я  и  сжатия,  или
движение отталкивания и соединения, или вращательное движение небесных тел и
вообще какое-либо  из других  движений,  свойственных  большим телам. Тем не
менее в теле атома есть элементы всех тел, а в его движении и силе -- начала
всех движений  и сил. Впрочем, в  этом пункте, а именно в отношении движения
атома  по сравнению  с движением  больших тел,  философия мифа, по-видимому,
расходится с Демокритом.  Действительно, то,  что  Демокрит далее говорит об
этом,  не  только  не согласно с  мифом,  но  и  непоследовательно  и  почти
противоречиво  само  по  себе. Ибо ему следовало бы приписать  атому особого
рода движение, подобно  тому как он наделил его особой материей и особенными
силами, между тем как он из движений, свойственных большим телам, выбрал два
вида  движения, а именно движение вниз тяжелых  тел и движение вверх  легких
(объясняя  последнее  действием  силы  или   толчка  более  тяжелых  атомов,
толкающих  менее  тяжелые вверх), и  приписал  их атому в качестве первичных
движений. Миф же, напротив,  сохраняет  особенность и исключительность атома
как  в отношении  субстанции, так  и  в отношении  движения.  Но миф, далее,
намекает, что указанные нами исключения имеют известный предел и  меру: Ночь
ведь не вечно  высиживает яйцо. И действительно, лишь один Бог  обладает той
особенностью, что, когда мы желаем постигнуть его природу с помощью чувства,
то исключения никогда  не завершаются  в  утвердительном. В нашем  же случае
дело обстоит  иначе,  а  именно  так,  что  после  надлежащих  исключений  и
отрицаний кое-что утверждается и устанавливается  и яйцо высиживается как бы
после  надлежащего периода инкубации; и не только Ночь высиживает свое яйцо,
но, сверх  того, из  этого  яйца вылупливается  персона Купидона,  т.  е. из
незнания  выводится   и  извлекается  не   какое-то   понятие  предмета,  но
определенное, [отнюдь не] смутное понятие. И из всех возможных доказательств
в  отношении   первой   материи  мы   придерживаемся   того,   которое   нам
представляется наиболее согласным со смыслом мифа.
     Перейдем  теперь  к  самому  Купидону,  т. е.  к  первой материи  и  ее
свойствам,  окутанным  столь глубокой  ночью, и  посмотрим, какого рода свет
бросает на них миф. Мы, конечно, хорошо знаем, что мнения этого рода кажутся
людям дикими и почти невероятными как  для чувства,  так и для мысли; и это,
как  мы  видим,  уже  испытала на  себе атомистическая философия  Демокрита,
которую чернь объявила  детской лишь потому, что она более глубоко  и  тонко
проникла в  тайны  природы и была  наиболее далека от  ходячих мнений.  Мало
того, словопрения других философов, более  доступные пониманию черни, словно
ветер, поколебали  ее,  и  она  чуть не была предана забвению. А между тем в
свое  время  этот человек пользовался большой  славой и за  разносторонность
своих знаний был прозван Penthatlus[5] и по общему мнению философов
считался величайшим физиком, так что он снискал  себе даже прозвище  мага. И
ни  словесные бои и сражения Аристотеля (который, подобно турецким султанам,
не чувствовал своего философского царства в безопасности, пока не убил своих
братьев, и который, как это явствует  из  его собственных слов,  заботился о
том, чтобы потомство ни в чем не сомневалось), ни величие и святость Платона
не могли  в  такой  мере взять верх -- один средствами насилия, другой своим
моральным  авторитетом,  чтобы   окончательно   дискредитировать   философию
Демокрита. Но, в  то время как  философия  Платона и  Аристотеля  с  шумом и
помпой пропагандировалась и  прославлялась  профессорами в школах, философия
Демокрита была  в большом  почете у  более мудрых  людей и  у таких, которые
тяготели к  молчаливым  размышлениям  и  более  трудным  видам исследования.
