   - Ты не виноват, что ты такой, какой есть. Мне нечего прощать тебе, -
просто сказала она и сбросила мои руки.
   Мне следовало удивиться,  почему  она  не  плачет.  Она  должна  была
плакать!
   Мы пошли наугад по Эстергаде.
   - Не знаю, как мне все объяснить тебе, чтобы ты поняла.
   Она не смотрела на меня и шла дальше.
   - Я-то понимаю. Это ты запутался. Я... Я... А ты так и не понял...
   - Чего не понял? Что ты хотела со мной встретиться?
   - И этого тоже.
   - Ты очень смелая, Анна. Я понимаю, почему Аксель так хочет  получить
тебя.
   Она остановилась и посмотрела мне в  глаза.  Потом  ударила  меня  по
лицу. Прохожие с удивлением глядели на нас.
   Я не отрывал глаз от ее  шляпки.  Анна  случайно  задела  ее.  Шляпка
съехала ей на затылок, а потом повисла на лентах у нее за плечами.
   - А ты, чего ты хочешь? - крикнула Анна. Но она все еще не плакала.
   Я провел рукой по лицу. Что  мне  еще  оставалось?  Моя  ошибка  была
непоправима. Теперь меня могло спасти только время.
   Наверное, мне следовало найти слова, которые помогли бы  ей  извинить
меня. Ведь Карпы уже не было в живых...
   Анна не двигалась, пока я помогал ей поправить  шляпу.  Щека  у  меня
горела. Но Анна стала мне ближе.
   Больше я ничего уже не мог испортить, поэтому, когда мы пошли дальше,
я осмелел и взял ее под руку. Ощутил ладонью ткань на ее рукаве.
   Он, как и я, не запирал дверь своей комнаты, когда уходил из дому.
   Я вошел и улегся на кровать. Прямо в башмаках, чтобы  доставить  себе
хоть  это  удовольствие.  Закурил  одну  из  его  сигар.  Потом  заснул,
проснулся, но Акселя так и не было.
   Услыхав, что по коридору кто-то идет, я  высунул  голову  в  дверь  и
спросил, не знает ли кто-нибудь, где Аксель. Мне ответили, что он на два
дня уехал домой.
   Комната постепенно заполнилась темнотой. Я  снова  решительно  лег  и
закурил еще одну сигару. Через некоторое время я сообразил,  что  Аксель
поехал домой добывать деньги на наше путешествие. Значит, он  отнесся  к
этому серьезно!
   Походка у Анны  легкая  и  бесшумная.  Я  и  не  заметил,  как  дверь
отворилась и Анна, тяжело дыша, возникла на пороге. Анна!
   Увидев  меня,  она  остановилась.  Спрятала  руки  за  спину.  Словно
придерживала дверь, оказавшись лицом к лицу с неизвестным врагом.
   - Ты? Здесь? - вырвалось у нее. - Да.
   Мне следовало понять, что я лежал на постели Акселя и мечтал об Анне.
Но я этого не понял. Она мне помешала.
   - Что ты здесь делаешь? - спросила  Анна.  Ее  слова  медленно  упали
между вздохом и выдохом.
   - Ждал Акселя. Но мне сказали, что он на несколько дней уехал  домой.
А ты?
   - Пришла к нему.
   - И часто ты здесь бываешь? - с напускным равнодушием спросил я.
   - Случается.
   - А твои родители знают об этом?
   - Почему тебя это интересует?
   Взгляд у нее был словно  подернут  пленкой.  Хрупкая  синева  плавала
между стен. Я встал с кровати. Более  неподходящего  места  трудно  было
придумать. Погасил  сигару.  Маленькая  комната  Акселя  превратилась  в
раковину, и мы с Анной были внутри этой раковины! Близко-близко. Одни! И
никто нас не видел.
   Большая волна, поднявшаяся из глубины, подхватила меня. Качнувшись, я
подошел к Анне. Уперся обеими руками в дверь и всем телом  пригвоздил  к
ней Анну. Прижимая ее к двери, я нашел ее  губы,  но  руками  к  ней  не
прикасался.
   Потом я запер дверь. Да, верно, дверь запер я.
   - Нет, - сказала она, когда я обнял ее и снова поцеловал. - Нет!
   Она сказала "нет", но не сопротивлялась. Я уже давно знал, что  "нет"
не всегда означает "нет". И даже не подозревал, что я такой  сильный.  А
может, подозревал и упивался своей силой? Здесь, в  комнате  Акселя.  На
его кровати.  На  его  грубошерстном  полосатом  покрывале,  испачканном
сапожной ваксой и сигарами.
