тоял
там, глядя на Динины окна.
   Это привело к тому, что Стине стала чаще наведываться в комнату;  она
снимала Вениамина с подоконника и закрывала окно. Не говоря ни слова.
   - Я хотел только поговорить с Диной, - жалобно оправдывался Вениамин,
пытаясь снова влезть на окно.
   - Дина не разговаривает с детьми  так  поздно,  -  говорила  Стине  и
укладывала его в постель.
   В конце концов Вениамина охватывала такая усталость, что  он  не  мог
даже сердиться. Лишь тихонько  всхлипывал  и  не  двигался,  пока  Стине
читала вечернюю молитву. Потом она подтыкала вокруг него одеяло.
   И ночь вдруг делалась шаром, наполненным светом  и  криками  чаек.  И
Вениамин оставался один на один с подземными силами. Чтобы избавиться от
них, он заставлял себя заснуть.

ГЛАВА 6

   На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его
и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам  и  площадям,  и
буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его.
   Книга Песни Песней Соломона, 3:1, 2

   В том году светлые ночи мешали Дине больше  обычного.  Люди  слышали,
как она то выходит из дому, то снова возвращается  в  дом.  Мается,  как
зверь в клетке.
   Это началось после отъезда Лео. После того случая,  который  показал,
что в это лето Лео уже не вернется.  Во  фьорде  бросила  якорь  русская
лодья. Капитан и штурман привезли какой-то товар.  Ящики  и  бочки.  Все
думали, что русские хотят что-то продать или  обменять.  Оказалось,  это
дары от безымянного друга.
   Дина знала, кто этот безымянный друг  и  что  отправил  он  эти  дары
потому, что не приедет сам.
   Там были прочные веревки для  Андерса  и  большой  ящик  с  немецкими
книгами  для  матушки  Карен.  Олине  получила  красивый  воротничок   с
французскими кружевами. В рулоне, надписанном для Дины,  были  ноты  для
виолончели и фортепиано. Русские народные песни и Бетховен.
   Дина заперлась у себя, предоставив  матушке  Карен  и  Андерсу  самим
принимать русских моряков.
   Русские остались довольны приемом и задержались в Рейнснесе.  Штурман
немного говорил по-норвежски и занимал всех забавными историями.
   Он был осведомлен в вопросах политики  и  торговли  на  севере  и  на
востоке. Россия и Англия никак не  могут  договориться.  Конечно,  из-за
Турции. Нелады с этими турками начались уже давно. Он  только  не  знал,
из-за чего именно.
   Андерс  слышал,  что  русский  царь  очень  несговорчив,  когда  дело
касается Турции.
   - Нельзя считать себя правым только потому, что ты царь,  -  заключил
Андерс.

***

   На другой день Дина ужинала со всеми.  Играла  на  пианино  по  новым
нотам.  Русские  пели  так,  что  дрожали  потолочные  балки.   Подогрел
настроение и пунш.
   У бородатого штурмана было крупное лицо и живые глаза. Он был уже  не
первой молодости, но хорошо сохранился. Большие уши  упрямо  выглядывали
из-под густых волос. В его руках приборы и рюмки казались кукольными.
   Постепенно разговор оживился. После ухода матушки Карен сигарный  дым
поплыл по комнате.
   В открытые окна доносились крики  чаек.  Мягкий  свет  ласкал  грубую
одежду моряков, подчеркивал задубелость их  кожи,  играл  на  золотистых
щеках и в темных глазах Стине. Падал на руки Дины, летавшие по клавишам.
И нежно прикасался к золотому обручальному кольцу Иакова,  которое  Дина
носила на среднем пальце левой руки.
   Гаги, которых пестовала Стине, склонив  головы  набок,  с  блестящими
глазами и трепещущим на груди пухом прислушивались  к  голосам  и  звону
бокалов. Стоял май, и небо на юге было еще новорожденное.

