арей неисповедимы", по  выражению Писания ^.  Но нет  ни
одного обыкновенного человека,  кто не был  бы в полном смысле слова подобен
путнику,  настойчиво идущему к какому-то пункту на своем пути, где бы он мог
остановиться,  и  по этой его  цели легко можно догадаться, что он сделает и
чего не  сделает. Ведь если что-то может способствовать достижению его цели,
то, вероятно, он сделает это, если же что-то противоречит ей, то он этого ни
за  что не  сделает.  И  нужно  не только просто  познать  все  разнообразие
характеров и целей людей, но и  стараться сопоставить их между  собой, чтобы
выяснить,  какие именно черты в них преобладают и направляют остальные. Так,
мы  знаем,  что  Тигеллин,  понимая, что  он уступает Петронию Турпилиану  в
способностях  придумывать  и  доставлять  Нерону  все  новые  и  новые  виды
наслаждений, как говорит Тацит, "возбудил страх  у Нерона" ^  и  таким путем
устранил соперника.
     Что же касается того познания человеческой души, которое мы получаем не
непосредственно,  а  со слов других,  то здесь  достаточно сказать немногое.
Недостатки  и  пороки  лучше  всего  ты  узнаешь  от  врагов,  достоинства и
способности -- от друзей, привычки и нравы -- от слуг, а мнения и замыслы --
от ближайших друзей, с которыми особенно часто беседуешь. Народная  молва не
заслуживает внимания, мнения людей, занимающих  высокое  положение, не очень
правильны,  ибо люди перед  ними  обычно бывают  более сдержанны. Правильное
мнение исходит от домашних ^.
     Но самый  короткий  и  удобный  путь  к  этому  всестороннему  познанию
предполагает соблюдение  трех требований.  Во-первых, необходимо  приобрести
как   можно  больше  друзей   среди  тех,  кто  обладает  многосторонним   и
разнообразным знанием как вещей, так и людей; особенно же следует стремиться
к тому, чтобы всегда иметь при себе хотя бы несколько человек, которые могли
бы дать нам основательные и надежные сведения  по любому предмету, поскольку
нам приходится иметь дело с  различными людьми  и вступать  с ними  в  самые
разнообразные  отношения.  Во-вторых,  необходимо  соблюдать разумную  меру,
держаться  некоей середины и в свободе речи, и в молчаливости, чаще прибегая
к первой,  но и  умея молчать,  когда этого  требует  дело.  Откровенность и
свобода речи как  бы приглашают и побуждают других говорить  с нами  так  же
свободно и откровенно и тем самым  помогают нам узнать  многое; молчаливость
же  внушает  к нам доверие и заставляет людей охотно делиться с  нами своими
тайнами. В-третьих, нужно постепенно  выработать  в  себе привычку  во  всех
наших разговорах  и  действиях внимательно и трезво следить  как за тем, что
нас интересует в  данный момент,  так и  за тем, что может  вдруг случиться.
Ведь подобно тому как Эпиктет советует  философу при  каждом своем  поступке
говорить себе: "Я хочу этого, но я хочу также  и следовать  своим принципам"
^,  так  и политический  деятель при решении любого  вопроса должен говорить
себе:  "Я хочу этого, но я хочу также и узнать еще что-нибудь, что может мне
оказаться полезным  в  будущем".  Поэтому те,  кому  по  складу их характера
свойственно слишком много внимания  уделять  настоящему и целиком отдаваться
тому,  чем они обладают в данную минуту,  и даже не  задумываясь  о том, что
может случиться потом (черта характера,  которую  признает  за собой Монтень
^), могут даже оказаться прекрасными государственными деятелями,  но в своих
собственных  делах они постоянно  хромают.  В  то  же  время  нужно всячески
сдерживать  чрезмерную  горячность и  слишком сильные порывы души, дабы, мня
себя  многознающим, не вмешиваться на этом основании во множество  дел. Ведь
такое увлечение множеством дел всегда кончается неудачно и свидетельствует о
неблагоразумии  человека.  Поэтому все эти разнообразные познания как вещей,
так и людей, которые  мы советуем приобретать, в конце  концов  должны  быть
направлены на то, чтобы как можно тщательнее  выбирать те  дела, которыми мы
хотим заняться, и тех людей, на чью  помощь  мы рассчитываем, а это даст нам
возможность действовать и более умело, и более надежно.