   Какая-то сила перенесла меня  на  цветущий  луг.  Я  наслаждался  его
ароматом. Господи, как в тот день благоухала комната  Акселя!  Анна!  Ее
кожа! Ткань ее костюма. Волосы. Стены были скрыты под коричневой тусклой
землей. Потолок ничего не весил для того, кто был так силен.  Анна  была
легкая как пушинка!
   Если я и помнил, что она пришла сюда, чтобы без разрешения  родителей
встретиться с Акселем, это не имело значения. Потому что пришла  она  ко
мне!
   Нет, это  был  не  влажный  ночной  сон,  из  тех,  после  которых  я
просыпался ослабевший от удовлетворения, но  в  котором  не  участвовало
тело и руки. Зачем нам в этом мире даны эти проклятые руки?
   О, эти руки! Им предстояло совершить столько добрых дел. Прикоснуться
сразу ко всем местам. Задыхаясь, я старался обежать сразу все сады Анны.
Я перепрыгивал через изгороди и калитки. Срывал цветы со всех клумб.
   - Нет! - сказала она.
   Но ведь это была только музыка? Конечно только музыка!  Голос.  Слова
не имели значения, потому что в Анне звучала музыка.
   - Нет! - снова сказала она.
   Но ее "нет" не достигло моих пределов.
   Неожиданно она надавила пальцем  мне  на  глаз.  Все  почернело.  Она
плакала.
   Мне следовало  постараться,  чтобы  все  было  красиво.  Не  спешить.
Вложить в  это  больше  любви.  Но  все  получилось  иначе.  Ведь  я  не
предполагал, что во мне скопилось столько нетерпеливой силы.
   Одежда Анны сбилась и была в беспорядке. Изящный костюм. Белье. Но ее
аромат был одуряюще сладок! Моя рука  проникла  к  ней  под  жакет,  под
блузку, и я заметил, что Анна перестала плакать. Пальцы коснулись теплой
кожи. Я как будто держал птенца гаги, из тех, которых опекала Стине.
   Но мне было страшно, что Анна сейчас  встанет.  Нет,  она  лежала  не
двигаясь, словно в оцепенении. Я приоткрыл один глаз - глаза  Анны  были
закрыты.
   Мои руки снова зашевелились. Очень медленно. Я ждал, что  она  начнет
от них защищаться. Но она крепко обхватила мою шею и зарылась пальцами в
мои волосы. Это было изумительно, несмотря ни на что.
   Я такого не ожидал. В этом жесте было прощение. Между  нами  возникли
руки Карны. Только на миг. Слабые и бессильные, они уже ничего не  могли
изменить.
   Я должен был снова поцеловать Анну, даже если  бы  она  рассердилась.
Открыв на секунду глаза, я увидел устремленный на меня диковатый взгляд,
робкий, сердитый, испуганный, блаженный. Все сразу.  Я  прижался  к  ней
лицом, чтобы не видеть крови Карны. Судорожно глотал воздух и двигался к
цели. Дикое желание причиняло мне боль. Но я терпел. Мои руки гладили ее
кожу, но я терпел.
   Шляпа Анны упала на пол. Я сделал движение, чтобы поднять ее. Но Анна
оттолкнула шляпу ногой. Гребень  выпал  у  нее  из  прически,  и  волосы
рассыпались по подушке.
   А потом у меня захватило дыхание,  потому  что  Анна  расстегнула  на
блузке все пуговицы,  рванула  шнуровку  и  крючки  на  нижнем  белье  и
обнажила грудь! Два круглых больших янтаря на темном береговом песке.
   И это был не мираж! Я мог спокойно любоваться ее грудью, и она никуда
не убегала. По-моему, я ни у кого не видел  таких  золотистых  грудей  с
маленькими темными сосками.
   Почему человек сам портит себе святое мгновение?  Почему  я,  лежа  с
Анной, сравнивал ее с другими? Создатель Всемогущий, как  человек  может
все запутать! Нежные, круглые груди Карны с большими сосками. Неужели  я
думал о них, прикасаясь к груди Анны?
   А она? Догадалась ли, что я сравниваю  ее  с  другими?  Ведь  все  то
делалось по необходимости. Да и делается ли это вообще по любви?
   Страсть? Анна? Была ли это любовь?
   Я не задавал вопросов. Страсть  была  жеребцом.  И  его  нельзя  было
сдержать. Он преодолевал препятствия и перепрыгивал через валы. Это была
гибель. Мои руки и тело делали все, чтобы утолить желание.