***

   Дина попыталась узнать у русских, в каком городе они  взяли  на  борт
подарки от Лео. Сперва они долго не понимали ее. Она без конца повторяла
свой вопрос.
   Наконец штурман сказал, что они получили эти подарки в Хаммерфесте. С
другой лодьи, которая шла на восток. Отправителя никто из них  не  знал.
Но им было точно указано, куда все следует доставить. И еще им  обещали,
что им будет оказан радушный прием.
   Новый управляющий лавкой в Рейнснесе энергично кивал головой. Это был
тощий тридцатилетний человек с жидкими волосами. Сутулый  и  косоглазый.
Он носил пенсне и цепочку для часов, но самих  часов  у  него  не  было.
Теперь, после праздничного обеда и  трех  бокалов  пунша,  он  обнаружил
новые стороны своей натуры. Он умел смеяться!
   И прежде чем  все  успели  опомниться,  рассказал  историю  об  одном
торговце из Бремена, который видел у русских много распятий из  мореного
дерева и литографий. Они привозили их с собой на своих лодьях.
   На другой год этот торговец взял с собой целый короб таких распятий и
литографий, намереваясь выгодно продать в России. Но русские не стали их
покупать. Он стал выяснять причину и узнал, что на его распятиях  голова
у Христа повернута влево, а не вправо и к тому  же  Он  безбородый,  как
ребенок. Русским был не нужен такой немецкий Христос. Они не верили, что
он  может  чем-нибудь  помочь  русским  морякам.  Однако   торговец   не
растерялся. Он тут же предложил свой товар норвежцам, и  те  охотно  все
раскупили за полцены, считая, что совершили выгодную  сделку.  Они  были
добрые лютеране, и потому безбородый Христос вполне их  устроил.  Вскоре
эти распятия и литографии висели уже во всех домах на побережье.
   Все  смеялись.  Андерсу  в  его  поездках  доводилось  видеть   такие
распятия. Значит, управляющий не солгал.
   У русского капитана создалось другое впечатление и о норвежцах,  и  о
норвежской торговле.
   Они выпили за торговое братство и  гостеприимство.  Потом  выпили  за
ячмень из Кольской земли, который отличался замечательными свойствами  и
созревал быстрее, чем ячмень из других мест.

***

   Через некоторое время  гости  и  хозяева  вышли,  чтобы  полюбоваться
полуночным солнцем. Оно зацепилось за крутой склон, где погиб Иаков.
   Дина попыталась еще раз расспросить о Лео штурмана,  который  немного
говорил по-норвежски.
   Но он сокрушенно покачал головой.
   Дина поддала камень ногой, нетерпеливым движением разгладила  юбку  и
попросила штурмана передать Лео поклон и сказать, что его  ждут  еще  до
Рождества. Если он не приедет, подарки ему не помогут.
   Штурман остановился и взял ее руку:
   - Терпение, Дина из Рейнснеса. Терпение!
   Вскоре Дина пожелала всем доброй ночи. Она пошла в конюшню и отвязала
Вороного. Вороной был недоволен.
   Она нашла обрывок веревки, подвязала юбки,  вскочила  на  Вороного  и
направила его вверх по склону через  березовую  рощу.  Вместо  шпор  она
пользовалась носком башмака. Вороной  вытянул  шею  и  заржал.  Весенний
ветер подхватил его гриву. И они полетели.
   На скалах возле  причала  стояли  русские  моряки  и  смотрели  вслед
хозяйке Рейнснеса. Штурман решил, что она даже  более  русская,  чем  их
женщины.
   - Слишком мужеподобна, - заметил капитан. - Курит сигары и  сидит  на
лошади, как мужик!
   - Но у нее красивые розовые ногти! - сказал второй штурман  и  громко
рыгнул.
   Они сели в лодку и направились к своей тяжелой лодье.
   Она чуть-чуть покачивалась на волнах. Было безветрие.
   Их голоса далеко разносились в тишине. Они звучали стройно,  напевно,
незнакомо. Почти нежно. Словно убаюкивали ребенка.

