сь  подобающим  ее
положению образом.
   Он рассердился на Иакова,  поняв,  что  тот  в  своем  нетерпении  не
дождался ночи, когда гости разойдутся на покой.  Рассердился  на  Дагни,
которая не предупредила девчонку о том, что ее ждет. А ведь  обещала,  и
он рассердился на самого себя за то, что не предусмотрел поведения Дины.
Теперь было уже поздно.
   Ленсман довольно грубо смахнул  Дину  с  колен,  поправил  манишку  и
галстук. И то и другое было бесповоротно испорчено пуншем.
   Дина стояла как  загнанное  животное,  глаза  у  нее  дико  блуждали.
Наконец она убежала в сад. Ловко, точно рысь,  залезла  на  бузину,  что
росла возле беседки.
   И уселась там.
   Дагни рыдала не таясь. Гости застыли в тех позах, в каких их  застала
влетевшая в комнаты Дина. Они как будто забыли, что  им  дан  дар  речи.
Слава Богу, пробст уже уехал домой. Он ничего не видел и не слышал.
   Ленсман единственный  оказался  в  состоянии  предпринять  какие-либо
практические действия. Он вышел в сад и разразился бранью  под  деревом,
на котором сидело существо в белом белье.
   То, что должно было стать его гордостью и триумфом - свадьба дочери с
лучшим другом, - превратилось в кошмарный сон.
   Через некоторое время в саду под деревом собрались гости и  прислуга.
Последним спустился вниз жених и хозяин Рейнснеса.
   Кое-что он уже видел из окон залы, спрятавшись за занавеску.
   Надо признать, что краска стыда залила его лицо. Посрамленный в своем
мужском достоинстве, он встретил на лестнице огорченный  взгляд  матушки
Карен.
   Она  не  присоединилась  к  действу,  устроенному  под   деревом,   и
направлялась наверх за сыном.
   Иаков оглядел собрание  под  бузиной.  Дина  казалась  большой  белой
птицей с черными висящими перьями.
   Он остановился на крыльце с коваными  перилами  и  наблюдал  картину,
подобной которой никогда не видал. Беспокойно толпившиеся люди. Кричащий
и размахивающий руками ленсман. Лучи  вечернего  солнца,  пронизывающего
густую листву. Ромашки на клумбе, сделанной в форме сердца.  Девушка  на
дереве. У нее был такой вид,  будто  она  просидела  там  тысячу  лет  и
намерена просидеть еще столько же. Она смотрела вниз,  на  людей,  точно
это были надоедливые муравьи. Иаков захохотал.
   Не переставая смеяться, он принес из хлева лестницу и велел всем идти
в дом. Ему надо остаться с Диной наедине. Он даже забыл о своем  позоре,
пока, посмеиваясь, ждал, чтобы последний гость скрылся за дверью.
   Тогда он приставил лестницу к дереву и влез на нее.
   - Дина! - позвал он, стараясь  сдержать  рвущийся  из  него  смех.  -
Спустись, пожалуйста, и прости меня, глупого козла! Я отнесу тебя в  дом
на руках так осторожно, словно ты - Библия.
   - Вонючий пес! - прошипела сверху невеста.
   - Да, да! Ты права!
   - Почему ты вел себя как жеребец?
   - Я не мог удержаться. Теперь все будет иначе.
   - Я тебе не верю!
   - Клянусь!
   - В чем клянешься?
   - В том, что никогда больше не брошусь на тебя как жеребец.
   Она всхлипнула. Стало совсем тихо.
   - А свидетели у тебя есть?
   - Клянусь Богом на небесах! - быстро ответил Иаков, испугавшись,  что
дочь ленсмана потребует живых свидетелей.
   - Клянешься?
   - Да! И я умру, если нарушу свою клятву!
   - Ты так говоришь, только чтобы я спустилась. - Да. Но...
   Дина наклонилась, и ее груди чуть не вывалились  из  рубашки.  Темные
волосы, как заросли ламинарии, заслонили от него небо.
   Иаков вдруг подумал, что, наверное,  он  слишком  стар  для  невесты,
которая лазит по деревьям. Что ему потребуется  больше  физических  сил,
чем у него есть. Но он не мог задумываться над этим. Сейчас ему было  не
до того.
   - Отойди, чтобы я могла спуститься! - приказала Дина.
   Он спустился на землю и держал лестницу, пока спускалась она.  Закрыв
глаза, он упивался ее запахом, когда она  скользила  мимо  него.  Совсем
близко.
   Иаков оказался посмешищем. И Господа Бога, и гостей.  Остаток  вечера
он довольствовался только запахом Дины. И тем не менее  чувствовал  себя
Божьим избранником. Он понимал, что к ней надо приближаться медленно,  а
то она снова убежит на дерево.
   Ленсман так ничего и не понял. Он  только  удивился,  что  его  друг,
оказывается, хуже разбирался в женщинах,  чем  в  торговых  сделках.  Он
принял эпизод близко к сердцу и счел его оскорбительным для собственного
достоинства.
   Матушке Карен случившееся, напротив, дало пищу для размышлений. Она с
тревогой думала, что эта своенравная девочка получит все ключи  и  будет
распоряжаться хозяйством Иакова.
   Вместе с тем что-то в Дине тронуло матушку Карен.  Ее  заинтересовала
эта девушка, о которой она слышала столько странных историй.  Как  могло
случиться, чтобы девушка из хорошей  семьи  совершенно  не  умела  вести
себя? И не имела ни малейшего понятия о приличиях?
   Матушка Карен считала, что  Иаков  наживет  себе  неприятности  своей
необдуманной женитьбой. Но вслух она ничего не сказала.
   Юхану Грёнэльву было двадцать. Он приехал из Копенгагена  на  свадьбу
отца. Все это время он сидел в углу и разглядывал трещину в половице.