     За  познанием других следует  познание  самого себя.  Во всяком  случае
нужно приложить не меньше, а скорее  больше усилий к тому, чтобы получить  о
самих себе, а не только  о других подробные и правильные представления. Этот
призыв  "Познай самого себя"  является не только каноном мудрости вообще, но
и,  в частности, занимает особое место в  политике. Ведь  святой Яков  очень
хорошо говорит, что "тот, кто увидел свое лицо в зеркале, тотчас же, однако,
забывает,  как он выглядит" ^, так что необходимо как можно чаще  смотреть в
зеркало. Точно так же происходит и в политике. Но зеркала бывают разные, Ибо
божественное зеркало, в которое  мы  все должны внимательно вглядываться, --
это слово божье, зеркало же политики -- это не что иное, как положение дел и
те обстоятельства, в которых мы живем.
     Итак, человек должен самым тщательным образом (а не так, как это обычно
делают люди, слишком любящие себя и снисходительные к самим себе) взвесить и
оценить собственные способности, достоинства и  преимущества, а также и свои
недостатки, неспособность к  тем или иным  видам деятельности и  вообще все,
что  может ему мешать, стараясь при  этом анализе всегда преувеличивать свои
недостатки  и преуменьшать достоинства по сравнению с  действительными.  При
такого рода оценке особенно следует принять во внимание следующее.
     Во-первых, необходимо обратить внимание на  то, в какой мере человек по
складу своего характера и по своим природным качествам соответствует  своему
времени,  и если выяснится, что его характер  и его природные  данные вполне
соответствуют  требованиям,  предъявляемым  эпохой,  то  он  может  во  всем
поступать совершенно  свободно, подчиняясь  влечению собственного характера,
не чувствуя себя ничем связанным. Если же существует  какое-то  противоречие
между  нравами  человека и  нравами его времени,  то в таком случае во  всех
жизненных действиях постоянно  следует проявлять осторожность, быть возможно
более  скрытным и  стараться меньше появляться в  общественных  местах. Так,
например,  поступал Тиберий, который, сознавая,  что  его нравы  не очень-то
хорошо согласуются с нравами его века, никогда не  присутствовал на играх и,
более того, в течение двенадцати последних лет ни разу не появился в сенате;
наоборот,  Август постоянно находился на  виду у  всех,  и  на это  обращает
внимание Тацит: "Нрав  Тиберия проявился иначе"  ^. Точно  так же вел себя и
Перикл.
     Во-вторых, следует знать,  подходят ли человеку те  виды занятий  и тот
образ  жизни,  которые  в данное  время  особенно  распространены и особенно
ценятся и из  которых ему  предстоит избрать  наиболее подходящий  для себя.
Если решение  об определенном роде  деятельности еще  не  принято, то  такое
знание   поможет   остановиться   на   наиболее   подходящем    и   наиболее
соответствующем  его характеру  и образу  жизни; ну а если уже раньше избран
такой жизненный путь, к которому человек по своим  природным  способностям и
склонностям  совершенно  не  приспособлен, то нужно ' при первом же  удобном
случае сойти с него и вступить на другой. Именно так, как известно, поступил
Валентин Борджа:  отец  готовил  его  к  духовной  карьере, но  тот, однако,
отказался от нее  и,  подчиняясь  влечению своего характера,  посвятил  себя
военной деятельности, хотя он в равной степени был  не достоин и командовать
войском,  и быть  священником,  поскольку оба  этих  рода  деятельности этот
чудовищный человек покрыл позором ^.
     В-третьих,  человек  должен  сравнить  себя со  своими  сверстниками  и
соперниками, которые  вполне  могут оказаться его конкурентами  в  жизненной
борьбе;  следует  выбрать для себя  такую  область  деятельности,  в которой
особенно ощущается недостаток людей выдающихся и где вполне вероятно, что ты
сможешь особенно выделиться  среди остальных.  Именно так  поступил Гай Юлий
Цезарь.  Вначале он  занимался ораторской  деятельностью и выступал в  суде,
посвятив себя главным образом гражданской деятельности.  Когда же он увидел,
что Цицерон, Гортензий,  Катулл превосходят его славой своего красноречия, а
в  военной  области  нет   ни  одного  достаточно  известного  человека,  за
исключением Помпея, он оставил избранный им вначале путь и, распрощавшись  с
надеждами  приобрести влияние на гражданском  поприще, обратился  к изучению
военного  дела  и искусства командования и в  этой области смог подняться на
вершину славы ^.