***

   Той майской ночью Дина  приняла  решение.  Она  поедет  со  шхуной  в
Берген. Теперь уже она могла и заснуть.
   Повернув Вороного, Дина поехала домой.
   Болота цвели. На  березах  у  ручья  появились  листочки,  маленькие,
словно мышиные ушки.
   Из кухонной трубы поднимался тонкий дымок. Значит, Олине уже встала и
готовила завтрак.
   Когда Дина снимала башмаки, явился Иаков. Он  напомнил  ей,  как  они
вместе ездили в Берген. Об их скачке в  постели  на  постоялом  дворе  в
Грётёйе.
   Но Иаков явно боялся, что она уедет. Ведь в Бергене  столько  мужчин.
По всему побережью много мужчин. Всюду одни мужчины.
   Когда шхуна была уже оснащена и нагружена, Дина  объявила,  что  тоже
едет.
   Матушку Карен эта новость испугала - до отъезда оставалось всего  три
дня.
   - Как ты можешь ни с того ни с сего бросать дом, милая Дина?! Это  же
безответственно! Управляющий лавкой -  человек  новый,  ему  еще  нельзя
доверить всю бухгалтерию и товары. И кто будет  руководить  сенокосом  и
ходить за скотиной, если Фома тоже уедет?
   - Человек, который каждую субботу в любую погоду по любой дороге идет
через горы, чтобы навестить своего отца, и возвращается  обратно  каждое
воскресенье, как-нибудь справится с  мертвыми  вещами,  что  хранятся  в
ларях и на полках. А Фома... Фома останется дома.
   - Но, Дина, он же просто бредит этой поездкой!
   - Будет, как я сказала. Раз я уезжаю, он тем более необходим здесь.
   - Но с чего тебе вдруг понадобилось в Берген? Почему ты не сказала об
этом раньше?
   - Мне надо вырваться отсюда. - Дина хотела уйти. Она стояла в комнате
у матушки Карен. Старушка сидела у окна в мягком вечернем освещении.  Но
в ней самой мягкости не было.
   - У тебя слишком много забот, милая  Дина.  Тебе  надо  отдохнуть.  Я
понимаю... Но ведь поездка в Берген -  это  не  развлечение.  И  ты  это
знаешь.
   - Я не собираюсь гнить в Рейнснесе год за годом. Мне хочется  увидеть
что-нибудь новое!
   Слова были как крик. Словно Дина лишь сейчас поняла, что ей нужно.
   - Я видела, что не все так уж ладно... Но до такой степени...
   Дина не уходила, но нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.
   - Ведь ты сама много ездила в молодости, матушка Карен!
   - Да.
   - Скажи, разве справедливо, что я прикована к  одному  месту  на  всю
жизнь? Я должна  быть  свободна,  а  то  я  за  себя  не  ручаюсь...  Ты
понимаешь?
   - Я понимаю, тебе кажется, что жизнь  обошла  тебя  стороной.  Может,
тебе следует найти себе мужа? Ты бы  ездила  почаще  в  Страндстедет.  К
ленсману. К знакомым в Тьелдсунд.
   - Там я  мужа  не  найду.  Мужчины,  которых  стоило  бы  привезти  в
Рейнснес, не растут на березах в Тьелдсунде  или  в  Квефьорде!  -  сухо
сказала Дина. - Ты сама так и осталась вдовой, после того как приехала в
Рейнснес.
   - Да, но у меня не было усадьбы, постоялого двора и судов. На мне  не
лежала ответственность за людей, животных и торговлю.
   - Я не собираюсь мотаться по округе и искать кого-нибудь, кто  начнет
меня учить, что  и  как  нужно  делать  в  Рейнснесе.  Лучше  уж  просто
уехать...
   - Но почему ты так быстро все решила, милая Дина?
   - Нужно делать что решишь, пока  в  тебя  не  закрались  сомнения,  -
ответила Дина.
   И ушла.

***

   Фома собирался в  дорогу.  Он  еще  никогда  не  бывал  за  пределами
прихода. Им владело нетерпение. По телу бежали мурашки, словно он  лежал
на можжевеловых ветках.
   Он рассказал о предстоящей поездке людям, которые приходили в  лавку.
Побывал дома в Хелле и получил  благословение  родителей  и  подарки  от
сестер. Олине и Стине, каждая на свой лад, позаботились, чтобы в  дороге
он ни в чем не нуждался. Он чистил скребницей лошадей и объяснял  новому
конюху все, что тому следует делать.
   В конюшню пришла Дина.
   Некоторое время она следила за его работой, потом дружелюбно сказала:
   - Когда закончишь, приходи ко мне на стеклянную веранду и  захвати  с
собой малинового соку.
   - Спасибо, приду! -  Фома  опустил  скребницу.  Новый  конюх,  мигая,
смотрел на него. Он был  преисполнен  уважения  к  Фоме,  которого  Дина
пригласила к себе на стеклянную веранду.