Несомненно, что в эпоху расцвета  римской образованности философия Демокрита
была не  только известна, но  и  пользовалась сочувствием, ибо Цицерон везде
отзывается о нем  с  величайшей похвалой, а  знаменитые строки  о нем поэта,
выражавшего,  по-видимому  (как это  обычно  делают  поэты),  господствующее
мнение своей эпохи, были написаны вскоре; эти строки гласят:
     ...говорит его мудрость,
     Что величайшие люди, пример подающие многим,
     Могут в бараньей стране и под небом туманным рождаться[6].
     Эта   философия  была,   следовательно,   уничтожена   не  Платоном   и
Аристотелем,  а  Гензерихом,  Атиллой и варварами.  Ибо, после того  как все
человеческое знание потерпело кораблекрушение, эти дощечки философии Платона
и Аристотеля,  сделанные  из наиболее легкого материала,  сильно  разбухнув,
уцелели и дошли до нас, между тем как наиболее весомые потонули и почти были
забыты. Нам  же представляется,  что философия Демокрита  заслуживает  того,
чтобы  ее извлекли из забвения, тем более что  она во  многом  согласуется с
указаниями древнейших времен.
     Итак,  Купидон прежде всего  описывается как  определенное лицо, и  ему
приписываются младенчество, крылья,  стрелы и  другие  атрибуты, о которых я
после  буду   говорить  особо.  Пока  же   мы  устанавливаем,  что   древние
представляли себе первую  материю  (такую, которая  может быть началом  всех
вещей) как имеющую форму и качества, а не как абстрактную, только  возможную
и бесформенную.  И  конечно,  такая лишенная всяких качеств и форм пассивная
материя  является,  по-видимому,  совершеннейшей фикцией человеческого  ума,
происходящей из-за склонности человеческого разума считать наиболее реальным
то,  что  он сам более  всего  расположен  воспринять и чем  он  чаще  всего
аффицируется. Из этой склонности и проистекает  то представление,  что форма
(как  их обычно  называют)  есть  нечто  более  реальное,  чем  материя  или
действие, ибо материя скрыта,  а действие изменчиво, материя не столь сильно
запечатлевается,  действие  же есть  нечто преходящее.  Формы  же, напротив,
представляются явными  и  постоянными. Отсюда возникает представление, будто
первая  и всеобщая  материя  есть лишь  придаток  в виде  опоры  к форме,  а
действие, какого бы характера оно  ни было, есть  лишь  эманация  формы,  и,
таким образом, первое место отводится формам.  Отсюда, по-видимому, возникло
представление о сущем как о царстве форм и идей с прибавлением (так сказать)
некоторого   рода  фантастической  материи.   Развитию  этих   представлений
способствовало, кроме того, суеверие (обыкновенно  сопутствующее заблуждению
и необузданности), и  абстрактные идеи и их преувеличенная оценка воцарились
в науке настолько самонадеянно и помпезно, что полчище фантастов почти взяло
верх  над  трезвыми  людьми.  Эти  воззрения  теперь в значительной  степени
изжиты,  хотя и в наш век кое-кто пытался более смело (как мне кажется), чем
успешно, выступить  в  их защиту и  воскресить  их[7]. Но всякий не
зараженный предрассудками легко может видеть, насколько  противоречит разуму
принятие  за  начало   абстрактной   материи.  Ведь  реальное  существование
самостоятельных, не связанных с материей форм признавалось многими; реальное
же существование  самостоятельной материи не признавалось никем, не исключая
даже тех, кто  принимал такую  материю за начало.  Но  образовывать реальные
сущности из воображаемых вещей  нелепо  и бессмысленно, и это не дает ответа
на вопрос о началах. Ибо вопрос не в том, каким образом мы лучше всего можем
мысленно охватить  и  распознать  природу сущего, а в  том,  какова реальная
природа тех  первичных и наиболее простых сущностей, из которых образовалось
все  остальное. Но это первосущее  должно существовать не менее реально, чем