     В-четвертых, каждый  должен при  выборе друзей и знакомых иметь в  виду
природные  особенности  своего характера.  Ведь разным  людям  нужны  разные
друзья: одним подходят  друзья  важные  и молчаливые,  другим  -- дерзкие  и
хвастливые  и  так далее  в том же  роде. Во  всяком  случае  стоит обратить
внимание на то что собой представляли друзья Цезаря (Антоний, Гирций, Панса,
Оппий, Бальба,  Долабелла, Поллион и др.).  Все  эти люди обычно клялись: "Я
готов умереть, лишь бы жил Цезарь" ^, демонстрируя беспредельную преданность
Цезарю и свое презрение и  пренебрежение  ко  всем остальным;  это были люди
очень деловые и энергичные, но с довольно сомнительной репутацией.
     В-пятых, нужно избегать примеров и глупого стремления подражать другим,
когда  считают, что то, что легко одним, должно  обязательно быть таким же и
для других, нимало не задумываясь  над тем, сколь велико может быть различие
в  природных способностях  и складе характера подражателей  и  тех, кого они
берут себе за образец  ^ Именно  такую ошибку явно допустил Помпей,  который
(по словам  Цицерона)  имел привычку повторять:  "Сулла смог, почему же я не
смогу?" ""  Но в этом он чудовищно  ошибался,  ибо характер и образ действий
Суллы отличались от его собственных  как небо от земли,  так  как Сулла  был
жесток, необуздан и его интересовала чисто практическая сторона дела. Помпей
же был строг, уважал законы, в любом поступке заботился прежде всего о своем
величии  и добром имени, а поэтому не мог  так успешно,  как первый, достичь
исполнения  своих  замыслов.   Существуют   и   другие  советы  аналогичного
характера, но достаточно для примера и тех, которые мы привели здесь.
     Но человеку недостаточно познать самого себя, нужно найти также способ,
с помощью  которого он  сможет разумно и умело показать,  проявить себя  и в
конце  концов изменить  себя  и  сформировать. Что  касается умения показать
себя,  то  как  часто  приходится  видеть  людей, не  отличающихся  большими
достоинствами,  но  умеющих  создать  видимость  обладания  ими  и  добиться
внешнего  эффекта! Поэтому о немалом уме свидетельствует способность искусно
и с  достоинством  показать  себя  перед другими  с  лучшей  стороны,  умело
подчеркивая свои достоинства, заслуги и даже  удачливость (однако не выражая
при этом ни  заносчивости, ни пренебрежения  к  другим) и, наоборот, искусно
маскируя   свои  пороки,   недостатки,   неудачи   и   поражения,   подробно
останавливаясь на  первых,  выставляя их в выгодном свете и  стараясь скрыть
или найти  подходящее оправдание  для вторых  и  т. п. Тацит, например,  так
пишет о Муциане, одном из умнейших и энергичнейших людей своего времени: "Он
обладал особым  искусством  показать все,  что он говорил и делал" ^. И это,
конечно, требует особого искусства, чтобы  не вызвать у  других отвращения и
презрения  к  своему  хвастовству;  однако  же стремление  показать  себя  с
наилучшей  стороны, даже  если  это  и граничит иной  раз  с  фанфаронством,
является  пороком скорее с точки зрения этики, чем политики. Ведь как обычно
говорится  о  клевете:  "Клевещи  смело, всегда что-нибудь останется!", так,
пожалуй, можно сказать и  о хвастовстве (если оно, разумеется, не становится
уже  совершенно неприличным и  смешным): "Хвастайся смело, всегда что-нибудь
останется!"  Останется, конечно, только  в сознании толпы,  а  люди  поумнее
будут  про  себя  смеяться,  но  приобретенное таким  способом  расположение
большинства с лихвой компенсирует брезгливое пренебрежение одиночек. Так что
это умение показать себя, о  котором мы здесь говорим, безусловно, в немалой
