яти. Наконец наступил вечер.
   Сперва Вениамин убедился, что в доме никого нет,  кроме  него.  Потом
спустился в подвал и нашел там отвертку, шило и молоток.  Где  бы  он  в
доме ни находился, его преследовал запах хозяйской спальни. Ему было еще
страшнее, чем накануне. Он положил на комод отвертку, шило и  молоток  и
осторожно погладил кровать. Неужели она еще теплая? Нет. Потом приподнял
покрывало и заглянул под кровать. Чернота!
   Перед  бронзовой  ручкой  тумбочки  мужество  на  мгновение  покинуло
Вениамина. Он глубоко вздохнул и решил для начала воспользоваться шилом.
Это ничего не дало. Замок оказался более сложным, чем он думал. Отвертка
была слишком велика, а о молотке нечего было и думать.
   И вдруг его осенило!
   Он быстро вскочил и отодвинул тумбочку  от  стены.  Так  и  есть.  На
задней стенке деревянные планки были прибиты гвоздями. Вениамин повернул
тумбочку так, чтобы ему было легче работать.
   Но гвозди не поддавались без клещей. Они сидели слишком  крепко.  Ему
удалось вытащить их настолько,  что  шляпка  поднялась  над  доской,  но
дальше дело не шло.
   Кажется, в подвале были и клещи? Он  взял  лампу  и  снова  спустился
вниз. Лампа чадила, потому что он криво держал ее. В темных углах что-то
скрипело.
   Неужели там кто-то ходит?  Спотыкаясь,  Вениамин  поднялся  по  узкой
лесенке и прислушался. Нет. Все тихо.
   Клещи он не нашел, но вспомнил, что в кухне на стене висят щипцы  для
сахара. Может, они сгодятся? Он сбегал за ними.
   "Я стал как они, как кожевник и фру Андреа", - думал Вениамин. Голова
его была окутана красным туманом, который расползался  по.  всему  телу.
Непонятная сила этого  тумана  вытеснила  из  Вениамина  весь  воздух  и
заполнила его жгучим ожиданием.
   Наконец одна дощечка сдвинулась в сторону, и он смог засунуть руку  в
тумбочку. Внутри было две полки. На  нижней  лежали  какие-то  бумаги  и
книги, похожие на  бухгалтерские.  На  верхней  -  скомканная  клетчатая
ткань. Вениамин вытащил ткань, в ней было что-то завернуто.
   Он развернул ткань.
   Орудие кожевника упало на пол.

