ла к ней. И тут же отправила
в Страндстедет гонца за портнихой.
   День следовал за днем. Их сковывали воедино светлые ночи. Густые, как
кислый дым из опасной шахты.

   Я Дина, я читаю Книгу Ертрюд.  Через  ее  же  увеличительное  стекло.
Христос - несчастное создание, которое  нуждается  в  моей  помощи.  Ему
никогда не спасти себя самому. У него есть двенадцать  присягнувших  ему
людей, все они неумело пытаются ему помочь. Но им это  не  удается.  Они
трусливы,  робки  и  беспомощны.  Иуда  умеет  хотя  бы   считать...   И
осмеливается высказывать свой гнев. Но он позволил им навязать ему некую
роль. Точно у него  не  хватало  ума  сказать,  что  он  не  может  быть
предателем, лишь бы спасти всех остальных...

   Из-за того что Дина не  могла  говорить,  ее  часто  принимали  и  за
глухую.
   Люди судачили обо всем и в коридорах, и у нее за спиной.  У  них  это
вошло в привычку, потому что она всегда молчала и ничем  не  показывала,
что слышит. Зато она всегда знала, что происходит в  усадьбе  и  что  по
этому поводу думают люди.
   Она  писала  свои  просьбы  и  приказы.  Грифелем  на  черной  доске.
Отправила в магазин Тромсё список необходимых ей книг.
   Ящики с книгами прибыли с пароходом. Дина  сама  открыла  их  большим
гвоздодером, что лежал у нее перед печью.
   Служанке, которая выгребала золу и приносила дрова,  этот  инструмент
казался зловещим.
   Но когда этот тяжелый, наводящий ужас предмет в один прекрасный  день
вдруг исчез со своего места, это показалось ей еще более зловещим.
   Книги были по бухгалтерии, руководства по ведению счетов и управлению
хозяйством. Читая их, Дина порой так бушевала, что Олине казалось, будто
у хозяйки вот-вот рухнет печь.

***

   Было послано за опытным счетоводом. По несколько часов  в  день  Дина
просиживала в конторе при  лавке.  Счетовод  основательно  проверял  все
бухгалтерские документы.
   Дина с Нильсом были весьма недовольны друг другом.  Счетовод  работал
целый месяц. Он ходил между конторой и домом, словно сторожевой пес.
   - А теперь мадам сунет свой нос в закупку товаров для лавки, - ворчал
Нильс и искоса поглядывал  на  счетовода  Петтера  Ульсена,  который  не
позволял себе поддаваться искушению и не подхватывал саркастический  тон
Нильса.
   Ему  никогда  не  жилось  так  хорошо,  как  в  Рейнснесе.  Он  бы  с
удовольствием задержался здесь подольше.
   По вечерам он сидел в курительной комнате  и  курил  лучшую  пенковую
трубку Иакова, словно свою собственную.
   Правда, Дининого общества он был лишен. Если не считать того времени,
когда обучал ее бухгалтерскому делу. Она оставалась в  зале  и  выходила
оттуда, только чтобы отправиться на верховую прогулку или написать  свои
распоряжения и вопросы. Которые трудно было истолковать неверно.
   Никто не назвал бы Дину приветливой. Но поскольку  она  не  говорила,
никто не слышал от нее дурного слова.

***

   Матушка Карен сияла от счастья, что Дина  так  энергично  взялась  за
дело. Но в то же время она впала у Дины в немилость, упрекнув ее за  то,
что Дина не считается со "своим положением".
   Дина  разразилась  потоком  таких  страшных  гортанных  звуков,  что,
несмотря на тихую погоду, в доме зазвенели окна и зеркала.
   Если в Рейнснесе чего  и  боялись,  так  прежде  всего  этих  Дининых
звуков, которые она изрыгала, свесившись через перила лестницы.  У  тех,
кто их слышал, мороз подирал по коже.
   Как говорила Олине, сразу ясно, с кем Дина в родстве.

***

   Но в остальном в Рейнснесе царил мир. Матушка Карен часто дремала под
своим ворсистым пледом в гостиной. Она по многу раз  перечитывала  сухие
письма Юхана, которые приходили регулярно. Иногда  она  читала  их  Дине
вслух. Она позволяла себе быть старой, потому что видела, что все  более
или менее в порядке.
   Но комнаты для гостей уже несколько месяцев пустовали. Скорбь, немота
и безумие хозяйки Рейнснеса отпугивали гостей.
   Это  богатое  торговое  местечко  с  постоялым   двором   как   будто
погрузилось в дремоту.
   Зато поездка на Лофотены оказалась необыкновенно  удачной.  Благодаря
Андерсу. Стало ясно, что  заслуги,  которые,  как  правило,  приписывали
Иакову, объяснялись просто хорошей работой Андерса.

