ак,
чтобы  вещи   могли  иметь   устойчивое   существование  и   могла  бы  быть
конституирована  и  установлена  система.  Ибо  всякий,  кто, согласившись с
Телезио в других пунктах, допустит перевес пассивной материи  в одном начале
по  сравнению  с  другим,  и тем более такой чрезмерный  перевес, попадет  в
затруднение  и вообще  не сможет выпутаться. Вот почему в диалоге Плутарха о
поверхности лунного шара предусмотрительно развивается мысль о невероятности
предположения, будто при распределении  материи природа включила все плотные
тела в одну лишь Землю, между тем как имеется так много вращающихся  шаров в
виде звезд. Однако Гильберт довел эту мысль до крайности, утверждая, что  не
только Земля и Луна, но и многие другие плотные и непрозрачные шары рассеяны
среди светящихся шаров на всем пространстве небесной тверди. Мало того, сами
перипатетики,  выставив положение, что  небесные тела вечны, как таковые,  а
подлунные  тела  вечны  благодаря  преемственности  и  процессу  обновления,
считали  необходимой  предпосылкой этого учения  предположение  о  том,  что
элементы наделены одинаковыми долями материи.  Ибо это был смысл их фантазии
о десятикратной пропорции между окружным элементом и внутренним. И я привожу
все эти положения ни с какой другой целью (ибо ни одно  из  них для меня  не
приемлемо),  но  лишь  затем,  чтобы   показать,   насколько   неразумно   и
непродуманно противопоставлять Землю в качестве активного принципа небу, как
это делает Телезио. И это предположение окажется еще более невероятным, если
мы  кроме  разницы в  количестве между  небом  и Землей примем  во  внимание
разницу между ними в  отношении  силы и действия. Ибо нет никакого  сражения
там, где оружие одной стороны действует исправно, а оружие другой стороны не
достигает  неприятеля  и  не соответствует своему  назначению.  И  вот  нет,
конечно,  никакого сомнения в том,  что сила  Солнца достигает Земли, но кто
осмелится утверждать, что сила  Земли  достигает Солнца?  Ибо  из всех  сил,
произведенных    природой,   свет   и   тень   являются    наиболее   далеко
распространенными и с наиболее широким радиусом действия. Но тень, исходящая
от Земли, остается по ею сторону Солнца, между тем как свет  Солнца проникал
бы насквозь через земной шар,  если бы последний был  прозрачен. Тепло  же и
холод (о которых идет теперь речь) далеко не имеют такого  широкого  радиуса
действия, как свет и тень.  Поэтому если тень Земли  не достигает Солнца, то
тем  менее вероятно,  чтобы  холод  земли  достигал  солнца.  Если мы теперь
представим   себе  такое  положение,  что  солнце   и  тепло  действуют   на
определенные промежуточные тела, до  которых сила противоположного начала не
доходит  и  никоим  образом не  мешает  их действию,  то  отсюда  необходимо
последует, что они (т. е. Солнце  и  тепло)  охватят  в  первую очередь  все
близкие к ним  тела, а затем проникнут также и в более отдаленные, пока дело
не кончится  всеобщим Гераклитовым  огнем,  по  мере  того как  солнечная  и
небесная природа будут постепенно спускаться и все ближе и ближе подходить к
Земле.  И трудно  предположить,  чтобы  приписываемая Телезио своим  началам
способность налагать свою природу на другие предметы, обращать их на себя  и
тем умножать свою собственную природу не действовала  на однородные предметы
с  одинаковой  и  даже  большей   силой,  чем   на  противоположные.   Небо,
следовательно, должно  было  бы  быть раскалено  теперь, а звезды  соединены
вместе.