   Анне требовалось больше смелости, чем мне. Анна! Умная  профессорская
дочка. Я гладил ее лицо и волосы. Ласкал обнаженную кожу. Меня  волновал
переход от тонкой ткани к теплой коже. Оборки. Завязки. Пуговицы. Нежные
и упругие ягодицы. Я словно гладил плюш на старой кушетке в  курительной
комнате в Рейнснесе.  Мне  так  хотелось  увидеть  Анну  обнаженной  всю
целиком!
   Сперва я лишь представлял себе, что  я  уже  почти  в  ней,  не  смея
двинуться дальше. А вдруг она только притворяется, что хочет меня? Чтобы
в последнее мгновение снова низвергнуть в ад?
   Но   перед   лицом   катастрофы   человек   волей-неволей   принимает
какое-нибудь решение.
   Терять мне  было  нечего.  Однако  в  решительную  минуту  она  вдруг
отпрянула от меня. Ее диковатые глаза хотели мне что-то сказать, но я не
мог заставить себя встретить ее взгляд. Я  плыл  по  черному  бездонному
морю.
   В ее глазах была мольба. Я замер. Мной завладела одна мысль. Как я не
понял, что я первый! Не Аксель? И никто другой?
   Страсть, стучавшая в ушах и сотрясавшая все тело,  вдруг  утихла.  От
смущения? Или от нежности? Может, я только теперь сообразил, что  делаю?
И что у меня никогда не было женщины, для которой это было бы впервые?
   Об этом следовало спросить раньше, теперь уже не было времени. И  как
вообще спрашивают об этом?
   Наши глаза погрузились друг в друга, ее  шелковистые  ноги  обхватили
мои бедра. Я услыхал собственный  стон,  и  комната  исчезла.  В  голове
мелькнуло, что Анна готова вытерпеть боль. Она не издала ни  звука.  Мне
оставалось только продолжать движение. Его-то я хорошо знал!
   Но я не смог. Желание покинуло меня, когда я был  уже  в  ней.  Когда
имел все и от меня требовалось только одно. Я почувствовал на спине  под
рубашкой ее руку. В конце концов мы оба затихли.  Лежа  подо  мной,  она
кончиками пальцев гладила мое лицо.
   Мы не смотрели друг на друга. Постепенно я начал различать  предметы.
Мебель. Стены. Подумал, что надо оправить ее юбки.
   - Вениамин! - проговорила Анна.
   Я не знал, что  за  этим  последует.  Нашел  ощупью  ее  руку.  Чтобы
загладить вину, я начал все заново: пуговицы, крючки, шнуровка.
   - Вениамин! - повторила она.
   Я ждал, но говорить не мог. Обнявшись, мы сидели на  кровати  Акселя.
Анна оглядела себя и застенчиво запахнула на груди блузку.
   Мне в нос ударил острый запах моего тела. И  прекрасный  запах  Анны.
Чужой мужчина в кровати Акселя. Рядом с Анной. Господи, что я наделал! У
меня сдавило горло.
   Кто-то, насвистывая, прошел мимо окна.
   Потом поднялся по  лестнице  и  зашаркал  по  длинному  коридору.  Мы
замерли от ужаса, подумав одно  и  то  же:  Аксель  вернулся!  Мы  убили
Акселя!
   А когда шаги затихли, она убила меня:
   - Теперь можешь отправляться к своим официанткам! Теперь я такая  же,
как они!
   Мне следовало быть готовым к чему-либо подобному.
   - Анна, Анна... - взмолился я и притянул ее к себе. Но я все понимал.
О моем преступлении на всех стенах было начертано  красными  буквами.  Я
разорвал на части представление Анны о самой себе! Чем она стала? Почему
мужчина всегда разрывает женщину на части? Но я не  жалел  о  содеянном,
хотя никогда в жизни не  совершал  более  подлого  поступка.  В  комнате
Акселя, на его кровати, в то время как он уехал добывать  деньги,  чтобы
найти Дину!
   Не знаю, как получилось, но я вдруг произнес слова, всплывшие в  моей
памяти. Голос с трудом повиновался мне:
   - О,  ты  прекрасна,  возлюбленная  моя,  ты  прекрасна!  глаза  твои
голубиные под кудрями твоими; волоса твои, как  стадо  коз,  сходящих  с
горы Галаадской... Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и  пятна  нет  на
тебе. Со мною с Ливана, невеста! со мною иди  с  Ливана!
   Ее руки упали на колени, и в каждом голубом глазе зажглось  для  меня
по маленькой свечечке.