***

   Все говорили только о ребенке, с ним связывалось много надежд.
   Сама Дина не могла говорить о нем. И не писала о нем на черной доске.
   Служанки, Теа и Аннетте, в свободное время шили детское  приданое,  а
Олине позаботилась, чтобы повитуха всегда была где-нибудь поблизости.

***

   Душным, сулившим грозу днем случилось то, чего так опасалась  матушка
Карен.
   Вороной сбросил Дину.
   К счастью, Фома был на поле и все видел. Он мчался к ней так,  что  у
него заломило в груди и во рту появился привкус свинца.  Дина  лежала  у
кочки, поросшей кустиками брусники. Руки и ноги у нее были  раскинуты  в
стороны. Она была словно распята  на  земле.  Лицо  с  широко  открытыми
глазами было обращено к небу.
   Шишка на лбу и царапина на ноге от торчащей сосновой ветки  -  других
повреждений у Дины как будто не было. Фома решил укрыть  Дину  в  летнем
хлеве - иного убежища поблизости не было. А Господь Бог в приступе злобы
наслал грозу с сильным ливнем.
   Вороной испугался первых  раскатов  грома  и  сбросил  Дину,  которая
пыталась его усмирить.

***

   Поддерживая, Фома довел Дину до щелястого  хлева.  Уложил  на  старое
сено. Времени уже не оставалось. Роды начались мгновенно.
   Фома однажды помогал своей матери при родах - они жили в  стороне  от
соседних усадеб. Он знал, что ему делать.
   Вороной не подпустил его к себе. И Фома пешком побежал в Рейнснес  за
помощью.
   Там сразу стали собирать котлы для воды, дрова и белье. Служанки мыли
руки и мгновенно исполняли приказы Олине.
   Шапка в руках у Фомы вертелась как колесо, он считал,  что  перевезти
Дину домой уже не удастся.
   Олине вперевалку, но очень быстро  побежала  к  летнему  хлеву.  Фома
бежал за ней с тележкой, нагруженной всем необходимым.
   Небеса обрушились на них, угрожая смыть все, что  лежало  на  тележке
под промасленным брезентом.
   Олине, задыхаясь, кричала Всевышнему, что пора остановиться. Вряд  ли
Он желает,  чтобы  потоп  и  роды  случились  одновременно.  Она  хотела
показать стихии, что взяла командование на себя.

***

   Все свершилось за один час.
   Сын Дины был плотный, но очень маленький. Он родился в летнем хлеве в
тот миг, когда небеса низвергались на  землю,  насыщая  водой  все,  что
могло расти.
   Вороной просунул свою большую голову в ворота хлева и скалил зубы, не
в силах побороть тревогу.
   Если бы все это не было чудом и если б Иаков не умер в ноябре,  Олине
сказала бы, что ребенок родился слишком рано.
   Но  всю  вину  она  возложила  на  молодую  мать,  которая  в  "таком
положении" вела себя как девчонка.
   Дина не кричала во время родов. Она лежала с широко открытыми глазами
и стонала.
   Но когда ребенок уже появился на свет и женщины ждали,  чтобы  отошел
послед, раздался страшный крик Дины.
   Она била руками и кричала.

   Я Дина, я слышу крик, что свил гнездо у меня в голове. От него звенит
в ушах. В прачечной в Фагернессете из Ертрюд вырывается  пар;  когда  он
весь выйдет, она упадет. Лицо  ее  без  конца  разбивается  пополам.  Мы
уплываем вместе. Далеко-далеко...

   Дина тяжело затихла на руках у женщин.
   Матушка Карен, тоже пришедшая в хлев, громко всхлипывала.
   Олине била Дину по щекам с такой силой, что на них остались следы  от
ее пальцев.
   И снова у Дины вырвался крик. Словно он был заперт в ней тысячу  лет.
Он смешался с тихим плачем ребенка.
   Мальчика приложили Дине к груди. Его звали Вениамином. Волосы у  него
были черные. Глаза старые и темные, как уголь в земле.
   Мир затаил дыхание. Внезапно наступила тишина. Освобождение.
   И тут неожиданно и властно с окровавленных простыней раздался голос:
   - Закройте двери! Там холодно!
   Это сказала Дина. Олине вытерла лоб. Матушка  Карен  набожно  сложила
руки. Дождь проложил себе путь сквозь дерновую крышу. Осторожный  мокрый
гость.