     Однако  при   более  внимательном  рассмотрении   можно  найти   четыре
доказательства, каждого из  которых достаточно, а тем более всех их,  вместе
взятых, чтобы в  отношении начал  совершенно разбить и повергнуть  философию
Телезио. Первым из этих доказательств является  признание  факта,  что  даже
среди наиболее сильных и универсальных действий и следствий, встречающихся в
природе, имеются такие,  которые ни в коем случае не могут  быть отнесены  к
теплу и холоду. Вторым доказательством является  то  обстоятельство, что  мы
находим  некоторые  природы, у которых тепло  и холод являются результатом и
следствием, причем не в том смысле, что приводится в действие их изначальное
тепло  или  что они  подвергаются  воздействию привходящего тепла, а  в  том
смысле,  что  тепло и  холод в них впервые  появляются или зарождаются.  Эти
природы, таким образом, в двух отношениях противоречат тем условиям, которым
должно удовлетворять начало.  Ведь, с одной стороны,  имеется  нечто, что не
возникло из него, а, с другой стороны, оно само возникло из чего-то другого.
Третьим доказательством является то,  что  даже  по  отношению  к тому,  что
происходит от тепла и холода (чего  более  чем достаточно), тепло и холод не
являются причинами  в собственном и  настоящем  смысле этого слова,  а  лишь
побудителями и орудиями. Последнее, что можно привести против его философии,
это то, что его координация  четырех  взаимно связанных между собой  качеств
совершенно смешивается и спутывается.  Мы будем говорить поэтому о каждом из
этих  пунктов отдельно.  Кое-кому, пожалуй,  может  показаться,  что вряд ли
стоит труда опровергать философию Телезио, философию, о которой мало говорят
и которая мало кем разделяется. Однако мне нет дела до этой оценки философии
Телезио. Ибо о самом Телезио  я имею хорошее мнение и признаю в нем искателя
истины,  полезного  для  науки,  реформатора  некоторых воззрений  и первого
мыслителя, проникнутого духом современности;  кроме того, я  имею с ним дело
не как с Телезио, а как с восстановителем философии Парменида, к которому мы
обязаны питать  большое  уважение. Но  главное  основание, почему  мы  более
подробно останавливаемся на этой философии, заключается в том, что в связи с
тем,  кто  нам  встретился  первым,  мы  обсуждаем  много  такого, что можно
перенести  для  опровержения  других философских направлении, о  которых нам
придется  говорить   позже,   и  избежать,   таким  образом,   необходимости
повторяться.  Ибо  заблуждения,  самые различные, удивительно  переплетаются
своими нитями, но так, что они часто могут быть подрезаны и повергнуты одним
возражением, как бы взмахом косы.
     Возвращаясь теперь к обсуждаемому нами вопросу, мы  должны рассмотреть,
какие имеются в природе силы и действия, которые ни порядком самих вещей, ни
какой бы то ни было силой ума не могут быть приписаны теплу и холоду. Прежде
всего поэтому рассмотрим то положение,  которое  признает Телезио,  а именно
что сумма  материи остается всегда постоянной и не может быть увеличена  или
уменьшена.   Это  свойство,   в  силу   которого   материя   сохраняется   и
поддерживается,  он  третирует  как  пассивное  и  относящееся,   скорее,  к
количеству, чем к форме и действию, полагая, очевидно, что нет никакой нужды
приписывать его теплу и холоду,  которые  установлены в  качестве источников
исключительно активных форм и сил, ибо эта материя не лишена просто всего, а
лишь  всех  активных способностей.  Но в этих утверждениях заключено великое
заблуждение ума, которое казалось бы весьма странным, если бы общее согласие
и укоренившееся мнение  не поднимали бы такие странности на щит. Ибо вряд ли
может быть мнение столь же ошибочное, как то, согласно которому эта присущая
материи сила,  благодаря которой материя  сохраняет себя  от  разрушения  (в
такой мере, что ни одна  мельчайшая ее часть  не может быть  ни одолена всей
