Франц Кафка 
	КРИТИКА, БИБЛИОГРАФИЯ
	
  
Дмитрий Константинов 
Кафка в СССР. Библиография 1959-1989 
Вальтер Беньямин 
Франц Кафка Перевод М. Рудницкого 
Франц Кафка: Как строилась Китайская стена Перевод М. Рудницкого 
Ходульная мораль Перевод М. Рудницкого 
Макс Брод: Франц Кафка. Биография. Прага, 1937 Перевод М. Рудницкого 
Жан Старобински 
Греза как Архитектор Перевод М.К.Рыклина 
Макс Брод 
Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки Перевод М. Ю. Некрасова 
Послесловия и примечания к роману "Замок" Перевод В. Белоножко 
Морис Бланшо 
Деревянный мост (повторение, безличность) Перевод Д. Кротовой 
Чтение Кафки Перевод М.К.Рыклина 
Владимир Набоков 
"Превращение" Франца Кафки 
Лев Копелев 
Трудное путешествие Франца Кафки в Россию 
У пропасти одиночества. Ф. Кафка и особенности современного субъективизма 
Валерий Белоножко 
Превращение Владимиром Набоковым "Превращения" Франца Кафки 
Невеселые заметки о романе "Процесс" 
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага первая. Америка "Америки". 
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага вторая. Процесс над "Процессом". 
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага третья. На подступах к "Замку". 
Альбер Камю 
Надежда и абсурд в творчестве Франца Кафки 
Вильгельм Эмрих
Царство Сатаны Перевод М.К.Рыклина 
Морис Мараш 
Метафора в произведениях Кафки Перевод М.К.Рыклина 
Анжелика Синеок 
Цензурная судьба Кафки в России 
Носология Франца Кафки 
Кафка в нашей жизни 
Анжелика Синеок, Эдуард Пшеничный 
Кафка и Пастернак 
К.В. Фараджев 
Отчаяние и надежды Франца Кафки 
В. Кругликов 
Записи бреда и кошмара: Н.Гоголь и Ф.Кафка 
Синтия Озик 
Невозможность быть Кафкой Перевод М. Немцова 
Ю. Манн 
Встреча в лабиринте(Франц Кафка и Николай Гоголь) 
Макс Фрай 
Голодание по Кафке 

И др.







Дмитрий Константинов 
КАФКА В СССР. БИБЛИОГРАФИЯ 1959-1989
ПРОИЗВЕДЕНИЯ Ф. КАФКИ В РУССКОМ ПЕРЕВОДЕ
    Хронику русских публикаций Кафки можно разделить на три периода. Первый - с 1964 по 1968 год, когда появились переводы новелл, романа "Процесс", фрагментов дневников и "Письмо к отцу". После "пражской весны" 1968 года публикация переводов Кафки в СССР практически была приостановлена. Следующий период - с 1969 по 1985 г. г. отмечен лишь эпизодическими публикациями маленьких притч и перепечатками в сборниках небольших новелл. После начала периода "перестройки и гласности", когда лавинообразно стали издаваться прежде запрещенные и "забытые" авторы, как русские, так и зарубежные, появилась возможность дальнейшей публикации неизданных произведений Кафки. Практически одновременно, в журналах "Иностранная литература" и "Нева" появились два разных перевода "Замка", а в журнале "Урал" - "Америка". В дальнейшем появился двухтомник, а затем трех- и четырехтомные собрания сочинений, а также множество отдельных изданий. После 1989 г. библиография автором не велась. На полноту, разумеется, не претендую. Не следует исключить, например, возможность того, что первые русские переводы Кафки могли появиться еще в двадцатые и в начале тридцатых годов... 
В исправительной колонии. Превращение. У врат закона. Мост. Пассажиры. Правда о Санчо-Панса. Возвращение домой. Ночью.
Перевод: С. Апт. 
Журнал "Иностранная литература", 1964, № 1, стр. 134-181. 
Роман. Новеллы. Притчи.
[Процесс. Прогулка в горы. Платья. Деревья. Купец. Проходящие мимо. Тоска. Приговор. Отклоненное ходатайство. Разоблаченный проходимец. Дети на дороге. Новый адвокат. Сельский врач. Старинная запись. Посещение рудника. Соседняя деревня. Одиннадцать сыновей. Братоубийство. Сон. Певица Жозефина, или мышиный народ. Превращение. В исправительной колонии. Мост. Железнодорожные пассажиры. Правда о Санчо-Пансе. Гигантский крот. Отчет для Академии. Маленькая женщина. Голодарь. Охотник Гракх. Верхом на ведре. Стук в ворота. Гибрид. Как строилась китайская стена. Посейдон. Ночью. К вопросу о законах. Коршун. Рулевой. Волчок. Нора.] 