***

   Эта новость дошла до Фомы, сидевшего на ящике  под  деревом.  Он  был
насквозь  мокрый,  но  не  замечал  этого.  Держался   на   почтительном
расстоянии от хлева.
   По всему существу Фомы расползлась удивленная  улыбка.  Она  достигла
его рук. И они, улыбаясь, сложились так, что дождь наполнил ладони.
   - Как ты сказала? - Он даже всхлипнул от счастья,  когда  услыхал  от
Олине эту новость.
   - "Закройте двери! Там холодно!" - засмеялась  Олине,  обхватив  себя
голыми розовыми руками.
   Между Олине и Фомой прокатился смех. Олине радостно улыбалась.
   - "Закройте двери! Там холодно!" - бормотала она и качала головой.

***

   Дину  несли  домой  на  крепком  парусе.  Нильс,  скотник,  случайный
покупатель, оказавшийся в лавке, и Фома.
   Вниз по тропинке, что  вела  к  усадьбе,  через  двустворчатые  двери
парадного крыльца, вверх по лестнице, в залу, на кровать с пологом.
   Только  тогда  появилась  повитуха,  чтобы  удостовериться,  что  все
сделано как надо. Она была очень  довольна:  на  серебряном  подносе  ей
дважды подали рюмку, положенную повитухам, сперва в  кухне,  а  потом  в
зале.
   Дина  выпила  свою  рюмку  жадно,  тогда  как  все  остальные  только
пригубили вино. Потом она попросила служанок  достать  из  комода  мыло.
Голос у нее звучал жалобно, как долго не бывшие в употреблении тали.
   Она положила мыло вокруг груди, у которой лежал  ребенок.  Тринадцать
кусков, благоухавших лавандой и фиалками. Магический круг благоухания.
   Вскоре мать и дитя уже спали.

***

   Молоко не приходило.
   Сначала  младенца  кормили   подслащенной   водой.   Но   долго   так
продолжаться не могло.
   От его несмолкаемого плача у женщин по спине бежали струйки пота.  На
четвертые сутки он уже не  плакал,  а  только  слабо  сипел.  Иногда  он
ненадолго засыпал от слабости.
   Дина была очень бледная, она не вмешивалась в заботы женщин.

***

   Наконец Фома пришел и  сказал,  что  знает  в  приходе  одну  молодую
лопарку, которая только что родила, но ребенок у нее умер.
   Лопарку  звали  Стине.  Она  была  худая,  большеглазая,  с  красивой
золотистой кожей и широкими скулами.
   Олине откровенно сокрушалась, что кормилица так тщедушна.  Не  говоря
уже о том, что она лопарка.
   Но очень скоро выяснилось, что маленькие груди лопарки полны эликсира
жизни. А ее сухощавое  крепкое  тело  источает  покой,  необходимый  для
ребенка.
   Своего сына она потеряла несколько дней назад.  Но  об  этом  она  не
говорила. Сперва она была подозрительна, глубоко несчастна и страдала от
обилия молока.
   Мужа у нее не было, но этим ее в Рейнснесе не попрекали.
   В те тяжелые, пряные июльские ночи Стине дарила всем покой.
   Из комнаты Стине распространялся сладкий запах  грудного  младенца  и
материнского молока. Он полз по  коридорам,  достигая  самых  отдаленных
уголков. Даже в людской угадывался запах женщины и ребенка.

***

   Дина пролежала в постели семь дней. Потом  встала  и  начала  ходить.
Упрямо, как коза, поднимающаяся по склону.
   - То с ребенком неладно, то с ней самой, - ворчала Олине.
   Лето выдалось жаркое. И  в  доме,  и  на  полях.  У  людей  появилась
надежда, что все наладится и станет как прежде. Когда был  жив  покойный
господин Иаков и всех гостей угощали пуншем.
   Стине кормила ребенка. И тенью скользила по дому.  Беззвучно,  словно
была в родстве с летним ветром и подземными водами.

***

   Олине приказала, чтобы никому не  говорили,  что  ребенок  родился  в
летнем хлеву.
   Матушка Карен заметила, что Иисус Христос тоже  родился  в  хлеву  и,
может быть, это добрый знак.
   Но Олине не сдавалась. Об этом никто  не  должен  знать.  И  все-таки
узнали. Дина из Рейнснеса явилась перед гостями на своей усадьбе в одних
панталонах, а теперь вот родила в хлеву.
   В это лето Дина начала спускаться вниз.
   Однажды на кухне она сделала Олине замечание,  чтобы  та  смахнула  с
плеч перхоть.
   Олине была смертельно оскорблена. Разве не она  спасла  в  хлеву  эту
даму? Когда Дина ушла, Олине закатила глаза к потолку  с  видом  собаки,
привязанной к лестнице.