***

   Иаков сдержал слово. Он приближался к Дине с  большой  осторожностью.
Они должны были спать в зале на кровати  с  пологом.  Все  было  готово.
Нижние и верхние простыни отбеливались на апрельском снегу. Их  кипятили
в щелоке, полоскали и сушили на  майском  солнце.  Прокатали  вальком  и
сложили ровными стопками, проложив мешочками с  розовыми  лепестками,  в
большой бельевой шкаф, что стоял на втором этаже в ожидании невесты.
   Иаков пустил в ход всю свою изобретательность. Он прикасался  к  Дине
словно к пушинке. Первым делом он снял с  нее  туфли,  болезненный  удар
которых уже испытал на себе в этот вечер.
   Слабая боль еще чувствовалась в той части тела, о которой не  принято
говорить в обществе. Удушливая дурнота, охватившая его,  когда  туфелька
Дины попала в цель, время от времени снова накатывала на него.
   Дина сидела на широкой высокой кровати и смотрела на Иакова, опираясь
на отставленные назад руки. Она внимательно наблюдала за ним, и в  конце
концов он смутился. Он не мог припомнить, когда  последний  раз  женщина
привела его в замешательство.
   Стоя перед Диной на коленях и снимая с нее туфли, Иаков и веселил ее,
и прислуживал ей. Он почувствовал  унижение  от  того,  что  его  сердце
подпрыгнуло, когда она пошевелила ступней, помогая ему снять туфлю.
   А ведь ему предстоит поставить ее на ноги, чтобы снять платье, -  это
было ужасно.
   Шторы были лишь приспущены, в  комнате  было  слишком  светло.  Иаков
видел  ее  серые  настороженные,  посаженные  чуть  раскосо  глаза.  Как
внимательно она следила за каждым его движением!
   Он кашлянул. Ему казалось, что она ждет от него каких-то слов.  А  он
не привык разговаривать с женщинами в постели.
   Если бы еще в комнате было по-зимнему темно,  а  тут  этот  проклятый
свет! Иаков чувствовал себя раздетым и выставленным напоказ  перед  этим
хрустально-ясным взглядом.
   Сорокавосьмилетнее тело и  небольшое,  но  все-таки  заметное  брюшко
смущали Иакова, словно ему было шестнадцать.
   Глубокие  морщины,  оставленные  последними  годами  вдовства  с   их
огорчениями и невзгодами. Седина. Он не понимал, как ему  следует  вести
себя.
   Иаков вдруг вспомнил, что Дина обратила внимание на его седину в  тот
раз, когда он был у ленсмана и впервые увидел  ее  с  виолончелью  между
колен.
   Он растерялся. И спрятал голову в коленях у Дины. Изнывая от  желания
и стыда.
   - Что с тобой? - спросила она и отодвинулась. Иаков не шевелился.
   - Не знаю, что дальше делать, - признался он наконец.
   - Ты же начал раздевать меня. Снял туфли.
   Она зевнула и откинулась на кровати. Иаков остался стоять на коленях,
как забытая собачонка.
   - Да-а, - сказал он и поднял голову. Сперва глаза, потом и  всю  свою
седую всклокоченную голову.
   Он смотрел на раскинувшееся перед ним великолепие.  Холмы  и  долины,
скрытые юбкой. Он чуть не обезумел. Но держал себя в руках.
   - Как ты медленно! - сказала она и начала сама расстегивать пуговицы.
   Его руки как в лихорадке скользили по ней. Помогали ей  снимать  одно
за другим.
   Чем ближе она  была  к  нему,  тем  явственней  он  чувствовал  запах
конюшни, сена и пряностей.
   Иаков встал рядом с Диной  и  осторожно  обхватил  руками  ее  груди.
Наслаждался ощущением материи и горячей кожи. Бесконечно долго.  Наконец
он снял с нее платье, нижние юбки, корсет и панталоны.
   Ее глаза с любопытством следили за его движениями. Несколько раз она,
вздохнув, закрывала глаза. Особенно когда он, собрав всю свою  нежность,
осторожно погладил ее по плечам и по бедрам.

