ийский  адмирал,  напуганный  или   хотя   бы
насторожившийся от такого капитального разгрома, не рискнет продолжать столь
удачно  завязавшийся  конфликт  и потребует от своего начальства решить дело
миром? Это сломает  весь  тщательно  спланированный  и  подготовленный  план
летней кампании...
     ...Но  сомневался Новиков зря. Во-первых, адмирал Сеймур не принадлежал
к типу людей,  склонных  делать  здравые  выводы  из  критических  ситуаций.
Встречая  сопротивление  своим  планам и действиям, он приходил в сильнейшее
раздражение и начинал ломиться к цели с утроенной энергией.
     Такие  люди  составили  славу  Британии  в  восемнадцатом-девятнадцатом
веках,  и  они  же  привели ее к историческому краху в веке двадцатом, когда
соотношение сил в мире перестало  соответствовать  пропорции  между  уровнем
имперских притязаний и реальными возможностями.
     А  во-вторых,  адмирал  не  сумел  сделать  выводов и чисто военных. Он
вообразил, что  имела  место  роковая  случайность,  помноженная  на  личную
нераспорядительность   командира   группы  эсминцев.  Встретился  с  неплоха
вооруженным пароходом, неправильно оценил обстановку, подставил свои корабли
под  неприятельский  огонь,  не  организовал  должным  образом  спасательных
операций.
     Сыграла свою роль и иезуитская предусмотрительность Воронцова.
     Когда  "Виттори"  передал  радиограмму  с просьбой о помощи, по тревоге
высланные в море буксиры дотащили  лишенный  хода  эсминец  до  стамбульских
причалов.  Спустившиеся в исковерканное машинное отделение механики довольно
быстро обнаружили застрявший в междудонном  пространстве  пятидесятифунтовый
обломок  расколовшейся  на  части  чугунной болванки. Уцелевшая донная часть
снаряда имела отчетливо читаемое клеймо: "Обуховский з-д, СПб, 1889 г."
     -- Вы идиот, коммандор! -- кричал с побагровевшим лицом, особенно ярким
на фоне снежно-белой  бороды,  адмирал  Сеймур.  --  Что  вы  несете  насчет
сверхмощных  скорострельных пушек?! Любуйтесь сами! -- Он сдернул салфетку с
глыбы искрящегося на изломах чугуна. -- Русские воткнули на эту американскую
лайбу старые десятидюймовки с севастопольских фортов. Не знаю, правда, в чем
тут дело. Наверное, все приличные пушки ушли на сухопутный фронт. Если бы  у
них  нашлось  с десяток великолепных стотридцатимиллиметровок с "Императрицы
Марии", ваша жена  уже  получила  бы  соболезнование  от  адмиралтейства.  С
двадцати кабельтовых, на которые вы им подставились, в вас наделали бы дырок
больше,  чем в головке голландского сыра. Идите, коммандор. -- И уже в спину
уходящего нетвердой походкой офицера бросил: -- И подумайте, что вас  больше
устроит  --  капитанский  мостик  речной канонерки в Правади, где вас заживо
сожрут москиты, или должность начальника десантной партии, когда  мы  пойдем
наводить  порядок  в  этом  поганом  Севастополе.  Там вы, возможно, сумеете
вернуть себе серебряные шевроны.
     Слова адмирала означали, что он переводит Вудворта из комсостава  флота
в  морскую  пехоту.  И  одновременно  что  считает вопрос об акции возмездия
решенным. Согласие  же  верховного  комиссара  де  Робека  и  первого  лорда
адмиралтейства  представлялось ему пустой формальностью. Флот его величества
таких оскорблений не прощает никогда и никому.

        Глава 12
     Крымская весна в этом году выдалась на удивление ранняя  и  дружная.  К
концу апреля все, что могло распуститься, распустилось и даже бурно цвело --
сирень, каштаны, миндаль, белая и розовая акации, прочие представители южной
флоры,  в которой Шульгин разбирался постыдно плохо, поскольку вся его жизнь
прошла в средней полосе или районах, приравненных к Крайнему Северу. А на юг
если и удавалось выбираться, то отчего-то исключительно в  бархатный  сезон,
когда  все  нормальные  люди интересуются ботаникой только в виде уже спелых
плодов с®едобных растений, а главное -- продуктов переработки одного из них,
составляющего законную славу Черноморского побережья Крыма и Кавказа.