***

   Сперва Вениамин,  не  двигаясь,  смотрел  на  него.  Потом  осторожно
поднял. Кожевник уехал на похороны без своего орудия!
   Оно было сшито из мягкой светлой кожи. Длиной с ладонь, даже длиннее.
На одном конце была круглая головка, на другом -  что-то  вроде  большой
мошонки.
   Стоя на коленях, Вениамин держал этот предмет в руке.  Шесть  кожаных
полосок были сшиты друг с другом мелкими  стежками  коричневой  шелковой
нитью.
   Кончики  пальцев  нащупали  почти  незаметный  шов.  Очевидно,   этот
самодельный фаллос был набит опилками.
   Из зеркала вырвался табун жеребцов.  Под  брюхом  у  каждого  торчало
орудие кожевника. Цель у жеребцов была одна. Стучали копыта, развевались
гривы. Под кожей играли мышцы. Жеребцы громко ржали. И с топотом неслись
к цели. К фру Андреа. К ней в кровать.
   Видения летали вокруг головы Вениамина как пощечины. Наконец и сам он
смешался с этим табуном. Орудие кожевника жгло  ему  руку.  Вениамин  не
отрывал от него глаз. Даже понюхал его. И всадил в нее. От этого он весь
налился силой. Теперь он смешался с  этими  ржущими  жеребцами,  которые
ждали своей очереди.
   Вениамин сунул орудие на место  и  опустил  дощечку,  потом  повернул
тумбочку задней стороной к стене и отнес на кухню щипцы для  сахара.  Он
как будто спускался в непроглядной тьме по крутому склону, хотя в руке у
него была лампа. Правда, стекло лампы почернело от копоти.
   Вениамин решил, что никто не хватится отвертки,  шила  и  молотка,  и
потому спрятал их у себя.
   Печь остыла, холодная луна глядела в его окна. Складки  красной  кожи
заполнили голову, и Вениамин вернулся в спальню кожевника.
   Он должен был полежать в кровати фру Андреа! Как это  сделать,  чтобы
никто этого не обнаружил, он не знал, но отказаться от своего желания не
мог.
   Необоримые силы владели им, мешали дышать. Он забрался под  перину  с
той стороны кровати, где стояла ее тумбочка. Зарылся лицом в  подушку  и
вдыхал  ее  запах.  Отвратительный.  Знакомый.   Прекрасный.   И   такой
отчетливый.
   Вениамин  всегда  чувствовал  его,  когда  она  входила  в  столовую.
Несколько раз он угадывал его в коридоре. Но здесь этот  запах  заполнил
все своей тяжестью. Тело, дыхание, ночь.
   Вениамин задул лампу и обхватил руками подушку вместе с периной.  Это
была она. Горячая.  Она  обняла  его  и  стала  ласкать,  и  он  тут  же
превратился в орудие кожевника с шелковыми швами.
   Ему было больно, но она не отпускала его. Держала мертвой хваткой.  И
он наслаждался, пока у него хватило сил, а потом сдался.
   Впервые это была не игра, вызывавшая у него чувство стыда.  Все  было
серьезно. Он лежал в ее постели!
   Вениамин представил себе, что кожевник разоблачил его  и  повесил  на
люстре. Или избил до полусмерти. Или сообщил о нем ректору. Или  написал
письмо Дине и Андерсу. Но все это уже не имело никакого значения. Он был
непобедим. Он был взрослый мужчина, который излил свое семя в нее  и  на
ее ложе.
   Вениамин проснулся, когда на лестнице послышались шаги  кухарки.  Она
поднималась, чтобы разбудить его! Он не смел даже вздохнуть.  Глаза  его
приковались к ручке задолго до того, как сон окончательно  покинул  его.
Он проспал всю ночь в постели хозяев! Сейчас его разоблачат!
   Кухарка постучала в дверь его комнаты. Ее стук разодрал мир в клочья.
Вениамин с трудом удержался, чтобы не  откликнуться  из  чужой  спальни,
лишь бы этот стук прекратился.
   Кухарка за дверью сделала  шаг,  потом  другой.  А  может,  просто  в
ожидании ответа переступила с ноги на ногу. И позвала снова:
   - Семь часов! Пора вставать!
   Вениамин задержал дыхание. Оба выжидали. Сейчас кухарка  откроет  его
дверь! Увидит, что кровать пуста! Он  начал  молиться,  чтобы  она  ушла
восвояси. Совершенно забыв, что в  таком  позорном  положении  лучше  не
привлекать к себе внимание Всевышнего.
   Кухарка позвала в третий раз. Голос  у  нее  был  пронзительный.  Мир
замер. Потом его молитва была услышана и заскрипели ступени.
   Вениамин вскочил. Хотел оглядеть кровать. Но было слишком  темно.  Он
запихнул сердце поглубже в живот,  чтобы  оно  не  так  стучало.  Словно
слепой  котенок,  который  пытается  уничтожить  свои  следы,  разгладил
покрывало. И даже не забыл взять с собой лампу.
   Он едва не попался. Кухарка  снова  поднялась  наверх.  Он  громко  и
выразительно закашлял, чтобы она поняла, что он уже встал. Хоть  бы  она
не стала задавать ему вопросы! Но его кашель насторожил ее.
   - Вы здоровы? Почему вы так кашляете?
   - Здоров! Здоров! - крикнул Вениамин  незнакомым  голосом.  -  Сейчас
иду!
   Она что-то пробормотала, и ступени заскрипели снова.