***

   Уже совершенно нагая, Дина вывернулась из его рук и подошла  к  окну.
Она была существом из другого мира.
   Он и не думал,  что  такое  будет  возможно.  Женщина,  девственница!
Нагая, она поднялась с постели при свете белой ночи и спокойно подошла к
окну.
   Ее  плечи  и  бедра  казались  позолоченными.  Ведьма  и  ангел.  Она
принадлежит ему! Только ему! Она ходит по его комнате, в его доме!
   Дина обернулась к Иакову и с одной стороны  оказалась  залитой  медом
полуночного солнца.
   - А ты разденешься? - спросила она.
   - Да, - хрипло ответил он.
   И  стал  срывать   с   себя   одежду,   словно   боялся   чего-нибудь
непредвиденного, что помешает ему достичь цели.
   Правда, цели он достиг не так быстро, как ему хотелось бы. И не  так,
как он себе это представлял.

***

   Когда они уже лежали в кровати и Иаков хотел накинуть  на  них  обоих
простыню и прижать Дину к  себе,  она  вдруг  села  и  сдернула  с  него
простыню.
   И начался осмотр. Она разглядывала его жадно и с таким  любопытством,
словно нашла животное, о существовании которого даже не подозревала.
   От смущения он прикрылся руками.
   - У тебя эта штука совсем не такая, как  у  быка  или  жеребца,  -  с
интересом констатировала она, глядя ему в глаза. - Правда, и  у  быка  с
жеребцом они тоже разные. У  быка  она  длинная,  тонкая  и  розовая.  А
жеребец, он больше похож на мужика! - прибавила она серьезно, со знанием
дела.
   Иаков почувствовал, как желание исчезло и его детородный орган поник.
   Он никогда не встречал  кого  бы  то  ни  было,  тем  более  женщину,
настолько лишенную всякой стыдливости. Впрочем, он  вспомнил  те  редкие
разы, когда посещал женщин, которые брали за это деньги. Но их игра была
отрепетирована и ограничивалась временем. А также  измерялась  деньгами.
Он  помнил,  как  противна  была  ему  эта  отрепетированная  страсть  и
равнодушные, заученные движения.
   Но хуже всего были их глаза...
   Неожиданно он понял, что Дина - хозяйка Рейнснеса - еще  ребенок.  Он
растрогался, и ему стало стыдно. Эта мысль очень взволновала его.
   Игра была долгой. Дина должна была получить свое. Сыграть  все  роли.
Она сердилась и  в  наказание  отворачивалась  от  Иакова,  если  он  не
подчинялся ее выдумкам.
   Несколько раз у него мелькала мысль, что во  всем  этом  было  что-то
животное и неестественное. Тяжело дыша, он утешался тем, что их никто не
видит.
   И когда она дала понять, что ей это приятно, он растянул их игру  еще
дольше. Подчинился ее правилам. Он воображал, будто они - первая пара на
земле. Что все так и должно быть.
   Этот седой мужчина не раз с трудом сдерживал слезы. Ему было непросто
изображать из себя ребенка, играющего в любовные игры.
   Когда Иаков наконец овладел ею, у него  перехватило  дыхание.  Похоть
вдруг оказалась черной кошкой, которая до времени дремала в тени.
   Даже в этом кроваво-красном тумане Иаков  сознавал,  что  ему  конец,
если Дина не примет любовь на его условиях. Это ему помогло.
   Она тихонько постанывала, хотя простыни были уже испорчены.
   Все откровенные истории, которые Иаков слышал  о  свадебных  ночах  и
плачущих невестах, не имели ничего  общего  с  тем,  что  происходило  в
спальне.
   Иакову Грёнэльву пришлось  все  постигать  заново.  Тут  не  годилось
ничего из того, что он видел или слышал.
   Его невеста была молодой кобылицей  на  летнем  зеленом  выгоне.  Она
прижала его к изгороди. Прервала игру и напилась из лужи, чтобы  утолить
жажду. Искусала ему ягодицы, когда  он  проявил  неловкость.  И  наконец
неожиданно подставила себя. С той же тяжелой покорностью, с какой кобыла
подчиняется жеребцу, она, стоя на локтях  и  коленях,  следила,  как  он
толчками переливается в нее.
   Иакова охватило некое религиозное чувство,  которое  он  сам  не  мог
объяснить. Он не испытал облегчения. Оно не пришло к Иакову.
   Ему некуда было спрятаться. Он плакал.

