олько  минут  после  Дины  и   стал   хвалить
замечательную церковь. После его прихода странный запах морских  соленых
ветров и земли сделался еще ощутимее.  Правда,  гости  пробста  отметили
появление этого запаха еще раньше.
   Он что-то напомнил людям, они уже чувствовали его когда-то. Но когда?
В далеком прошлом? В  ранней  юности?  Или  он  издавна  дремал  в  душе
каждого, словно земля под паром?
   Кое у кого  начинали  дрожать  ноздри,  когда  к  ним  подходил  этот
русский. Или  вдруг  рядом  оказывались  волосы  и  руки  Дины.  Мужчины
почему-то теряли нить разговора и склонялись над своими чашками.
   Ленсман рассеянно спросил, как себя чувствует пробст. Бедняга лежал с
сильным кашлем.  Жена  пробста  смущенно  пожала  плечами.  Ленсман  уже
спрашивал ее о здоровье пробста, и  она  ответила  ему,  что  у  пробста
кашель и  лихорадка.  Навещать  его  не  рекомендуется.  Но  привет  она
передаст непременно.
   На этот раз она коротко бросила:  "Спасибо,  хорошо!"  -  и  сняла  с
рукава невидимую пылинку.
   Гостей снова и снова угощали печеньем. Наливали кофе.  Всеми  владело
чувство  сонного  удовлетворения.  Однако   ноздри   гостей   продолжали
вздрагивать перед каждым глотком.
   Если воображение гостей и могло определить этот запах, ему не хватало
дерзости, чтобы проследить, откуда он идет. По той простой причине,  что
добрым христианам было негоже думать о чем-либо подобном.
   А запах тем временем витал в  комнате.  Убивал  аппетит.  Врывался  в
разговор, и тогда слова замирали на устах, а взгляд становился  блаженно
отсутствующим. Запах возбуждал  прихожан  как  целебный  бальзам,  и  не
важно, что к концу вечера он уже почти выдохся. Через некоторое время он
всплывал в памяти, и люди терялись в догадках, силясь понять, почему  им
было так приятно на кофе у пробста в первый день Рождества.
   Уловила кое-что и жена пробста. Когда добрые  прихожане  разъехались,
она несколько раз легонько потянула носом воздух.
   Видно, Сам Бог благословил этот вечер в их доме.
   Она поднялась к своему больному  мужу,  чем  доставила  ему  душевную
радость и утешение.

***

   Дина сидела в карбасе, не защищаясь от ветра.
   Лео! Его кожа обжигала ее сквозь одежду. Тело Дины изгибалось, словно
ивовая ветвь над скрытым в горе родником.
   Запахнув меховое одеяло, она беседовала с Юханом  и  матушкой  Карен.
Поблагодарила Юхана за проповедь. Радовалась, что матушка Карен нашла  в
себе силы  поехать  в  церковь,  хотя  последние  дни  чувствовала  себя
неважно.
   Свинцовые глаза Дины были двумя блестящими озерами. Лео  встретил  ее
взгляд. Одна синеющая даль открывалась в нем за другой.
   С одной стороны Дину охраняло внимание Юхана, с другой - Лео, который
заслонял ее спину от морских брызг.

ГЛАВА 17

   Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною -
   Любовь.
   Книга Песни Песней Соломона, 2:4

   Скрыть случившееся оказалось невозможно. Так  же  как  нельзя  скрыть
время года от людей, которые выходят из дома.
   Первым взгляды  Дины  и  Лео  заметил  Юхан.  Он  вспомнил,  с  каким
пристрастием Дина расспрашивала его о путешествиях Лео.
   Пока Юхан учился в Копенгагене, воспоминания о мачехе часто тревожили
его мысли. Точно навязчивый жук, ползущий по странице Библии.  Для  него
она была все равно что жестянка с печеньем, которая стояла  у  Олине  на
полке, - прикасаться к ней не  разрешалось.  Но  грешные  мысли  кружили
вокруг нее.
   Юхан  мечтал  о  Дине  наяву   и   во   сне.   По   ее   обнаженному,
белоснежно-сверкающему телу струились лунные лучи и холодные капли.  Она
стояла в  воде  по  пояс,  покрытая  пупырышками  от  холода,  с  упрямо
торчащими сосками. Такой он видел ее в ту ночь, когда они купались перед
его отъездом.
   Он вернулся на девять лет старше. И  считал  себя  подготовленным  ко
всему. Однако всякий раз, когда он видел ее, что-то томило  и  волновало
его. И не важно, что перед Богом и перед людьми Дина была собственностью
отца. Не важно, что Иаков давно уже был  мертв.  Что  она  родила  Юхану
единокровного брата и как мать управляла их общим имуществом.