то, что из  него возникает,  а в  известном смысле даже более  реально.  Ибо
первосущее существует  самостоятельно,  между  тем как остальное  существует
благодаря ему.  А  то, что было  сказано об  упомянутой абстрактной материи,
имеет не  больше смысла,  чем если бы кто-нибудь стал утверждать, что мир  и
все  существующее образованы из категорий  и подобных диалектических понятий
как из  своих начал.  В  самом деле, разница  между  утверждением,  что  мир
образован из материи, формы и небытия, и  утверждением, что мир образован из
субстанции и  противоположных качеств, невелика.  Однако почти  все  древние
мыслители  -- Эмпедокл,  Анаксагор, Анаксимен, Гераклит и Демокрит -- хотя и
расходились между собой во многих других пунктах, касающихся первой материи,
тем не менее сходились в том, что  все они  определяли материю как активную,
как имеющую некоторую форму, как наделяющую этой формой  образованные из нее
предметы  и как заключающую в себе принцип  движения.  Да  и никто  не может
мыслить иначе,  если он не желает совершенно покинуть  почву опыта.  Поэтому
все указанные мыслители подчинили свой  разум природе вещей,  между тем  как
Платон подчинил мир мыслям,  а Аристотель подчинил эти мысли словам, ибо уже
и  тогда люди были  склонны к спорам и  разговорам  и отказывались  от более
строгого  искания  истины.  Вот  почему такие мнения  должны  быть,  скорее,
отвергнуты целиком, чем  опровергнуты по частям,  ибо они  являются мнениями
тех, кто желает много говорить и мало  знать. И эта абстрактная материя есть
материя  дискуссий, а  не  материя  Вселенной.  Но  тому,  кто  правильно  и
систематически философствует, следует рассекать природу, а не абстрагировать
ее  (те  же,  кто  не хочет  рассекать, вынуждены абстрагировать)  и  первую
материю  следует  вообще  рассматривать как  неразрывно  связанную с  первой
формой  и   с  первым  началом  движения,  как  мы   это   и  находим.  Ведь
абстрагирование  движения также породило  много фантазий  о душах, жизненных
началах и т. п., как будто  для объяснения этих явлений недостаточны материя
и форма, а  они  зависят от каких-то своих  особенных принципов.  Но эти три
стороны  ни  в коем  случае не  могут быть  отделены друг  от друга, а  лишь
различены, и  мы  должны представлять  себе  материю (какова бы она ни была)
столь  упорядоченной,  подготовленной  и  оформленной,  чтобы  всякая  сила,
сущность,  всякое  действие   и  естественное  движение  могли  бы  быть  ее
следствием и  эманацией.  При  этом  нам,  как  я  покажу позже, не  следует
бояться,  что  результатом  этого будет всеобщая  косность или  что,  следуя
указанному  принципу,  нельзя будет объяснить видимое разнообразие вещей.  А
что первая материя имеет некоторую форму, демонстрируется в мифе тем, что он
наделяет Купидона личностью. Однако этот же миф говорит  о  том, что материя
как целое, или  масса  материи,  была  некогда бесформенной, ибо Хаос  лишен
формы, тогда как Купидон -- определенное лицо. И это  согласуется с тем, что
говорится в Священном писании, ибо там  не сказано, что Бог вначале сотворил
материю, а лишь что он сотворил небо и землю.
     Имеется  также некоторое описание состояния вещей  до  дней творения, в
котором  есть ясное упоминание земли и воды, выступающих  как названия форм,
хотя в целом  масса  материи  была еще  бесформенной. Однако,  хотя  Купидон
представлен  в мифе как  персона, он представлен голым.  Вот почему вслед за
теми,   кто   делает  материю   абстрактной,   наибольшую  ошибку  (хотя   в
противоположном  направлении)  совершают   те,   кто  представляет  себе  ее
необнаженной.  Мы уже слегка коснулись  этого вопроса в своих  замечаниях  о
доказательствах относительно первой материи и  неоднородности  этой материи.