Перевод: Р. Райт-Ковалева, И. Татаринова, Р. Гальперина, С. Апт, В. Топер, Л. Черная, М. Абезгауз, С. Шлапоберская, Н. Касаткина, В. Станевич. 
Москва, "Прогресс", 1965. 614 стр. 
Это и есть тот самый знаменитый "черный томик", который довольно полно представил новеллы Кафки, следует также отметить его чрезвычайно элегантное оформление и полиграфическое исполнение! 
Из дневников Франца Кафки.
Перевод: Е. Кацева. 
Журнал "Вопросы литературы", 1968, № 2, стр. 131-168. 
Письмо к отцу.
Перевод: Е. Кацева. 
Журнал "Звезда", 1968, № 8, стр. 175-197. 
Я любил девушку.
Перевод: Е. Факторович. 
Журнал "В мире книг", 1974, № 7, стр. 60. 
Приговор.
Перевод: И. Татаринова. 
В книге: Австрийская новелла ХХ века. 
Москва, "Художественная литература", 1981. 
Разговор с самим собой. [Из дневников]
Перевод: Е. Кацева. 
Литературная газета, 1983, 27 июля, стр. 11. 
Маленькая басня.
Перевод: П. Френкель. 
Литературная газета, 1985, 27 марта, стр. 16. 
Из дневников.
Перевод: Е. Кацева. 
В книге: Называть вещи своими именами. Москва, "Прогресс", 1986, стр. 373-377. 
Прогулка в горы. Стук в ворота.
Перевод: И. Татаринова, Н. Касаткина. 
В книге: Зарубежная литература ХХ века. 1917-1945. Хрестоматия. Москва, "Просвещение", 1986, стр. 264-266. 
Из дневников. Письмо к отцу.
Перевод: Е. Кацева. 
Москва, "Известия", 1988. (Библиотека "Иностранной литературы") 
Дневники.
Перевод: Е. Кацева. 
Журнал "В мире книг", 1988, № 3. 
Тоска.
Перевод: И. Татаринова. 
В книге: Золотое сечение. Москва, 1988. 
Процесс. Замок. Новеллы и притчи. Из дневников.
Перевод: Р. Райт-Ковалева и другие. 
Москва, "Радуга", 1989. (Мастера современной прозы) 
Эта книга возобновила появление серии новых объемных изданий Кафки. 
КНИГИ И СТАТЬИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ПЕРСОНАЛЬНО КАФКЕ
    Эти исследования в настоящее время представляются абсолютно устаревшими, поскольку Кафка рассматривался исключительно в свете марксистско-ленинского "литературоведения". Все же они ценны тем, что из них можно было узнать очень много практической информации о неизданных еще произведениях, а также о биографии Кафки, и о тех значении и популярности, какие он имел в ином, цивилизованном мире. 
Д. Затонский.
Смерть и рождение Франца Кафки. 
Журнал "Иностранная литература", 1959, № 2. 
Л. Копелев.
У пропасти одиночества. Ф. Кафка и особенности современного субъективизма. 
В книге: Л. Копелев. Сердце всегда слева. Статьи и заметки о современной зарубежной литературе. Москва, "Советский писатель", 1960. 
Г. Сафронов.
Родственны ли идеалы Ф. Кафки и Р. Домановича? 
Вестник ЛГУ, 1963, № 14. Серия истории, языка и литературы, выпуск 3. 
Д. Затонский.
Кафка без ретуши. 
Журнал "Вопросы литературы", 1964, № 5. 
Д. Затонский.
Франц Кафка и проблемы модернизма. 
Первое издание: Москва, "Высшая школа", 1965. 
Второе издание: Москва, "Высшая школа", 1972. (Дополненное) 
Е. Книпович.
Франц Кафка. 
Первое издание: Журнал "Иностранная литература", 1964, № 1. 
Второе издание: В книге: Сила правды. Москва, "Советский писатель", 1965. 
Третье издание: В книге: Ответственность за будущее. Москва, "Советский писатель", 1973. 
Б. Сучков.
Франц Кафка, его судьба, его творчество. 
Журнал "Знамя", 1964, №№ 10-11. 
Б. Сучков.
Мир Кафки. 
В книге: Ф. Кафка. Роман, новеллы, притчи. Москва, "Прогресс", 1965. 
Б. Сучков.
Творчество Ф. Кафки в свете действительности. 
