пакгаузах или увидев мерцание фонаря в окнах.

***

   Эхо шагов менялось в зависимости от того, где шла Дина,  какой  товар
там хранился, на каком ярусе или  откуда  дул  ветер.  Все  сливалось  с
вечным и всегда менявшимся зовом ветра, прилива, отлива.
   Часть большого пакгауза была сложена из бревен. Она служила  остовом,
обнесенным щелястыми дощатыми стенами. В бревенчатой части  складывались
товары, которые боялись мороза, влаги или тепла. Каждый  товар  хранился
отдельно от другого. Бочки с сельдью, вяленая рыба, соль, смола.
   В  бревенчатых  клетях  хранились  мука  и  немолотое  зерно.   Кожи,
инструменты и снасти всякого рода. На первом и втором ярусах запах смолы
чувствовался не так сильно.
   Неплотно свернутые серые паруса складывались  высоко  под  крышей  на
решетках из жердей. Или развешивались  для  сушки  на  могучих  матицах.
Таинственно и ритмично они роняли капли на щербатые  половицы.  На  полу
пестрели пятна от смолы, рыбьего жира и крови.
   В большом пакгаузе, который назывался пакгаузом  Андреаса,  по  имени
давнего,  удавившегося  там  владельца,  на  стенах   висели   небольшие
кошельковые неводы и  рыболовные  снасти.  Здесь  же  хранился  и  новый
темно-коричневый кошельковый невод для сельди - гордость  Рейнснеса.  Он
висел  высоко  и  свободно  напротив   больших   двустворчатых   дверей,
выходивших на море.
   Любой резкий запах облагораживался здесь  соленым  морским  ветром  и
становился приятным.
   Лучи света проникали сюда через щелястые стены и перекрещивались друг
с другом то в одном месте, то в другом.

***

   Сюда к Дине пришла Ертрюд. Поздней осенью. Дина  первый  год  жила  в
Рейнснесе.
   Ертрюд вдруг возникла перед ней на пересечении трех солнечных лучей.
   Необваренная, с неповрежденным лицом. С живыми,  добрыми  глазами.  В
руках она держала какой-то прозрачный предмет.
   Дина сказала звонким детским голосом:
   - Отец  уже  давно  разрушил  ту  прачечную.  А  прачечная  здесь,  в
Рейнснесе, не опасна...
   Ертрюд скользнула за складки  кошелькового  невода,  словно  ей  было
тяжело говорить об этом.
   Но она пришла снова. Пакгауз Андреаса стал местом их встреч.  Он  был
больше других доступен ветру.

***

   Дина рассказала Ертрюд о  той  маленькой  девочке,  что  скрылась  за
часами в Тьотте, и о том, как она проводит время в беседке.
   Но она не донимала ее рассказами о будничных делах, с которыми  могла
справиться сама, без ее помощи.
   Зачем говорить Ертрюд, что Иаков и матушка Карен недовольны, что  она
не занимается хозяйством, что им хотелось бы, чтобы она сделала  высокую
прическу и каждый день обсуждала с Олине меню обеда.
   Она рассказала Ертрюд о  чудесах,  какие  видела  в  Бергене.  Но  не
упомянула о повешенном.
   Иногда Ертрюд улыбалась, обнажая в улыбке зубы.
   - Люди там ходят в одежде, похожей на  футляры,  отдают  команды,  не
слушают друг друга и стараются продать свои товары быстро и  по  хорошей
цене.  А  женщины  не  умеют  складывать  даже  простые  числа!  Они  не
представляют себе, как далеко от них мы живем. И ничего не видят  вокруг
из-за своих огромных шляп и зонтиков. Они боятся солнца!
   Сперва Ертрюд отвечала ей односложно. Но потом сказала, что и  у  нее
есть свои трудности. Они касались места и времени. Ертрюд огорчало,  что
она лишилась своей комнаты в усадьбе ленсмана.
   Но больше всего она говорила о сверкающей радуге и о  том,  что  люди
внизу видят лишь ее бледное отражение. И  о  звездных  небесах,  которые
окружают Землю по спирали. Они так огромны, что их  невозможно  охватить
даже мыслью.
   Дина слушала тихий знакомый голос. Она стояла прикрыв глаза и опустив
руки.
   Запах духов Ертрюд забивал все запахи  склада,  даже  упрямые  запахи
смолы и соли. А когда он усиливался настолько, что  воздух  мог  вот-вот
разорваться, Ертрюд исчезала за складками невода.

