на полу.
   - Что ты здесь делаешь? - удивился он.
   - Хочу в этом разобраться, - ответила она, даже не взглянув на него.
   - Да ты ничего в этом не смыслишь. Давай уберем все на  место,  а  то
Нильс рассердится.
   - Я не уверена, что Нильс не ошибается  в  расчетах,  -  пробормотала
Дина, прикусив указательный палец.
   - Это невозможно! Он столько лет этим занимается!
   - Цифры не сходятся. Лорк сказал бы, что этот пример решен неверно.
   - Брось эти глупости, Дина! Идем домой. Уже поздно.  Я  тебе  кое-что
привез.
   - Я должна все  пересчитать!  Иаков,  я  хочу  постоянно  работать  в
конторе!
   Глаза у нее горели, ноздри раздулись. Такой она бывала  в  те  редкие
разы, когда ей было хорошо.
   Но Нильс заявил твердо: либо он, либо Дина. Иаков попытался примирить
их. Говорил, что Дина может помочь вести бухгалтерию.  Что  она  считает
как никто, и всякое такое.
   Однако Нильс, который обычно не открывал рта, сказал:
   - Нет!
   Дина со свойственной ей ухмылочкой приблизила к нему лицо.  Она  была
на полголовы выше Нильса, и слова ее полетели  в  него,  как  сверкающие
наточенные стрелы:
   - Еще бы! Ты боишься, что кто-нибудь обнаружит, что  ты  не  силен  в
счете! Что иные цифры исчезают у тебя как роса с травы! Да-да! Но  цифры
навсегда не исчезают. Так может  казаться  только  тому,  кто  не  умеет
считать...
   В конторе воцарилась тишина. Потом Нильс  повернулся  на  каблуках  и
вышел, бросив через плечо:
   - При Ингеборг такое было бы невозможно! В конторе останусь  либо  я,
либо эта.
   Дина не осталась в конторе. Но за обеденным столом  она  выразительно
поглядывала на Нильса. Нильс предпочел обедать на кухне.

***

   Иаков пытался задобрить Дину, чтобы она не сердилась из-за того,  что
вести дела в конторе остался Нильс. Он  привозил  ей  из  своих  поездок
маленькие подарки. Кусочек мыла. Брошку.
   Пытался втянуть ее в общий разговор.
   Однажды, когда все собрались в гостиной после  обеда,  он  спросил  у
Дины, что она думает о новом короле Оскаре I.
   - Мне хотелось бы попросить нового короля  как-нибудь  проверить  все
счета в нашей лавке, чтобы выяснить, куда пропали некоторые цифры,  -  с
улыбкой ответила Дина.
   Нильс встал и вышел. Матушка Карен вздохнула. Иаков нервным движением
зажег трубку.

***

   Иаков знал в Страндстедете одну вдову. У  нее  были  тяжеловатые,  но
приятные черты лица и волосы с седыми прядями, собранные в пучок. Платье
плотно облегало крепкое тело. Она жила одна в небольшом доме, пускала  к
себе постояльцев и немного шила для людей.
   У нее Иаков находил утешение. К ней он мог приехать и облегчить  свое
сердце, поговорить.
   Если  во  времена  Ингеборг  он  брал  карбас  и  уплывал  в  поисках
развлечений, танцев и музыки, а иногда и  кое-чего  еще,  то  теперь  он
покидал Рейнснес, чтобы обрести покой и гармонию.
   Потребности мужчин... Они неисповедимы и непредсказуемы.