массой  мира,  ни  разрушена  совокупной  силой  всех  агентов,   ни  вообще
как-нибудь уничтожена  и сведена на нет; напротив, всякая  мельчайшая  часть
материи  занимает определенное место и сохраняет способность сопротивления и
непроницаемости и в свою очередь  иногда совершает посягательство  на другие
части и всегда отстаивает  свое существование), не является  активной силой,
между   тем  как   эта  сила,  напротив,   является  из  всех  сил  наиболее
могущественной  и  совершенно  непреодолимой,  так что  она  может  казаться
воплощением рока и необходимости.  И тем не менее Телезио даже и не пытается
связать эту силу с теплом и холодом. И  он правильно поступает, ибо мы имеем
тут  силу, к которой ни  пламя, ни  оцепенение и замерзание  ничего не могут
прибавить  и от которой они ничего не могут  отнять и вообще не  могут иметь
никакой власти над ней, между тем как сама эта сила действует активно как на
Солнце,  так  и  в  центре  Земли  и  повсюду.  Но  недоразумение   Телезио,
по-видимому, заключается в том,  что, признавая массу материи определенной и
установленной,  он остается слепым к той силе, благодаря которой эта материя
сохраняет   свое    количество   и   (зараженный   грубыми    предрассудками
перипатетиков),  объявляет  эту силу чем-то побочным, между тем как в ней-то
заключается самое главное,  ибо именно она  заставляет колебаться одно тело,
передвигает  другое, крепка  и несокрушима в себе и  с непререкаемой властью
устанавливает  законы возможного и невозможного. Обычная школьная  философия
точно так же ребячески пытается охарактеризовать это свойство материи пустым
сочетанием  слов,  полагая,  что   дает  о  нем  достаточное  представление,
устанавливая его как правило, согласно которому два тела не могут находиться
в  одном  и  том   же  месте;  но  эта  сила  и  ее  проявление  никогда  не
рассматривались   этой   философией   открытыми   глазами   и   никогда   не
анализировались ею  глубоко,  ибо она  мало  понимала,  как  много  от этого
зависит  и какой свет  может из  этого исходить  для  науки.  Однако  (чтобы
вернуться к нашей теме)  эта сила,  как она  ни  могущественна, не попала  в
число начал Телезио.
     Теперь  следует  перейти к  той силе,  которая является противоположной
первой, именно к той, которая поддерживает  связность  материи. Ибо, подобно
тому как материя не допускает того, чтобы другая материя ее превозмогла, она
точно  так  же не допускает своего отрыва от  другой  материи, хотя  имеется
большое  сомнение  насчет  того, является  ли этот  закон природы  таким  же
непреложным,  как  и  предыдущий.  Ибо  Телезио,  как и  Демокрит,  признает
существование  безграничной  сплошной пустоты, благодаря  которой  отдельные
сущности  могут  отпадать,  а   иногда   даже  и  совершенно  отделяться  от
соприкасающегося  с  ними  (как Телезио и  Демокрит  выражаются)  насильно и
против их воли, т. е. если они побеждены и принуждены к этому большей силой.
И это Телезио старается доказать  некоторыми опытами, выбирая в  особенности
такие,  которые везде  приводятся  против  и  в  опровержение  существования
пустого пространства. Эти опыты  он  выбирает и расширяет  с таким расчетом,
чтобы   иметь  право   заключать,  что  соприкасающиеся  сущности  подчинены
некоторой необходимости  держаться  друг друга, однако  так, что  при  очень
сильном давлении они допускают также пустое пространство. Такое явление,  по
его мнению, мы  наблюдаем в водяных  часах,  а именно: если отверстие, через
которое стекает вода, в них слишком узко, требуется доступ воздуха, для того
чтобы вода могла стекать вниз; если же отверстие широко, то и при отсутствии
доступа воздуха вода,  давя своим  более  тяжелым весом на  отверстие, будет
стекать вниз, несмотря на  пустоту, образовавшуюся  вверху.  Аналогичное  же
явление мы, по мнению  Телезио,  наблюдаем в раздувальных  мехах. Если мы их