***

   Матушка Карен немного огорчилась, поймав взгляд,  которым  обменялись
между собой Дина и Лео. И в то же время  он  тронул  ее.  Она  перестала
вспоминать о покойном сыне. И от души желала Дине нового мужа.
   Правда, она сомневалась, чтобы у этого русского  было  хоть  какое-то
состояние. И не верила, что он сможет заниматься торговлей  или  держать
постоялый двор.
   Но, с другой стороны, Иаков  тоже  был  обыкновенным  моряком,  когда
приехал в Рейнснес... И она уже радовалась, что в доме появится человек,
с которым можно будет беседовать  об  искусстве  и  литературе.  Знающий
немецкий и французский и побывавший даже на Средиземном море.
   Нильс был захвачен врасплох этой откровенной любовью.  Почему-то  она
внушила ему тревогу. Словно любовь сама по себе таила для него угрозу.
   Андерс был удивлен. Но не очень-то верил,  что  из  этого  что-нибудь
получится.
   Стине спокойно выжидала, она не выдавала ни своих  мыслей,  ни  своей
осведомленности. Хорошее настроение Дины и ее отрешенность не внушали ей
тревоги.
   Олине же, напротив, когда Лео однажды пришел на кухню,  вдруг  начала
на все лады превозносить достоинства Иакова.  Он  вежливо,  с  интересом
слушал ее. Кивал и расспрашивал подробно о ее кумире, хозяине Рейнснеса.
   Иаков отличался множеством неоспоримых  достоинств.  Красивым  лицом,
неутомимостью, позволявшей ему  танцевать  ночь  напролет,  вниманием  к
слугам и беднякам. А чего стоили его вьющиеся волосы и молодая душа!
   Заинтересованность Лео обманула Олине.  Она  даже  не  заметила,  что
говорит о своей тридцатилетней любви. Кончилось тем, что  она  выплакала
свою тоску на груди у Лео и стала с ним неразлучна.
   Фома вернулся на четвертый день Рождества и застал Лео на кухне.  Лео
распевал грустные русские песни, чтобы утешить расстроенную Олине.  Фома
сделался бездомным.
   Терзаясь, он тем не менее шпионил за Диной. Прислушивался по  вечерам
к ее воркующему смеху, если двери между кухней и комнатами были открыты.
Разглядывал следы на снегу возле беседки в преддверии новолуния. Там  он
открыл мучительную для себя истину. Ее поведали ему  два  больших  талых
пятна на покрытой инеем скамье. Пятна были расположены так близко друг к
другу, что почти сливались в одно большое пятно. Два  человека  в  шубах
сидели на этой скамье... И ведь шубы могли быть распахнуты!..
   Она привела русского сюда,  где  она  столько  раз  обнажалась  перед
луной.
   Фома незаметно отбегал от дома, чтобы посмотреть, одна или  две  тени
видны на занавесках в зале. Но тяжелые темные  бархатные  шторы  хранили
все тайны. Наверное, теней просто не было видно из-за  слабого  света...
Фома страдал.
   Он мысленно представлял себе  тело  Дины  в  объятиях  другого  возле
кафельной печи или в свете канделябра, стоявшего перед зеркалом. Призрак
кровати с пологом мучил его день и ночь так, что он  едва  прикасался  к
обильной и вкусной рождественской пище.
   Фома стал сторониться кухни. Он не заходил туда, даже если знал,  что
русский сидит в гостиной.

***

   Однажды на окне в зале  действительно  обозначились  две  тени.  Дина
привела Жуковского к себе на седьмую ночь после Рождества. Хотя об  этом
мог узнать весь дом. Юхан. Матушка Карен. Страсть  вела  ее,  как  вожак
ведет волчью стаю. Серый,  невидимый  для  других,  он  манил  ее  своей
красной пастью с острыми зубами и резким  запахом.  Презирающий  смерть,
голодный и неистовый.
   Дина уже легла, но встала и снова оделась. Причесала волосы и вышла в
темный коридор, в котором не было окон. Она прогнала Иакова за  бельевой
шкаф и подошла к нужной двери.  Осторожно  нажала  на  ворчливую  медную
ручку и скользнула в комнату.
   Он ждал ее, словно верный телохранитель. Правда, без сапог и рубашки,
но в брюках. Казалось, он сидел и читал, чутко прислушиваясь  к  каждому
шороху.
   Комната для гостей была предназначена  только  для  одного  человека.
Тонкие стены могли выдать их Андерсу и Юхану. В зале же обе  стены  были
из бревен. Дина загасила свечу пальцами. Быстро,  даже  не  поплевав  на
пальцы.
   - Пошли! - шепнула она.
   И словно между ними все было давно решено, он пошел за ней.