***

   Пришло лето 1844  года.  Ползали  муравьи,  сверкало  солнце,  стояла
тишина.
   Матушка Карен приобрела для Дины народные песни, собранные  человеком
по имени Йорген Му, и языческие сказки, собранные Асбьёрнсоном и  Му.  К
сказкам Дина даже не притронулась.
   - Истории в Книге Ертрюд гораздо интереснее.  В  них  нельзя  угадать
конца, как в этих сказках.
   - В сказках совсем другая мораль, милая  Дина,  -  объяснила  матушка
Карен.
   - Какая?
   - Сказки - это не слово Божье. В них главное -  народность,  народная
мораль.
   - А какая между ними разница?
   - Слово Божье священно. Оно говорит о грехе  и  о  спасении  души.  А
сказки - это сказки, их рассказали люди. В них  зло  бывает  наказано  и
добро торжествует.
   - Но и Книга Ертрюд тоже написана людьми!
   - У Бога были Свои посланцы. Свои апостолы, которые несли  людям  Его
слово, - объяснила матушка Карен.
   - Я знаю. Во всяком  случае,  Его  истории  интересней,  чем  истории
Асбьёрнсона и Му! - заявила Дина.
   Матушка Карен улыбнулась.
   - Очень хорошо, милая Дина! Но ты не должна  называть  Библию  Книгой
Ертрюд! И не надо  сравнивать  слово  Божье  с  языческими  сказками!  -
примирительно сказала она.
   - Книга Ертрюд, Библия, очень выигрывает от такого сравнения, -  сухо
заметила Дина.
   Матушка Карен поняла, что Дина вряд ли может подняться до философских
дискуссий или богословских бесед. Ну что ж, пусть будет так.

***

   Дина играла на  виолончели  и  ездила  верхом  с  Фомой.  В  пакгаузе
Андреаса встречалась с Ертрюд.
   Каждое утро на столе в беседке были видны красные круги от рюмки.
   Забравшись на бузину, она следила за судами во фьорде. Приезжих  было
мало. А те, что приезжали, казалось, прибыли с другой планеты.
   Дина сделала свои выводы относительно поездок Иакова в  Страндстедет.
Слухи долетали до нее  через  стены  людской  и  вообще  с  ветром.  Она
подхватывала кое-что здесь, кое-что там. Несколько раз шепот  обрывался,
когда она появлялась в комнате или проходила мимо. Даже у церкви.
   Она стискивала зубы.
   Подошла осень.

***

   По темному морю гуляли  белые  барашки,  холодный  ветер  колол  лицо
ледяными иголками. Луна была белая, круглая, и сполохи северного  сияния
прогоняли со звездного неба злые силы.
   Снег  и  дождь  чередовались  друг  с  другом.  Горные  дороги  стали
недоступными, по ним не могли пройти ни люди,  ни  лошади.  Хорошо  было
тем, у кого были лодки. Хотя и на море гуляли ненадежные ветры.
   То они  задували  с  севера.  То  гнали  с  запада  тяжелые  волны  и
неприкаянных черно-синих бакланов.
   Дина не спала всю ночь. Но, против обыкновения, она не  встала  и  не
ушла в беседку в своей волчьей шубе.
   Ночь предвещала ненастье. Ясное небо и северное сияние сопротивлялись
приближающемуся шторму.
   Дина лежала на высокой кровати и, откинув полог, глядела  в  окна  на
жалкие остатки света, из-за которых небо казалось выцветшим и бесконечно
далеким.
   Неожиданно сквозь закрытую  дверь  в  залу  вошел  Иаков.  Подошел  к
кровати. Он хромал.
   Лицо у него было худое и измученное, он протягивал к  ней  руки,  как
будто молил о милости.
   Иаков снял с себя только один сапог, поднятый им  шум  мог  разбудить
весь дом.
   На его бледном лице была печать предательства.
   Дина позвала его. Но он не ответил. А  потом  было  уже  поздно.  Его
сменил жалкий двойник. Весь день  Дина  поглядывала  на  пролив,  ожидая
посланца из Страндстедета.