степени   способствует  нашей  репутации,  если  только  оно  осуществляется
достойно  и  разумно, например: если человек не скрывает какой-то врожденной
своей душевной чистоты и благородства; или  если приходится говорить о своих
достоинствах в таких обстоятельствах,  когда либо угрожает  опасность  самой
жизни  (как,  например,  военным людям  на войне), либо  человек  становится
жертвой зависти других; или если создается впечатление, что слова, в которых
мы хвалим сами себя, случайно сорвались с языка, когда мы были заняты совсем
другим  делом и  сами не придали  им никакого серьезного значения;  или если
кто-то хвалит себя так, что при этом не  боится и осудить себя  в чем-то или
подшутить  над собой;  или, наконец,  если он  делает  это не по собственной
воле,  а его вынуждают к  этому нападки и оскорбления со стороны других.  Но
конечно,  существует немало  таких людей, которые, будучи  по своей  природе
людьми  весьма основательными и отнюдь не  ветреными, именно по  этой  самой
причине  не владеют  искусством  самопрославления и  расплачиваются за  свою
скромность потерей какой-то части своего авторитета.
     Быть  может,  какой-нибудь  не  очень  умный или  слишком  нравственный
человек осудит  такого рода  демонстрацию добродетели,  но  во всяком случае
никто  не  станет  отрицать, что нужно по крайней  мере  приложить  максимум
усилий,  чтобы  добродетель   из-за  нашей  беспечности  не  утратила  своей
настоящей ценности и не стала бы ставиться ниже того,  чем она на самом деле
является.  Эта   постепенная   потеря  добродетелью  своей  ценности  обычно
совершается тремя путями. Во-первых,  это случается тогда,  когда кто-нибудь
настойчиво предлагает свои услуги и  помощь в деле, хотя его никто не звал и
не приглашал: ведь вознаграждением за такого рода услуги обычно является уже
то, что от них не отказываются. Во-вторых, когда  кто-нибудь в самом  начале
предприятия слишком злоупотребляет своими силами и то,  что следовало делать
постепенно,  делает  сразу;  это  в  случае  успеха  приносит  ему  минутную
популярность, но под конец надоедает.  В-третьих,  когда кто-нибудь  слишком
легко  и  быстро  в   награду   за  свою   добродетель  испытывает  похвалы,
рукоплескания,  почет,  благодарности  и  получает от этого удовольствие. На
этот счет существует мудрое  предостережение: "Смотри, как бы не показалось,
что ты  плохо знаком с  вещами важными,  если  тебе  доставляют удовольствие
такие пустяки" ^.
     Но не менее,  чем  умная  и  искусная  демонстрация  достоинств,  важно
тщательное сокрытие недостатков. Существуют три основных способа скрыть наши
недостатки, так  сказать, три убежища, в  которые можно их  упрятать. Это --
предосторожность,  приукрашивание и наглость. Предосторожностью мы  называем
способность  благоразумно  воздержаться  от  того,  что  мы не  в  состоянии
выполнить, тогда  как,  наоборот,  беспокойные и дерзкие умы  безрассудно  и
легко берутся  за  незнакомое им дело и  тем  самым обнаруживают собственные
недостатки и по существу сами оповещают о них.  Приукрашиванием мы  называем
умение предусмотрительно  и благоразумно  проложить себе  надежный путь  для
пристойного и удобного объяснения  наших недостатков, пытающегося  доказать,
что  они  имеют совсем иное происхождение или приводят  к иным последствиям,
чем обычно считают. Ведь об убежище пороков хорошо сказал поэт:
     Часто таится порок в близком соседстве с добром '°°.
     Поэтому  если мы  заметим  в  себе  какой-нибудь недостаток,  то должны
постараться заимствовать у соседней с ним добродетели, в тени которой он мог
бы  скрываться, ее  облик  и  тем  самым найти предлог  для его  оправдания.
