ь.  Она
входит через дверь клети, а выходит сквозь невод для сельди,  что  висит
на первом ярусе. Часто она идет по лестнице рядом со мной, а потом вдруг
исчезает...
   Педро внимательно слушал. Кивал. Просил рассказать еще.
   - Как выглядела твоя мать? Она была высокая? Как ты? А  какие  у  нее
были волосы?
   В тот же вечер  Дина  показала  ему  портреты  Ертрюд.  Рассказала  о
складках на юбке. О локонах с правой стороны...
   Ертрюд так пленила Педро, что он перебрался в пакгауз  и  написал  ее
среди висящих сетей. Она получилась как живая.
   Работая над портретом, Педро все время разговаривал с Ертрюд.

***

   В тот день, когда Педро завершил работу над портретом, Дина  случайно
зашла к нему.
   - У тебя глаза человека,  который  охраняет  свою  душу,  -  бормотал
удовлетворенный Педро, обращаясь к Ертрюд.
   Дина замерла у него за спиной. Не слыша даже ее дыхания, Педро принял
это за хороший знак.
   Но тут же у него за спиной что-то грохнуло, дрогнули половицы.  Педро
в страхе обернулся.
   Дина сидела на выщербленном полу и выла.
   Так от  бессильной  ярости  воет  одинокий  волк.  Не  стесняясь,  не
сдерживаясь. Волк сидел на полу в косых лучах солнца, и его плач наводил
жуть.
   Наконец Дина поняла, что так себя  не  ведут.  Она  вытерла  слезы  и
засмеялась.
   Педро знал истину, известную каждому артисту: юмор - вернейшая  опора
трагедии. Он заставил Дину пройти  обе  фазы.  Лишь  бросил  ей  тряпку,
которой вытирал кисти, чтобы она вытерла лицо.
   И неутомимо продолжал писать дальше, пока не положил последний мазок.
Тогда синий час уже сделался  призрачно-белым  и  все  звуки  в  усадьбе
слились  в  слабый  гул.  Тени,  словно  штрихи  на  старом  пергаменте,
обозначили все углы. И каждый угол имел свой запах.
   Осторожно колыхнулись духи Ертрюд. Лицо у нее снова было целое.

***

   Портрет повесили в большой гостиной. Его видели все, кто  приезжал  в
усадьбу. В том числе и Дагни.
   - Это настоящее произведение искусства! -  милостиво  изрекла  она  и
заказала художнику написать свой портрет.
   Педро поклонился и поблагодарил. Он с радостью напишет  портрет  жены
ленсмана. Как только у него будет время...
   Дину он написал с виолончелью. Она была обнажена, и тело у  нее  было
зеленоватое. Виолончель была белая...
   - Это такое освещение, - объяснил Педро.
   Дина с удивлением смотрела на картину. Потом кивнула.
   -  Когда-нибудь  я  выставлю  эту  картину  в  галерее  в  Париже,  -
мечтательно сказал Педро и прибавил:
   - Она называется "Ребенок, заглушающий горе музыкой".
   - Какое горе? - спросила Дина. Педро быстро взглянул на нее и сказал:
   - Для меня горе - это все картины, которые я вижу неясно... Но тем не
менее должен носить в себе.
   - Да. - Дина кивнула. - Картины, которые человек носит в себе.

   Я Дина. Иаков всегда  ходит  рядом  со  мной.  Он  большой,  тихий  и
припадает на ногу, которую ему не отрезали. Дух от него теперь не  идет.
Иаков не исчезает, как иногда Ертрюд. Он -  пароход,  только  без  пара.
Плывет тихо рядом со мной. И тяжело.
   Ертрюд - серп месяца. То прибывает, то убывает. Она плывет без меня.

   Педро и Дина никому не показали "Ребенка, заглушающего горе музыкой".
Они понимали, что эта картина не для глаз добрых людей.
   Портрет завернули в старую простыню и убрали в чулан, где раньше спал
Иаков. За потертую кушетку.

***

   Педро тяжело переносил зиму со снегом и стужей. Он  весь  скукожился.
Постарел, одряхлел и стал похож на большую лошадь.
   Весной он чуть не умер от кашля, насморка и лихорадки. Стине и  Олине
кормили его почти насильно.
   Пищу он принимал с трудом. Но понемногу окреп настолько, что уже  мог
писать маслом, сидя в кровати. Тогда все поняли, что худшее позади.
   Матушка Карен читала ему вслух газеты, письма Юхана и вообще все, что
попадалось под руку.
   А вот Библию слушать Педро не пожелал.
   - Библия - это священная книга, -  мрачно  сказал  он.  -  Ее  нельзя
читать язычникам.
   Трудно было понять, кого он имел в виду. Матушка Карен  предпочла  не
принимать этого на свой счет.