   Я Дина. Когда Ертрюд уходит, я  сперва  чувствую  себя  листком,  что
плывет  по  ручью.  Потом  мое  тело  словно  отделяется  от  меня,  мне
становится холодно. Но ненадолго. Я считаю потолочные балки и щели между
половицами. Постепенно кровь снова начинает струиться по моим  жилам.  Я
согреваюсь.
   Ертрюд есть!

   Иаков боялся, что Дина чем-нибудь  недовольна.  Однажды  он  зашел  в
пакгауз, чтобы увести ее домой.
   Она приложила руку к губам и шепнула: "Тс-с!" - словно он прервал  ее
на какой-то очень важной мысли. Его приход вызвал в  ней  раздражение  и
ничуть не обрадовал.
   С тех пор  он  перестал  следить,  где  она  ходит.  Просто  ждал.  А
постепенно и вообще перестал думать об этом.

***

   Первый год Иаков был еще главой и  учителем  в  супружеской  постели,
однако не всегда. Это и смущало, и пугало его.
   Со временем он понял, что супружеские игры, в которые  он  ринулся  с
жадностью и нетерпением  вдовца,  превратились  для  него  в  гонки,  на
которых он уже не мог выступать так часто, как ему хотелось бы.
   Иаков, которому любовь всю жизнь приносила только радость, должен был
признаться самому себе, что сдал.
   А Дина была неумолима. И не щадила его. Случалось, он чувствовал себя
племенным  жеребцом,  хозяином  которого  оказалась  подставленная   ему
кобыла.
   Часто он переводил дух на самом краю пропасти. Но Дина была ненасытна
и безжалостна. Она не отказывала  себе  в  удовольствии  испытать  самые
невероятные позы и положения.
   Иаков не мог к ней приспособиться. Он  состарился,  устал  и  потерял
всякий охотничий азарт.
   Он мечтал о спокойной жизни с заботливой и верной супругой. Все  чаще
и чаще он вспоминал покойную Ингеборг. Иногда он даже  плакал,  стоя  за
рулем карбаса, но он был опытный мореход, и никто не видел, сколько слез
ветер уносит за борт.
   И матушка Карен, и Иаков надеялись, что все  образуется,  как  только
Дина родит ребенка.
   Но Дина не беременела.

***

   Иаков купил молодого вороного жеребца. Жеребец был дик и  необъезжен.
В конюшне все проклинали его и звали Сатаной.
   После Рождества Дина  отправила  гонца  к  ленсману,  не  поставив  в
известность Иакова. Она просила прислать к  ней  Фому,  чтобы  он  помог
объездить нового жеребца.
   Иаков разгневался и хотел отослать Фому домой.
   Дина заявила, что слово надо держать. Нельзя сегодня нанять человека,
а завтра отправить его домой. Или Иаков хочет, чтобы над  ним  смеялись?
Или он так беден, что не может  позволить  себе  держать  и  скотника  и
конюха? Может, у него меньше средств, чем  он  говорил  ее  отцу,  когда
сватал ее за себя?
   Нет, конечно...

***

   И Фома остался. Он  спал  на  чердаке  в  людской  вместе  с  другими
работниками. На него смотрели свысока и даже дразнили. Но и  завидовали.
Он был Дининой игрушкой. Ездил с ней в горы. Всегда и всюду ходил за ней
по пятам. Провожал ее, опустив глаза, когда она, в платье  с  облегающим
лифом и в пальто, отделанном, бахромой, садилась в карбас с казенкой.
   У Дины из Рейнснеса не было собаки. Не было никого, кому бы она могла
довериться. У нее были только вороной жеребец и рыжий конюх.

ГЛАВА 10

   Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли,  что
дни наемника? Как раб жаждет тени, и как наемник ждет  окончания  работы
своей...
   Книга Иова, 7:1, 2

