ла издана в 1988 году в серии "Библиотека "Иностранной литературы"" с предисловием опять-таки Е.Книпович. Тогда потребовалось энергичное вмешательство академика Д.С.Лихачева и две новые внутренние рецензии. 
   1988 год стал переломным в деле издания кафковских произведений: журналы "Иностранная литература" и "Нева" опубликовали роман "Замок" в переводах Р.Я.Райт-Ковалевой и Г.Ноткина соответственно. Перевод Риты Яковлевны Райт-Ковалевой шел к читателю двадцать лет. "Хорошо, чтобы хоть статья появилась, - делилась опасениями она в декабре 1968 года с германистом А.Гулыгой, готовившим вступительную статью к роману, - если книгу забодает Овцебык или Козлотур в виде... сами знаете кого..."25. Желая уберечь от нападок цензуры свой труд, переводчица проявляет недюжинную изобретательность в употреблении терминологии: "Из деликатности я писала везде "опросы" вместо "допросов" - это снимает "ночные допросы" (так у Кафки - А.С.) - из-за них книга может и погореть... А с "опросами" выходит премило"26. 
   Несмотря на активную поддержку председателя редакционного совета академика Н.И.Конрада, на положительный отзыв академика Д.С.Лихачева, роман тогда не был опубликован в серии "Литературные памятники". Безуспешной оказалась и попытка напечатать многострадальное произведение Кафки в журнале "Новый мир"; долгое время рукопись лежала в издательстве "Художественная литература". В примечаниях к "Замку", который все-таки появился в серии "Литературные памятники" в 1990 году, Арсений Гулыга писал: "Увы, Рита Яковлевна была права, желая мне "крепких нервов для работы" ... Описать все редакционные "хождения по мукам" невозможно. Один из товарищей, причастных к изданию, требовал от меня убрать из статьи всю "философию", другой, наоборот, предельно ее расширить, третьему нужна была "критика" Кафки, такое осуждение, что было непонятно, зачем вообще печатать этого разложенца, четвертый был недоволен переводом: не зная немецкого (и плохо владея русским), свое недовольство он выражал больше междометиями, нежели логически построенными предложениями"27. 
   Параллели с Кафкой, можно сказать, буквальные. "Эти господа обладают беспримерной деликатностью. Никто из них никогда не прогнал бы К., никогда бы не сказал, ... чтобы К. наконец ушел. Никто бы так не поступил, хотя присутствие К., наверное, бросало их в дрожь... Но вместо того, чтобы действовать против К., они предпочитали страдать, при чем тут, разумеется, играла роль и надежда, что К. наконец увидит то, что бьет прямо в глаза и постепенно, глядя на страдания этих господ, тоже начнет невыносимо страдать оттого, что так ужасающе неуместно, на виду у всех, стоит тут, в коридоре, да еще среди бела дня" ("Замок"). 
   После событий в Чехословакии Кафка на пятнадцать лет угодил в "черные списки". Бюрократический характер цензуры поразительно соответствовал художественной реальности кафковских произведений, непременные составляющие которой - канцелярии, алогичные законы, запреты и разрешения. Сказалось абсурдное, кафкианское отношение к Кафке со стороны первых лиц советского государства. "Этот труп гальванизировать незачем"28, "мы всегда боролись против этого имени"29, - говорил о Кафке кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС П.Демичев, не подозревая, что военный отдел магистрата Праги в 1934 году, через десять лет после смерти писателя, пытался фактически его "оживить", объявив в розыск. Слава Кафки уже тогда перешагнула границы европейского континента, но его "родной" "военкомат" ни сном ни духом не ведал об этом. 
   Реакция Михаила Горбачева на Кафку не настолько одиозная, но тоже далеко не позитивная. Во время пребывания в Ростове-на-Дону в рамках предвыборной президентской кампании 1996 года на вопрос автора данной статьи "не является ли роман Кафки "Процесс" его любимым произведением ввиду частого употребления им выражений "процесс идет", "процесс пошел"?" - Горбачев ответил, что он мало читал Кафку, потому что "это - муторный автор". Вот и запрещали не только публиковать тексты самого Кафки, но и осуществлять театральные постановки по его произведениям - как в случае с инсценировкой Марком Розовским "Письма к отцу" и "Приговора" на Малой сцене МХАТа в 1984 г. Произведя деконструкцию путешествия Кафки в СССР, отчетливо понимаешь: политическая цензура носила кафкианский характер. Франца Кафку не издавали его властительные герои. 