   Когда я прошептал последние слова, Анна тихо всхлипнула  и  погладила
меня по  лицу.  Потом  застегнула  блузку  до  самого  верха.  Пока  она
подбирала волосы и прятала их под шляпу, я увидел, что  кожа  у  нее  на
затылке тоже золотистая и что губы у нее дрожат. Не знаю,  была  ли  она
несчастна. Мне бы следовало спросить  об  этом,  но  тогда  пришлось  бы
вытерпеть и то, что она может заплакать. Я предпочел думать, что  и  она
была одинока в страшном желании хоть на  мгновение  испытать  запретное.
Только на мгновение! Что тело подчиняется своему желанию. И оно  сильнее
измен и несчастий. Сильнее того, что мы чувствуем друг к другу.
   Мне следовало сказать ей об этом, но  я  не  мог.  Ведь  я  сидел  на
кровати Акселя, и от этого у меня во рту был  привкус  крови.  Наверное,
оттого я и произнес те великие слова о любви. Или мной руководило что-то
другое?
   Анна могла бы сказать: "На этот раз, Вениамин, ты не отвертишься". Но
она этого не сказала. Мы помогли друг другу  одеться.  Мы  цеплялись  за
заботу друг о друге. Хотели загладить свою вину нежностью, иначе  бы  мы
не выдержали.
   - Теперь мы хотя бы знаем, кто мы! - сказала Анна, собираясь уходить.
   Струя воздуха, ворвавшаяся в открытую дверь, подхватила один локон  и
забросила его на поля шляпы. В это безумное мгновение я повторил:
   - Со мною с Ливана, невеста! со мною иди с Ливана!
   Но Анна уже ушла. Я понял, что так ничего и не сказал.

ГЛАВА 19

   После случившегося в Валькендорфе прошло три дня, но Аксель  все  еще
не показывался. В клинике он, конечно, как-то объяснил свое  отсутствие,
потому что его никто не искал, хотя экзамен был уже на носу. Я  не  смел
даже спросить о нем.
   Я убедил себя, что Анна непременно  во  всем  признается  Акселю.  Он
явится на Бредгаде и размажет меня по стене. Это только вопрос времени.
   Мне было ясно, что, навещая бабушку  Карны,  я  просто  искупаю  свои
грехи. Я опять обещал ей, что достану  денег.  Мы  с  братом  Карны  оба
обеспечивали  ребенка  молоком.  То  есть  я  брал  молоко  в  родильном
отделении, а он относил его домой.

***

   Аксель появился в последний день  нашей  работы  в  клинике.  Он  был
невозмутим. Увидев его, я сразу понял, что Анна ничего не  сказала  ему.
После церемонии с речами и фальшивыми звуками органа он подошел и ударил
меня по плечу:
   - Я раздобыл денег!
   Не знаю, как положено вести себя таким людям, как  я.  Для  меня  это
было внове. Другой на моем месте извинился бы и ушел, но я остался с ним
в саду под деревьями. Аксель был беспредельно счастлив и  рассказывал  о
своей матери, о ее доброте. Он чувствовал себя победителем!
   Не всегда следует говорить все как есть. Жизнь  не  однажды  убеждала
меня в этом.
   Я не смог заставить себя пойти со  всеми,  чтобы  отметить  окончание
ординатуры. Не смог  из-за  Акселя.  Сослался  на  то,  что  плохо  себя
чувствую. Друзья пригрозили, что придут за мной на Бредгаде, если  я  не
явлюсь, и отправились в Валькендорф или Регенсен.  Их  пение  еще  долго
рассекало воздух, хотя их самих уже не было видно.
   Мне оставалось только проклинать себя за то,  что  родился  трусом  и
идиотом. Или болтаться по улицам. Я трижды подходил к двери Анны, но  ни
разу не позвонил. Следя за тем, как удлиняются  тени,  я  говорил  себе:
"Теперь можешь  ехать  в  Нурланд  и  объявить  там,  что  ты  застрелил
любовника своей матери! В Копенгагене тебе  больше  нечего  делать.  Все
кончено. Можно,  правда,  несколько  дней  просидеть  в  кабачках,  пить
датское  пиво  и  думать,  что  жизнь  не  удалась.  Но  тогда  придется
отказаться от обедов. Потому  что  бабушка  Карны  должна  получить  все
деньги, какие у тебя есть".
   Раньше, предаваясь безумным мечтам, я утешал себя тем, что деньги для
поездки в Берлин можно сэкономить  на  чистке  платья  и  покупке  новых
башмаков. Теперь же ехать с Акселем в Берлин было невозможно.