***

   Вениамин ерзал на твердой деревянной скамье парты - его мучил  страх.
А  что  если  кухарка  поднимется  в  спальню  кожевника   и   обнаружит
испорченную тумбочку и смятую постель?
   Учитель, заметив его бледность, спросил, не болен ли он,  и  Вениамин
признался, что чувствует себя скверно. Его отпустили  домой.  Теперь  он
сможет осмотреть спальню и замести следы. Пока еще не стемнело.
   Башмаков и пальто кухарки на месте не было. Вздохнув  с  облегчением,
Вениамин ступил в запретную комнату. Его  страх  оказался  обоснованным:
было видно, что ночью на кровати  кто-то  лежал.  На  подушке  виднелось
углубление от его головы, хотя он и накинул на нее  покрывало.  Вениамин
расправил все как мог. К сожалению, у  него  не  было  навыка  -  уборка
постели дома не входила в его обязанности.
   Вечером, дождавшись, когда кухарка ушла к себе, он снова  завернул  в
ткань орудие кожевника и прибил дощечку на  место.  У  него  было  такое
чувство, будто он спрятал заговорщика, которому известна его тайна.
   Вениамин представлял себе, как фру Андреа,  вернувшись  домой,  будет
спать в той же постели, в которой спал он.
   Делая уроки, он думал только об этом.

***

   В тот день,  когда  кожевник  с  женой  вернулись  домой  с  похорон,
Вениамин выступал в зале ресторатора Петтерсена. Так он  объяснил  своим
хозяевам.
   Учитель норвежского просил  его  прочитать  на  вечере  стихотворение
Вергеланда.
   - У вас хороший голос и талант к декламации, - сказал он Вениамину.
   Вениамин стоял на возвышении и вкладывал свою тайну  в  каждое  слово
стихотворения, посвященного Стелле, "небесной невесте". Слова сами собой
возникали у него на губах. Ему оставалось только произносить их:

   О чувства, вы как тот блаженный
   Толчок, что сообщил Вселенной
   Движение, зажег вдали
   Светила, Прометею дал
   Огонь, который запылал
   В безжизненной крови Земли!


