али:
"Короли правят  согласно с  законами своих государств  точно так же, как Бог
правит в согласии с законами природы; и они так же редко должны пользоваться
своим  правом  преступать законы, как редко совершает чудеса сам Бог". И тем
не  менее  из другой  книги,  написанной Вашим Величеством, --  "О свободной
монархии" ^ всем хорошо известно, что Вашему Величеству не менее знакомы вся
полнота  королевской  власти, или, как говорят схоласты,  крайние  выражения
королевских   прав,  равно  как   и  пределы   королевских   обязанностей  и
королевского долга. Поэтому я ни на минуту не колебался привести  эту книгу,
созданную пером Вашего Величества,  как блестящий и  великолепнейший образец
трактата о  частных и специальных  обязанностях. И если  бы  эта книга  была
написана каким-нибудь  царем тысячу  лет тому назад, я, конечно, сказал бы о
ней то  же самое, что уже сказал.  Я не придаю никакого значения тем избитым
требованиям приличия, которые не позволяют хвалить кого-нибудь в лицо; важно
лишь  то, чтобы  эти похвалы не были чрезмерны и  неуместны и не воздавались
безо всякого на то повода. Ведь очевидно, что Цицерон в своей блестящей речи
в  защиту  Марцелла  занимается  главным  образом  тем, что с исключительным
мастерством  рисует картину во славу Цезаря,  хотя эта речь  произносилась в
присутствии самого Цезаря. Точно так же поступил Плиний Младший ^, произнеся
свой панегирик Траяну.
     Но  вернемся  к   нашему  изложению.  К   этому  учению  о  специальных
обязанностях,  вытекающих  из  того  или  иного  призвания   или  профессии,
примыкает   также   и   другое   учение,   соотносительное    с   первым   и
противопоставленное ему. Это учение  о  всякого  рода  обманах,  ухищрениях,
мошенничествах  и  пороках,  сопутствующих им,  ведь  обман и  порок  всегда
противопоставляются долгу и добродетели.  Конечно, нельзя  сказать, чтобы во
всех  многочисленных сочинениях  и  трактатах  эта  тема  вообще  обходилась
молчанием, но весьма часто она затрагивается лишь бегло и вскользь. Да и как
это делается?  Чаще,  подобно киникам и Лукиану, прибегают к  сатире, вместо
того чтобы серьезно и глубоко осудить  порок. Обычно тратят больше усилий на
то, чтобы зло осмеять  многое, даже весьма полезное и разумное, в науке, чем
на  то,  чтобы  отделить  и отбросить испорченное и  порочное,  сохранив все
здоровое и неиспорченное. Соломон прекрасно сказал,  что "знание прячется от
насмешника  и само  идет  навстречу  усердному человеку" ^. Ведь всякий, кто
относится  к науке  насмешливо или скептически, без  сомнения, сможет  легко
найти в ней очень много такого, над чем можно  было бы поиздеваться,  однако
это  вряд ли  даст ему  какие-то знания. Но серьезное  и умное  исследование
темы, о которой мы сейчас говорим,  в сочетании  с непредвзятым  и искренним
отношением к  предмету должно, как мне кажется, стать одним из самых прочных
оплотов добродетели  и честности.  Ибо, подобно тому  как сказочный василиск
губит  человека,  если  тот  первым  попадется  ему  на  глаза, и, наоборот,
погибает сам, если человек  первым увидит его, так и обманы, мошенничества и
хитрости теряют свою  способность причинять вред, если их удастся обнаружить
заранее; если  же они сумеют опередить, то  только в этом --и нив каком ином
--  случае  они  порождают  для  нас  опасность.  Поэтому  нам  есть  за что
благодарить  Макиавелли и других авторов такого же рода,  которые открыто  и
прямо рассказывают о  том, как обычно поступают  люди, а  не о том,  как они
должны  поступать.  Ведь невозможно соединить  в  себе  знаменитую "мудрость
змия"  с  "голубиной  кротостью",  если не  познать до самых  глубин природу
самого  зла. Без  этого у добродетели  не будет  достаточно надежной защиты.