   Раскаленный город пах пылью. За Эстергаде начиналась  Амагерторв.  От
людей и животных как будто исходил пар. Тени стали короче. Все, кто мог,
искали спасения в тени высоких домов. К фонарному столбу была  привязана
холеная вороная лошадь, она лениво ела из мешка сено, а кучер дремал под
поднятым верхом пролетки.
   Я вспомнил, как мы проходили здесь с Анной, и мне показалось, что она
только что вышла от портного. Но это была другая женщина. Несколько  раз
она мне чудилась, и я со всех ног бросался к ней. И всегда это  была  не
она. Случалось, я убегал, не убедившись в своей  ошибке.  Таким  образом
Анна хоть мгновение была со мной.
   Мимо прогрохотал водовоз, поливавший улицу; он  окатил  водой  ватагу
мальчишек, которые были рады возможности охладиться.
   Торговки сидели за своими дощатыми прилавками, заваленными овощами  и
цветами. Кое у  кого  были  зонты  от  солнца.  Другие  прикрывали  лица
платками. От сточных канав шло зловоние. Люди  зажимали  платками  носы,
переходя по мосткам через самые грязные места.
   Омнибус тронулся с места. Несколько  мужчин  в  цилиндрах  сидели  на
империале, словно припаянные к горячему воздуху.  В  них  не  замечалось
никаких признаков жизни.  Над  крышами  домов  бежали  облака.  Внизу  в
омнибусе сидели женщины. Неподвижные, точно восковые.
   Я шел и по старой привычке смотрел на женщин, торгующих рыбой.  Может
быть, меня привлекал туда запах рыбы. А может, мне  просто  не  хотелось
встречаться ни с кем из знакомых.
   Путь от Бредгаде  до  Конгенс-Нюторв  был  достаточно  долгий,  чтобы
проветрить голову. Но только не сегодня. На углу Стуре Страндстреде  мне
пришлось пробиваться сквозь обрывки нечистой  совести.  Следует  ли  мне
зайти к бабушке Карны? Или...
   Победил я.
   Возле Хейбру мне встретилась молоденькая служанка, в корзинке  у  нее
блестела рыба. Раздражающий  запах  дешевых  духов  смешался  со  свежим
запахом пота и рыбы. Она  шла,  расстегнув  жакет.  Под  тонкой  блузкой
колыхались груди. Два перезрелых плода. Должно  быть,  я,  сам  того  не
замечая, слишком долго смотрел на нее, потому что она опустила  глаза  и
быстро пошла  прочь.  Я  невольно  оглянулся  ей  вслед.  Меня  охватило
одиночество.
   Я брел мимо  рыбных  прилавков  и  слушал  крики  торговок,  которые,
повязав головы платками и  широко  расставив  ноги,  стояли  под  своими
зонтами. Я ловил их откровенные взгляды и видел, как их  загорелые  лица
расплывались в  улыбке.  Отпустив  очередного  покупателя,  они  грубыми
передниками вытирали с лица рыбью чешую.
   Я шел по небольшим улочкам. Мимо открытых окон, в которых были  видны
пухлые локти и застывшие дешевые улыбки. Полдень уже миновал, и  в  тени
переулков было прохладно.
   "Теперь можешь отправляться к своим официанткам! Теперь я  такая  же,
как они!" - вспомнил я. Эти слова пели под подошвами  моих  башмаков,  я
опускал глаза и спешил дальше.
   По дороге домой я обратил внимание на дату на газете, и мне почему-то
захотелось вспомнить, что говорилось про этот день в старинном календаре
матушки Карен.
   Потом я забыл об этом и вспомнил снова уже дома, в своей комнате, где
на столе лежало принесенное хозяйкой письмо от Андерса. Вскрывая его,  я
таки вспомнил, что говорилось в календаре матушки Карен: "17 июня. Месса
Бутульва. Землю, что отдыхала в том  году,  следует  вспахать,  ибо  все
корни свободны, их легко выдернуть, чтобы они сгнили".
   В комнате было душно. Из кухни  долетал  запах  жареного  лука.  Меня
мучил не голод, а тошнота, хотя я и не ел весь день. Я повесил сюртук на
вешалку возле двери и вышел с письмом во двор.
   Андерс прислал не только  письмо,  он  прислал  также  крупную  сумму
денег, хотя я не просил его об этом. Теперь они обрадуют бабушку Карны и
позволят мне поехать домой первым классом.
   П