   Я Дина. Иаков говорит одно, а делает другое.  Необъезженный  жеребец.
Он знает, что принадлежит мне, и боится, как бы  я  не  узнала,  что  он
хочет улизнуть от меня. Семь раз он лгал, чтобы улизнуть от меня.
   Уже ничего нельзя изменить. Люди  как  времена  года.  Иаков  вот-вот
станет зимой. Мне нанесли удар. Я почувствовала боль. Но все  исчезло  в
том безграничном, что я всегда ношу в себе.
   Я брожу из  комнаты  в  комнату,  между  предметами  и  людьми.  Могу
заставить людей натыкаться друг на друга. Они плохие игроки. Ничего  про
себя не знают. От моих слов у них начинают бегать глаза. Людей нет. Я не
хочу больше считать их.

   Потрепанный двухвесельный бот с мокрым и замерзшим гребцом подошел  к
причалу. Иаков повредил ногу, его надо забрать домой, он лежит у вдовы в
Страндстедете.
   Дина не выразила ни малейшего удивления. Она тут же начала  одеваться
и приказала запрячь в сани Вороного.
   Андерс хотел пойти в Страндстедет на карбасе.  Женщине  нельзя  ехать
через горы.
   Дина шипела, как разъяренная рысь, и ждать не стала.
   Андерс пожал плечами. На море творилось  такое,  что,  может,  Динино
решение было и кстати.
   Казалось, Дина уже с утра была  готова  к  этой  поездке.  Теперь  ей
оставалось только закутаться в шаль, завернуться  в  овчину  и  сесть  в
сани.
   Матушка Карен и Олине больше опасались за Иакова, чем за  рискованную
поездку Дины.

***

   Так сложилось, что Дина сама забрала Иакова из спальни вдовы.
   Он веселился на пирушке, и  ничто  не  предвещало  несчастья.  Но  на
крыльце он поскользнулся и упал  с  лестницы.  Голень  треснула,  словно
сухая ветка, сломанная ветром. Перелом был тяжелый, кость вышла наружу.
   На его счастье, в Страндстедете в это время  оказался  доктор.  Иаков
выпил целую бутылку рома, чтобы заглушить  боль,  пока  доктор  промывал
рану и накладывал шины.

***

   Дина, по обыкновению, была в штанах и  ботфортах,  как  мужчина.  Она
заполнила собой весь небольшой дом. Между бровями у нее залегла глубокая
складка. Слова замерзли.
   С вдовой она обращалась точно с  прислугой.  И  ее  добрый  совет  не
забирать Иакова до тех пор, пока его можно будет перевезти  на  карбасе,
оставила без ответа.
   Дина приказала привязать Иакова к саням. И  вскоре  он  уже  лежал  в
санях, завернутый в овчину.
   - Хозяйке надо оплатить расходы на доктора и дать за постой,  -  тихо
сказал Иаков и сморщился от боли.
   Но Дина не сказала  хозяйке  ни  "спасибо",  ни  "до  свидания".  Она
хлестнула Вороного и прыгнула в сани.
   Вороной несся как дьявол. Из-под полозьев летели искры.  От  скорости
захватывало дыхание.
   Дина, словно коршун, парила над Иаковом.

***

   У Иакова от страха замирало сердце, когда они летели по  заледеневшим
колдобинам.
   Осенний  паводок  сильно  разрушил  дорогу.  Каждый  замерзший   ухаб
отзывался в ноге острой болью.
   Только теперь Иаков до конца осознал, что значит оказаться во  власти
Дины.
   Он редко пользовался лошадьми, всегда предпочитал море.
   Он упрекнул Дину, что она  не  взяла  с  собой  матросов,  чтобы  они
перегнали домой его карбас. Но она не удостоила его даже взглядом.

***

   Мало того что Иаков сломал ногу,  он  еще  и  попал  в  немилость.  И
понимал, что только время поправит и то и  другое.  Но  ему  не  хватало
терпения.
   Перелом был сложный, шины наложены плохо, и рана никак не заживала.
   Казалось, все  злые  силы  ополчились  против  его  ноги.  Иаков  был
прикован к постели. Он то кричал и  буйствовал,  то  говорил  шепотом  и
взывал к сочувствию.
   Ему поставили кровать в гостиной, чтобы он не думал, будто живые  уже
исключили его из своего числа.