***

   В зале Дина со вздохом повернула ключ и  отвела  Лео  к  кровати.  Он
хотел что-то сказать, но она прошептала "тс-с!" у самого его рта.
   В зеленых глазах мелькнул смех. Лео улыбался, но  был  серьезен,  как
молящийся Будда.
   Несколько раз  он  закрыл  глаза  и  кашлянул.  Она  подошла  к  нему
вплотную. Но он не сразу прикоснулся к ней.
   Оказалось, что старинная с пологом кровать  скрипит,  и  им  пришлось
переместиться на пол. Правда, у них была  перина  из  гагачьего  пуха  в
чехле из тончайшего атласа и простыня.
   Он утолял свой голод  весело,  но  жадно.  Смеялся,  скользя  в  ней.
Беззвучно и страстно. Словно старая гора, которая сдерживает эхо,  чтобы
не испугать солнце.  Словно  летящие  облака,  которые  боятся  спугнуть
ночную  росу  с  листьев  брусники  или  маленьких  змеенышей  в  горной
расселине.
   Она была рекой, несущей речное судно с мощным остовом. Нос  судна  не
боялся порогов и камней. Берега реки поглощали  все  подряд  и  царапали
борт судна.
   Перед последним порогом, после которого  его  должен  был  подхватить
водопад, дно разверзлось и судно рухнуло в пучину.
   Песчаные отмели тихо что-то шептали. Река же грохотала  и  шумела,  и
берега ее были все так же ненасытны. Судно снова выплыло на поверхность.
Вверх килем, без весел, но сильное и  могучее.  Какой-то  большой  зверь
прыгнул на него с берега и впился в него зубами.
   И Лео тут же завертелся в водопаде.

***

   Кровать с пологом невозмутимо стояла на своем месте, словно смирилась
и со своей старостью, и с выказанным ей пренебрежением.
   Ей не случалось видеть ничего подобного. Она как будто  даже  вносила
свою лепту. Ее угловые столбы и высокое  изголовье  пытались  приглушить
поющую в комнате жизнь.
   Единственное, чего не могла кровать с пологом, - это удержать  Иакова
на расстоянии. Он, как  забытый  ребенок,  старался  протиснуться  между
Диной и Лео. И прогнать его было невозможно.
   Иаков оставался в комнате, пока в хлеву не подали голос коровы и утро
не встало зимней стеной из-за гор.

***

   Пошли холодные дни и ночи. Небеса выворачивали наизнанку свое  нутро.
По краям ярко-зеленых сполохов висели красные и синие  лохмотья.  И  все
это плыло и переливалось на фоне черного звездного неба.
   "Принца Густава" встретили как нежеланного морского змея.
   Дина опять начала ходить по ночам у себя в зале.

КНИГА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 1

   Иной сыплет щедро, и  ему  еще  прибавляется;  а  другой  сверх  меры
бережлив, и однако же беднеет.
   Книга Притчей Соломоновых, 11:24

   Молодая портниха, которую пригласили в Рейнснес еще до Рождества, так
там и осталась - выяснилось, что ехать ей некуда.
   Она убрала за собой все катушки и лоскутки, подмела  пол  в  людской.
Стине застала ее одетую, с перевязанной коробкой и в слезах. С портнихой
уже рассчитались.
   Стине сохранила в тайне печальную  историю  портнихи.  Но  ясно  было
одно: нельзя выгонять человека из усадьбы под Рождество.  Это  стало  бы
известно всему приходу, и на Рейнснес лег бы позор.
   Портнихе  поручили  вымыть  пол   в   конторе   и   в   лавке   после
предпраздничной торговли и угощения. Мало приятного мыть щербатые полы с
прилипшей табачной жвачкой. Но она не жаловалась.
   Проходя мимо буфетной, Дина случайно  услышала  разговор  портнихи  с
Аннетте. Они говорили о Нильсе.
   - Я и не заметила, как он там появился, - сказала портниха.
   - Да ты его не бойся, он  тут  не  хозяин,  -  объяснила  Аннетте.  -
Прогнала бы его - да и делу конец.
   Дина остановилась за дверью.
   - А я и не испугалась. Просто он пришел не вовремя. Чудной  какой-то.
Однажды двигал там тяжелый умывальник, ну прямо как дурачок.
   - Умывальник?
   - Ну да, у себя в конторе. В сочельник Олине мне велела проверить, не
осталось ли где огня, может, печь какая не прогорела. Не дай Бог  пожар,
ведь был же у вас тут пожар от молнии... Вот тогда-то я его и видела. Он
задернул занавески, но щелка все равно  осталась,  я  подошла  к  самому
окну. Знаешь, он сдвинул умывальник с места, сел на  корточки  и  что-то
там делал в углу. А потом  с  грохотом  поставил  умывальник  обратно  и
закурил. Ну разве умный человек будет двигать умывальник?