Но  та часть нашего трактата,  к  которой  мы  сейчас  приступаем,  является
наиболее подходящим местом для рассмотрения этих вопросов. Мы должны поэтому
рассмотреть,  кто  из тех  мыслителей,  которые принимали  за  начала  вещей
оформленную материю, приписывал этой материи  естественную и голую форму,  а
кто -- привнесенную и  облекающую  ее. На  этот  счет имеются четыре  разных
мнения. Первое  -- это мнение тех, кто утверждает, что имеется какое-то одно
начало вещей, но что разнообразие существующего обусловлено непостоянством и
изменчивостью этого начала.  Второе  --  это  мнение тех,  кто  принимает за
начало  одну твердую  и  неизменную  субстанцию  и  производит  разнообразие
существующих  вещей из  различия  величин, конфигураций  и  положений  этого
начала.   Представители  третьего  мнения  принимают  много  начал  вещей  и
объясняют разнообразие существующего соотношением и смешением этих первичных
начал. Сторонники же четвертого мнения  принимают  бесконечное или во всяком
случае  огромное  число   начал,   каждому   из   которых   они  приписывают
специфическую  природу и  форму,  так  что  представителям этого  мнения  не
приходится ничего придумывать для объяснения разнообразия вещей, ибо они это
разнообразие вкладывают в самые начала[8]. Из этих направлений, как
мне  кажется, только  второе  представляет  Купидона  так, как он  есть,  --
естественным  и голым.  Ибо  первое направление представляет его нам  как бы
носящим покрывало, третье --  как  бы одетым в тунику, а четвертое -- как бы
закутанным в плащ и почти замаскированным. Однако в целях лучшего объяснения
аллегории я скажу несколько слов о каждом из этих направлений. Прежде  всего
я  должен  отметить,  что среди всех  тех мыслителей, которые принимают одно
начало вещей, я не нашел ни одного, который принимал бы за это начало землю.
В самом деле, покоящаяся и пассивная природа земли, испытывающая воздействия
неба, огня и других  вещей, исключала возможность такого предположения.  Тем
не менее мудрость древних отвела Земле второе место после Хаоса и сделала ее
сначала родительницей,  а затем  невестой  Неба, от брака с которым родилось
все существующее. Но это следует понимать  не  в  том смысле,  будто древние
принимали землю за начало сущего, а лишь в  том, что они считали  ее началом
или, скорее,  источником  схематизма или  упорядоченности  (schematismi sive
systematis). Поэтому мы  относим это  учение к  мифу о Небе,  когда мы будем
исследовать вопрос об источниках, рассмотрение  которого должно следовать за
рассмотрением вопроса о началах.
     Фалес утверждал, что начало вещей -- это вода.  Он  видел, что  материя
наделена преимущественно  влагой,  а  влага содержится  в  воде. И  казалось
вполне обоснованным принять за начало вещей то, в чем мы находим их свойства
и силы  и  особенно элементы их  рождения  и  восстановления.  Он видел, что
причиной рождения животных служит  влага; что  семена и зерна растений точно
так же бывают мягкими и нежными (пока они свежи и способны давать плод); что
металлы плавятся и становятся жидкими, так что они представляют собой как бы
застывшие соки  земли  или своего рода  минеральные  воды;  что  сама  земля
становится плодородной  и оживает благодаря ливням или орошению; что земля и
тина представляют собой не что иное, как осадки и отстой воды; что воздух --
это очевидно  -- есть испарение и расширение  воды; мало того, сам  огонь не
может  быть  зажжен,  не  может  сохраниться и поддерживаться  без  помощи и
содействия влаги. Он  видел также,  что те жидкие  масла, при помощи которых
поддерживается  жизнь  пламени  и  огня,  являются  своего  рода  состоянием
зрелости  и  сгущением  воды.  Он  видел,  далее,  что  тело  и  масса  воды
распределены по всей Вселенной  как жизненное  средство всего существующего,
что земля окружена океаном, что велика сила  пресных  подземных  вод, дающих
начало  источникам и рекам, которые, подобно  венам  тела, разносят воду  по
поверхности  и  по  внутренностям  земли; что  и  в верхних  сферах  имеются
огромные скопления  паров и  воды -- другой мир  вод, созданный как  бы  для
пополнения и освежения существующих внизу, а также  и  самого океана.  Фалес
вместе с тем  предполагал, что даже небесные светила питаются этими парами и
водами, поскольку  они  не могут  ни существовать  без  питания, ни питаться
чем-либо другим. Он, далее, видел, что форма воды,  как она проявляется в ее
частицах (я подразумеваю капли), одинакова с формой Вселенной, именно кругла
и  шарообразна; более того,  что колебания,  свойственные воде,  наблюдаются
также в  воздухе и в пламени; наконец, что движение воды бывает плавным: оно
не сковано и не  очень быстро, и что рыба и  водяные животные порождаются  в
огромных количествах.