     И температура устойчиво держалась вторую неделю вполне летняя, так  что
узкий  песчаный пляж на берегу бухты, где базировалась "Валгалла", отнюдь не
пустовал. Правда, прелестями зеленовато-хрустальной воды, безоблачного  неба
и  в  самую  меру  жаркого  солнца по-настоящему наслаждались только Наталья
Андреевна и Аня. Иногда к ним присоединялась Ирина, выкроив  дватри  часа  в
своем напряженном графике пусконаладочных работ на броненосцах.
     Пользуясь   полным   уединением,  они  загорали  "топлесс",  включая  и
совершенно уже натурализовавшуюся в их компании Анну.
     Щурясь от бьющего в глаза полуденного солнца, Ирина вдруг спросила:
     -- А ну, девчата, кто лучше русский язык знает? Как правильнее сказать:
"Высокий борт парохода надежно защищал их от нескромных матросских  взглядов
с   брандвахтенного   "Три   святителя"   или  же  с  "брандвахтенных  "Трех
святителей"?
     Завязался веселый филологический спор, напомнивший  Ирине  студенческие
дискуссии на филфаке МГУ, вроде той, где долго обсуждалась проблема ударения
в слове "дожить".
     С  под®ездной  дороги  послышался  чавкающий  звук работающего на малых
оборотах четырехтактного мотоциклетного двигателя. Анна испуганно  набросила
на  плечи  махровую  купальную  простыню,  а Ирина с Наташей просто не спеша
вновь перевернулись со спины на живот.
     -- Нам нечего скрывать от своего народа, --~ с легкой подначкой в адрес
засмущавшейся юной подруги сказала Наташа.
     Из рощи выкатился на пирс тяжелый "БМВ"-одиночка, ведомый  Шульгиным  в
пропыленном  и  выцветшем  камуфляже,  с  закатанными до локтей рукавами и с
нарочитой небрежностью положенным поперек бака автоматом.
     -- Приветствую прелестных наяд... Или русалок? -- Сашка был не  слишком
силен в мифологии и сразу же получил от Ирины легкий щелчок.
     -- Спасибо, хоть хватило деликатности прямо утопленницами не назвать. А
вообще-то мы нереиды здесь все...
     --  Тем  более,  девочки,  тем более. Дозволите изнуренному воину омыть
организм в водах  Понта  Эвксинского?  --  поинтересовался  он,  расстегивая
рубашку.
     --  А  чего  ж?  Мы даже и отвернуться можем, -- скромно опустила глаза
Наташа, одновременно поворачиваясь так, что ее не успевшие загореть груди не
увидел бы только слепой. Каковым Сашка Шульгин отродясь не был.
     Проплыв метров сто в прохладной, но удивительно легкой и приятной воде,
Шульгин  лег  на  спину,  чтобы  видеть  только  высокий  обрывистый  берег,
освещенный  перешедшим  зенит  солнцем, и начал думать о простом и вечном --
что вот наступил и длится еще один момент в жизни,  когда  он  ощущает  себя
свободным,  ни от кого не зависимым человеком, почти растворившимся в море и
небе, и это хорошо, это похоже на счастье, жаль только, что нельзя забыть --
это все слишком ненадолго, на десять-пятнадцать минут, а потом все  вернется
на круги своя, и снова придется жить и действовать в предложенных, хотя и не
Станиславским, обстоятельствах.
     В  это  же  время Наталья, смахивая прилипшие к груди песчинки, сказала
Анне,  которая  торопливо  собирала  разбросанные  рядом  детали  туалета  и
затягивала на талии узкий поясок халата:
     --  Не  суетись.  Пойди  на  пароход  и  оденься как следует. "Господин
генерал" наверняка собирается пригласить тебя покататься. Потом поужинаете в
каком-нибудь подходящем месте...
     -- Мне что, надеть вечернее платье? -- Девушка руками изобразила вокруг
себя нечто воздушное и летящее.
     Наташа вздохнула, состроила удивленно-разочарованную гримаску. Мол, что
возьмешь с дурочки...
     -- Ты в вечернем платье собираешься садиться на мотоцикл? Брюки  надень
или  платье джинсовое, если боком ездить не боишься, но главное, чтобы белье
у тебя было шикарное...
     -- ?! -- Анна даже не нашлась, что ответить, но выражение  лица  у  нее
отразило такое возмущенное удивление... Мол, о чем ты говоришь, я не такая!