***

   Наступили синие февральские дни.
   Дина не постучавшись вошла в контору. Нильс приподнял голову от бумаг
и поздоровался с ней. В конторе было жарко. Раскаленная  докрасна  печка
шумно вздыхала.
   - Ты, Нильс, как всегда, работаешь даже в праздники? - спросила Дина.
   - Хотел разнести все по книгам, пока Андерс  не  вернулся  со  своими
счетами. Дел много.
   - Понятно.
   Она подошла к массивному письменному столу и  остановилась,  скрестив
на груди руки. Нильс вдруг вспотел. Неприятная слабость сковала его.
   - Что-то я хотела  тебе  сказать...  Ах  да...  Это  правда,  что  ты
собираешься уехать в Америку?
   Нильс весь сжался. На висках встопорщились поседевшие волосы. Жилетка
была расстегнута. Шея у Нильса была жилистая и худая, руки тоже.
   Но вообще он был недурен собой. И для конторского служащего, пожалуй,
даже слишком силен и мускулист. Прямой нос, благородные черты лица.
   - Кто тебе это сказал? - Он облизнул губы.
   - Не важно кто. Но я хочу знать: это правда?
   - Уж не ты ли стащила у меня со стола карту Америки?  Он  собрал  все
силы для ответного наступления. И был доволен собой.
   - Нет, не я. А у тебя и карта была? Интересно! И куда же ты  собрался
ехать?
   Нильс посмотрел на Дину. Их  разделял  стол.  Он  уперся  ладонями  в
столешницу и поднял к ней лицо. Потом выпрямился так резко, что чуть  не
опрокинул чернильницу.
   - Карта пропала бесследно! До сочельника она еще была здесь!
   Он замолчал.
   Дина тоже молчала и наблюдала за ним.
   - Да все это так, мечты, - ответил он наконец.
   - Такая поездка стоит много денег, - тихо заметила Дина.
   - А я и не собирался...
   Нильс покраснел и несколько раз пригладил рукой волосы.
   - Может, у тебя есть деньги?
   - Столько нету...
   Нильс  мысленно  ругал  себя,  что  не  предусмотрел  заранее  такого
разговора. Не приготовил ответов.
   С Диной всегда так. Она, как  хищный  палтус,  умеет  застать  добычу
врасплох.
   - Я уже давно хотела поговорить с  тобой  об  одном  деле,  Нильс,  -
вкрадчиво сказала Дина, как будто переменив тему разговора.
   - О чем же? - Нильс вздохнул с облегчением.
   -  Да  все  о  цифрах...  Они  существуют,  а  найти  их  невозможно.
Неуловимые какие-то. Вдруг появляются, когда начинаешь считать  бочки  -
что грузили, а что разгружали - или поговоришь с людьми, кто  сколько  и
за что задолжал или вернул. Я тут записала кое-что. Не для ленсмана,  не
для судьи... Но знаешь, все-таки я нашла верные цифры.
   Нильс судорожно глотнул  воздух.  Потом  собрал  всю  свою  злость  и
посмотрел ей в лицо.
   - Ты и прежде обвиняла  меня  в  том,  что  я  мошенничаю,  -  хрипло
проговорил он чуть-чуть раньше, чем следовало.
   - Вот именно, - почти шепотом сказала Дина и схватила его за руку.  -
Но на этот раз я уверена в своей правоте!
   - Какие же у тебя  доказательства?  -  В  душе  у  него  шевельнулось
предчувствие, что дело приняло серьезный оборот.
   - Пока, Нильс, я оставлю их при себе.
   - Потому что их не существует! Ты злая, Дина! Все это  твоя  злоба  и
ложь! С тех пор как Стине родила свою девчонку...
   - Твою девчонку! - поправила Дина.
   - Называй как хочешь! Но с тех самых пор Рейнснес перестал быть  моим
домом. А теперь ты хочешь перед всем миром  выставить  меня  мошенником!
Какие у тебя доказательства? - кричал он.
   При свете лампы его лицо казалось белым, подбородок дрожал.
   - Ты прекрасно понимаешь,  что  я  не  стану  выкладывать  тебе  свои
доказательства. Но я хочу дать тебе возможность загладить вину.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Ты откроешь мне все цифры и  вернешь  деньги!  А  об  остальном  мы
договоримся, и я гарантирую тебе билет в Америку.
   - Нет у меня никаких денег!
   - Есть! Ты и родного брата объегорил на те десять процентов,  что  он
должен был получить после расчета за поездку в  Берген.  Ты  сжульничал,
твои цифры не соответствуют сумме, которую Андерс брал с собой с Берген.
Это твоя самая большая ошибка, Нильс. Ты хотел переложить свою  вину  на
брата, чтобы в случае чего выглядело, будто мошенничает он, а не ты!  Но
ты не учел, что я хорошо знаю вас обоих!
   Нильс в бешенстве погрозил Дине  кулаком  и  сделал  движение,  чтобы
обежать вокруг стола и наброситься на нее.
   - Садись! - приказала Дина. - Или хочешь, чтобы я вызвала ленсмана  с
его людьми и выложила все, что мне известно? Отвечай!
   - Нет! - прошептал он. - Но только ты не права...
   - Ты откроешь мне все цифры и вернешь деньги. И немедленно! Что ты  с
ними сделал? Потратил? Зарыл в землю? В банке их, во всяком случае, нет.
   - Откуда ты все это взяла?
   Она улыбнулась. Нильс весь покрылся гусиной кожей.  Съежился,  словно
боялся, что она проникнет в него сквозь поры и добьет изнутри.
   Он снова сел за стол. Его взгляд то и дело обращался  к  умывальнику,
словно у ребенка, который невольно смотрит туда, где спрятал  деревянную
лошадку, украденную у товарища.
   - Так ты их зарыл? Или они у тебя под тюфяком?
   - Нет у меня ничего!
   Ее глаза сверлили его насквозь.
   - Хорошо! Даю тебе время до вечера. А потом  пошлю  за  ленсманом!  -
жестко сказала Дина и повернулась, чтобы идти.
   И тут же, будто по наитию, снова обернулась к нему.  Его  глаза  были
прикованы к умывальнику! Он понял, что она за ним наблюдает.
   - Вообще мне надо посмотреть счета. А  ты  можешь  идти,  -  медленно
сказала она. Кошка. Которая вдруг показала когти.
   Он встал и прошел мимо нее, стараясь держаться как можно прямее.