   Тут уже не имело  значения,  что  рукава  сюртука  слишком  длинны  и
штанины лежат складками на башмаках. Долго не смолкали аплодисменты.
   Вениамин был озабочен тем, чтобы не споткнуться на сцене, держаться с
достоинством и пройти твердым шагом.
   В первом ряду сидели девушки. Проходя во время  антракта  в  соседний
зал, чтобы выпить чашку какао, Вениамин скользнул по ним взглядом.
   Они смотрели на него. Все как одна! На  него?  Возвращаясь  с  полной
чашкой, он заставил себя снова пройти мимо них. Среди гимназисток сидела
рыжеволосая девушка с кожаным кантом на манжетах.
   Неожиданно Вениамин обнаружил, что держит в руке орудие кожевника. Он
невольно вздрогнул и пролил горячее какао.
   Рыженькая тут же вскочила, спрятала орудие кожевника в складках своей
юбки и взяла у него из рук чашку. Она, как и прежде, не отрывала от него
глаз. Все произошло очень быстро. Он смущенно поклонился ей:
   - Спасибо!
   Тут же напомнила о себе обожженная рука. Вениамин скривился. Держа  в
одной руке чашку, девушка другой рукой достала носовой платок. Ее  груди
поднимались  и  опускались,  как  два  зверька.  Белые  пухлые  пальчики
осторожно вытерли его пострадавшую руку.
   - Вы так хорошо читали стихи! - сказала она. Глаза у нее были  синие.
Но он не мог забыть, что она спрятала в складках юбки орудие кожевника.
   - Спасибо! Хотите какао? -  предложил  он,  с  трудом  справившись  с
дыханием.
   Она  одновременно  сделала  реверанс  и  пригубила  какао.   И   тоже
обожглась. Он это заметил. Хотя она пыталась не подать  виду.  Глаза  ее
были все так же прикованы к нему.
   Когда она подняла голову, над верхней губой у нее темнела  коричневая
полоска от какао. Ему захотелось слизнуть ее. Но вместо этого он  широко
улыбнулся девушке.
   - Меня зовут Шарлотта Викстрём, - немного застенчиво сказала она.  Ее
манера произносить свое имя свидетельствовала о том, что для нее было бы
неожиданностью, если б кто-нибудь не знал его.
   Она искоса глянула на подруг, словно затеяла этот разговор на пари  с
ними. Поэтому Вениамин вежливо поклонился и назвал свою фамилию.
   - Мне знакома  эта  фамилия,  -  по-взрослому  заметила  рыженькая  и
погладила орудие кожевника, спрятанное в складках ее юбки. -  Все  знают
Грёнэльвов из Рейнснеса.
   - Вот как? - Вениамин растерялся.
   - Да. Все знают фру Дину Грёнэльв.
   Он хотел спросить, кто эти все, но  не  успел.  Она  высунула  кончик
языка и слизнула с губы какао.  У  Вениамина  закружилась  голова.  Руку
жгло. Но он даже не  взглянул  на  нее.  Язык  у  девушки  был  розовый.
Вениамин пытался не замечать боли и не двигался.
   Девушка покраснела и опустила глаза.  Потом  коротко  кивнула  ему  и
отошла к подругам. Только тогда он  понял,  что  она  решила,  будто  он
передразнил ее. Ведь он тоже высунул кончик языка и провел им по  губам.
Исправить это было уже невозможно.
   Он хотел броситься за ней, но она скрылась в толпе. Он  должен  найти
ее! Должен объяснить, что просто облизнулся, что у него и  в  мыслях  не
было ее передразнивать. Он  должен  найти  ее!  Ведь  и  она  тоже  была
знамением и скрылась с драгоценным орудием кожевника, спрятанным в юбке!
***