Более того, честный и порядочный человек никогда и никаким образом не сможет
исправить и перевоспитать  бесчестных  и дурных людей, если сам он прежде не
исследует все тайники и глубины  зла.  Ведь  люди  испорченные  и  нечестные
убеждены  в  том.  что  честность  и  порядочность  существуют только  из-за
какой-то неопытности и наивности людей  и лишь потому, что  они верят разным
проповедникам  и  учителям, а также книгам, моральным наставлениям и всякого
рода ходячим и избитым  истинам. Поэтому они, пока не убедятся в том, что их
дурные и порочные представления, извращенные и ошибочные  принципы прекрасно
известны  не только  им  самим,  но и  тем,  кто  пытается их  переубедить и
исправить,  отвергают  всякую  возможность  честности  и  порядочности;  как
сказано в замечательном изречении Соломона: "Глупец не поймет слов мудрости,
если ты не  скажешь  ему того,  что  уже есть в сердце его"  ^. Этот раздел,
посвященный всякого  рода обманам и  порокам  в каждом роде деятельности, мы
отнесем  к числу  тех,  которые должны  быть созданы, и будем  называть  его
"Серьезная сатира", или "Трактат о внутренней природе вещей".
     Учение  об  относительных  обязанностях  охватывает  также  и  взаимные
обязанности,  такие,  как  обязанности  мужа  и  жены,  родителей  и  детей,
господина и слуги, точно так же законы дружбы и благодарности и существующие
в обществе  обязательства членов  братств, коллегий,  взаимные обязательства
соседей и т. п. Но  всегда нужно ясно отдавать себе отчет в том, что все эти
темы  рассматриваются здесь  не  в аспекте  гражданского  общества  как  его
составные части (ибо это относится к области политики), а только в той мере,
в какой речь идет  о  необходимости  подготовки  и нравственного  воспитания
человека для  того, чтобы сделать его способным  поддерживать и охранять эти
общественные связи.
     Учение об  общественном  благе (точно  так же  как и об  индивидуальном
благе)  не  только  рассматривает  благо,  как  таковое,  но  оценивает  его
сравнительно, а  это означает  необходимость  взвешивать важность исполнения
той или иной обязанности  в зависимости от той или иной личности, от той или
иной ситуации, от того, является ли это обязанностью по отношению к частному
лицу  или же  по  отношению  к  обществу, относится  ли  эта  обязанность  к
настоящему или к будущему времени.  Это  можно видеть на примере сурового  и
жестокого наказания, которому  подверг Луций Брут своих сыновей; оно вызвало
безмерные похвалы большинства людей, и все же один поэт сказал:
     Приговорит, и как те дела ни судили б потомки '°.
     То  же самое  можно  увидеть  и  на примере того  пира, на который были
приглашены М. Брут, Г. Кассий и др. Когда там для того, чтобы проверить, как
относятся к  заговору против  Цезаря, хитро  задали  вопрос: "Справедливо ли
убить тирана?", гости стали высказывать различные мнения. Одни говорили, что
это вполне справедливо,  ибо рабство -- это худшее из зол;  другие возражали
против этого,  потому что,  но их мнению, тирания приносит меньше несчастья,
чем  гражданская  война;  третьи  же,  подобно  сторонникам  школы  Эпикура,
утверждали, что  недостойно  мудреца подвергать себя  опасности ради глупцов
*'.  Однако  можно привести множество случаев,  когда  приходится сравнивать
между собой те или иные обязанности.  Особенно часто  здесь возникает  такой
вопрос: следует  ли нарушать требования справедливости ради блага родины или
какого-нибудь  другого  великого  блага  в  будущем?  По  этому  поводу Ясон
Фессалийский  обычно  говорил:  "Иногда следует  поступать несправедливо для
того,  чтобы иметь возможность как можно  чаще поступать справедливо"  ". Но
здесь сразу  же  можно  возразить:  "Ты  знаешь, кто поступает справедливо в
настоящем, но никто не поручится за будущее".  Так пусть же люди стремятся к
тому, что  сейчас является справедливым и хорошим, предоставив божественному
провидению заботу о  будущем.  Но  относительно учения об идеале  или  благе
сказано достаточно.