   Супружескую жизнь можно сравнить  с  огурцом,  засоленным  в  слишком
сладком рассоле. Без куска перченого мяса его не проглотишь.
   Олине была тверда в своих убеждениях. Она никогда не была замужем. Но
насмотрелась достаточно. И считала, что о супружеской жизни  знает  все.
Она наблюдала за  отношениями  между  супругами,  начиная  с  обручения.
Сундуки с приданым и одеждой. Скрип кровати, раздававшийся в любое время
суток, ночные горшки...
   Эти наблюдения она начала делать с собственных родителей,  о  которых
никогда не рассказывала. Ее мать, дочь богатого  крестьянина  из  Дённы,
вышла замуж за простого  арендатора  и  потому  была  отвергнута  своими
богатыми родственниками. Много  лет  они  с  мужем  жили  на  арендуемой
усадьбе, плодя ребятишек и владея остроносой лодкой, помогавшей добывать
пищу.
   Но муж утонул. И на этом  все  кончилось.  Правда,  остроносую  лодку
вскоре прибило к берегу. Но зачем семье лодка, если у нее нет кормильца,
который бы сел на весла?
   Мать позволила себе роскошь рано скончаться,  и  дети  рассеялись  по
свету. Олине была младшая. И когда пришла ее очередь получать свою  долю
из того немногого, что осталось после родителей, наследства давно и след
простыл.
   - Было бы здоровье да крепкие зубы,  а  что  жевать  -  не  важно,  -
говорила всегда Олине.
   Однако это убеждение не мешало ей готовить нежнейшее филе куропатки в
соусе из дичи. Протертые ягоды можжевельника, рябиновое  желе,  водка  -
все это были несомненные деликатесы.
   Но Олине  знала  не  только  свои  котлы.  Поварскому  искусству  она
выучилась чудом, когда служила помощницей кухарки в  Трондхейме.  Попала
туда Олине тоже не менее чудесным образом.
   Впрочем, она никогда не рассказывала о себе. И  потому  знала  все  о
других.
   В один прекрасный день ее в Трондхейме охватила такая тоска по родным
местам, что она решила действовать безотлагательно. Причина была в одном
человеке, который оказался далеко не благородным.
   Так или иначе, Олине попала на карбас,  который  шел  на  север.  Она
умолила взять ее на борт, хотя и не могла исполнять обязанности матроса.
Зато у нее был с собой большой деревянный короб с лепешками. Ими  она  и
оплатила свой проезд.
   Карбас был из Рейнснеса, и это решило судьбу Олине.
   Она осталась в синей кухне. Уже навсегда.

***

   Ингеборг ценила ее поварское искусство и твердую руку.
   Но по-настоящему искусство Олине сумели  оценить,  когда  в  Рейнснес
приехала матушка Карен.
   Ведь она знала кухню и Гамбурга, и Парижа! Она понимала, что готовить
пищу следует с любовью.
   Матушка Карен и Олине обсуждали меню  так  же  серьезно,  как  читали
"Отче наш".
   В  книжных  шкафах  матушки  Карен  имелись   поваренные   книги   на
французском языке. Она подробно переводила на язык Олине рецепты, дозы и
вес всех составных частей. Если какую-нибудь составную часть  невозможно
было достать  ни  в  Бергене,  ни  в  Трондхейме,  они  сообща  находили
подходящую замену.
   Матушка Карен не пожалела времени и сил и разбила небольшой огород  с
редкими овощами и пряными травами. Иаков привозил ей  из  своих  поездок
семена самых диковинных растений.
   Благодаря всему  этому  Олине  добилась  того,  что  люди  стремились
попасть в Рейнснес и в бурю и в штиль.

***

   Преданность Олине своим хозяевам была беспредельна. Сам  Господь  Бог
не спас бы того, кто покусился бы на честь хозяев Рейнснеса! В этом люди
не раз имели возможность убедиться. У Олине были свои связи. И она знала
все, что стоило знать.
   Работников в Рейнснесе не предупреждали  об  увольнении.  Они  просто
получали приказ собрать свои пожитки и исчезнуть.  И  такой  приказ  они
могли  получить  в  любое  время,  будь  то  страда,  забой  скота   или
предстоящая поездка в Берген.
   Такая судьба постигла одного работника и  служанку,  после  того  как
Иаков вытаскивал в сад кровать с пологом, чтобы быть поближе к Ингеборг.
Олине проведала, что они не сохранили в тайне эту историю.
   - Уж мы с Господом Богом позаботимся, чтобы люди ценили  то,  что  им
послала судьба! Тому, у кого не хватает  ума  держать  язык  за  зубами,
нечего делать  в  Рейнснесе!  -  таково  было  напутствие,  которое  они
получили при расставании.
   Олине  была   свидетельницей   первого   брака   покойной   Ингеборг.
Бездетного,  спокойного  и  унылого.  Точно  длинный  осенний  день  без
листьев, без снега, без урожая. Когда хозяин погиб в море, она  горевала
не больше, чем того требовали приличия.
   Но над вдовой Олине дрожала как над сокровищем. В бессонные ночи  она
поила ее пуншем из черной смородины с корицей.  По  собственному  почину
согревала кровать с пологом горячими камнями,  завернутыми  в  шерстяную
ткань.