***

   Вениамин часто останавливался на пороге комнаты для гостей и  во  все
глаза  смотрел  на  старого  человека  в  кровати,  перед  которым  были
разложены тюбики с краской. Следил с восторгом за дымом его трубки. Дым,
клубясь, поднимался к потолку между приступами кашля.
   Он стоял до тех пор, пока его не подзывали к кровати и  тяжелая  рука
не ложилась ему на голову.
   Веселые глаза встречали его взгляд. Тогда Вениамин улыбался.  Он  был
преисполнен ожидания.
   Старый человек кашлял, сосал трубку и, положив мазок-другой,  начинал
рассказывать.
   Вениамин любил, когда Педро лежал в кровати.  Тогда  его  легко  было
найти.
   Да и Дина не могла украсть его у Вениамина.  Дина  боялась  комнат  с
больными.

***

   Педро уехал в сентябре на другой год после приезда. На пароходе.
   Один гудок парохода, и Педро не стало. Не стало его кожаной  шляпы  и
жилетки, красок и плетеной корзины. И глиняного  сосуда  с  краником,  в
котором у него был ром. В погребе Рейнснеса глиняный сосуд наполнили  до
самого верха. Это было Педро на дорогу.

   Я Дина. Все уезжают. Уехал "Ребенок,  заглушающий  горе  музыкой".  Я
сняла Ертрюд со стены. Ее глаза уехали. Я не могу  смотреть  на  картину
без глаз. Горе - это картины, которых человек не видит, но тем не  менее
должен носить в себе.

ГЛАВА 7

   Поднимается ли тростник без влаги? растет ли камыш без воды?
   Еще он в свежести своей, и не срезан, а прежде всякой травы засыхает.
   Книга Иова, 8:11, 12

   Дети любят тайком сбегать и прятаться на сеновале.
   Фома подбирал все крохи, не давая пропасть ни одной. Он жил  одиноким
среди работников, с которыми у него не было ничего общего.
   Но он получал свое. И в страду работал  за  двоих.  Как  будто  хотел
показать ей, чего он стоит. Он неутомимо  показывал  ей  это.  Весну  за
весной. Прогулку за прогулкой. Страду за страдой.
   Постепенно на Фому легла ответственность за все, что касалось полевых
работ, животных, хлева  и  конюшни.  Старый  скотник  стал  лишним.  Эта
ответственность легла на Фому с благословения Дины.
   И ему снились сны. Снилась Дина и лошадь, которая тащила оглобли  без
саней с привязанным к ним хозяином. Ему снилась его совесть.

***

   После таких снов у Вороного несколько дней были глаза  Иакова.  Глаза
спрашивали о Вениамине. И Фоме казалось, что вся вина  лежит  теперь  на
нем.
   Когда Дина подолгу не замечала его, ему чудился  запах  ведьмы,  если
она  случайно  проходила  мимо.  Он  сравнивал  ее  с  более   красивыми
девушками, у которых были тонкие запястья и застенчивые глаза.
   Но тут приходили сны и разрушали воздвигнутую им крепость. Он  ощущал
рядом с собой ее большое, тяжелое тело. Оно было так близко, что он  мог
спрятать лицо у нее между грудями.
   Всякий раз, когда он слышал, как она часами ходит  по  пакгаузу,  его
охватывало чувство, похожее на нежность.
   Однажды он прокрался на причал и окликнул ее. Но она гневно  прогнала
его прочь. Так отсылают надоедливого конюха.

***

   Стоило Фоме увидеть Вениамина, как он начинал внимательно изучать его
черты. Краски. Движения. Кто отец Вениамина? Иаков?
   Это стало наваждением. Мысль о Вениамине заглушала все остальные.  Он
смотрел на светлые глаза и темные  волосы  мальчика.  Это,  конечно,  от
Дины. Ну а все остальное?
   Одно было точно: этот мальчик никогда не будет  таким  же  высоким  и
крупным, как Иаков и Дина.
   Но ведь и Юхан невысокий. А он сын Иакова...
   Фома часто звал Вениамина в конюшню. Завоевал его доверие.  Стал  для
него необходимым. Научил не бояться  Вороного  -  ведь  Вороной  охранял
Вениамина, когда тот появился на свет.
   Вениамин часто прибегал смотреть на лошадей. Потому что в конюшне был
Фома.