     Глава III
     Разделение  учения о  воспитании  души на  учение  о характерах  людей,
аффектах и  средствах лечения и  исправления  душевных недугов. Приложение к
этому же учению о гармонии между благом души и благом тела
     Ну а теперь, когда  мы  уже сказали  о  том,  что является плодом жизни
(понимаемым  в  философском  смысле),  остается   рассказать  о  необходимом
воспитании души, без чего первая  часть, о которой мы  говорили, оказывается
не более  как изображением, статуей, хотя и  прекрасной  с виду, но лишенной
движения  и  жизни. В  пользу этого мнения высказывается  и сам Аристотель в
следующих  красноречивых  словах:  "Таким  образом,  говоря  о  добродетели,
необходимо  показать, что она  собой представляет и  из чего  она рождается.
Ведь было бы почти бесполезно знать природу добродетели, но не знать, какими
путями  и  способами можно  ее достигнуть.  Следовательно, нужно  стремиться
узнать  не только, каков облик добродетели, но и  как  она дает  возможность
овладеть  собой,  ибо  мы  хотим  и  того  и  другого:  и  познать  вещь,  и
распоряжаться ею. А для этого мало одного желания: необходимо знать, из чего
и  каким  образом  она  складывается" ^. Как видим,  он говорит  об  этом  в
совершенно ясных  выражениях и даже повторяет их дважды; однако сам он этому
принципу не следует. В этой связи вспоминается, что Цицерон ставил в немалую
заслугу Катону Младшему  то,  что тот познал философию  не ради словопрений,
как  это делает большинство,  а для того, чтобы жить  по ее принципам *".  И
хотя в наше  суетное  время  мало  кто заботится  о тщательном  воспитании и
формировании  души  и о том,  чтобы  жить,  следуя  определенным принципам и
нормам (как говорит Сенека: "Каждый размышляет об отдельных сторонах  жизни,
но  никто не  думает о  самой  жизни" ^), так  что  этот  раздел может  даже
показаться излишним,  однако все это ни  в  коей  мере не может побудить нас
оставить  эту  тему;  наоборот,  мы  хотим  заключить  следующим   афоризмом
Гиппократа:  "Если  тяжело  больной  человек  не испытывает страданий, то он
болен душевно" ^. И  таким  людям  необходимо лечиться не  только для  того,
чтобы  избавиться  от болезни, но и  для того,  чтобы пробудить в себе вновь
способность чувствовать. Если же кто-нибудь возразит  мне, что лечение  души
-- это задача священной теологии, то такое возражение будет в высшей степени
справедливым; однако  же, что  мешает  моральной философии пойти на службу к
теологии,  став  разумной служанкой и верной спутницей ее, готовой выполнить
любое ее желание?  Ведь как поется в псалме: "Глаза служанки всегда обращены
на руки госпожи" ", хотя и  нет никакого сомнения в том, что не так-то  мало
забот и  решений  остается и на  долю  самой  служанки. Точно так же и этика
должна во  всем  повиноваться теологии  и исполнять  ее приказания, но  так,
однако,  чтобы, оставаясь в своих  собственных границах, она могла содержать
немало разумного и полезного.
     Я  не  могу  крайне  не поражаться  тому,  что эта часть этики,  важное
значение  которой  очевидно,  до  сих  пор  не приведена в  цельную  научную
систему. Поэтому, как мы это обычно делаем, считая необходимым создать такую
науку, нарисуем здесь ее сжатую схему.
     Прежде всего  здесь, как и во всем,  что имеет отношение к практике, мы
должны  отдавать себе отчет в  том, что находится в нашей власти, а что нет,
так как в первом случае можно изменить положение, во втором же  можно только
приспособиться  к нему.  Земледелец  не  имеет никакой  власти над природным
характером  почвы или  над климатом;  точно  так же  врач  ничего  не  может
изменить  в  естественной  конституции  больного  и  во   всем  разнообразии
привходящих обстоятельств. Но когда мы говорим о воспитании души и о лечении
ее болезней, необходимо принимать  во внимание три обстоятельства: различный
характер ее  склада, ее аффекты и  средства исцеления, точно так  же как при
лечении больного тела мы имеем три компонента: комплекцию,  или конституцию,
больного,  болезнь  и  лечение. Из  этих  трех компонентов  только последний
находится в нашей власти, первые  же два от нас не зависят. Но и то, что  не
находится в  нашей  власти,  необходимо  подвергнуть  не  менее  тщательному
исследованию,  чем  исследование  предметов,  подвластных  нам.  Глубокое  и
тщательное исследование всего этого должно  лечь в основу учения о средствах
лечения,  давая возможность лучше и более  успешно применять их. Ведь платье
не  может  хорошо  сидеть на фигуре,  если не  снять предварительно  мерку с
человека.