В книге: Современные проблемы реализма и модернизм. Москва, 1965. 
Б. Сучков.
Франц Кафка. 
В книге: Б. Сучков. Лики времени. Москва, "Художественная литература", 1969. 
Д. Затонский.
Несколько предварительных замечаний. (Предисловие к публикации "Из дневников Франца Кафки".) 
Журнал "Вопросы литературы", 1968, № 2. 
А. Дымшиц.
Как "укорачивают" человека. (Предисловие к публикации "Письма к отцу".) 
Журнал "Звезда", 1968, № 8. 
А. Гулыга.
Философская проза Франца Кафки. 
В книге: Вопросы эстетики. Выпуск 8. Москва, "Искусство" /??/, 1968. 
Э. Кош.
К черту Кафку! (Перевод с сербохорватского). 
В книге: Современная литературная критика европейских социалистических стран. Москва, "Художественная литература", 1975. 
КНИГИ И СТАТЬИ, В КОТОРЫХ РАССМАТРИВАЕТСЯ ТВОРЧЕСТВО КАФКИ В ЧИСЛЕ ПРОЧИХ
Л. Копелев.
Сердце всегда слева. Статьи и заметки о современной зарубежной литературе. Москва, "Советский писатель", 1960. 
Хотя в этой книге есть отдельная глава, посвященная Кафке - упомянута во втором разделе настоящей библиографии, автор и в других главах обращается к его творчеству. 
Д. Затонский.
Мир, человек, общество. Москва, "Знание", 1963. 
В. Днепров.
Черты романа ХХ века. Москва - Ленинград, "Советский писатель", 1965. 
Т. Мотылева.
Зарубежный роман сегодня. Москва, "Советский писатель", 1966. 
Р. Гароди.
О реализме без берегов. (Перевод с французского). Москва, "Прогресс", 1966. 
После исключения автора из Французской компартии "за ревизионизм" книга была запрещена и изъята из библиотек. 
М. Гус.
Модернизм без маски. Москва, "Советский писатель", 1966. 
А. Гулыга.
Пути мифотворчества и пути искусства. 
Журнал "Новый мир", 1969, № 5. 
В. Щербина.
Пути искусства. Москва, "Художественная литература", 1970. 
М. Лобанов.
Правда жизни и ее "превращения". 
Журнал "Молодая гвардия", 1975, № 3. 
В. Адмони.
Поэтика и действительность. Ленинград, "Советский писатель", 1975. 









    Вальтер Беньямин 
ФРАНЦ КАФКА. 
К ДЕСЯТОЙ ГОДОВЩИНЕ СО ДНЯ СМЕРТИ 
ПОТЕМКИН
   Рассказывают, будто Потемкин страдал тяжелыми, регулярно повторяющимися депрессиями, во время которых никто не смел к нему приблизиться, а доступ в покои князя был строжайшим образом воспрещен. При дворе о княжеском недуге упоминать было не принято, особенно в присутствии императрицы Екатерины, - за малейший намек на эту тему можно было легко угодить в опалу. Между тем одна из депрессий генерал-фельдмаршала продолжалась особенно долго, что повлекло за собой серьезные неурядицы: в канцеляриях накапливались важные указы, исполнения коих, невозможного без потемкинского росчерка, императрица грозно требовала. Государственные мужи пребывали в смятении. Об эту пору игрою случая и занесло мелкого, невзрачного асессора Шувалкина в приемную потемкинского дворца, где, по своему обыкновению, толпились, сетуя на жизнь и причитая, государственные сановники. "Что стряслось, Ваши сиятельства? Не могу ли чем быть полезен?" - поинтересовался услужливый Шувалкин. Ему объяснили, в чем дело, не без насмешки дав понять, что в услугах его, к сожалению, не нуждаются. "Если дело только за этим, - ответствовал Шувалкин, - то предоставьте, господа, ваши бумаги мне, я даже прошу вас об этом". Государственные мужи, которым терять уже все равно было нечего, поддались на его уговоры, и вот Шувалкин с кипой бумаг под мышкой двинулся по нескончаемым галереям и переходам в княжескую опочивальню. Без стука, даже не помешкав у двери, он надавил на ручку. Дверь оказалась не заперта. Внутри, в засаленном халате, почти неразличимый в полутьме, сидел на своем ложе Потемкин и грыз ногти. Шувалкин направился прямо к письменному столу, обмакнул перо и, ни слова не говоря, протянул князю вместе с первым указом. Глянув на непрошеного гостя совершенно пустыми глазами, Потемкин поставил подпись, потом вторую - и так до конца. Выхватив последнюю бумагу, Шувалкин, все так же бесцеремонно и безмолвно, с папкой под мышкой покинул княжескую опочивальню. Победно размахивая подписанными бумагами, вышел он в приемную. Навстречу ему гурьбой кинулись государственные сановники, расхватывая у него из рук каждый свои бумаги. Не веря себе, склонялись они над вельможной подписью... и замирали. Никто не произнес ни слова, наступило всеобщее оцепенение. Тогда Шувалкин вновь приблизился к господам, дабы неосмотрительно поинтересоваться, отчего это они пребывают в таком изумлении. Взгляд его скользнул по бумагам. На всех до единого указах высочайшей рукой было выведено: Шувалкин, Шувалкин, Шувалкин...1 