***

   Дина заперла за Нильсом дверь, не смущаясь, что он слышит это.  Потом
закатала рукава и принялась за дело.
   Большой умывальник с тяжелой мраморной плитой не  хотел  поддаваться.
Дуб и мрамор. Массивный и прочный.
   Дина навалилась всем телом.
   Нильс тем временем  ходил  взад  и  вперед  по  лавке.  Дина  достала
жестяную коробку и при свете лампы начала считать деньги.

***

   На другое утро Дина куда-то уехала  через  горы.  Она  взяла  трюгеры
для
себя и для Вороного, они были навьючены вместе с дорожной сумкой.
   Нильс как раз вышел из лавки, когда она проезжала мимо кузницы.
   При виде этой крупной женщины, сидевшей на Вороном, у него  потемнело
в глазах. Он знал, куда она едет.
   С той минуты, как Нильс услыхал, что она двигает  в  конторе  мебель,
содержимое его нутра неодолимо рвалось наружу. Причем с обоих концов. Он
едва успел добежать до уборной, что была при лавке. Вечером он несколько
раз порывался подняться к ней  в  залу,  чтобы  повиниться  и  молить  о
пощаде. Но не преодолел себя.
   Ночь он провел в муках, ему снились покойники и кораблекрушения.
   Утром Нильс тщательно намылил и сбрил седую щетину,  словно  это  для
него сейчас было самое главное.
   Он все еще подумывал о том, чтобы пойти к этой каменной Дине Грёнэльв
и молить о снисхождении.
   Но не мог заставить себя. Тянул минута за минутой. Наконец он увидел,
как она выехала со двора, но даже тогда еще можно  было  остановить  ее.
Догнать, схватить лошадь за поводья...
   Однако он знал Динину твердость. Знал, что она не смилостивится, пока
он не встанет на колени.
   И не мог.

***

   Ему  следовало  уехать.  Пока  было  время.  Нечего  было  тянуть  до
Рождества только потому, что в усадьбе  появился  этот  Лео,  с  которым
можно было разговаривать по-человечески.
   А карта! Ну что за ребячество считать, будто в Америку  не