***

   Фома шел и думал, что  наконец-то  дождался  признания.  Встречи.  Но
услышал от нее только трезвые слова, что он не  может  ехать  в  Берген,
потому что нужен дома.
   - Но, Дина! Почему? Ведь я уже все обдумал и  подготовил,  дал  людям
задания, нанял нового конюха, который  знает  работу  и  в  хлеву,  и  в
конюшне! Мой отец придет в Рейнснес на сенокос. И Карл Улса  из  Нессета
тоже. Да еще с двумя сыновьями. Они будут  работать  на  совесть,  чтобы
отработать свою повинность. Я не понимаю!..
   - Чего тут понимать? - коротко бросила Дина. -  Я  сама  еду.  А  это
значит, что ты должен остаться!
   Фома сидел на стуле у открытых дверей веранды, перед ним стоял стакан
с недопитым соком. Солнце светило ему прямо в лицо. Он вспотел.
   Наконец он встал. Схватил шапку и отодвинул стакан с  соком  подальше
от края стола.
   - Ах вот как! Значит, ты едешь сама! И потому  нельзя  ехать  мне?  С
каких это пор я вдруг стал тут незаменим, позволь спросить?
   - Ты не незаменим, Фома, - тихо сказала Дина. Она тоже встала. И была
на целую голову выше его.
   - Что ты хочешь этим сказать? Почему тогда...
   - Незаменимы только те люди,  которые  делают  свое  дело,  -  жестко
сказала она.
   Фома повернулся и  пошел.  Миновал  дверь.  Спустился  по  ступенькам
крыльца, крепко сжимая  белые  перила,  лежавшие  на  резных  балясинах,
выкрашенных охрой. Он как будто сжимал шею врага. В людской  он  сел  на
свою кровать  и  задумался.  Ему  хотелось  взять  свой  мешок,  сундук,
распрощаться со всеми и отправиться в Страндстедет, чтобы подыскать себе
новое место. Но кто  возьмет  работника,  сбежавшего  из  Рейнснеса  без
всякой на то причины?
   Он зашел на кухню к Олине. Она уже все  знала.  Не  стала  ни  о  чем
спрашивать, а налила ему кофе с водкой, хотя до вечера было еще  далеко.
Вид у этого парня с разными глазами был неважнецкий.
   Фома молчал, пока Олине месила тесто. Наконец она не выдержала:
   - Для рыжего ты даже слишком смел и умен, я так считаю.
   Он взглянул на нее глазами обреченного человека. И  все-таки  у  него
хватило сил улыбнуться.  Горький  смех,  родившийся  где-то  в  глубине,
вырвался наружу.
   - Дина вдруг решила, что хорошо  бы  ей  съездить  в  Берген,  а  это
значит, что я должен остаться дома! Ты уже знаешь об этом?
   - Кое-что слыхала.
   - Можешь объяснить мне, в чем дело? - тяжело спросил он.
   - Теперь, когда нет Нильса, Дина принялась мучить тебя.
   Фома вдруг побледнел. В кухне сделалось неуютно.
   Он поблагодарил за кофе и ушел. Но не в Страндстедет.
   В тот день, когда шхуна ушла на юг, Фома был в лесу.

ГЛАВА 7

   Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и  ушел.
Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила  его;
звала его, и он не отзывался мне.
   Книга Песни Песней Соломона, 5:6

   Все говорили только о войне. Прежде всего она отразилась на квашне  с
тестом. Белое море в то лето было  блокировано  англичанами,  и  русские
лодьи с мукой  не  пришли.  Уже  давно  ходили  слухи,  будто  положение
настолько серьезно, что купцы в Тромсё собираются сами идти  на  восток.
Люди не могли взять в толк, почему от  войны  в  Крыму  должны  страдать
жители севера.
   А тем временем шхуна  "Матушка  Карен"  готовилась  выйти  в  Берген.
Когда-то она обошлась Иакову в три тысячи талеров. Он приобрел ее в  тот
год, когда в Фагернессете услыхал, как Дина играет на виолончели.
   Длина киля у шхуны была двадцать четыре локтя, и она могла принять до
четырех тысяч вогов рыбы.
   Иаков считал, что совершил удачную покупку, и был очень доволен.
   Команда, как правило, состояла из десяти человек.
   Шли годы. Шхуна успела потемнеть, но и теперь, полностью загруженная,
она  спокойно  ждала  последние  корзины  с  продовольствием,   попутных
пассажиров и матросов. Она была сработана на совесть и могла нести  свой
груз в любую погоду. Широкий остов, клепаные шпангоуты, солидные  гвозди
выдерживали любую нагрузку.
   На обрезанной корме находилась белая каюта с круглыми иллюминаторами.
Иаков попросил одного знакомого из Раны вырезать орнамент в стиле рококо
и  древненорвежской  резьбы.  Он  не  любил  новомодный  обычай   делать
квадратные окна. На судне квадрату  не  место,  считал  он.  Это  претит
морским духам и богам.
   Андерс не противоречил ему. Его больше интересовали паруса, штурвал и
грузоподъемность. Так было и теперь. В каюте  были  две  койки  и  стол.
Каждая койка задергивалась пологом и была  достаточно  широка,  чтобы  в
случае необходимости на ней могли поместиться двое.
   Каюту заняли Дина и  Андерс.  Перед  самым  отходом  штурману  Антону
пришлось перебраться в тесный кубрик  на  носу  шхуны.  Но  это  его  не
обидело.
   Над каютой и кубриком лежала прочная палуба с небольшим  возвышением.
А вообще - то шхуна была открытая, и думали здесь не об удобствах, а как
бы взять побольше груза.