     --  Ира,  об®ясни  девочке,  что  она  может  сохранять  любую  степень
целомудрия почти до бесконечности, но в  жизни  случается  всякое,  и  тогда
рваные  колготки и панталоны с начесом могут очень повредить ее имиджу... --
Похоже, Наташа вспомнила нечто подобное из собственной биографии.
     -- Ирина Владимировна!
     -- Да правда, Аня, что ты так вдруг вспыхнула?  Женщина  всегда  должна
быть во всеоружии...
     Им  обеим  доставляло  удовольствие  подтрунивать над младшей подругой,
одновременно слегка завидуя ей.
     -- И вообще никогда не забывай главного правила -- сама мужчине на  шею
не  вешайся,  но  и не сопротивляйся слишком яростно, если чувствуешь, что у
него серьезные намерения...
     -- А вы что, думаете, они у него не серьезные? -- испугалась Анна.
     -- Да никуда он не денется, -- успокоила ее Наташа.  "  Вот  закончится
все, и мы вас обвенчаем...
     Тут  Наталья  Андреевна  была  права.  Сашка  для себя уже окончательно
решил, преодолев иррациональный страх, жениться на Анне. Впервые в жизни ему
встретилась девушка, полностью соответствующая его внутреннму  идеалу  --  и
внешностью,  и умом, и характером. Шульгину даже не верилось, что может быть
такое точное совпадение придуманного образа с реально существующим об®ектом.
Он иногда ловил себя на мысли, что случайно так получиться не могло. Но  это
допущение тянуло за собой такую длинную цепь вопросов, что Сашка предпочитал
ее не разматывать.
     Более  того, сегодня он собирался сделать Анне официальное предложение,
но,  боясь   показаться   смешным,   тщательно   срежиссировал   предстоящее
об®яснение.  Саму  же  свадьбу  он  намеревался устроить лишь после победы и
венчаться хотел не иначе как в Царьграде, в храме Святой Софии, когда над ее
куполами вновь вознесутся православные кресты.
     А пока он по двенадцать часов в день тренировал на  секретном  полигоне
рейнджеров,  предназначенных для проведения абсолютно сумасшедшей, никогда и
никому еще не приходившей в голову операции.
     Из батальона Басманова он отобрал группу  офицеров,  выделявшихся  даже
среди  своих  товарищей физическими данными, быстротой реакции, а главное --
совсем уже запредельной отчаянностью и отвагой. Цель операции  Шульгин  пока
держал в тайне, но то, что он заставлял проделывать на тренировках, наводило
на размышления.
     После   строжайшего   медицинского   и   психологического   отбора   из
первоначально намеченных им сорока с лишним самых-самых кандидатов  осталось
двадцать пять. Сашке нужно было только двадцать, пятеро составляли резерв на
случай каких-либо неожиданностей, неизбежных в таких делах.
     Для  начала  каждый  офицер  совершил по пятнадцать парашютных прыжков.
Первые три нормальные спортивные, с "Ильи Муромца" и с километровой  высоты,
а  остальные  уже  боевые. Из кабины истребителя, с вертолета, затяжные и со
сверхмалых высот.  Отрабатывалась  и  стрельба  из-под  купола  по  мишеням,
стационарным и движущимся.
     Кроме  того,  ежедневно  Шульгин устраивал кроссы с полной выкладкой на
десять, потом и двадцать километров. Гонял своих людей по  штурмовой  полосе
сначала в полевой форме, а потом и в бронежилетах и касках.
     Вывозил  на  берег  моря  и  заставлял плавать на скорость и дальность,
нырять на десятиметровую глубину.
     И постоянные тренировки в стрельбе, рукопашном бое, подрывном деле.
     Самые опытные и сообразительные из рейнджеров не могли понять, к какому
конкретному делу они готовятся. На коротких привалах и по вечерам  по  этому
поводу  высказывалось  немало  предположений  --  от  логичных до совершенно
абсурдных. Слишком разнообразные, подчас  взаимоисключающие  упражнения  они
отрабатывали.  Самое  главное -- не наблюдалось в ближней перспективе войны,
на которой могли бы пригодиться их умения и навыки.
     Добровольцы из линейных полков русской армии, отправившиеся  в  Турцию,
участвовали  в  обычных, не слишком даже напряженных боях против греков, чьи
воинские таланты вызывали у прошедших германскую и гражданскую войны  бойцов
лишь  пренебрежительный  смех.  О  возможном полномасштабном вмешательстве в
боевые действия  пока  не  говорилось,  но  и  в  таком  случае  вряд  ли  и
суперэлитный,  но  всего  лишь  взвод сможет оказать решающее воздействие на
исход кампании.