***

   Недоверие Олине к  Иакову,  который  был  на  пятнадцать  лет  моложе
хозяйки, было написано у нее на лице.
   Первый раз она услыхала о нем, когда Ингеборг  вернулась  с  тинга  и
рассказала, что встретила опытного шкипера из Трондхейма. Она ездила  на
тинг, чтобы решить спор о нескольких птичьих базарах:  документы  на  их
владение потерялись, и теперь на них претендовал один из арендаторов.
   Ингеборг выиграла это дело. И  шкипер  прибыл  в  усадьбу.  В  грубых
рыбацких  бахилах  и  штанах  из  козьей  шкуры,   подаренных   каким-то
собутыльником из Мёре. Кожаную шляпу с рябой вязаной  шапкой  внутри  он
держал под мышкой, словно дохлую ворону.
   Этот шкипер, одетый, как простой  матрос,  видно,  не  считал  нужным
принарядиться.
   Когда он сбросил с себя свою кожаную одежду,  то  оказался  ладным  и
стройным. На нем были брюки из тонкой  парусины  незнакомого  покроя,  с
широкими штанинами. Короткая розовая расшитая жилетка и белая рубаха  из
хорошего полотна. Рубаха была без воротничка, и  верхние  пуговицы  были
расстегнуты, словно на дворе стояло жаркое лето.
   Первые ночи он спал в комнате для гостей. Но его каштановые локоны  и
темные блестящие глаза привлекали внимание всех. Уже давно  в  Рейнснесе
не видели такого красивого мужчины.

***

   Иаков брал одно укрепление за другим. Первым делом он явился на кухню
к Олине с двумя зайцами, которых тут же собственноручно освежевал.
   Кроме того, он выложил на стол и другие подарки для кухни.  Это  были
дары из далекого мира. Мешочки и пакетики  с  кофе,  чаем,  черносливом,
изюмом, орехами  и  лимонной  кислотой.  Последнее  предназначалось  для
пуншей и пудингов.
   С небрежной уверенностью, словно  ни  минуты  не  сомневался,  кто  в
Рейнснесе главнокомандующий, Иаков разложил свои  дары  на  выскобленном
добела столе Олине.
   И к тому времени когда он кончил возиться с зайцами, Олине отдала ему
свою любовь полностью и без каких-либо  оговорок.  Все  годы  ее  любовь
оставалась трепетной и горячей, как птенцы куропатки  в  конце  июня.  О
такой любви в Библии сказано, что она выдержит все. Абсолютно все!

***

   Фру Ингеборг тоже влюбилась в Иакова. Это заметил даже пробст. Именно
о любви он говорил и в церкви во время венчания, и за свадебным столом.
   Ингеборг даже согласилась, чтобы мать  Иакова  приехала  в  Рейнснес.
Хотя о своей свекрови знала лишь то,  что  она  не  смогла  приехать  на
свадьбу, потому что ее предупредили всего за три недели. А также что она
бывала за границей и у нее есть несколько книжных шкафов с  дверцами  из
шлифованного стекла. Их она привезет с собой, если переедет  в  Нурланд,
написала она в своем первом письме.
   Карен Грёнэльв стала притчей во языцех задолго до того, как появилась
в Рейнснесе. То, что она была вдовой трондхеймского шкипера и  торговца,
а также обладательницей книжных шкафов, придавало ей веса и уважения.  А
то,  что  она  годами  жила  за  границей,  чтобы  заботиться  о   муже,
свидетельствовало о  том,  что  она  далеко  не  заурядная  шкиперша  из
Трондхейма.

***

   Ингеборг стала матерью едва ли не через семь месяцев  после  свадьбы.
И, словно желая опередить пастора,  который  выписывал  свидетельство  о
крещении Юхана так скоро после венчания, она  будто  случайно  заметила,
что не могла терять ни недели. Выйдя замуж  первый  раз  в  восемнадцать
лет, она до сих пор оставалась бездетной, а ведь ей уже  за  сорок.  Бог
должен понять ее нетерпение.
   Пастор кивнул.  Он  подумал,  что  подобное  нетерпение  было  скорее
связано с молодым женихом, чем с желанием стать матерью. Но  он  не  мог
позволить себе высказать это вслух.
   Об Ингеборг нельзя было говорить что попало. Она щедро жертвовала  на
содержание бедняков. И два больших серебряных подсвечника с  дарственной
надписью, стоявшие в церкви, были преподнесены владельцами Рейнснеса.
   Вместо  слов  он  благословил  ее  материнство  и   велел   с   Богом
возвращаться к сыну и учить его всему, что заповедал Господь.
   Тогда же было решено, что  мальчик  станет  первым  пастором  в  роду
Грёнэльвов.