***

   Складка между бровями у Дины  становилась  все  глубже.  Если  она  и
сочувствовала больному, то хорошо это скрывала.
   Однажды Иаков невинно попросил ее не пить столько вина и сыграть  ему
на виолончели. Дина вскочила с кожаного  стула  с  высокой  спинкой  так
резко, что рюмка опрокинулась на кружевную салфетку.
   Красный цветок от вина  расплылся  во  все  стороны.  Ножка  у  рюмки
сломалась.
   - Попроси лучше свою вдову из Страндстедета выправить кости  в  твоем
скелете! - крикнула она и пулей вылетела за дверь.
   Тем временем Андерс пригнал карбас домой. И  матушка  Карен  с  Олине
ухаживали за Иаковом, не жалея сил.

***

   Выходка Дины кое-что объяснила Иакову. Он только не  понял,  что  это
непоправимо.
   Когда дело касалось женщины, для него не было  ничего  непоправимого.
Даже эти два  года,  что  он  прожил  с  Диной,  не  лишили  Иакова  его
неистребимой веры в себя.
   Но он не поправлялся. У него началась гангрена. Цвет раны не оставлял
никаких надежд. И дух от нее полз подобно злому  слуху.  Это  неумолимое
предупреждение о том, что день расплаты уже  недалек,  отравляло  каждое
мгновение.
   Время теперь было на вес золота.
   Матушка  Карен  понимала,  что  Иакову  требуется  умелая  помощь.  И
безотлагательно!
   Только  Дина  представляла  себе,  что  подразумевалось  под   умелой
помощью.
   Она уже сталкивалась с гангреной. Один из рыбаков ленсмана  отморозил
ногу, и у него началась гангрена. Он, правда, выжил, но  вместо  ноги  у
него торчал обрубок, и теперь он жил у ленсмана из  милости.  Через  год
этот человек так озлобился от горечи и ненависти  ко  всем  и  вся,  что
служанки боялись приносить ему еду.
   Зато Дина навещала его даже без дела.

***

   Дух от ноги Иакова шел по всему дому. Матушка Карен  не  отходила  от
его постели. Слезы Олине падали в кастрюлю с супом.
   Море не стихало и не давало надежды.
   Андерс уступил и на этот раз, когда Дина сказала,  что  они  с  Фомой
отвезут Иакова к доктору.
   Если она одна одолела эту дорогу на строптивом Вороном, то тем  более
одолеет ее вместе с конюхом.
   Лучшего решения никто предложить не  мог.  Пришлось  остановиться  на
этом.
   Но только Фоме не вышло поехать с Диной.

***

   Ничего не понимая, Фома оторопело смотрел на Дину, когда она  села  в
сани и приготовилась ехать одна.
   Иаков нерешительно кивнул ему. Словно молил о помощи.
   Фома уже приготовился прыгнуть в сани.
   - Нет! - рыкнула  Дина  и  вожжами  хлестнула  его  по  рукам.  Потом
крикнула Вороному:
   - Пошел! - и понеслась так, будто за ней гнался сам черт.
   Упавший Фома стоял на четвереньках на заледенелом дворе  усадьбы.  На
правой руке краснел след от удара.  Дыхание  со  свистом  вырывалось  из
груди.
   Позже он оправдывал поступок Дины тем, что трое для саней  -  слишком
тяжелый груз. Она не могла терять времени, нужно было спешить.
   Как и все, что говорил Фома, это казалось правдоподобным. Но он видел
страх в глазах Иакова. И вспоминать об этом ему было тягостно.
   Фома был ученым псом. Без дела не лаял.
   Свои мысли он утопил в бочке, что  стояла  во  дворе,  сунув  руки  и
голову в ледяную воду. Боль от удара чувствовалась по  всей  руке,  даже
под мышкой. Потом он вытер лицо мокрой рукой и пошел к Олине.
   Лицо у него горело от холодной воды. Он сказал,  что  Иаков,  видать,
совсем плох.
   Олине вытерла глаза и незаметно сморкнулась. У них ничего не осталось
от Иакова, кроме запаха.