***

   Между Диной и Стине царило безмолвное доверие.
   Иногда  они  стояли  рядом  над  колыбелью  ребенка,   перебрасываясь
односложными словами. Стине была не из разговорчивых.
   Однажды Дина спросила:
   - Кто был отцом твоего ребенка?
   - Он нездешний.
   - Это правда, что у него есть жена и дети?
   - Кто это сказал?
   - Мужики в лавке.
   - Они лгут!
   - Тогда почему ты не говоришь, кто он?
   - Теперь это не имеет значения. Ребенок умер.
   Дина сочла, что это сказано сурово, но справедливо.
   Она посмотрела Стине в глаза:
   - Ты права, сейчас это уже не имеет значения. Какая разница, кто  был
отцом.
   Стине глотнула воздух и с благодарностью встретила взгляд Дины.
   - Нашего мальчика будут звать Вениамином, и ты будешь держать  его  в
церкви, - продолжала Дина и взяла в руки маленькую голую ножку,  которая
дрыгалась в воздухе.
   Пеленки были раскрыты. В комнате было тепло и  душно.  Круглые  сутки
пахло солнцем.
   - Правда? - испуганно спросила Стине.
   - Правда. Ведь ты спасла ему жизнь.
   - Вы могли бы кормить его коровьим молоком.
   - Чепуха! Ты получишь новую юбку, новую блузку  и  лиф.  На  крестины
приедет пробст.

***

   Ленсман не на шутку рассердился, когда узнал, что  не  он  понесет  в
церковь своего первого внука и что ребенка не назовут в честь отца.
   - Его нужно назвать Иаковом! -  гремел  ленсман.  -  Вениамин  -  это
библейский апокриф, выдуманный женщиной!
   - Вениамин по Библии сын Иакова! - упорствовала Дина.
   - Но в нашем роду никогда не было ни одного Вениамина!  -  воскликнул
ленсман.
   - А  теперь  будет!  Со  следующего  воскресенья!..  Ступай  лучше  в
курительную и не шуми здесь!
   Ленсман остолбенел. Налился краской.  Люди  на  кухне  и  в  гостиной
оказались свидетелями этой перепалки. Ленсман приехал в Рейнснес,  чтобы
договориться о крестинах. И вот она, благодарность!
   Ему придется стоять в церкви бок  о  бок  с  этой  лопарской  девкой,
которая родила незаконного ребенка.
   Ленсман был так оскорблен, что на  мгновение  бешенство  парализовало
его. Потом его гнев все-таки вырвался наружу, но никто не мог  разобрать
его слов.
   В конце концов он повернулся на каблуках и  заявил,  что  уезжает  из
этого сумасшедшего дома. И что Вениамин такое  же  мужское  имя,  как  и
Мария.
   - В Италии мужчин, между прочим, называют Мариями,  -  сухо  заметила
Дина.  -  Если  ты  уезжаешь,  не  забудь  свою  трубку,  она  лежит   в
курительной. Но ребенка я все равно назову Вениамином!
   На втором этаже в  коридоре  беззвучно  плакала  Стине.  Она  слышала
каждое слово.
   Олине  что-то  бурчала  себе  под  нос.  На  кухне  ужинали   наемные
работники, им было не по себе.
   Но смятение длилось  недолго.  Когда  молва  о  случившемся  достигла
людской, там грянул смех. А она упряма, наша молодая  хозяйка!  И  людям
это нравилось. Ни у кого в приходе не было хозяйки, которая возвысила бы
служанку, доверив ей держать  своего  ребенка  перед  Всевышним,  только
потому, что та его выкормила.

***

   Ленсман Холм тяжелой походкой сердито шагал к своему карбасу.
   Но когда посыпанная гравием дорожка осталась у него за спиной, он как
будто  одумался.  Шаги  его  замедлились,  и  наконец  он   со   вздохом
остановился у лодочного сарая.
   Потом второй раз за этот день круто повернулся на  каблуках  и  пошел
обратно. Громыхнув без  всякой  надобности  на  крыльце,  он  крикнул  в
открытые двери:
   - Ладно, пусть он живет во грехе и зовется Вениамином! Во имя Бога!