закроем  и  затем  заткнем отверстие  так, чтобы  воздух  не мог  проникнуть
внутрь, и после этого начнем раздувать и расширять, то если кожа, из которой
они сделаны, тонка  и слаба, то она лопнет, если же  она толста  и  не может
лопнуть, то она выдержит напряжение. Однако все эти опыты недостаточно точно
проверены, да и, кроме того, они не удовлетворяют условиям исследования и не
решают вопроса. И хотя, приводя их, Телезио  убежден, что он обращается  тем
самым к вещам и открытиям, и хотя он старается более точно различить то, что
другие наблюдали неясно,  однако эта задача оказалась ему не по силам,  и он
не  выясняет  вопроса  до  конца,  а   обрывает  исследование  посредине  --
обыкновение, общее  у  него  с перипатетиками,  которые являются  настоящими
совами  в  отношении  опыта,  и это не  столько  вследствие слабости зрения,
сколько  вследствие  того,   что  их  видение   затуманено  мнениями,  точно
катарактами,  а также вследствие нетерпеливого стремления  к исчерпывающим и
окончательным выводам.  Однако вопрос  (один из  наиболее трудных) о том,  в
какой мере  может быть  принято пустое пространство, и  на  каком расстоянии
первичные частицы могут  притягивать и отталкивать друг друга, и что  в этом
отношении непреложно и неизменно, -- все это будет рассмотрено там, где речь
пойдет о  пустом пространстве.  Ибо для занимающего нас  теперь  вопроса  не
столь важно знать, отвергает ли природа совершенно пустоту, или (как считает
более правильным  говорить  об этом Телезио) имеют ли сущности  склонность к
взаимному контакту.  Ведь  ясно  одно,  что это отвращение  к  пустоте,  или
влечение к  контакту, ни в коем случае не зависит от тепла и  холода, и  сам
Телезио не приписывает этого действию тепла и холода, и такая зависимость не
может быть  подтверждена свидетельством  опыта,  ибо  мы  видим, что,  когда
материя  бывает сдвинута  со своего  места,  она  неизбежно влечет  за собой
другую  материю  независимо от  того,  бывает ли  она горячей  или холодной,
влажной  или сухой, твердой или мягкой, дружественной или  враждебной, и это
настолько верно, что горячее тело скорее притянет к себе самое холодное, чем
потерпит  отсоединение или отделение от какого-либо тела. Ибо связь  материи
сильнее,  чем  антагонизм между теплом  и  холодом,  и взаимная  зависимость
материи  не считается с разнообразием специфических форм. Следовательно, эта
сила сцепления материи совершенно но зависит от начал тепла и холода.
     Далее, имеются два взаимно противоположных друг другу свойства, которые
это царство. начал сводят,  как может показаться, к теплу и  холоду,  однако
эта видимость плохо обоснована. Мы имеем в виду те  свойства, в силу которых
тела оказываются открытыми, разреженными и расширенными  и распространяются,
стремясь  занять наибольшее пространство и рассредоточиться в большей сфере,
или, наоборот, оказываются замкнутыми, плотными и стянутыми,  сжимаясь  так,
чтобы покрыть возможно меньшее пространство и уложиться в наименьшем объеме.
Мы  должны  поэтому  показать,  в  какой  мере  эти свойства  обязаны  своим
возникновением холоду и теплу  и в какой мере они  представляют собой  нечто
самостоятельное и независимое от этих  факторов.  И  тут мы  должны сказать,
что, безусловно, верно утверждение Телезио, что  плотность  и  разреженность
являются, так  сказать,  естественным делом  тепла и холода, ибо эти факторы
больше  всего  способствуют  тому, чтобы тела занимали  большее  или меньшее
пространство.  И  все  же  эти  вещи  остались  неясно  понятыми,  ибо тела,
по-видимому,  иногда  переселяются  и  переносятся  из одного  естественного
объема в другой, но свободно и, так сказать, охотно, изменяя  при этом  свою
форму;  иногда  же,  по-видимому,  насильно выталкиваются  из  естественного
объема и возвращаются в свои привычные  границы при сохранении старой формы.