***

   Нильсу было четырнадцать, а Андерсу - двенадцать, когда их отец погиб
в  море   и   они   осиротели.   Они   приходились   Ингеборг   дальними
родственниками, и потому она из сострадания взяла их к себе.
   Потом уже  было  решено,  что  они  останутся  у  нее  навсегда.  Это
устраивало всех, тем более что в Рейнснесе не было наследников. Когда же
оказалось, что Иаков подарил Ингеборг ребенка, а усадьбе  -  наследника,
Нильсу и Андерсу пришлось смириться с мыслью,  что  их  юношеские  мечты
получить в будущем Рейнснес со всем его богатством  пошли  ко  дну,  как
опрокинувшийся карбас.

***

   Еще со времен Ингеборг  Олине  с  преданным  смирением  надзирала  за
обитателями Рейнснеса строгим недреманным оком.
   Ее не смущало то обстоятельство, что у нее  было  две  хозяйки,  пока
между ними царил мир и они не вмешивались в дела Олине.
   Для нее самым главным был Иаков. Но  если  кто-нибудь  позволял  себе
хотя бы словом обмолвиться об этом, он немедленно получал расчет.
   С гордостью и достоинством, каких требовало ее  положение,  столь  же
непоколебимое, как и вера в загробную жизнь, Олине, с красными  от  слез
глазами, искренне горевала, когда умерла Ингеборг.
   Но пожелать более красивой смерти было бы невозможно. Все знаки  были
добрые. В день ее похорон распустилась сирень. И морошки в том году было
видимо-невидимо.
   Брак Иакова с Диной Олине сочла дурным предзнаменованием. И не только
потому, что Дина не показывалась на кухне и не свежевала зайцев.
   То, что она за столом вела  себя  как  простой  работник,  лазила  по
деревьям и пила по ночам в беседке, тоже было не самым худшим.
   Непростительным было то, что она просто не замечала Олине.
   Олине не понимала, что этому кукушонку, пусть даже и  чаду  ленсмана,
делать в Рейнснесе.
   Она считала женитьбу Иакова  глупой  затеей  и  воспринимала  ее  как
несчастье.
   Однако она помалкивала об этом, как и о многом другом.  Но  поскольку
Олине спала в своей каморке за кухней, как раз под  тем  местом,  где  в
зале стояла кровать с пологом, она строго следила  за  всеми  звуками  и
шорохами, доносившимися оттуда.
   Такая бесстыдная неутомимость была для нее загадкой. Это задевало  ее
больше, чем смерть Ингеборг.
   Несмотря на всю свою неприязнь к Дине, Олине не могла подавить в себе
любопытства. Желания найти объяснение этому безумному поступку Иакова. И
понять, каким образом эта девчонка смогла подчинить себе всю усадьбу, не
шевельнув для этого даже пальцем.

ГЛАВА 11

   Пей воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя.
   Пусть не разливаются  источники  твои  по  улице,  потоки  вод  -  по
площадям;
   Пусть они будут принадлежать тебе одному, а не чужим с тобою.
   Источник твой да будет благословен; и утешайся женою юности твоей.
   Книга Притчей Соломоновых, 5:15 - 18

   Иаков возобновил "необходимые" поездки на карбасе с казенкой. Посещал
старых друзей. Нашлись у него дела и в Страндстедете.
   Поначалу Дина непременно хотела сопровождать его. Но он отговаривался
тем, что ей будет скучно. Холодно. Что он скоро вернется.
   Он уже знал, что надо сказать. Как ни странно, она даже не сердилась.
Просто оставляла его в покое.
   По  утрам  он  иногда  видел  волчью  шубу,  валявшуюся  на  площадке
лестницы. Она лежала словно шкура заколдованного животного, которое  так
и не стало человеком.
   Дина никогда не спрашивала, где он был. Даже если он отсутствовал всю
ночь. Никогда не встречала его на пороге.
   Часто она сидела по ночам в беседке. Но по крайней мере не играла  на
виолончели.
   Однажды, вернувшись поздно из  Страндстедета,  Иаков  увидел  свет  в
конторе.
   Дина сидела там и просматривала  бухгалтерские  книги.  Она  сняла  с
полки все накладные и разложила их на столе и