Например, медлительность следует объяснять важностью, малодушие -- мягкостью
и т. д. Полезно также найти какую-нибудь убедительную причину, которая будто
бы мешает нам  использовать  все  наши силы, и рассказывать всем  о  ней для
того, чтобы создалось впечатление, что  мы не  столько не можем,  сколько не
хотим сделать что-то. Что касается наглости, то хотя это  средство, конечно,
постыдно, однако же оно и самое надежное, и самое эффективное. Оно состоит в
том, чтобы заявлять о своем полном презрении и пренебрежении к тому, чего на
самом  деле мы не в состоянии достичь, как это делают умные купцы, у которых
существует обычай расхваливать свои товары и  ругать чужие.  Есть  и другого
рода наглость, еще более постыдная, чем эта. Речь идет  о том, чтобы вопреки
сложившимся  представлениям выставлять всем  на показ  свои недостатки,  как
будто  бы ты  обладаешь выдающимися достоинствами в том,  что является твоим
самым слабым местом; а для того, чтобы  легче  внушить эту  мысль остальным,
следует изображать  себя  неспособным  даже в  том, в чем  на самом деле  ты
являешься достаточно сильным. Так обыкновенно поступают поэты: ведь если при
чтении поэтом своих стихов вы отзоветесь чуть-чуть неодобрительно хотя бы об
одном-единственном стихе, он тотчас  же скажет,  что один этот стих достался
ему  труднее, чем множество  других, и приведет вслед  за этим  какой-нибудь
другой  стих,  который  будто  бы  представляется  ему  неудачным,  и  будет
спрашивать ваше  мнение о нем, хотя ему прекрасно известно, что это  один из
лучших его стихов, который не может вызвать никаких  замечаний. Но для того,
о чем мы сейчас  говорим,  т. е. для  умения показать  себя  перед другими с
самой лучшей стороны и во всем сохранить заслуженное  уважение,  нет  ничего
более  опасного с моей точки зрения, чем в  силу особой доброты  и  мягкости
своей  природы  оказаться  безоружным  перед  нападками  и  оскорблениями со
стороны других. Наоборот,  нужно  при  всех обстоятельствах время от времени
пускать в  ход стрелы  ума  свободного и  благородного, способного  быть  не
только  сладостным,  но и  ядовитым.  Впрочем,  этот надежный  образ жизни и
постоянная душевная готовность дать  отпор всякому оскорблению для некоторых
являются  результатом   каких-то  привходящих  обстоятельств   и  неизбежной
необходимостью,  как,  например,  для людей  с физическими недостатками, для
незаконнорожденных и  вообще  для  людей чем-то обиженных и обесчещенных.  В
результате все  такого рода  люди,  если  они  при этом  обладают  какими-то
способностями, как правило, становятся счастливыми.
     Что же касается  проявления себя,  то это нечто  совершенно отличное от
той демонстрации своих  достоинств, о которой мы сейчас говорили. Потому что
в  данном случае речь  идет  не  о тех  или иных человеческих достоинствах и
недостатках,  но  о  тех  или  иных действиях  человека в  жизни.  И  в этом
отношении нет ничего  разумнее, чем придерживаться некоей мудрой  и здоровой
середины в раскрытии или сокрытии своего отношения к тому или иному частному
поступку или действию. Ведь хотя умение хранить глубокое  молчание, скрывать
свои  замыслы  и  тот  метод действий, который  все  предпочитает  совершать
потихоньку,  незаметно  и,  как  теперь  говорят, "под  сурдинку", --  вещь,
несомненно,  полезная  и замечательная, однако  нередко случается, что,  как
говорится,  "обман  рождает такие  ошибки,  в  которых  запутывается  и  сам
обманщик".  Во всяком  случае  мы  знаем, что самые  выдающиеся политические
деятели не боялись  свободно и открыто объявлять  во всеуслышание те цели, к
которым стремились. Так Луций  Сулла открыто  заявил, что он  хочет  сделать
всех людей или  счастливыми, или несчастными  в зависимости  от того, друзья
они ему или  враги. Точно так же  Цезарь, отправляясь  впервые  в Галлию, не
побоялся  заявить, что "он предпочитает быть первым в  глухой  деревне,  чем
вторым в Риме" ^. Тот же Цезарь, когда уже началась гражданская война, ни на
минут