***

   Дина упорно  трудилась,  чтобы  найти  исчезнувшие  цифры.  Цифры  не
исчезают сами собой, как слова. Они всегда где-то скрываются, только  их
трудно сразу обнаружить.
   Цифры все равно что ягнята, заблудившиеся в горах. Но где-то они  все
равно есть. В том или ином виде. И Нильс выдаст их, так или иначе.  Рано
или поздно. Все бездомные цифры хранятся у него.
   Дина перестала спрашивать  его  о  цифрах.  Но  ее  ястребиные  глаза
продолжали искать их. В старых накладных и бухгалтерских книгах.
   Она проверила все личные приобретения Нильса. И  те,  за  которые  он
платил наличными, и те, которые, по-видимому, получил бесплатно.
   До сих пор она не обнаружила  отсутствия  хотя  бы  одной  квитанции.
Нильс на одежду тратил удивительно мало денег. Он жил по-спартански, как
монах.  У  него  были  серебряная  табакерка  и  трость   с   серебряным
набалдашником. Но то и другое он получил в подарок от  Ингеборг  задолго
до появления Дины.
   И все-таки Дина не сдавалась.
   Словно не деньги, а охота и цифры сами по себе представляли ценность.
***

   Счетовод, которого Дина приглашала из  Тромсё  после  смерти  Иакова,
посвятил ее в простейшие тайны бухгалтерии.
   Постепенно  она  добилась   своего.   Нильс   вел   дела,   она   его
контролировала.
   Так продолжалось  некоторое  время,  пока  Дина  не  заинтересовалась
складами. Не только товарами, которые закупались для снаряжения судов  и
поездок в Берген, но и теми, что приобретались для продажи в лавке.
   В накладных стали появляться изящные цифры,  написанные  рукой  Дины.
Большие, с наклоном влево и с завитушками. Подделать их было невозможно.
   Дина определяла необходимое количество муки и соли, патоки  и  водки.
Мелочи для домашнего обихода. И крупное снаряжение - пеньковые канаты  и
рыболовецкие снасти, как для собственных нужд, так и для арендаторов.
   Теперь Андерс приходил к Дине со своими  расчетами,  в  которых  было
указано все необходимое для судов и команды. А это и было больное  место
в отношениях между братьями.

***

   Нильс старался не показываться в конторе в те дни, когда  там  бывала
Дина.
   Однажды он неожиданно застал ее за письменным столом.
   - Тебе уже пора взять всю бухгалтерию на себя, - мрачно сказал он.
   - А чем тогда будешь заниматься ты, дорогой Нильс? - спросила Дина.
   - Буду закупать товар для лавки и помогать там приказчику,  -  быстро
ответил он, словно этот ответ уже давно был у него наготове.
   - Какой из тебя помощник! Нет, ты не тот человек! -  Дина  захлопнула
папку с накладными. Потом передумала и со вздохом снова раскрыла ее. - Я
понимаю, что ты обижен. И уже давно. По-моему, тебе надо...
   - Что же мне надо?
   - Новая служанка на кухне жаловалась, что ты норовишь  потискать  ее,
когда она застилает постели и прибирает в комнатах.
   Нильс смотрел в сторону. Он разозлился, и лицо у него помрачнело.
   - Тебе, Нильс, надо жениться, - медленно сказала Дина.
   Нильса как черт дернул. Он вдруг осмелел, что случалось крайне редко:
   - Как прикажешь тебя понимать? Ты делаешь мне предложение?
   Он с презрением смотрел ей в глаза.
   Она ошарашенно  подняла  голову.  Потом  у  нее  на  губах  появилось
отдаленное подобие улыбки.
   - Человек, которому я когда-нибудь  сделаю  предложение,  поймет  это
сразу и не станет задавать мне вопросов. Он будет отвечать!
   Высунув кончик языка, Дина подписала какой-то документ.  Потом  взяла
тяжелое серебряное пресс-папье, всегда стоявшее на столе, и промокнула -
"Дина Грёнэльв".
   Промокашка  впитала  влагу.   Зеркальное   отражение   подписи   Дины
получилось достаточно четким.

   Я Дина. Мы с Нилъсом  оба  считаем  все,  что  есть  в  Рейнснесе.  Я
свободно распоряжаюсь цифрами,  где  бы  они  ни  находились.  Нильс  же
приговорен к ним. "Раб считает. Господин надзирает". Нильс никому ничего
не дает. Даже самому себе. Он похож на  Иуду  Искариота.  Он  приговорен
быть тем, кто он есть. Иуда пошел и удавился.