***

   А три часа спустя  Фома  уже  встречал  Дину  и  Вороного  с  пустыми
оглоблями.

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

   Сердце знает горе души своей, и в радость его не вмешивается чужой.
   Книга Притчей Соломоновых, 14:10

   В тот год когда Иакова опустили в могилу, Рождество в Рейнснесе  было
тихое.
   Никто не решился навестить вдов. Лед на дороге как  на  заказ  служил
оправданием для тех, кто пожелал уклониться.
   Олине жаловалась, что холодные рыдания стен отдаются у нее в суставах
и не дают ей покоя.
   До середины января дороги оставались  непроезжими.  Жизнь  в  усадьбе
замерла.

***

   Фома старался лишний раз пройти мимо окон залы. Его глаза - голубой и
карий - смотрели вверх. Он и сам не знал, что он молится.
   Если ему приказывали отнести наверх дрова, у него так  дрожали  руки,
что он ронял - поленья на лестницу.
   Дина всегда сидела к нему спиной, пока он складывал  дрова  в  короб,
что стоял за ширмой с Ледой и лебедем.
   Он благословлял ее спину, говорил: "Храни тебя Бог!" - и уходил.

***

   Никто не знал, когда  Дина  спит.  Ее  каблуки,  подбитые  железками,
стучали по полу и днем и ночью.
   Тонкие страницы Библии Ертрюд дрожали на сквозняке.

***

   Матушка Карен  напоминала  заморскую  перелетную  птицу,  которая  по
непонятной причине осталась зимовать на севере.
   От горя она сделалась совсем прозрачной, как хрупкое  стекло.  Темное
время положило свои тени на его мягкий узор.
   Она тосковала по Иакову. По его вьющимся волосам и веселым глазам. По
Иакову, каким он был, пока в Рейнснесе все не разладилось.
   Старость  облегчала  матушке  Карен  переход  за  черту,  за  которой
обретались умершие. Прислуга думала,  что  она  слегка  помешалась.  Она
ходила, прихрамывая, по дому и разговаривала сама с собой.
   На самом  же  деле  она  страдала  от  беспросветного  одиночества  и
безнадежной тоски по прошлому.
   Люди и животные. Хлев. Надворные постройки, лавка - все несло на себе
печать этого одиночества.
   Усадьба затаила дыхание и ждала, чтобы кто-нибудь  заполнил  пустоту,
оставшуюся после Иакова.
   Рейнснес - большое судно - плыл без кормчего и без команды.
   И то, что Дина не спускалась вниз, а ходила по ночам взад и вперед по
зале в своих подкованных башмаках, только ухудшало положение.
   И в ее молчании всем чудилось что-то недоброе.