***

   Но Дагни приняла это близко к сердцу. Она вообще не  желает  ехать  в
церковь. Это преднамеренное оскорбление не давало ей покоя  ни  днем  ни
ночью.
   В день крестин она оказалась простуженной. Жалкая и  несчастная,  она
лежала в постели с головной болью и красными глазами.
   Сыновья тоже не могли поехать без ее присмотра. Теперь их у  ленсмана
было уже двое.
   Поймав на себе укоризненный взгляд Дагни, ленсман  почувствовал  себя
виноватым. Но собрался с духом и объявил, что как бы там ни было, а  это
его первый внук и долг обязывает его поехать в церковь.
   С подарком в кармане он гордо  отправился  в  церковь.  Он  испытывал
облегчение, оказавшись вне досягаемости упреков и сочувственных взглядов
Дагни, которые, казалось, говорили: "Бедный Ларс, что за наказание  тебе
с этой дочерью! Подумать только, какой позор!"
   Точно он сам не знал этого.
   Нестерпимей всего были выразительные глаза Дагни  и  ее  замечания  о
собственном примерном поведении в девичестве.  Они  привели  ленсмана  в
такую ярость, что несколько раз он с трудом сдержался, чтобы не задушить
ее своими руками.
   Однако ленсман никого не задушил и не ударил. Он только долго смотрел
на Дагни. Такие сцены глубоко оскорбляли его.
   Добродушно или бесшумно, он все равно  добивался  того,  чего  хотел,
будь то на тинге или где бы то ни было. Особенно после  того,  как  Дина
переселилась в Рейнснес.
   Не раз он с благодарностью думал о своем  покойном  друге  и  матушке
Карен. Но никогда не задавался вопросом, легко ли им было с Диной.
   Никто не осмеливался передавать ему сплетни оттуда. Лишь когда  Дагни
по той либо другой причине хотела уязвить ленсмана, она сообщала  ему  о
том, что происходит в Рейнснесе, где хозяйка не спускается к  гостям,  а
по ночам  бродит  по  усадьбе.  И  предпочитает  общество  работников  и
служанок.
   Случалось, ленсман думал о детстве Дины. Она слишком  долго  жила  не
так, как того требовали приличия. До самого приезда в Фагернессет  этого
чудного господина Лорка, который, по словам Дагни, был ни рыба ни мясо.
   Что-то похожее на запоздалые угрызения совести  ненадолго  охватывало
ленсмана,  но  он  обиженно  отгонял  их  прочь  как   нечто   посланное
исключительно ему во вред. Он считал  себя  вправе  не  придавать  этому
значения.

ГЛАВА 3

   И сказал Маной: итак, если исполнится слово твое, как нам поступать с
младенцем сим и что делать с ним?
   Книга Судей Израилевых, 13:12

   Кисло-сладкий запах грудного ребенка и грудного  молока  удивительным
образом действовал на всех. Последний раз в Рейнснесе так пахло двадцать
три года тому назад.
   Олине не могла удержаться от сравнений:
   - Он похож на Юхана! Или:
   - Я как будто вижу маленького Юхана! У него было такое же лицо, когда
он какал!
   Она с энтузиазмом следила за успехами рода  Грёнэльвов.  Особенно  ее
занимали уши маленького Вениамина. Она с удивлением обнаружила, что ушки
у мальчика немного острые. Таких ушей среди  представителей  этого  рода
еще не встречалось. Олине поглядывала на Дину, у которой уши всегда были
скрыты волосами.
   Ее так и подмывало спросить, не унаследовал ли мальчик  свои  острые,
как у фавна, ушки от матери.
   Но поскольку обратиться с таким  вопросом  к  Дине  было  невозможно,
Олине ограничилась  замечанием,  что  забыла  посмотреть,  какие  уши  у
ленсмана.
   - Когда ленсман был маленький, ему подрезали уши, потому что они были
очень некрасивые, - без должного уважения сказала Дина.
   Олине обиделась. Но намек поняла.  И  больше  в  присутствии  Дины  о
внешности мальчика не говорила никогда.
   А вот Стине приходилось выслушивать многое. Олине беспокоило,  что  у
ребенка на головке не было ни одного волосика.  И  что  у  него  большое
родимое пятно на левом плече.
   Она обвиняла Стине в том, что  волосы  у  ребенка  не  растут  от  ее
молока.
   И сколько бы матушка Карен и Стине ни объясняли ей,  что  дети  часто
бывают лысые, пока не начнут  ходить,  что,  значит,  так  распорядилась
природа, переубедить Олине они не могли.

***

   Первое лето Вениамина выдалось на диво жаркое.
   Лифчики Стине быстро на