авать ее.
   Он босиком пошел через двор в курятник. Там  пахло  сеном  и  куриным
пометом. Куры сидели на насесте, и он понял, что еще ночь.

***

   В тот же день после полудня Вениамин стоял в кухне у окна  и  смотрел
на поля. Вдруг он сказал Олине:
   - Вон Дина. Скачет, аж чертям тошно! - В его  тонком  голосе  звучала
гордость.
   - Мальчики, которые живут в Рейнснесе, не должны говорить "аж  чертям
тошно"! - сказала Олине.
   - А Иаков так не говорил?
   - Он был мужчина.
   - Он всегда был мужчиной? - Нет.
   - А он говорил "аж чертям тошно", когда был маленьким?
   Олине растерянно вздохнула и вытерла о передник пухлые ладони.  Потом
отправилась искать матушку Карен. Там  она  торжественно  объявила,  что
Вениамин - чистый язычник.
   Олине подняла шум.
   Она стояла на своем. Мальчику не  хватает  воспитания.  Он  настоящий
дикарь. Как и его мать.
   Прищурившись,  она  смотрела  на  Вениамина.  Из-за  этого  ее   лицо
становилось похоже на высохшую картофелину со старыми  белыми  ростками,
висевшими вдоль щек. У  Олине  из-под  платка  всегда  выбивались  седые
пряди.

***

   По ночам, в полнолуние, когда сон бежал от нее, Дина сидела в беседке
и ждала, чтобы все успокоилось, чтобы мир скрылся за полосой, отделявшей
море от неба.
   Она сидела и гладила непослушные волосы Иакова. Как будто между  ними
никогда ничего не стояло. Говорила, что ей  хочется  уехать  отсюда.  За
море. В сердце у нее кипела ярость. Иаков все понимал.

ГЛАВА 8

   Вот, Бог велик, и мы не можем познать Его; число лет Его неисследимо.
   Он собирает капли воды: они во множестве изливаются дождем;
   Из облаков каплют и изливаются обильно на людей.
   Кто может также постигнуть протяжение облаков, треск шатра Его?
   Вот, Он распространяет над ним свет Свой и покрывает дно моря.
   Книга Иова, 36:26-30

   Матушка Карен датировала письма 1853 годом. Иногда далекий мир словно
приближался к  Рейнснесу.  Это  бывало  в  те  дни,  когда  с  пароходом
приходили газеты. Людвиг Наполеон  Бонапарт  стал  императором  Франции.
Монархисты,  либеральные  и  консервативные  бонапартисты   объединились
вокруг  сильного  вождя,   чтобы   "бороться   с   красным   призраком".
Революционная волна катилась от страны к стране.
   Матушка Карен опасалась, что мир загорится прежде,  чем  Юхан  успеет
вернуться домой. В  последние  годы  он  доставлял  ей  много  тревог  и
огорчений. Уж слишком долго он жил вне  дома!  Кто  знает,  чем  он  там
занимается? Скорее бы уж он сдал свои экзамены! Скорее бы вернулся!
   Письма его не приносили ей желанного покоя. Она читала их вслух Дине,
чтобы услышать от нее слова утешения.
   Но Дина не скрывала того, что думает:
   - Он пишет, только когда ему нужны деньги! Юхан истратил  уже  в  два
раза больше того, что ему было положено из наследства. Вы  его  балуете,
посылая деньги из собственных сбережений.
   О том, что Юхан обещал ей писать  из  Копенгагена,  Дина  никогда  не
говорила. С тех пор прошло почти девять лет. Юхана можно было больше  не
брать в расчет. Оставалось провести его по графе "невозвращенные долги".
***

   Сначала зима как будто ослабила хватку, и уже в апреле начало  таять.
Но вдруг за  несколько  недель  землю  покрыл  метровый  слой  снега,  и
налетевший ураган унес в море все, что было плохо привязано.
   На побережье появилось много  вдов.  Из-за  того  что  после  урагана
начался мороз и снежные заносы стеной отгородили одну усадьбу от другой,
покойники попали в могилы только в середине июня.
   Мороз долго не отпускал землю. И дожди медлили, как будто  не  желали
покончить с этой бессрочной зимой.

***

   Ертрюд не показывалась всю весну. Дина ходила по  морским  пакгаузам.
Часами. Пока мороз не забирался под волчью шубу и не  стискивал  ледяной
рукой ее ноги так, что они теряли всякую чувствительность  и  признавали
уже только один путь - домой, в тепло.