***

   Андерс вырвался  из  этой  обители  скорби  и  готовился  к  лову  на
Лофотенах.
   Матушка Карен написала Юхану, что он лишился  отца,  но  дом  у  него
есть. У нее ушла целая  неделя  на  то,  чтобы  найти  нужные  слова.  И
избавить его от подробностей.
   Было сделано все, чтобы спасти  отца,  писала  она.  И  все-таки  Бог
призвал его к Себе. Может, Господь в Своей неизреченной  милости  понял,
что для Иакова было бы невыносимо остаться одноногим калекой...  Господь
в Своей мудрости понял, что не по Иакову такая жизнь...
   Когда письмо с печальным известием было отправлено, матушка  Карен  с
трудом поднялась на второй этаж и постучалась к Дине.
   Дина стояла посреди комнаты.
   Она уже хотела отойти к окну и повернуться спиной, но  матушка  Карен
мягко сказала:
   - Ты все ходишь  и  ходишь  по  зале,  а  ведь  от  этого  ничего  не
изменится.
   Может, на Дину произвели впечатление белые дрожавшие  ноздри  матушки
Карен. А может, ее  беспокойные  пальцы,  которые  в  отчаянии  теребили
бахрому шали.  Так  или  иначе,  но  Дина  вышла  из  своей  оболочки  и
неожиданно проявила внимание.
   - Жизнь продолжается, милая Дина. Тебе надо  спуститься  вниз,  взять
дело в свои руки. И...
   Дина жестом пригласила матушку Карен  сесть  за  овальный  стол,  что
стоял посреди комнаты. Он  был  накрыт  золотистой  плюшевой  скатертью,
отделанной по краю кистями, которые шевелились от сквозняка, тянувшего в
открытую дверь.
   Хрупкое тело матушки Карен  тяжело  опустилось  на  стул  с  овальной
спинкой.
   Этот стол и четыре стула к нему были привезены из  Бергена  в  первый
год, что матушка Карен жила в Рейнснесе. Она сама следила, чтобы дорогую
мебель осторожно доставили на берег.
   И вдруг старая женщина обо всем забыла. Словно она поднялась  к  Дине
не потому, что уже не могла выносить одиночества и огорчения.
   Она не сводила глаз с изогнутых ножек стола.  Точно  перед  ней  было
что-то  диковинное.  Потом  медленно,  без  всякого  вступления   начала
рассказывать историю этой мебели.
   Дина прошла через комнату, закрыла дверь в коридор. И, взяв грифель и
доску,  села  рядом  с  матушкой  Карен.  Сперва  она,   словно   щитом,
прикрывалась своей усмешкой. Потом усмешка исчезла.  Дина  слушала.  Как
будто всю жизнь хотела услышать именно эту историю.
   Матушка Карен рассказывала о светлой мебели с изысканной  обивкой  на
стульях. Иакову казалось, будто эти стулья  похожи  на  женское  тело  с
изящной талией и пышными бедрами.
   Палец матушки Карен скользнул в небольшое отверстие в  верхней  части
спинки. Оно  было  вырезано  в  форме  сердца.  Старая  прозрачная  рука
погладила скатерть на столе и грустно задержалась на  пятне,  прожженном
сигарой.
   - Это память о тяжелых  днях.  Иаков  очень  страдал,  когда  остался
вдовцом, - вздохнула она.
   Без всякого перехода она стала рассказывать о своей сказочной жизни с
отцом Иакова. О годах,  прожитых  в  Париже  и  Бремене.  О  бесконечных
плаваниях с горячо любимым мужем.
   В конце концов она оказалась в Трондхейме и ждала его возвращения  из
Копенгагена. Но не дождалась.
   Его судно потерпело крушение на юге Норвегии. Двенадцатилетний  Иаков
остался сиротой. Он заявил, что начнет плавать, как только вырастет.
   Но больше всего матушка Карен рассказывала о  полированных  столах  в
больших  праздничных  залах.  О  зеркалах-рококо  и  знаменитых  книжных
шкафах. О многоярусных сундуках с потайным дном. Она говорила  бессвязно
и монотонно.
   И постоянно возвращалась  к  той  мебели,  что  привезла  с  собой  в
Рейнснес.
   Эти стулья были обтянуты плюшем к свадьбе Дины и Иакова.
   По распоряжению Иакова их перенесли из гостиной сюда, в  залу.  Чтобы
Дина могла сидеть посреди комнаты и в хорошую погоду любоваться фьордом.
Ему хотелось, чтобы она  всегда  и  отовсюду  видела  прекрасные  берега
Рейнснеса.
   Дина слушала, не меняя выражения лица. Часы