   Возвращаясь  домой,  Вениамин  думал  о  том,  что  его  хозяева  уже
вернулись с похорон и что Шарлотта Викстрём сбежала от  него  с  орудием
кожевника. Кожевник уже знал все. Уже обнаружил,  что  Вениамин  взломал
тумбочку и спал в их постели.
   Смертельная опасность поскрипывала  снегом  и  рыдала  под  подошвами
башмаков.
   С пересохшими губами и бегающим взглядом, Вениамин отпер дверь дома и
хотел тихонько подняться к себе. На середине лестницы он  был  пойман  с
поличным. Хозяйка  сама  вышла  в  коридор  и  обратилась  к  нему.  Она
заговорила с ним!
   - Все ли было в порядке, пока нас не было? Хорошо ли вас кормили?
   Он что-то пробормотал и несколько раз кивнул.
   - Муж пошел к себе в мастерскую проверить, все ли там  в  порядке,  -
по-кошачьи промурлыкала она и подняла глаза. Прямо на него.
   Испарина. Он как дурак пытался  удержать  морской  прилив.  Лицо.  По
верхней губе, которую он брил вот уже полгода, ручьем тек пот. А нос! Он
пылал как костер.
   Зачем она так высоко держит лампу?
   - Вы не будете возражать, если обед немного  запоздает?  Мы  подождем
мужа.
   - Да-да, конечно!  -  с  трудом  выдавил  он.  И  бросился  вверх  по
лестнице.
   Когда фру Андреа позвала его в столовую, кожевника все еще не было.
   - Он так истосковался по работе, что, наверное, вернется теперь очень
поздно, - сказала она и налила Вениамину молока.
   На мгновение все окуталось сладкой тенью. На всякий случай он положил
бутерброд на тарелку. Говорить он не мог. Язык не повиновался ему.
   На буфете стоял медный самовар. Он холодно  блеснул,  когда  Вениамин
попытался удержать на нем свой взгляд.  Над  столом  горела  лампа.  Она
чуть-чуть покачивалась. Почему она покачивается и зажигает пожар у  него
на лице?
   Он откинулся на стуле и смотрел на самовар. Потом, не жуя,  проглотил
кусочек хлеба.
   Конечно, она разоблачила его. Он это видел  по  ней.  Ему  оставалось
покориться своей участи. Он громко вздохнул. Отпил молока и подумал о ее
бедрах, залитых лунным светом.
   Она передала  ему  кувшин  с  молоком.  Его  тело  вспыхнуло  горячим
пламенем, когда он, беря кувшин, прикоснулся к  ее  пальцам.  Он  держал
кувшин над столом в вытянутой руке, пока она не  убрала  свою  руку.  От
этого движения брошка, приколотая у нее между грудями, слабо блеснула.
   Неожиданно на столе между ними появилось орудие  кожевника.  Вениамин
мысленно поблагодарил рыжеволосую девушку. Страшное орудие вдруг  начало
танцевать. Сытое, довольное, оно шлепало по белой скатерти.
   А глаза фру Андреа! Встречаться с ней взглядом было опасно. Ее  глаза
прятались за тяжелыми веками. Губы набухли и  отделились  от  лица.  Они
слегка шевелились. Хотели дотянуться до него. Всосать в себя.  А  орудие
кожевника продолжало свой танец.
   Вениамин все понял. Конечно, он разоблачен!
   Он только еще не знал, несет ли ему это смерть  или  наслаждение.  Но
как бы там ни было, избежать этого было  невозможно.  Она  расплылась  в
улыбке. Обнажились передние зубы. Уголки губ дрожали.
   Орудие кожевника грохотало по столу. В конце концов стакан с  молоком
опрокинулся.
   Она встала, обошла вокруг стола и всем телом  склонилась  над  ним  с
салфеткой в руках.
   Сейчас или никогда! Хорошо, что он вспомнил об этом: нужно  коснуться
ее.  Он  заставил  руку  подняться.  Рука  подчинилась  и  легла  на  ее
обнаженную шею. Такую мягкую и теплую.
   На мгновение она замерла. Потом опустила салфетку между Вениамином  и
тарелкой и начала вытирать пролитое молоко. Но он не снял руки с ее шеи.
Его рука двигалась вместе с нею, когда она вытирала молоко. Словно  была
частицей ее самой.
   Закончив вытирать, она положила салфетку на свою тарелку. Потом взяла
кувшин и снова налила ему молока.
   Он не удержался и снова опрокинул стакан!
   - Ах, опять! - услышал он ее голос. Фру Андреа тяжело наклонилась над
ним. Белый поток тек по его рукам и капал на колени. Молоко  просочилось
сквозь ткань, и она прилипла к ногам.
   Пряча глаза, фру Андреа осторожно  вытирала  его.  Кажется,  сказала,
чтобы он переодел брюки. Пощупала их. Пальцы  у  нее  были  жадные.  Они
скользили по нему. Прикасались  то  там,  то  здесь.  Не  отпускали.  Он
откинул голову. Его руки бессильно висели вдоль стула.  Из-под  закрытых
век он угадывал ее тень. Коварная тень. Но опасна ли она сама?  И  можно
ли ее избежать? Тень тяжело дышала.
   Его охватило чувство, которое можно было бы  назвать  болью.  Но  это
была не боль.