***

   Шхуну снаряжали опытные руки.
   Внизу в трюме стояли тяжелые бочки с рыбьим  жиром  и  лежали  связки
кожи. Сушеная рыба была уложена вокруг мачты. Она была плотно укрыта  от
сырости и морских брызг.
   Вдоль бортов, от каюты до кубрика, был сделан широкий тесовый настил,
предохраняющий груз от волн и дождя.
   Мачта была особой гордостью Иакова. Сделанная из цельного ствола, она
высоко возносилась над поручнями. Иаков сам ездил за ней в  Намсус.  Она
крепилась шестью вантами, не считая бакштагов  и  штагов.  Нижняя  часть
мачты входила в гнездо и крепилась могучими деревянными блоками.
   Прямой  парус  имел  в  ширину  двенадцать  метров,  а  в  высоту   -
шестнадцать. В случае непогоды его можно  было  зарифить,  а  в  сильный
шторм и вовсе убрать.
   И  наоборот:  поставив  топсель,  поверхность   паруса   можно   было
значительно увеличить. Тут уж хватало работы для всей команды.
   На  флагштоке  на  корме  развевался  старый  Даннеб-рог1    с  норвежским  львом.  Это  было
сделано в честь матушки Карен. Она  не  могла  примириться  со  шведским
королем Оскаром. Считала, что он слишком легковесен, но  подробнее  свою
мысль не объясняла. Они  с  Андерсом  много  спорили  на  эту  тему.  Но
Даннеброг так и остался на "Матушке Карен", хотя  у  всех  на  побережье
вплоть до самого Бергена это вызывало улыбку. В  Рейнснесе  считались  с
желанием матушки Карен, ссориться с крестной матерью судна было  чревато
несчастьем.
   Штурмана звали Антон Донc. Это был плотный, невысокий человек,  очень
умный и обладавший чувством юмора. Но шутить с  ним  не  решался  никто.
Характер у него был трудный. Примерно раз  в  год  у  штурмана  случался
приступ бешенства, как правило во время поездки в Берген. Особенно  если
кто-нибудь из команды позволял себе неуместные шутки.
   Водка в море  считалась  смертным  грехом.  Повинного  в  этом  грехе
штурман мог вздуть собственноручно. Он не ждал, пока бедняга протрезвеет
и начнет соображать. Так что одно похмелье на "Матушке  Карен",  которой
командовал Антон, было куда тяжелее, чем семь  похмелий  на  суше  среди
лошадей и баб.
   Хороших штурманов на свете не  так-то  много,  приходилось  принимать
Антона таким, каким он был. Зато побережье он знал, как пробст Библию, -
в этом не сомневался никто.
   При сильном ветре Антон становился суров  и  молчалив,  но  во  время
шторма, казалось, вступал в сговор и с Богом и с дьяволом.
   Говорили, будто в молодости Антон однажды так прочно посадил судно на
скалы, что просидел на них трое суток, пока  его  не  сняли.  Этого  ему
хватило на всю жизнь.
   Нужно было обладать большим мастерством, чтобы вести "Матушку  Карен"
с ее сложным такелажем. Особенно при сильном и неблагоприятном ветре.  В
таких случаях бесполезно обращаться к Богу за помощью, если на судне нет
опытного штурмана. Такого, который знал бы все рифы и шхеры и  правильно
определял скорость и направление ветра.
   Ходили слухи, что однажды Антон привел шхуну из Бергена в  Тромсё  за
шесть суток. А для этого одного попутного ветра было  бы  мало,  смеялся
Антон.

***

   Вениамин стоял у окна в Доме Дины и смотрел на суету  возле  "Матушки
Карен". Он злился и был безутешен.
   Сундук  Дины  уже  увезли  и   поставили   в   каюту.   Дина   поедет
далеко-далеко, в Берген. Вениамин не мог смириться с этой мыслью.
   Дина должна всегда быть в Рейнснесе. Иначе мир рухнет.
   Он испробовал все уловки. Плакал и бранился. Его тело словно скрутило
штопором, когда он узнал, что Дина отправляется в Берген.
   Она не смеялась над про