   Нильс стал сторониться служанок. Жил среди людей сам по себе.
   Иногда он видел маленькую Ханну, бегавшую по дому. Он не прикасался к
ней. Не подзывал ее к себе. Но совал иногда  кусочек  бурого  сахара  из
буфета. Быстро. Словно боялся, что его кто-то увидит. Или  скороговоркой
давал распоряжение приказчику, и тот, отколов кусок сахара, клал  его  в
маленькую ручонку.
   У Ханны была золотистая кожа и темные глаза Стине. Но если  она  была
чем-то  обижена,  она  держалась  совсем  как   Нильс,   как   волчонок,
испугавшийся собственной стаи. Это отмечали все, знавшие, кто ее отец.

***

   До ленсмана доходили всякие слухи о Дине.
   Как правило, в них не было ничего нового, и  он  не  обращал  на  них
внимания. Но однажды до ушей ленсмана дошло, будто в  Рейнснесе  Дина  и
Стине живут как муж с женой.
   Это так задело ленсмана, что он тут же отправился в Рейнснес.

***

   Дина уловила приближение урагана.
   Войдя в дом, ленсман заявил, что - ему надо поговорить с ней наедине,
но потом вдруг присмирел и не мог подобрать нужных слов.
   Тема была крайне щепетильная. Он не знал, как начать.
   В конце концов он выложил все напрямик  на  грубом  языке  людской  и
стукнул кулаком по столу.
   Взгляд Дины блестящим лезвием полоснул ленсмана. Он хорошо знал  этот
взгляд. И весь сжался.
   По ее лицу он видел, что она уже составила  план  действий.  Дина  не
стала ничего объяснять ленсману. Но открыла дверь в  буфетную  и  велела
служанке послать за Нильсом. Кроме того, она попросила прийти в гостиную
Стине, Олине, матушку Карен и Андерса.
   Нильс очень почтительно относился к ленсману.
   Не чуя беды,  он  невозмутимо  вошел  в  гостиную  и,  обменявшись  с
ленсманом рукопожатием, смиренно заложил руки за спину.
   Нарукавники съехали ему на запястья, и он покраснел от смущения.
   Дина смотрела на него чуть ли не с нежностью.
   - Мне стало известно, что Нильс разнюхал кое-что обо мне и о Стине, -
сказала она. - Будто мы с ней живем как муж с женой!
   Нильс судорожно глотнул воздух. Его даже качнуло.  Тесный  воротничок
душил его.
   Смущен был не только ленсман. Все  присутствовавшие  не  знали,  куда
глаза девать от стыда. Двери  на  кухню  были  открыты.  Разговор  вышел
недолгий. Нильс все отрицал. Дина не сомневалась в его вине.  И  тем  не
менее выслушала Нильса, который  назвал  эти  слухи  злобной  болтовней,
пущенной для того, чтобы поссорить его с Диной.
   Вдруг она наклонилась к нему и заглянула в его стеклянные глаза.
   - Я вижу, злобы тебе не занимать! Ну что ж, посмотрим, чья возьмет! -
Ее слова как плевок шмякнулись на его ботинки.
   Нильс побледнел. Отпрянул. Хотел что-то сказать,  но  передумал.  Все
время он беспомощно переводил взгляд с Дины на ленсмана и обратно.

***

   Нильс иногда захаживал в трактир. Будто случайно ронял то  слово,  то
два. Истолковать их иначе, чем ему хотелось, было невозможно.
   Ленсман пустил в ход весь свой опыт. И грехи Нильса  тут  же  всплыли
наружу. И его непригодность к работе в конторе. И отказ из  трусости  от
отцовства. И жадность. И мечта прибрать к рукам  Рейнснес  со  всем  его
богатством, женившись на Дине. И  наконец,  позорный  для  Нильса  отказ
Дины.
   Когда все это было перечислено, песня  Нильса  была  спета.  Люди  не
понимали, как он мог после этого остаться в Рейнснесе.
   Но между Диной  и  Нильсом  воцарился  мир.  Это  был  уже  неопасный
противник.

***

   Дина попросила Олине  приготовить  жаркое  из  баранины  -  хрустящая
корочка и под ней  нежное  розовое  мясо.  Велела  принести  из  погреба
хорошего вина и пригласила  всех  обитателей  дома  и  родственников  из
усадьбы ленсмана на обед по случаю примирения.
   Нильс молча отклонил приглашение. Он просто не пришел.
   Но прибор ему был поставлен. Дина показала всем,  что  не  держит  на
него зла.
   Нильс сидел у себя в конторе с трубкой  и  отказался  идти  на  обед,
когда за ним пришли.
   Стине незаметно отнесла ему полную корзину всего, что было на  кухне.
Она не вошла в контору, но оставила корзину у двери.
   Перед сном она зашла, чтобы забрать корзину, -  все  было  съедено  и
выпито. Осталось лишь немного соуса, кусочки застывшего гарнира да капля
вина на дне бутылки. Так же незаметно Стине отнесла  пустые  тарелки  на
кухню. Олине промолчала, лишь искоса поглядела  на  Стине  и  вздохнула,
занимаясь своим делом.
   Из гостиной доносились звуки пианино. В них слышалось торжество.