   В 1990 году Главлит упразднили, и произведения писателя стали выходить у нас регулярно: в 1991-1995 годах увидели свет двух-, трех- и четырехтомные собрания сочинений; в 1998 году появилось полное издание дневников. Невольно возникает вопрос - получил ли Кафка, пользуясь терминологией "Процесса", "истинное оправдание", пройдя мучительные этапы "зарезывания", "мнимого оправдания", "волокиты"? Вопреки ожиданиям, однозначного ответа быть не может - точку в "деле Кафки" ставить рано. И не только потому, что лишь частично переведено его эпистолярное наследие. Кафковскому творчеству предстоит пройти сложную цензуру читательского восприятия. 
   Именно в России с ее традиционной религиозно-философской культурной ориентацией существуют благоприятные условия для глубокого осмысления драматических коллизий христианских и иудаистских мотивов в кафковских произведениях. 
   Сам писатель оставлял это право за нашей страной. В незаконченной новелле "Воспоминание о дороге на Кальду", словно предвидя нелегкий путь к русскому читателю, он представляет свою возможную жизнь в сибирской глуши: голод, холод, болезни... Лейтмотивом новеллы становится обжигающе точная мысль - Россия может быть только полем духовного делания, в противном случае она бессмысленна как данность. Кафка прошел горнило цензурных гонений потому, что затронул потаенные струны русской души. Заручившись такой поддержкой, он сумел победить в поединке слова и власти. 
ПРИМЕЧАНИЯ 
      1 Канетти Э. Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелице //Иностранная литература. 1993. N7. С. 176. 
      2 Кафка Ф. Дневники и письма. М., 1995. С. 342. 
      3 См.: См.: Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 444. 
      4 Мотылева Т. Зарубежный роман сегодня. М., 1966. С. 101. 
      5 См.: Затонский Д. Смерть и рождение Франца Кафки //Иностранная литература. 1959. N2. С. 202-212; Копелев Л. Сердце всегда слева. М., 1960. и др. 
      6 Затонский Д. Хватит бояться Франца Кафки //Новое время. 1988. N 18. С. 42. 
      7 См.: Шлапоберская С. Традиция и современность в австрийской литературе //Иностранная литература. 1967. N 3. С. 270-272. 
      8 Западная литература ХХ века и задачи критики //Вопросы литературы. 1988. N6. С.68. 
      9 См.: Там же. С. 23. 
      10 См.: Зарубежная литература ХХ века и задачи критики //Вопросы литературы. 1989. N2. С. 72. 
      11 См.: Carrouges M. Franz Kafka. Labergerie, 1949. Р. 76-78; Батай Ж. Литература и зло. М., 1994. С. 104-118. 
      12 См.: Орлова Р. Правда невероятного //Иностранная литература. 1961. N5. С. 259-262; Рюриков Б. О пользе споров и вреде предвзятости //Иностранная литература. 1964. N2. С. 227-231; Затонский Д. Кафка без ретуши //Вопросы литературы. 1964. N5. С.65-109; Он же. Франц Кафка и проблемы модернизма. М., 1965. и др. 
      13 См.: Днепров В. Устарело ли классическое искусство? (Из опыта западного романа) //Иностранная литература. 1965. N2. С. 149-171; N3. С. 186-204; Он же. Черты романа ХХ века. М.-Л., 1965; Бурсов Б. Реализм вчера и сегодня. Л., 1967. 
      14 Соколова Н. В зеркале смеха. Литературно-театральный юмор первой половины 30-х годов //Вопросы литературы. 1996. N 3. С. 365. 
      15 См.: Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве, 1956-1980. М., 1990. 
      16 Главлит и литература в период литературно-политического брожения в Советском Союзе //Вопросы литературы. 1998. N 5. С. 276-277. 
      17 См.: Рюриков Б. Коммунизм, культура, искусство. М., 1964. С. 149-150. 