***

   Но весна оказалась для людей и животных еще более трудной, чем  зима.
Она не приходила так долго, что в церквах уже стали служить  молебны,  -
люди молились о дожде и оттепели.
   Редко в молитвы вкладывалось столько души, они шли из самого сердца -
в них никто не желал зла соседу.

***

   Лето началось в середине июня. Наступившее наконец тепло потрясло все
живое. Стройные белые ноги берез  стояли  еще  в  снегу.  Распустившиеся
листочки целомудренно прикрывали тонкие ветки.
   Ночью задул юго-западный ветер, и березы встрепенулись. Они не  могли
устоять перед ним. И зеленели одна  за  другой,  поднимаясь  по  склону.
Трепетно вливались в  великую  бурлящую  жизнь.  Они  так  спешили.  Так
спешили.
   В конце концов снег стал таять,  и  начался  паводок.  Вода  затопила
поля, шумела в расселинах. Она унесла с собой дороги и с грохотом летела
по склону, где упали сани с привязанным к ним Иаковом.
   Потом все успокоилось. Мало-помалу. И поздняя летняя страда испуганно
подняла голову.
   Люди и животные выбрались из помещений. Добрые летние звуки  осмелели
и раздавались повсюду. И наконец начались дни, напоенные солнцем, смолой
и сиренью. Пусть и поздно, но все было необыкновенно прекрасно.

   Я Дина. Звуки проникают в меня  то  далеким  криком,  то  мучительным
шепотом.  А  иногда  мои  барабанные  перепонки  пожирает  оглушительный
грохот.
   Я стою у окна в столовой и смотрю,  как  Вениамин  играет  в  саду  с
мячом. Меня затягивает водоворот Ертрюд. Быстро-быстро. И я не  в  силах
противиться.
   Лицо Лорка! Оно такое большое, что заполняет все  окно,  весь  фьорд,
весь горизонт. Вениамин лишь маленькая тень в зрачках Лорка. Как  быстро
он ими вращает!
   Лорк спасен. Я впускаю его к себе. Сегодня 7 июля.

   Цвела поздняя сирень, когда из Копенгагена пришло  письмо.  Оно  было
адресовано в усадьбу ленсмана на имя Дины. Красивый с наклоном почерк.
   Ленсман переслал Дине письмо с одним из своих  работников.  Оно  было
короткое. Как будто каждую фразу с трудом высекали на камне.

   "Моя дорогая Дина!
   Я лежу больной в  королевской  столице.  И  скоро  умру.  Легкие  мои
источены. После меня не останется ничего, кроме добрых  пожеланий  тебе.
Каждый день я раскаиваюсь, что покинул тебя.
   У меня нет ни сил, ни денег, чтобы вернуться обратно.  Но  виолончель
жива! Дина! Не могла бы ты забрать ее домой? Только будь осторожна!  Она
сделана великим мастером!
   "Твой Лорк".

   Дина ходила по морским пакгаузам. По всем трем по  очереди.  По  всем
ярусам.
   Весь день она не замечала Ертрюд. Иаков был для нее лишь вихрящейся в
луче пылью.
   Она рыдала, тихо, про себя. Башмаки дробили часы  на  куски.  Дневной
свет был безнадежно вечен. Он протискивался в узкие окна  и  стлался  по
полу.
   Дина ходила по царству мертвых. То приближаясь к солнечным лучам,  то
убегая от них. Это был и кошмар, и светлый сон.
   Наконец Лорк приник к ее виску.

***

   С тех пор она всегда встречала Лорка, когда нуждалась  в  нем,  чтобы
обрести покой.
   Он и в смерти остался таким же, каким был при жизни, - застенчивым  и
веселым.
   Каждый  год,  когда  цвела  сирень,  он  бродил  по  дорожкам   сада,
посыпанным  песком,  смешанным  с  ракушками.  Среди  клумб,  обложенных
крупной галькой. Море обтесало гальку, придало ей нужную форму и вернуло
обратно.
   Лорк был здесь. Всех их в Рейнснес привела Дина.  И  Лорка  тоже.  Он
принадлежал ей. Эта мысль потрясла ее, как грохот океана. Грустные звуки
виолончели. Басистый голос каменных осыпей и гор. Безудержная страсть  и
неволя.