***

   Печь давно остыла. Запирание замков, ритуал с дверями и ступенями был
уже позади. Сон стал частью самого дома. Частью  слабых  порывов  ветра,
бьющих в окна.
   Она вошла к нему в комнату так тихо, что он даже не слышал, что дверь
открылась. Услышал только, как фру Андреа уже изнутри заперла ее. Стояла
непроглядная ночь. Но над фру Андреа все-таки трепетало  сияние.  Сперва
над складками капота, потом над ее  телом,  закутанным  в  тонкую  белую
ткань. На него вылилась ее кожа. Избежать этой  волны  было  невозможно.
Бархатная волна тяжелой массой обрушилась на него с потолка и похоронила
его под собой.
   Сперва фру Андреа была единым целым с темнотой и дивной погибелью. Со
смертью и страхом. Он должен был пройти через  это.  Без  сопротивления.
Отдаться на милость ее влажного огня. Спрятаться  в  ней.  Заползти  как
можно глубже. Стонать. Двигаться как рыба, которая еще не знает, что она
умеет плавать, но все-таки плывет. Теперь он принадлежал ей.
   И она позволила ему разлить молоко на чистую скатерть.

ГЛАВА 4

   Проснулся он очень рано. Как  человек,  который  не  может  спать  от
волнения перед  трудной  работой.  Его  работа  состояла  в  том,  чтобы
улизнуть из дому, пока другие еще спали.
   Он бродил по пустынным улицам и смотрел, как просыпается город. Дошел
до церкви. Прошел несколько раз из конца в конец улицы Страндгата.  Мимо
дома повивальной бабки и дома ленсмана Иргена, мимо  дома  купца  Евера.
Можно было считать дома,  деля  их  по  величине  и  цвету.  Можно  было
попытаться запомнить фамилии их владельцев.
   В конце концов он оказался на  берегу  между  двумя  старыми  домами,
принадлежавшими церкви. Он  никогда  здесь  не  был.  Какой-то  человек,
который явно еще  не  ложился,  проходя  мимо  Вениамина,  подозрительно
оглядел его. Здесь стоял  острый  запах  мочи  и  нечистот.  С  изгороди
соскочила взъерошенная кошка  неопределенного  цвета,  она  зашипела  на
Вениамина, когда он чуть не споткнулся о нее.
   Он находился на дне колодца. Он погиб. Но весь мир  принадлежал  ему!
Он больше не мог вернуться в дом кожевника.  Никогда!  Кожевник  вспорет
ему живот. Выпустит кишки. Прольет на лестницу его кровь, и она  потечет
вниз по ступеням. Кожу он сдерет и сделает из нее еще  одно  шелковистое
орудие. И набьет его опилками. Единственное, что утешало Вениамина, - он
знал, для кого это орудие предназначалось.
   Его голову и фаллос кожевник отрежет и спрячет где-нибудь в сарае.  А
может, засолит в бочонке, как  засаливают  сельдь.  Когда-нибудь,  когда
кухарка уйдет на свое молитвенное собрание, он потихоньку вытащит  их  и
сожрет.
   И никто даже не вспомнит о Вениамине, кроме юной  Шарлотты  Викстрём.
Несколько раз она поинтересуется, куда он пропал, а  потом  забудет  его
ради кого-нибудь другого.
   Подумав о Шарлотте, Вениамин попытался вспомнить, не говорил  ли  ему
кто-нибудь, где она живет. Может, стоило бы попросить  ее  замолвить  за
него словечко перед кожевником. Но Вениамин  быстро  отказался  от  этой
мысли. Ведь тогда ему пришлось бы  рассказать  ей  всю  историю.  А  эта
история  была  совсем  не   похожа   на   стихи   Вергеланда.   Она   не
предназначалась для ушей Шарлотты Викстрём.
   Вениамин направился в  школу.  Башмаки  у  него  промокли.  Ему  было
неприятно, но он воспринимал это как очищение.
   Что всегда говорила Олине? Сын  человеческий  страдал  ради  очищения
всех людей. По своим замерзшим ногам  Вениамин  мог  судить,  как  тяжко
страдал Христос.
   Ему оставалось продолжать путь. И может бы