     -- Может быть,  нас  собираются  отправить  в  Стамбул  султана  живьем
захватить?
     -- предположил кто-то во время последнего перед сном перекура.
     -- Кому он сейчас нужен? Вроде нашего Николая в семнадцатом.
     -- Значит, просто по тылам погулять, штабы громить и связь резать...
     --  Это  мы  и  так  давно умеем, без всякой дополнительной учебы, всем
батальоном.
     -- Опять в Москву, еще раз  Кремль  брать?  Такую  мысль  отвергли  без
обсуждений,  в  силу полной ее бессмысленности. Еще через две недели Шульгин
придумал нечто новенькое, но на фоне прочих упражнений специального интереса
не вызвавшее. Группами по пять человек офицеры грузились в вертолет, который
стремительно снижался над нарисованным посередине аэродрома кругом диаметром
в  десять  шагов,  зависал  на  двадцатиметровой   высоте,   и   десантники,
пристегнувшись к тонкому капроновому тросу, должны были бросаться в пустоту,
целясь  в центр мишени. Барабан лебедки плавно тормозил в заданный момент, и
удар об землю  выходил  не  сильнее,  чем  при  обычном  парашютном  прыжке.
Отстегнутая подвесная система взлетала вверх, где в проеме двери уже ждал ее
следующий рейнджер.
     Шульгин   с   секундомером   руководил   прыжками,   добиваясь,   чтобы
десантирование занимало не более трех минут.
     Главная трудность и опасность  операции  заключалась  в  том,  что  при
слишком быстром снижении или "просадке" зависшего вертолета тормоз не успеет
сработать,  и  рейнджер в лучшем случае переломает ноги. Поэтому в пилотском
кресле сидел за штурвалом робот, способный  выдержать  режим  до  секунды  и
миллиметра, а в случае чего успеть "поддернуть" вертолет.
     Когда  точность  и скорость прыжков удовлетворила Шульгина, он усложнил
задачу.  Теперь  высаживаться  нужно  было  не  на  землю,  а  на   площадку
десятиметровой вышки.
     Это  вызвало  новый  поток гипотез. Большинство аналитиков сходились на
том, что командир готовит их к захвату какой-нибудь скалы, а  еще  вероятнее
-- к десанту на крышу небоскреба.
     -- Так, может, все-таки действительно султан?..
     -- А если Эйфелева башня? Или Вестминстер?
     Впервые  за  три  недели  тренировок  Шульгин предоставил своему отряду
выходной. Что совпало с  возвращением  "Валгаллы"  и  распространившимся  по
городу слухом о сражении с английскими эсминцами.
     При том, что население и флот почти единодушно одобряли решительность и
смелость  Воронцова,  мнения  о  последствиях  полярно  разделились.  Многие
считали, что британцам придется утереться, никто ведь  не  отменял  закон  о
свободе  мореплавания.  Но  те,  кто  лучше  знал  неукротимые амбиции сынов
туманного Альбиона, предостерегающе  поднимали  палец:  "Они  этого  так  не
оставят.   Войны  начинались  и  по  меньшим  поводам"  --  и  ссылались  на
исторические прецеденты, от  Фашоды  до  Агадира.  В  собственно  российской
истории  примеров  злобного  коварства и "обидчивости" англичан тоже имелось
достаточно. Да вот хотя бы и Синоп...
     По всем этим причинам Шульгин и решил устроить Анне маленький праздник.
А то ведь кто его знает, даже ниндзя смертны,  а  в  грядущей  войне  шансов
поймать свою пулю или осколок снаряда будет предостаточно.
     Пока  он  нежился в волнах, а потом обсыхал под солнцем и легким теплым
бризом, Анна успела привести себя в порядок. Она шла по берегу, переодевшись
в голубенькие,  чуть  расклешенные  джинсы,  белую  рубашкуапаш  и  короткую
лайковую  курточку,  со  спортивной сумкой на плече. Ее вполне бы можно было
принять за обычную московскую студентку, на днях вернувшуюся  из  турпоездки
за  бугор  по путевке "Спутника". Неужели всего полгода назад это была худая
бледная барышня с настороженным  взглядом,  одетая  в  ужасное  грязно-серое
платье почти до пят и немыслимые шнурованные ботинки?