ГЛАВА 9

   На праздник же Пасхи правитель имел обычай  отпускать  народу  одного
узника, которого хотели.  Тогда  правитель  спросил  их:  кого  из  двух
хотите, чтоб я отпустил вам? Они сказали: Варавву.
   Евангелие от Матфея, 27:15, 21

   В газете "Тромсё Стифтстиденде" в списке пассажиров "Принца  Густава"
значился следующим из Трондхейма первым классом кандидат богословия Юхан
Грёнэльв.
   Матушка Карен не могла опомниться от радости, она то и дело  вытирала
слезы. В последние годы письма от Юхана приходили очень редко. Но родные
знали, что он сдал свой последний экзамен.
   За все эти годы Юхан ни разу не был дома. В письме матушке  Карен  он
писал, что ему нужно пожить дома, чтобы все обдумать и  отдохнуть  после
всех лет, что он провел уткнувшись в книги.
   Если Дина и волновалась немного перед приездом Юхана, то  хорошо  это
скрывала.
   Богослов  сообщил  в  своем  последнем  письме,  что  он,   терзаемый
сомнениями  и  сознанием  собственного  ничтожества,  ходатайствовал   о
получении прихода в Хельгеланде. Но где именно, он не писал.
   Дина считала, что ему следовало просить приход где-нибудь поюжнее.
   - Там приходы богаче, чем у нас, - объясняла она, не спуская  глаз  с
матушки Карен.
   Однако матушка Карен не  думала  о  богатых  приходах.  Она  пыталась
припомнить, как Юхан выглядел и как держался в последний раз, когда  они
виделись. Но мысли ее были скованы. Смерть Иакова затмила  все.  Матушка
Карен вздыхала и перебирала письма Юхана, готовясь  принять  его  таким,
каким он стал. Мужчиной, богословом.

   Я Дина, я знаю мальчика с испуганными глазами. На  лбу  у  него  было
написано слово "ДОЛГ". Он не похож на Иакова. Волосы у  него  светлые  и
непокорные от морской воды. Запястья тонкие. Мне нравится его затылок. С
впадинкой, не признающей долга на лбу. Входя, он надевает на лицо маску,
чтобы спрятаться от меня.

   Матушка Карен  и  Олине  готовили  праздничный  обед.  Был  приглашен
пробст. Семья ленсмана. Каждый, кто имел вес в приходе.
   Собирались зарезать  теленка  и  выставить  лучшую  мадеру.  Готовили
серебряные приборы. А также скатерти, салфетки и посуду.
   Эти хлопоты радовали Олине. Ведь она  готовила  прием  в  честь  сына
Иакова!
   Она учила Вениамина, как надо приветствовать старшего брата.
   - Вот так! - говорила она, щелкнув пятками, как генерал.
   И Вениамин серьезно и послушно повторял ее движения.
   Матушка Карен следила за тем,  как  приводится  в  порядок  мансарда,
выходившая на юг, которую раньше занимала она сама. Для всех обновлений,
задуманных матушкой Карен, времени осталось слишком мало.
   Однако, несмотря на нахмуренный  лоб  Дины,  она  все-таки  настояла,
чтобы два стула, обтянутых тисненой кожей, перенесли из залы  в  комнату
Юхана. И  книжный  шкаф  с  розеткой  из  слоновой  кости  вокруг  ручек
перекочевал из ее комнаты в комнату молодого богослова.
   Перетаскивали мебель работники во главе  с  Фомой,  а  матушка  Карен
сидела на стуле в коридоре и тонким голоском руководила ими.
   На вспотевших работников это действовало как удары кнута по шее.
   - Осторожней,  осторожней,  милый  Фома!  Нет,  нет,  так  вы  можете
повредить панели! Разворачивайтесь, только не  спешите.  Осторожней,  не
разбейте стекло!
   Наконец все было  сделано  так,  как  она  хотела.  Дина  помогла  ей
подняться наверх, чтобы она могла все увидеть своими глазами.
   Может, виной тому был  возраст,  но  матушке  Карен  показалась,  что
комната стала меньше и в длину и в ширину.
   Дина же прямо заявила, что дорогая мебель, которая, по мнению матушки
Карен, приличествует пастору, слишком громоздка для мансарды  Рейнснеса.
Для такой мебели мансарду следовало бы перестроить.
   Матушка Карен прикусила язык и опустилась на стул, стоявший у  двери.
Наконец она проговорила еле слышно:
   - Ему бы следовало отдать залу...
   Дина не ответила. Подбоченясь, она оглядывала комнату.
   - У него будет стол, что стоял в зале, и стул к нему. Их мы  поставим
рядом с книжным шкафом. А тисненые стулья унесем обратно туда,  где  они
стояли.
   Растерянный взгляд матушки Карен метался от стены к стене.
   - Да, комната слишком мала.
   - Так ведь он же не будет сидеть здесь все время. В его  распоряжении
будет весь дом. А здесь у него - книжный шкаф,  стол,  стул  и  кровать.
По-моему, этого достаточно, если ему захочется поработать в одиночестве.
   Так все и осталось. Хотя  матушка  Карен  считала,  что  вернувшемуся
домой богослову следовало отдать залу.