***

   Однажды Дина и Вениамин  помогали  матушке  Карен  распутывать  мотки
шерсти, которые запутала Ханна. Они сидели в комнате у матушки Карен.
   Вениамин посмотрел на портреты, что висели на стене, и  спросил,  где
тот человек, который их сделал.
   - Педро прислал два письма, - ответила Дина.  -  Он  выставляет  свои
картины и вполне доволен.
   - А где он?
   - В Париже.
   - А что он там делает?
   - Пытается стать знаменитым, - ответила Дина. Матушка Карен сняла  со
стены портрет Иакова и дала Вениамину подержать его.
   - Это Иаков, - торжественно сказала она.
   - Тот, который умер, когда меня еще не было?
   - Это твой отец, - взволнованно проговорила матушка Карен.  -  Я  уже
говорила тебе. Дина, какой был Иаков? - Когда матушка Карен волновалась,
ей нельзя было доверять, лучше было обращаться к Дине.
   - Иаков был самый красивый человек в нашем приходе. Он был  мальчиком
матушки Карен, хотя был уже большой и взрослый. Мы с ним были женаты. Он
погиб в водопаде еще до того, как ты родился.
   Все это Вениамин слышал и раньше. Он видел рубашки и жилетки отца. От
них пахло табаком и морем. Так же, как от Андерса.
   - Несчастный, так рано умер! - Матушка Карен всхлипнула  в  крохотный
носовой платочек.
   Вениамин не спускал с нее глаз.  Когда  она  становилась  похожей  на
маленькую птичку, ему тоже хотелось плакать.
   - Умерший человек  не  может  быть  несчастным,  -  сказала  Дина.  -
Несчастные - это живые.
   Матушка Карен не стала говорить на эту тему.
   Но Вениамин понял, что сказано еще далеко не все, и забрался к ней на
колени. Чтобы утешить ее.
   Дина вдруг показалась ему страшной, как темный чердак, и весь остаток
дня он держался от нее подальше.

***

   Дина никогда не разговаривала с Вениамином, когда он играл на полу со
своими игрушками. Не звала в дом, если он бегал по саду. И  не  бранила,
если он без разрешения убегал на берег.
   Однажды  летом,  это  случилось  ночью,  вскоре  после  разговора   о
несчастном Иакове, Вениамин увидел, что Дина сидит на высокой рябине.
   Он проснулся среди ночи, и ему захотелось пойти посмотреть, снесли ли
куры яйца, - было светло, и он решил, что уже утро.
   Дина неподвижно сидела на рябине и не сразу заметила его.
   Вениамин забыл про яйца и остановился у штакетника, не спуская с  нее
глаз.
   Она махнула ему рукой. Но он видел, что  она  совсем  не  такая,  как
всегда.
   - Почему ты залезла на дерево? - спросил он, когда она  спустилась  к
нему.
   - Я люблю лазать по деревьям.
   - Почему?
   - Это приятно... Залезть повыше... Поближе к небу... И  голос  у  нее
звучал не так, как всегда. Это был ночной голос.
   - Матушка Карен говорит, что Иаков живет на небе. Это правда?
   Наконец Дина посмотрела ему в глаза. И он понял, что именно этого ему
и не хватало.
   Она взяла его за руку и повела к дому. Край ее юбки отяжелел от росы.
Тянул к земле.
   - Иаков здесь. Он всюду. Мы ему нужны.
   - Почему же мы его не видим?
   - Если ты сядешь на крыльце, вот на это место,  и  прислушаешься,  ты
услышишь, что он рядом. Слышишь?
   Вениамин сел, положил загорелые руки на колени и  прислушался.  Потом
решительно кивнул головой.
   Дина, очень серьезная, стояла рядом. Испуганный порыв ветра скользнул
между ними. Словно дыхание.
   - Дина, он бывает только здесь? На крыльце?
   - Нет. Он всюду. Ты ему нужен, Вениамин, - сказала она  и  как  будто
сама удивилась этой мысли.
   Потом отпустила его руку и медленно вошла в дом. И даже  не  сказала,
чтобы он сейчас же лег в постель.
   Ему сразу же стало недост