     Итак,  первый   раздел  учения   о  воспитании   души   будет  посвящен
рассмотрению  различных  типов характеров  и  склонностей. Мы говорим здесь,
однако,  не об обычных общих наклонностях  к добродетелям  и  порокам или  к
волнениям и аффектам, но о чем-то более  глубоком и важном. Конечно, и здесь
иной раз вызывает удивление то, что писатели, занимающиеся проблемами морали
и политики, в большинстве своем пренебрегают этой темой и обходят ее в своих
произведениях, хотя она могла бы пролить весьма яркий свет на обе эти науки.
В астрологии  весьма удачно определяют различие характеров  и способностей в
зависимости   от  расположения  планет,  указывая,  что  одни  предназначены
природой  к научной деятельности, другие -- к гражданской, одни -- к военной
карьере, другие -- к политической, одни -- к любовным похождениям, другие --
к  занятиям  искусствами,   а  некоторые  вообще   не   имеют   определенных
склонностей. Точно так же  и у поэтов (эпических, сатирических, трагических,
комических) мы встречаем повсюду  изображение  характеров, хотя почти всегда
несколько  преувеличенное  и  нарушающее  естественное правдоподобие.  Более
того, эта  тема о различиях  в человеческих характерах  принадлежит  к числу
тех,  о которых (хотя и  очень редко) в повседневных разговорах людей  можно
услышать  более разумные вещи,  чем в самих книгах. Но самый лучший материал
для такого исследования  следует искать у наиболее серьезных историков, и не
только  в  похвальных речах, произносимых обычно  на похоронах какого-нибудь
знаменитого лица,  но прежде всего  в  самой  истории,  в  изображении  этой
личности всякий раз, как  она, если можно  так выразиться, выходит на сцену.
Такого рода изображение исторической личности в  ходе событий, в которых она
участвует, дает,  как мне  кажется, более  верное представление о  характере
человека, чем  та оценка, которую мы  встречаем в  панегириках.  Именно  так
показывает  Тит Ливий  Сципиона Африканского  и  Катона  Старшего, Тацит  --
Тиберия,  Клавдия и Нерона, Геродиан -- Септимия Севера, Филипп де Коммин --
французского  короля   Людовика  XI,  Франческо  Гвиччардини  --  Фердинанда
Испанского, императора Максимилиана, пап Льва и Клемента. Ведь эти писатели,
постоянно  следуя за  избранными ими  лицами,  почти никогда  не упоминают о
совершенных ими  деяниях  без  того,  чтобы  не  вставить  что-то касающееся
особенностей   их   характера.  Кроме   исторических   сочинений  интересные
наблюдения  над  характерами  кардиналов  дают нам  протоколы  конклавов  по
избранию  пап,  которые  нам  удалось  прочитать,  а  также  письма  послов,
рассказывающие о советниках  правителей.  Короче  говоря, все  перечисленное
здесь должно послужить материалом для серьезного  и всестороннего сочинения.
Однако  же  мы  вовсе  не  хотим,  чтобы  в  этике  все  эти  характеристики
воспринимались как цельные образы людей (как это имеет место в поэтических и
исторических сочинениях и в повседневных разговорах); скорее это должны быть
какие-то более простые элементы  и отдельные  черты  характеров, смешение  и
соединение  которых образуют те  или иные  образы. Нужно установить, сколько
существует  таких  элементов и черт,  что  они  собой представляют  и  какие
взаимные  сочетания допускают;  следует  проделать  своего рода  искусное  и
точное  рассечение характеров  и общего психического  склада людей для того,
чтобы  вскрыть  тайну  индивидуальных  способностей  и  склонностей  каждого
человека  и на  основании этого  знания  находить более правильные пути  для
врачевания души.