***

   С юго-запада принесло дождь.
   Четыре лиственницы, обступившие старую голубятню, пластали  по  ветру
свои мягкие лапы.
   Розовые  кусты  Ингеборг,  точно  дрессированные,   покорно   терпели
непогоду у стен дома и вокруг беседки. Гордость матушки Карен - клумба с
лилиями выглядела так, словно ее несколько часов  продержали  в  крепком
растворе щелочи.
   Плита на кухне трижды гасла. Олине поминала и Судный день,  и  геенну
огненную, плакала и причитала.
   Служанки носились по дому, забыв, что и в какой последовательности им
следует делать. Бывало, что Олине раза два в год теряла рассудок,  но  с
каждым разом все больше.
   Андерс забежал за кухню, он только что распорядился  убрать  лодки  в
сараи и хотел выпить кофе.
   Увидев, что там творится, он добродушно заметил:
   - Не беда, Олине. Если ты когда-нибудь и лопнешь пополам  от  злости,
тебя хватит на обе половины!
   - Но у каждой будет только по одной  руке  и  ноге.  Не  мешайся  под
ногами, щенок! - сердито  ответила  она  и  бросила  в  него  деревянным
башмаком.
   Но кофе он получил. Таков был закон.  И  принес  за  это  две  охапки
березового хвороста на растопку.

***

   Работники убрали лодки и  теперь  закрепляли  на  причалах  все,  что
осталось непривязанным.
   На флагштоке висел жалкий обрывок флага,  большую  его  часть  унесло
ветром. Этот обрывок можно  было  принять  за  издевательский  пиратский
флаг.
   Но хуже всего был дождь. Он так стучал по  крыше  и  водостокам,  что
действовал на нервы матушке Карен.
   В людской протекла крыша. Служанки и работники  бегали  с  ведрами  и
ушатами, спасая от воды постели и укладки.
   Фома плашмя лежал на крыше, пытаясь залатать дыру,  но  ему  пришлось
отказаться от этой затеи.

***

   В проливе уже несколько часов пыхтел "Принц Густав", но  все  не  мог
приблизиться к Рейнснесу.
   Люди, отрываясь от  своих  занятий,  то  и  дело  поглядывали  в  его
сторону. Никак "Принц Густав" припадает на один бок? Да, похоже на то.
   Шли  жаркие  споры,  поднимать  ли  поврежденный  флаг.  Запасного  в
Рейнснесе не оказалось. Матушка Карен была решительно против.  Никто  не
виноват, что непогода унесла с собой половину флага, но  такой  флаг  на
флагштоке будет выглядеть как оскорбление.
   Нильс хотел послать Фому к одному из арендаторов,  чтобы  взять  флаг
взаймы.
   Но Дина воспротивилась. Прежде чем Фома вернется, Юхан будет уже дома
- и флаг не понадобится.

***

   Вениамин несколько раз выбегал на улицу посмотреть,  где  пароход,  и
каждый раз его приходилось переодевать во все сухое.
   Не выдержав, Олине крикнула на весь дом, что мальчишка дикарь и Стине
должна лучше следить за ним.
   Высоким звонким голосом Вениамин крикнул ей в ответ:
   - Нет, Олине, я не дикарь! Я язычник!
   Ханна серьезно кивала, выражая свое согласие,  и  помогала  Вениамину
расстегивать многочисленные пуговицы. Их любовь и дружба были незыблемы.
Ханна как тень ходила за Вениамином. Если он падал  в  ручей,  падала  в
ручей и Ханна. Если Вениамин разбивал колено,  плакала  за  него  Ханна.
Когда Олине назвала его язычником, Ханна подняла рев и не успокоилась до
тех пор, пока Олине не назвала язычницей и ее.
   Из дверей, окон и щелей летели звуки виолончели. И  уносились  прочь,
подхваченные шквалами ветра.
   Дождь, как водяная арфа, выводил свою мелодию.
   Дина была несокрушимой скалой, тогда как весь дом, перевернутый вверх
дном, и вся усадьба крутились и пенились, точно сливки в маслобойке. Она
не вмешивалась в эту неразбериху. Хаос как будто не касался ее.
   Людям необходимо порой испытывать сильные чувства. Когда пароход  был
уже почти у берега, Дину стали звать вниз. Слышались топот на  лестнице,
хруст ракушек на дорожках, звон посуды в кухне и  в  буфетной,  хлопанье
дверей.
   Наконец в доме все стихло - на  берегу  приветствовали  сына  Иакова.
Далекие крики "Ура!" и гудок парохода долетали сюда вместе  с  ветром  и
слышались довольно отчетливо.
   Дина словно только  этого  и  ждала.  Чтобы  спуститься  по  аллее  и
приветственно помахать рукой. Не смешиваясь ни с кем. Может, ей хотелось
встретить его одной, чтобы понять, каким он стал.