   История эта - как герольд, предвосхитивший творения Кафки за двести лет до их создания. Непостижимая загадка, в ней сокрытая, - типично кафковская. Да и весь этот мир канцелярий и приемных, мир полутемных покоев, затхлых и обшарпанных комнат, - это кафковский мир. Неосмотрительный Шувалкин, относящийся ко всему с такой легкостью и в итоге вечно остающийся на бобах, - это кафковский персонаж К. Потемкин же, полусонный и опустившийся, дремлющий где-то в глубине дворцовых покоев, куда никому нет доступа, - это пращур тех властителей, что обитают у Кафки в обличье судей где-то на чердаках или секретарствуют в замке и которые всегда, сколь бы высоко они ни находились, остаются существами опустившимися, вернее даже - опущенными, чтобы тем неотвратимей выказывать свое могущество на самых ничтожных и пропащих людишках - на распоследних привратниках и дряхлых от старости стряпчих. Только с чего это они так утомились, что беспрерывно дремлют? Можно подумать, будто они наследники атлантов и держат земной шар на своих загривках. Может, из-за этого головы у них опущены "так низко на грудь, что глаз почти не видно"2 - как у кастеляна замка на портрете или как у Кламма, когда тот пребывает наедине с собой. Но нет, вовсе не земной шар они держат - просто самые обыденные вещи тоже имеют свою тяжесть и способны согнуть человека в три погибели: "Изнеможение как у гладиатора после боя, а всех дел было - побелить угол в канцелярской приемной"3. - Дьердь Лукач как-то заметил: в наши дни, чтобы сработать приличный стол, надо иметь архитектурный гений, как у Микеланджело4. Но то, что для Лукача исторические эпохи, для Кафки - вечность. Человек, занятый у него побелкой, должен одолевать вечность. И так во всем, даже в самом невзрачном жесте. Персонажи Кафки то и дело по самым разным и несуразным поводам хлопают в ладоши. И лишь однажды, как бы невзначай, автор обмолвился, что ладоши эти "на самом деле - как паровые молоты"5. 
   Мы созерцаем этих властителей в медленном, но неостановимом движении - либо вверх, либо вниз. Однако нигде они не бывают ужасней, чем когда вздымаются из бездн глубочайшего запустения - из отцовства, от праотцев. Вот сын успокаивает своего слабоумного, дряхлого отца, которого он только что уложил в постель: ""Успокойся же, ты хорошо укрыт." - "Нет" - заорал отец так, что ответ сшибся с вопросом, и, отбросив одеяло с такой силой, что на миг оно развернулось в полете мантией, во весь рост встал на кровати. Лишь одной рукой он слегка держался за лампу. "Ты хотел укрыть меня, отродьице мое, но учти - я еще далеко не накрылся. Пусть это во мне и последние силушки, но на тебя их хватит, хватит с лихвой!... По счастью, отцы видят сыновей насквозь, этому учить не надо..." - Он стоял свободно, уверенно, дрыгая то одной ногой, то другой. Он весь светился от осознания истины... - "Теперь ты знаешь, на свете есть кое-что и помимо тебя, прежде-то ты только себя знал! Ты был, попросту говоря, невинным младенцем, но говоря еще проще - ты был дьявольское отродье!""6 Отец, сбрасывающий с себя тяжкое одеяло, вместе с ним как бы сбрасывает и гнет мироздания. Ему надо привести в движение столетия, чтобы оживить - со всеми вытекающими отсюда последствиями - древние отношения отца и сына. Только какие из этого вытекают последствия! Он приговаривает сына к убиению водой. Отец выступает здесь в роли карающей десницы. Вина облекает его так же, как и судейских чиновников. Очень многое указывает на то, что мир чиновников и мир отцов для Кафки - одно и то же. И это сходство - вовсе не к чести чиновников. Тупость, низость, грязь - вот и все их доблести. Мундир отца сплошь заляпан пятнами, да и его исподнее отнюдь не отличается чистотой. Грязь - родная стихия для чиновничества. "Она не могла взять в толк, зачем вообще ведется прием посетителей. "А чтобы было кому парадную лестницу пачкать", - ответил ей, возможно, просто со зла, один из чиновников, но почему-то именно это объяснение