      18 См.: Роман, человек, общество. На встрече писателей Европы в Ленинграде //ИЛ. 1963. N 11. С. 204-246; Современные проблемы реализма и модернизм. М., 1965. 
      19 См.: Затонский Д. Хватит бояться Франца Кафки. С. 42; Он же. Трактат о лояльности //ВЛ. 1988. N 7. С. 134; Из бесед в редакции. Одиссея русского "Улисса" //ИЛ. 1990. N 1. С. 173. и др. 
      20 Западная литература ХХ века и задачи критики. С.23. 
      21 Там же. С. 79. 
      22 См.: Орлова Р.Воспоминания о непрошедшем времени; Москва, 1961-1981 г. Мичиган, 1983. С.315; Тарковский А. Благословенный свет: Избранные стихотворения. СПб., 1993. С. 342. 
      23 Кацева Е. Я должен сохранить себя здесь (Новые страницы дневников Франца Кафки) //Вопросы литературы. 1997. N 2. С. 166. 
      24 См.: Она же. Описание одной борьбы //Знамя. 1993. N 12. С. 196. 
      25 Кафка Ф. Замок. М., 1990. С. 214-215. (Примечание). 
      26 Там же. С. 215. 
      27 Там же. С. 215-216. 
      28 См.: Кацева Е. Описание одной борьбы. С. 198. 
      29 См.: Затонский Д. Хватит бояться Франца Кафки. С. 42. 













    Анжелика Синеок 
НОСОЛОГИЯ ФРАНЦА КАФКИ
Римляне знали, что остроумие - пророческая способность; они называли его носом 
Ф.Шлегель 
   Увлекаться собой любила не только царица-мачеха из пушкинской сказки о спящей царевне и семи богатырях. Пристально вглядываясь в зеркало, человек изначально пытался понять мир через самое себя, через сопоставление с различными частями своего тела. Стихийный структурализм получил широкое распространение задолго до научных обоснований Леви-Стросса. Вся индийская кастовая система строится на мифе о происхождении сословий из головы, рук, бедер и ног бога Брахмы. В древнем Египте был распространен культ глаз, в Китае - больших ушей. Инки и ацтеки приносили в жертву самое дорогое - человеческое сердце. У арабов особым почетом и уважением пользуется печень, у кельтов - волосы и "геройские почки". Грудь кормящей матери - составная часть культа ближневосточной богини Кибелы. 
   Наиболее устойчивым и "интернациональным", пожалуй, является поклонение символу мужского начала. Многие из вышеназванных фетишей сохранились лишь в исторической памяти, тогда как каждение Приапу сделалось архетипом литературы и искусства. И если древние греки считали древнего божка двух, то римляне уже трехчленным. Курьезно-юмористический аспект подобного видения связан с подменой фалла носом, а носа - фаллом. Отсюда интерес к носу в народной мифологии: достаточно вспомнить многочисленные "носологические" пословицы. 
   Закономерно, что у всех богов всех религий мира оказываются прекрасно развиты обонятельные способности. Даже у невидимого иудейского Яхве хорошо различимы ноздри. Известное библейское предание гласит, что Всевышний при сотворении человека именно через ноздри вдохнул ему душу. В том же древнем Египте "благородным ноздрям" фараона желали "жизни и власти". Витальная сила носа проступает в античных легендах о безротых людях, питающихся исключительно запахами цветов, корений и плодов. Нос выступал символом жизни, соотносился с движением планет, вызывал широкий спектр ассоциаций и шуток. Вырванные ноздри преступников, провалившиеся носы венериков, глубокомысленные "клювы" ученых, красные носы пьяницы и клоуна - вот далеко не полный хоровод средневековых контекстов и подтекстов. 
   Если всерьез задаться целью провести культурологический анализ символики носа, потребуется тридцать лет и три года. Но и не проговорить скороговоркой эти важные сведения нельзя, поскольку известный нарост между глаз существует не только для того, чтобы на нем уютно сидели очки. 