***

   Но все получилось совсем не так, как ждали, хотя люди уже смирились и
с непогодой, и с опозданием парохода.
   "Принц Густав" издал привычный  гудок,  собираясь  следовать  дальше.
Андерс и Нильс сами встречали на шлюпке  возвратившегося  наконец  домой
сына Иакова. Один из работников схватил шлюпку за нос и провел ее  между
камней.
   Дождь временно затих. Дина остановилась в дверях и смотрела вниз,  на
аллею.
   Юхан,  стоя  среди  своих  сундуков,  с  улыбкой   поднял   шляпу   и
приветствовал людей, толпившихся между камнями и причалами. Рядом с  ним
стоял смуглый высокий человек в кожаной шляпе.
   По всему берегу, рвущиеся вместе с ветром на север, пестрели  платки,
шали и юбки. По разъяренным небесам неслись тучи.
   Неожиданно ударила молния. Вспыхнуло пламя. Красное, жирное, злобное.
   - На хлеве крыша горит! - крикнул кто-то из работников.
   Люди забегали, все смешалось.
   Богослов богословом, "Принц Густав" "Принцем Густавом",  они  и  сами
как-нибудь обойдутся.
   Толкая друг друга, люди со всех ног бросились к хлеву.
   Фома первым оказался с топором на коньке крыши. Черный от сажи, он  с
бешенством рубил загоревшиеся  доски  и  сбрасывал  их  вниз,  по  земле
рассыпались искры. Никто не знал, откуда у Фомы такое проворство и сила.
Никто не учил его, что ему делать.
   Неожиданно в толпе  возникла  Дина,  она  властно  отдавала  короткие
приказы:
   - Андерс, выводи животных! Сперва лошадей! Нильс, давай мокрый  парус
на сено! Эверт, принеси еще  топоры!  Гудмунд,  закрой  загон!  Девушки,
тащите ведра с водой!
   Ее голос перекрывал и шум ветра, и треск горящего дерева. Она  стояла
широко расставив ноги, волосы черной стаей вились вокруг головы.
   Синяя муслиновая юбка с шестью широкими  складками  впереди  казалась
парусом, противостоящим ветру.
   Взгляд ее был холоден и полон внимания. Она не спускала глаз с Фомы и
одним этим как будто удерживала его на крыше.
   А голос был похож на крик ворона. Громкий и сердитый.

***

   Вскоре   еще   несколько   человек   вскарабкались   по    стремянке,
приставленной Фомой к крыше, и бросились помогать ему.
   Дождь, который последние сутки, как чума, косил все  на  земле  и  на
море, вдруг прекратился. Но ветер был преисполнен коварства и злобы.
   Люди метались с мокрыми парусами и мешками, гасили  искры,  находящие
себе сухую поживу.
   Несколько горящих досок рухнули на сено, лежавшее на чердаке хлева, и
угрожали запалить все кругом.
   - Андерс, следи за сеном! Держи там мокрые паруса! - кричала Дина.
   Люди мгновенно оказывались  там,  где  были  нужны  их  руки.  Ведра,
поставленные с утра в людской под текущей крышей,  вмиг  перекочевали  к
хлеву. Остальные принесли из кухни и погребов.
   Слава Богу, что все было мокрое - трава, стены.  Все  было  пропитано
водой. Искры шипели и гасли.
   - Недосмотрел сегодня Господь  за  нашей  крышей!  -  бросил  Андерс,
пробегая мимо Дины с мокрым свернутым парусом на плече.
   Она даже не взглянула на него.

***

   "Принц Густав" срочно бросил якорь, на воду спустили шлюпки. И вскоре
уже матросы  и  пассажиры-мужчины  устремились  вверх  по  аллее,  чтобы
принять участие в тушении пожара.
   Хлев стоял далеко от берега. Выше  дома  и  всех  дворовых  построек.
Носить воду из моря было неблизко.
   Кто-то бросился к колодцу между хлевом и  домами.  Но  там  дело  шло
медленно, выигрыш был невелик.
   Мужчины и женщины выстроились цепочкой от хлева до  берега.  Их  было
недостаточно,  чтобы  передавать  ведро  из  рук  в  руки,   приходилось
пробегать с ведром несколько метров.
   И тем не менее вскоре ведра уже взлетали с земли на