***

   На другой день Иаков и Дина спустились вниз только  к  вечеру.  Гости
уже разъехались. Ленсман со своими домашними тоже уехал.  Матушка  Карен
собственноручно отнесла и поставила у двери  залы  поднос  с  завтраком.
Пожелала молодоженам доброго утра. С улыбкой, не поднимая глаз.
   Прислуга  посмеивалась.  Никто  не  слыхивал,  чтобы  свадебная  ночь
длилась с двух часов пополуночи до пяти пополудни.
   К тому времени когда  молодые  наконец  спустились  вниз,  жаркое  из
оленины было пересушено и картошка переварилась.
   На Дине было безупречное новое платье. Но волосы  были  не  прибраны,
как обычно. Улыбающийся, свежевыбритый Иаков  явно  испытывал  некоторые
трудности при ходьбе и часто потирал поясницу.
   За обедом молодые не обращали никакого  внимания  на  матушку  Карен,
Андерса, Нильса и Юхана.
   В столовой витал Эрос. Довольный и  сытый,  он  гордо  красовался  на
обоях, играл на деревянных панелях и заставлял серебро темнеть.
   Молодые, оба, захмелели уже во время первого блюда.  Дина  впервые  в
жизни выпила портвейна перед тем, как они спустились вниз. Это тоже была
новая игра. От нее на языке остался сладкий привкус.
   Матушка Карен смотрела в сторону, в глазах Юхана горело презрение.
   Нильс не без любопытства поглядывал на Дину и ел с большим аппетитом.
   У Андерса был такой вид, будто ему  случайно  пришлось  оказаться  за
столом с чужими людьми. Он держался лучше других.
   Дина научилась новой игре. Она видела эту игру в загоне для  лошадей.
В курятнике и весной на птичьих базарах. Ее  партнером  был  Иаков.  Она
наблюдала за ним блестящими, стеклянными глазами.

ГЛАВА 6

   Опьянения и горести будешь исполнена: чаша ужаса и опустошения - чаша
сестры твоей, Самарии!
   Книга Пророка Иезекииля, 23:33