     Далее,  этот  трактат  не  должен  включать лишь  те черты  характеров,
которые  создаются  самой  природой, но в  него должны  войти и те,  которые
являются  результатом  воздействия иных факторов,  таких,  как пол, возраст,
родина,  здоровье, внешность и т. п.,  а  кроме того те, которые формируются
общественным положением, например  характерные черты правителей,  знатных  и
незнатных людей,  богатых и бедных, государственных деятелей и  частных лиц,
счастливых, несчастных и  т. п. Ведь Плавту,  например, кажется чудом,  если
старик оказывается добрым:  "Он добр, как юноша" ^. А святой Павел, призывая
к  строгому обращению с  критянами ("Осуди  их резко..."), осуждает  сам дух
этого народа, пользуясь  словами поэта: "Критяне -- всегда лживые,  скверные
твари,  ленивое   брюхо"  ^.   Саллюстий  отмечает  в  характере  царей   ту
особенность,  что они весьма часто выражают противоречивые желания: "Желания
царей  в  большинстве   случаев   как  пылки,  так  и  непостоянны  и  часто
противоречат  одно другому"  ^. Тацит замечает,  что  почести и  власть чаще
всего меняют характеры людей в худшую, а не в  лучшую  сторону: "Один только
Веспасиан  изменился к  лучшему" ^'.  Пиндар  обращает  внимание  на то, что
внезапное  счастье и  удача в  большинстве случаев  делают людей  слабыми  и
нестойкими:  "Есть такие люди, которые не могут вынести большого счастья" ^.
В одном  из псалмов говорится, что легче  соблюсти меру  и быть сдержанным в
обычных  обстоятельствах,  чем  тогда,  когда  тебе  выпадает счастье: "Если
достается вам богатство, не отдавайте ему сердца"  ^.  Я не  отрицаю,  что у
Аристотеля в  "Риторике" сделано вскользь несколько аналогичных  наблюдений,
точно так же как и в некоторых сочинениях  других авторов, но никогда еще до
сих  пор  все  эти  наблюдения  не  включались целиком  в  состав  моральной
философии, к  которой они  главным образом  и относятся, точно так  же как к
науке о земледелии относится исследование о различиях почв или к медицине --
исследование  о  различных  типах  конституции  тела.  В  конце  концов  это
необходимо  сделать  хотя  бы  теперь, если  только  мы не  хотим  подражать
шарлатанству знахарей, которые лечат всех больных одним и тем же лекарством,
не считаясь с особенностями конституции каждого.
     За  учением об  особенностях характера  следует учение  об  аффектах  и
волнениях, являющихся, как уже было  сказано, своего  рода болезнями души. В
свое  время  древние политические деятели обычно говорили о  демократии, что
народ там подобен  самому морю, ораторы же -- ветрам,  ибо как море  само по
себе было бы всегда тихим и спокойным, если  бы его не волновали  ветры и не
поднимали бы  на нем бури,  так и народ сам  по себе  был бы всегда мирным и
послушным, если бы его  не подстрекали к  волнениям злонамеренные ораторы ^.
Аналогичным образом можно с полным основанием  утверждать,  что человеческий
ум  по своей  природе  был бы спокоен  и  последователен, если  бы  аффекты,
подобно  ветрам,  не приводили его  в  волнение  и смятение. И  здесь  снова
приходится  удивляться тому,  что  Аристотель,  написавший  столько книг  по
этике, не  рассматривает в них аффекты как  основной элемент этики; в  то же
время он находит для них место в  "Риторике", где они должны рассматриваться
лишь во вторую очередь (лишь  в той  мере, в  какой они  могут быть  вызваны
ораторской речью).  Следует,  однако,  признать,  что он в  этой книге  дает
блестящий и тонкий анализ этих аффектов, насколько, разумеется, это возможно
в столь сжатом  изложении. Но его рассуждения о наслаждении и страдании ни в
коей мере не удовлетворяют  требованиям предполагаемого нами трактата, точно
так же как нельзя было бы сказать о человеке, пишущем о свете и о субстанции
света, что он написал о природе каждого отдельного цвета, ибо  наслаждение и
страдание  находятся в таком же отношении к отдельным аффектам, в каком свет
находится  к отдел