И вот эта способность перемещения в  новое пространство  почти исключительно
управляется  теплом  и  холодом. Но  не  так  обстоит  дело  со способностью
восстановления старого состояния. Ибо вода расширяется в пар и воздух, точно
так  же  масло и жировые вещества превращаются в  пары и пламя -- и все  это
силой  тепла, и они (если  переход был полным) не думают о возвращении; мало
того, самый  воздух вздувается и расширяется  от  действия  тепла.  Если  же
переход  совершился  лишь  наполовину,  то  тела  по  удалении  тепла  легко
возвращаются  к  своему  первоначальному  состоянию, так  что  и способность
возвращения к первоначальному состоянию  отчасти обусловлена действием тепла
и  холода.  Но  вещи,  которые  были   расширены  не  при  помощи  тепла,  а
каким-нибудь  усилием, наиболее стремительно  возвращаются  в  свое исходное
положение (даже без увеличения холода и уменьшения тепла), как только усилие
прекратилось,  как мы это  наблюдаем при высасывании  воздуха из стеклянного
яйца и при надувании  мехов. Но  это еще более  очевидно в твердых и плотных
телах. Если,  например, растягивается  силой лоскут материи или струна арфы,
то они по удалении действующей причины укорачиваются с величайшей быстротой,
и то  же  самое бывает при сжатии. Ибо  воздух, сжатый и запертый  с помощью
давления, прорывается с большой силой.  И  в самом  деле, мы наблюдаем целый
ряд  движений, обусловленных ударом  одного  твердого  тела  о  другое.  Эти
движения, которые  обычно называют насильственными  движениями и при которых
плотные тела вынуждаются к движению и  несутся по воздуху и по воде, суть не
что иное,  как усилия частей  вытолкнутого тела освободиться от  сжатия,  и,
однако,  тут нет  никаких  явных следов  тепла и холода. И  нельзя  защищать
учение  Телезио  таким аргументом, что,  мол, к каждому естественному объему
приурочены в определенной пропорции тепло и  холод  так,  чтобы определенное
отношение  между  указанными моментами  оставалось одинаковым,  поэтому если
объем  материального тела  увеличился  или  уменьшился, то и  без  изменения
количества тепла или  холода в  нем  может  получиться тот же результат, как
если бы такое изменение произошло, ибо  в этом случае в пространство вложено
большее  или меньшее количество материи, чем то,  которое  соответствует  ее
пропорции к  теплу и  холоду.  И  хотя  указанные  доводы  и  не абсурдны  в
рассуждении,  они  тем  не  менее  свойственны  людям, которые  всегда  ищут
какой-нибудь выдумки, способной подкрепить их предвзятую мысль, и игнорируют
в своем исследовании природу и факты. Ибо если мы даже и увеличим количество
тепла и  холода в таких расширенных или сжатых телах  и увеличим  в  большей
мере, чем  это допускает  сама сущность  и  природа  тела (пусть,  например,
упомянутый кусок растянутой  материи будет  нагрет  огнем), то все же это не
восстановит   равновесия   и  не   уничтожит   тенденции  к   возвращению  в
первоначальное   состояние.   Этим    ясно   доказывается,   что    свойство
пространственности (spatiatio) не зависит в какой бы то ни было значительной
степени от тепла и холода, хотя это именно то свойство, которое больше всего
служило аргументом в пользу этих начал.
     Далее  следуют  два  свойства, о которых все говорят  и  которые  имеют
широкое распространение, именно те свойства, в силу которых тела движутся по
направлению к большим  массам и  собраниям однородных им тел. И это явление,
как и все  остальные, люди исследуют или легкомысленно, или неправильно, ибо
ходячая  школьная  философия  считает  достаточным  различать естественное и
насильственное движения и утверждать, что естественным движением тяжелых тел
является движение  вниз, а легких тел  -- вверх.  Но такого  рода спекуляции
мало обогащают философию,  ибо  термины "природа",  "искусство" и  "насилие"
являются лишь игрой слов и пустяками. Между тем  ведь следовало бы не только
отнести это движение  к  природе, но и  стараться  найти в  этом же движении
специфические свойства  и  стремления естественного тела, ибо  имеется много
других  естественных движений,  возникающих  из  самых  различных  состояний
вещей.  Поэтому  вопрос этот должен  был  бы  быть исследован с  учетом всех
различий. Мало  того, можно утверждать, что  те самые движения, которые  они
называют насильственными, более соответствуют природе,  чем те, которые  они
называют естественными, если считать более соответственным  природе то,  что
сильнее, или  даже  то,  что  больше находится  в  соответствии  с  законами
Вселенной. Ибо это  движение падения  и подъема вверх не  представляет собой
чего-либо непреложного  и не  имеет даже универсального  характера, а  лишь,
если