   Еще 5 марта 1838 года колесный пароход "Принц Густав"  вышел  в  свой
первый рейс из Трондхейма на север. Многие считали это делом обреченным.
Но свершилось чудо, и маршрут стал постоянным.
   Господь не пожалел сил, создавая поверхность Земли.  В  том  числе  и
шхеры, коварные фьорды, течения и проливы. Ветры не подчинялись  никому,
и пассажиры опаздывали к часу отплытия.  В  Фолл-фьорде  и  Вест-фьорде,
если не считать законов земного  притяжения  и  центробежной  силы,  все
действовало наперекор общепринятым правилам.
   И даже много лет спустя не  все  живущие  на  побережье  вдоль  этого
маршрута были одинаково убеждены в  том,  что  изрыгающий  огонь  и  дым
"Принц Густав" можно считать благословением Божьим.
   Вряд ли Богу было угодно, чтобы суда ходили против ветра  и  течения.
Те же, кто занимался промыслом, считали, что пароход распугал  всю  рыбу
во фьордах. И возразить на это было нечего. Однако постепенно к пароходу
привыкли.  Кому  приходилось  много  ездить,  те  не   могли   на   него
нарадоваться. Чистый рай по сравнению с открытыми северными  суденышками
или карбасами с тесной казенкой.
   Люди состоятельные ездили первым классом. В мужской каюте было десять
мест, в  дамской  -  пять.  Второй  класс  состоял  из  общей  каюты  на
двенадцать  мест.  Третьему  классу  принадлежала  открытая  палуба,   и
пассажиры размещались там среди ящиков, бочек и прочего груза, кому  как
повезет.
   Но в хорошую погоду и пассажиры третьего класса чувствовали себя  как
графы. Билеты стоили довольно дорого: двадцать, десять и пять скиллингов
за милю. Зато и путь от Тромсё до Трондхейма летом занимал всего неделю.
   Торговые местечки, в которых, на их счастье, пароход делал остановку,
в последние годы стали процветать. И это несмотря на то, что по  законам
северонорвежского гостеприимства ни за  ночлег,  ни  за  еду  с  богатых
пассажиров, сходящих на берег, денег не брали.
   Можно было только дивиться, что постоялые дворы  там  процветали.  Но
главный доход в Северной Норвегии приносила игра в шахматы.
   Доски  стояли  наготове  в  любое  время  суток.  Играющий   спокойно
обдумывал ход, пока ел и пил. Со временем приезжие игроки поняли, что их
противники  тоже  умеют  играть.  И   даже   неплохо.   Северонорвежское
гостеприимство  умело  ставить  маты,  если   игрок   был   недостаточно
внимательным.
   Первое, чему научился Иаков, приехав в Рейнснес,  -  это  смотреть  в
будущее. Когда на "Принце Густаве" приезжали нужные деловые люди,  Иаков
проявлял ангельское терпение, а на столе  появлялась  жареная  баранина,
розовая у самой косточки, хрустальные бокалы и хороший трубочный  табак.
А главное, много морошки, которую приносили  из  погреба  и  подавали  в
хрустальных вазочках на высоких ножках.
   Иаков знал, за что он должен благодарить пароход.
   Прожив в Рейнснесе неделю, Дина первый раз увидела пароход.
   Услыхав гудок, она спрыгнула с кровати. Майское  солнце  проникало  в
комнату, несмотря на спущенные шторы.
   Незнакомый, хриплый звук доносился одновременно и с моря, и с гор.
   Дина бросилась к окну.
   Во фьорд вошло черное судно. С шумом крутилось красное колесо.  Судно
было похоже на невиданную кухонную плиту,  в  которой  никелированные  и
медные части, труба  и  бак  для  воды  были  увеличены  до  невероятных
размеров. Плита скользила по фьорду.
   Должно быть, в этой плывущей плите бушевало пламя. Она кипела, шипела
и могла взорваться в любую минуту.
   Дина распахнула окно и, полуголая, свесилась вниз. Как  будто,  кроме
нее, на земном шаре никого не существовало.
   Кое-кто, конечно, заметил  в  окне  полуголую  молодую  хозяйку.  Вид
обнаженного тела потряс людей даже на большом расстоянии.
   Фантазия действовала  как  увеличительное  стекло.  Она  показала  им
каждую пору на коже этой далекой женщины. Дина  как  бы  приблизилась  к
ним. И наконец завладела умом каждого, кто ее видел. Пароход  их  больше
не интересовал.
   Иаков был в саду. Он тоже увидел Дину. Ощутил ее запах, долетевший до
него сквозь солнце, ветер и тихий шорох  молодой  листвы.  От  дразнящих
мурашек, пробежавших по всему  телу,  и  беспомощного  изумления  Иакову
стало трудно дышать.
   Нильс вместе с приказчиком из лавки  поплыли  на  лодке  к  пароходу,
чтобы принять там товар. Нильс запрещал лодкам с соседних усадеб "мешать
движению", как он выражался. Другое дело, если движению мешал он сам.
   Поэтому,  когда  пароход  прибывал  в  Рейнснес,  там  бывало  меньше
переполоха и веселья, чем в других местах.
   Иаков не вмешивался в отношения Нильса с молодежью из соседних усадеб
и арендаторских хозяйств. Он  понимал,  что  запрет  Нильса  плавать  на
лодках по фьорду в день прибытия парохода способствовал тому,  что  люди
собирались на причалах Рейнснеса и в лавке, чтобы узнать, кто  прибыл  с
пароходом и что на нем привезли. А это обеспечивало Рейнснесу и  рабочую
силу, и лишний доход.
   В тот день сгружать было почти нечего - несколько мешков  сахара  для
лавки да два ящика с книгами  для  матушки  Карен.  Последним  по  трапу
спустился странный человек, который вознамерился стоять в лодке,  словно
на полу в гостиной. На секунду лодка угрожающе накренилась.
   Однако Нильс внушил приезжему, что он должен сесть,  -  иначе  им  не
доставить сахар на берег сухим.
   Человек  оказался  орнитологом  из  Лондона,  которому  рекомендовали
посетить Рейнснес.

***

   - Пароход как будто выплюнул этих людей, правда? - удивленно  сказала
Ди