     ~  Я  готова,  мон  женераль.  Куда  мы  едем?  -- И как-то эдак повела
плечами, словно предлагая полюбоваться и оценить ее фигуру и наряд.
     -- Немного покатаемся по городу, ну а потом... Сюрприз.
     Пока Анна усаживалась на высокое пружинящее заднее  седло,  а  Шульгин,
упираясь  каблуками  в  песок,  поигрывал  манжеткой  газа, Ирина успела ему
подмигнуть с многозначительной улыбкой и сделала рукой неуловимый жест. Мол,
все будет в порядке, только не зевай.
     Сашка резко газанул. Анна взвизгнула, вцепившись  в  круглую  обтянутую
гофрированной  резиной  ручку,  мотоцикл  выбросил  струю дыма и веер песка,
взревел и через минуту уже скрылся в лесу.
     -- Может, наконец что-нибудь у них получится,  --  с  надеждой  сказала
Ирина,  глядя  на опустевшую дорогу. -- А то я заметила, последнее время наш
новый мичман Володя уж больно внимательно на нее засматривается...
     -- Не знаю даже, что тут лучше, а что хуже. Вдруг как раз с  ровесником
и   современником  Аньке  больше  повезло  бы,  --  ответила  Наташа,  помня
собственный  печальный  опыт,  когда   она   предпочла   двадцатитрехлетнему
лейтенанту Воронцову гораздо более "перспективного" дипломата.
     --  Нет, -- тряхнула головой Ирина, -- со своими ей уже лучше не будет,
она нашей цивилизацией и образом  жизни  успела  отравиться.  Это  как  тебе
сейчас  за  бывшего  одноклассника, который в колхозе трактористом работает,
замуж выйти... Может, и любовь будет, а жить не сможешь.
     -- Не знаю, не знаю, -- вновь с сомнением повторила Наташа.
     Севастополь весны двадцать первого года удивительным образом  отличался
от  того  города, каким он был в двадцатом, когда Шульгин с друзьями впервые
ступили на его набережную восемь месяцев назад. И дело совсем не в том,  что
тогда  это  была  столица  крошечного  остатка  русской  земли,  заполненная
десятками тысяч испуганных, теряющих последнюю надежду  беженцев  и  толпами
деморализованных,  не желающих больше воевать солдат и офицеров, а сейчас --
нормальный портовый город,  военно-морская  база  огромного  по  европейским
меркам,  площадью  и  населением  вдвое  большего, чем Франция, уверенного в
своем будущем государства.
     И даже не в том, что изменилась психологическая атмосфера и люди теперь
выглядели спокойными, сытыми и довольными жизнью. Это  вообще  был  какой-то
другой  город.  Пролившийся  на  Югороссию  золотой дождь, превышающий своей
стоимостью довоенный бюджет всей Российской империи, превратил Севастополь в
странный гибрид Венеции эпохи дожей, Одессы времен портофранко и Кувейта или
Сингапура конца XX века.
     Многие беженцы раз®ехались по домам -- в Киев, Харьков, Курск,  Ростов,
Царицын,  Полтаву.  Люди,  чьи  родные  места  остались под большевиками, но
склонные к более спокойной и размеренной жизни, тоже предпочли перебраться в
губернские и уездные города материковой части новой России, а сюда  нахлынул
народ  активный и склонный к коммерции и авантюрам. Нюхом и инстинктом очень
многие чувствовали, где бьет золотой фонтан, и спешили урвать от  него  свои
несколько  капель.  И  богатые  крестьяне  ближних  губерний  везли  и везли
поездами и гужевыми обозами свою продукцию:  хлеб,  мясо,  колбасы  и  сало,
битую   птицу,   овощи   и   фрукты  на  пропитание  стотысячного  города  и
возрождающегося флота.
     Клондайк не Клондайк, но что-то вроде этого. Невзирая на греко-турецкую
войну, проливы были открыты, и в Крым  шли  пароходы  с  товарами  из  всего
Средиземноморья,  из  Англии  и  даже  из  Америки.  Югороссия покупала все:
мануфактуру,  обувь,  заморские  деликатесы,   коньяки   и   вина,   мебель,
стройматериалы, станки и машины. Премьер Кривошеий уже подумывал, не пора ли
вводить  защитительные  таможенные  тарифы,  чтобы потоки импорта не утопили
только   начинающую   отходить   от   четырехлетнего   шо