     Однако Анаксимен принял за единственное начало вещей воздух.  Ведь если
масса  должна  быть принята  во  внимание при  установлении начал вещей,  то
воздух  занимает  самую  большую  часть  Вселенной.  В  самом  деле, если мы
отвергаем  представление  о  существовании особого  пустого пространства,  а
также  предрассудок  о  разнородности  небесного и подлунного,  то мы должны
думать, что все пространство между земным шаром и пределами небес, все части
этого  пространства,   не  занятые  ни  звездами,  ни  метеорами,  заполнены
воздушной  субстанцией. Но  весь земной шар по сравнению с  небесной  сферой
представляется  чем-то вроде точки. И  насколько мала та часть самого эфира,
которая занята звездами! В  ближайших к  земле сферах отдельные звезды видны
поодиночке, и хотя в более отдаленных сферах число звезд огромно, однако они
занимают малое пространство по  сравнению с расстоянием между  ними; так что
все существующее как бы  плавает в  огромном воздушном море. Кроме того, и в
воде,  и во  впадинах земли имеется немало воздуха  и воздушной  субстанции,
благодаря  которой  воды получают свою  текучесть,  а  иногда  расширение  и
вспучивание;  и  земля, помимо того что  обладает пористостью,  подвергается
время  от  времени   колебаниям  и   потрясениям,  которые  являются  явными
признаками сдавленного  ветра и воздуха. И  если наиболее пригодной для роли
начала  вещей  является  посредствующая природа, способная  обеспечить такое
разнообразие, то такое начало мы как будто в полной мере находим в  воздухе.
Ибо воздух является как бы  средством всеобщей связи вещей не только потому,
что он имеется везде, проникает в пустоты и занимает  их, а, скорее,  в силу
того, что он обладает как бы посредствующей и безразличной природой. В самом
деле,  воздух  принимает и  проводит свет,  темноту, окраску всех  цветов  и
тусклый  цвет тени,  передает  с величайшей  точностью  разные впечатления и
оттенки музыкальных тонов и (что важнее) членораздельных звуков, принимает и
не смешивает различия запахов, не только общих, вроде душистого, зловонного,
тяжелого, крепкого и т. п., но  своеобразных и специфических, как запах розы
или  фиалки;  воздух одинаково восприимчив к  устойчивым и сильным свойствам
жары, холода,  влажности и сухости;  в нем, пребывая, плавают водяные пары и
испарения жиров,  соли  и металла; в нем, наконец,  тайно сходятся и  спорят
между  собой лучи  небесных  тел и  наиболее  скрытые согласия и  несогласия
вещей. Воздух,  таким образом, является вторым  хаосом, в котором действуют,
бродят,  враждебно сталкиваются  и мерятся силами семена столь многих вещей.
Наконец, если мы обращаемся к  производительной и животворящей  силе в вещах
как к  той,  которая служит указанием  на начала вещей и их выявляет, то и в
этом случае мы как будто придем к воздуху как к основному началу. Недаром же
названия  воздуха, духа  и  души употребляются иногда как  синонимы,  а  это
делается с  полным основанием,  так как дыхание является как бы  неразлучным
спутником наиболее зрелых стадий жизни (т. е. за исключением первых зачатков
жизни в  эмбрионах  и в яйцах), так что рыбы задыхаются,  когда  поверхность
застывает  и замерзает. Даже огонь умирает, если он не оживляется окружающим
воздухом;  да  и  огонь  нам представляется воздухом,  подвергшимся  трению,
возбужденным  и  воспламененным,  как  и  вода,   с   другой  стороны,   нам
представляется застывшим и  сжатым воздухом. Земля точно так же беспрестанно
выдыхает  воздух  и  вовсе не нуждается  в промежуточной стадии  воды, чтобы
перейти в состояние воздуха.
     Гераклит,  с   другой   стороны,  с  большим   остроумием,   но   менее
правдоподобно сделал началом вещей  огонь.  Ибо в качестве  начала  вещей он
выб