   В эпоху Просвещения антропоцентрические представления вытеснили традиционно-религиозные: как вредный предрассудок было дискредитировано мифологическое сознание, утрачена целостность мировоззрения. Ушло мистическое понимание носа, который превращается в предмет сугубо "материальный". Конфузный, лишенный прежнего содержательного "репертуара", nasus был низвергнут в темницу "низкого" стиля. На смену умному карнавальному веселью явилась примитивная насмешка над "голым" носом, оказавшимся вне прежней контекстуальной обусловленности остроумными игровыми ситуациями. Даже не чуждый мистики Серен Кьеркегор считал, что если философ, записывая сокровенную, долгое время вынашиваемую мысль, чихнет, то уже не сможет относиться к ней серьезно. Жрецы искусства первыми почувствовали возникший дисбаланс смыслов и, движимые желанием восполнить дефицит понимания, выдвинули тему "нос как судьба". 
   Вдохновитель глубокомысленных пассажей Тристрама Шенди, Нос в 19 веке объявился в Санкт-Петербурге. Если верить Гоголю, он не только ездил в карете и бывал в присутствии, но и стал прихожанином Казанского собора. Стерновский Тристрам, ростановский Сирано де Бержерак, монах Дзэнти у Акутагавы - по сути, развитие идеи nasus est fatum. Чрезмерно любопытствующие длинные носы стали причиной приключений Пиноккио и Буратино-Петрушки. Налицо новый мотив - шуточной сакрализации носа. 
   К плеяде писателей, которые, по выражению Владимира Набокова, "видели ноздрями", относится Франц Кафка. В богатой традициями, школами и направлениями европейской литературе он сумел создать свою мифологию и эстетику - свою носологию. Устоявшиеся символы, архетипы, значения существенно трансформируются и переосмысляются в его творчестве. Он дает свои толкования античным и библейским сюжетам. Обращение к символике носа в творчестве писателя позволяет посмотреть на вещи его глазами. Точнее - ноздрями. Самое его имя, увлечения, пристрастия, круг чтения, художественная вселенная, шутки таинственным образом вращаются вокруг носа и спотыкаются о нос. 
   Подобно тому, как все дороги античности и средневековья ведут в Рим, так все литературные маршруты влекут поклонников кафковского таланта на его родину. И если Праги все равно не миновать, то почему бы не подняться на Пражский град по крутому косогору?! Утвердилась точка зрения, что фамилия писателя происходит от чешского слова "kavka" - галка. Рискнув слегка пораниться об "острые коготки матушки-Праги", заметим, что евреи Кафки встречаются не только там, но и в Париже, Берлине, Москве и вряд ли ко всем ним следует подходить с позиций чешского логоса. Скорее всего, имя "kаvка" - всего лишь отсылка к птичьим граям на пражском еврейском кладбище: в самом городе птиц очень мало, и все они поют на могильных плитах, по обычаю посыпанных землей Палестины. 
   Полагают, что Прага в какой-то мере стала средоточием мистического и каббалистического духа. Материализация древних слов, формул и молитв неподвластна законам истории и потому всегда современна. Попробуйте случайно перепутать сходные по написанию или звучанию буквы древнееврейского алфавита, и вы разрушите мироздание, как не раз случалось в нашем грешном мире! Знаменитая Каббала утверждает: каждой букве соответствует определенная стихия, планета, время года, месяц, день недели, нравственное основание и человеческий орган. Путем мистического соединения все буквы образовали тело первого человека. По одной из версий, после грехопадении Ухо, Рот, Глаз, Лоб, Нос отделились от Адама и пустились в свободное плавание во вселенной. Их всевозможные комбинации, формы, цвета, конфигурации не только породили новые тела и лица, но и составили новые буквенные сочетания и значения. Двойственность сделалась отличительной чертой мироздания. Даже сама "Каббала", к примеру, стала писаться и через "КОФ" и через "КАФ". Между ними - дистанция огромного размера. Разные смыслы, различный ассоциативный ряд. 
   В этом плане фамилия Франца Кафки - подлинная находка для философии языка - место встречи взаимоперетекающих букв, звуков, слов: пишется "КОФ", отчетливо слышится "КАФ". Значащаяся на письме "КОФ" отвечает за жизнедеятельность левой ноги, зато проходящая паронимом "КАФ" - правой ноздри. Фамильная кафковская "ФЕ" - ни много ни мало как левая ноздря. Вот уже и просматривается сквозь имя "Кафка" полновесный нос; представляется портрет писателя, написанный в кубистической манере Пикассо или сюрреалистической - Сальвадора Дали. И не оттого ли происходит увлечение Кафки ребусами, игрой символами и звуками, что в самой его фамилии отчетливо улавливается могущественный "аф" иудейского Яхве: стоит "укоротить" правую ноздрю всего лишь на один звук "к" - получаем целостный нос! 