казалось ей особенно убедительным."7 Нечистоплотность до такой степени неотторжима от чиновников, что сами они начинают казаться какими-то гигантскими паразитами. Не в экономическом смысле, конечно, а в плане бесполезного расхода сил разума и человечности, за счет которых эта шатия влачит свое существование. Но точно так же во всех странных семействах у Кафки и отец влачит свое существование за счет сына, навалившись на него чудовищным трутнем. Пожирая не только все его силы, но и само его право на существование. Мало того: отец, воплощающий собой кару, оказывается еще и обвинителем. И грех, в котором он сына обвиняет, похоже, нечто вроде первородного греха. Ибо к кому еще в такой же мере приложимо определение этого греха, данное Кафкой, как не к сыну: "Первородный грех, эта древнейшая несправедливость, совершенная человеком, в том и состоит, что человек не перестает сетовать на случившуюся с ним несправедливость, на совершенный над ним первородный грех"8. Но кто же еще может упрекать кого-то в первородном грехе, - в грехе порождения себе наследника, - как не сын отца? Из чего с очевидностью вытекает, что настоящий грешник - именно сын. При этом, однако, из постулата Кафки ни в коей мере нельзя заключить, что обвинение греховно, поскольку оно не соответствует истине. У Кафки нигде не написано, что оно несправедливо или незаслуженно. Это процесс, находящийся в непрерывном производстве, и никакое дело не может предстать в худшем свете, чем то, в котором отец прибегает к солидарной помощи чиновной шатии, засевшей в этих судейских канцеляриях, при том, что безграничная продажность еще совсем не худшее их качество. Ибо натура их так уж устроена, что продажность - это последний проблеск надежды в их минах, на который еще может рассчитывать попранное ими человеческое существо. Ибо в судах, конечно, есть своды законов. Только увидеть их нельзя, "...такое уж это, должно быть, правосудие, что приговаривают тебя не только без вины, но и в неведении", - начинает догадываться К9. Законы и писаные нормы остаются в этом по сути первобытном мире неписаными законами. Человек может преступить их просто по неведению и тем навлечь на себя кару. Однако, сколь бы злополучно ни настигала кара не ведающего за собой никакой вины человека, наступление ее с точки зрения права есть вовсе не случайность, а судьба, предстающая здесь во всей своей двойственности. Уже Герман Коген в одной из своих беглых заметок, характеризующих это древнее представлению о судьбе, называл этот момент "прозрением, становящимся неотвратимым", так что кажется, "что привычный ход событий и общий миропорядок сами содержат в себе причину, в силу которой происходит грехопадение"10. Так же обстоят дела и с правосудием, открывающим против К. свое судопроизводство. Оно, это судопроизводство, уводит нас в правремена, в эпоху задолго до законов двенадцати таблиц, которые были одной из первых побед писаного права над первобытным укладом. Ибо здесь писаное право хотя и существует в сводах законов, но существует скрытно, негласно, благодаря чему первобытность, опираясь на такие законы, тем безнаказанней может творить свой безграничный произвол. 
   Вообще, порядки во власти и порядки в семье соприкасаются у Кафки подчас самым прихотливым образом. В деревне, у подножия замковой горы, среди жителей ходит поговорка, которая многое на этот счет поясняет. ""У нас присловье такое есть - может, ты тоже его уже слышал: решения властей пугливы, как молоденькие девушки." "Интересная мысль, - отозвался К., - очень даже интересная, похоже, между решениями властей и девушками вообще много общего"11." Самая примечательная из этих особенностей - стремление льнуть к чему и кому угодно, как это делают все пугливые девушки, что встречаются К. в "Процессе" и "Замке", отдавая себя на потребу разврату что в лоне семьи, что в постели. Они попадаются ему на каждом шагу; остальное столь же просто, как покорение трактирной подавальщицы: "Они обнялись, маленькое тело горело у К. в руках; в жарком беспамятстве, из которого К. все время, но тщетно пытался вынырнуть, они прокатились по полу, глухо стукнулись о двери Кламма, пока не затихли прямо на полу, среди пивных лужиц и прочего сора. Так прошли часы,... и все э