   Будет грубым преувеличением утверждать, что писатель ощущал на своих плечах не голову, а один сплошной нос. Но пусть сомневающийся в правомочности данного озорного подхода к тайнам кафковского гения посопит с лупой над его рисованными человечками-буквами. Он найдет и вочеловечившуюся "КАФ" и перевернутую "ШИН". А если решится следом за Кафкой повторить букву "ФЕ", то непременно изобразит ее в виде крупного мясистого носа. Хасидский мудрец Баал-Шем ("владеющий именем") превосходно разбирался в именах Бога. Кафка, преданный его почитатель, был не прочь перенять опыт тайноведения и полушутя-полусерьезно распространить его на собственное имя. Зная еврейскую мистику не только по журнальным компиляциям Макса Брода, но и по специальной научной литературе, он частенько проделывал подобные лингвистические операции, опираясь на известное изречение Каббалы: "сколько значит передатчик, столько же значит и передаваемое, сколько значит пересказчик, столько же и предание". 
   Для сохранения традиции такой "пересказ" требуется на каждом новом историческом витке: процессы ассимиляции подвигали евреев переходить на другие языки, другие алфавиты. Кафка "записал" древние предания латинскими буквами. Ускользающий было магический смысл он сумел "зашифровать" в художественных образах. Если воспринимать эти образы буквально - они не понятны. Приписать их сновидению - проснись и забудь. Остается прочитывать их в кривых зеркалах, стараясь уменьшить угол искажения. 
   В большинстве европейских языков и в иврите слово "нос" - существительное мужского рода, а в немецком, на котором написаны книги Кафки, - женского. Существительные женского рода в немецком вообще-то имеют позитивную окраску, да только сами носы далеко не всегда бывают приятными во всех отношениях! Оказавшись на пограничье языков, времен и народов, полиглот Кафка поступает весьма остроумно, давая характеристики персонажей через их осязательные способности. 
   В своих произведениях он лепит форму и образ носа, учитывая различные качества человеческой природы, чем несказанно облегчает исследовательскую задачу определения "пола" носа. Маленькими, статичными, "приличными" носами он наделяет женщин. "Пружинными", чреватыми событием, большими, вызывающими - мужчин. И в этом главное отличие Кафки от другого поликультурного художника - Гоголя, в произведениях которого нос, по мнению Набокова, предстает "чем-то сугубо, хотя и безобразно мужественным". 
   Поклонник психоанализа будет явно разочарован: нос в значении фалла фигурируют у Кафки лишь однажды, при описании легкомысленного попутчика, "немецкого Хлестакова". В его творчестве невозможно обнаружить указанных эвфемистических замен и уж точно не сыскать стихотворений на вроде строчки Бероальда де Вервиля: "Узришь по носу ты размер того, // Что дамам мило более всего". Писатель сознательно игнорирует модный фрейдизм. Случаи амбивалентности носа в описаниях Кафки единичны: например, в дневнике он упоминает большой крючковатый нос молодой еврейки, безобразность которого компенсируется стройной фигурой ее обладательницы; спускающийся "слишком длинно, остро и безобразно" нос беременной актрисы; свисающий нос хозяйки борделя; "хрящеватые" носы молодых инженеров, отвечающих за безопасность шахты (из "Посещения рудника"). 
   В художественных произведениях писателя образу носа отведена роль скрытой сюжетной пружины и потому он встречается не часто. Зато в дневниках словно прорываются шлюзы специфического кафковского подсознательного, и упоминания о носах сыплются как из рога изобилия. Nasus выступает особой единицей наблюдения, значимой, говорящей деталью, символом, фиксируя который, Кафка далеко не всегда пускается в объяснения. 
   Женский nasus у Кафки - отблеск многоликих женских судеб: монахини, артистки, невесты, проститутки, девочки, старушки. В творчестве Кафки нет героини, окутанной романти